Текст книги "Куда ты скачешь гордый конь…"

Глава 9
Круги

Единение возможно только в истине,

А чтобы достигнуть истины, надо одно:

Искать ее постоянно.

Л.Н.Толстой

После возвращения с берегов теплого и ласкового Азовского моря, после того, как бросили Таганрог, который Петр уже видел своей столицей, молодой царь загрустил. Брюс уговорил его отдать Таганрог под руку и под пригляд братьев храмовников, на что Петр согласно кивнул, но потом вскочил и, меряя комнату длинными ногами из угла в угол, скороговоркой забубнил.

– Оно ничего. Оно ничего, пусть братья приглядят. Пусть приглядят, могет еще вернемся. Пусть приглядят и на гербе городском пусть крест свой тамплиерский водрузят. Чтоб не повадно. Никому чтоб, – затем как бы спохватившись, добавил, – Чтобы вензель мой в гербе и год, когда я государь город тот основал.

– Будет государь, все будет, – примирительно сказал Брюс.

– Нет и еще, что бы там якоря на гербе, как тихая гавань нам. Как раньше у всех общин братских было. Якоря чтоб, – он продолжал шагать из угла в угол.

– Будет государь, будет, и якоря будут, – скрипя пером и записывая слова Петра, согласился Брюс, он уже позевывал, но старался не заснуть.

– А еще чтобы жезл Меркуриев, Гермесов жезл, символ братии торговой, гильдейный символ, – Петра прорвало.

– Государь, – в комнату вплыл Лефорт, – Государь Петр Алексеевич, не извольте пожаловать ко мне на Яузу.

– Бал?! У тебя бал!? – сразу отвлекся Петр, и Брюс облегченно вздохнул, втыкая перо в песок, – Мчимся скорей друг мой.

– Бал опосля. Ноне надо оговорить кой-чего. Ты с собой ближних дворян своих позови, – Лефорт как бы подумал, перечислил, – Меньшикова, Апраксина Голицына, Черкасского, да пожалуй и все.

– Маловато для бала будет. Я большие балы люблю, – мечтательно причмокнул Петр.

– А мы не танцы танцевать будем, – резко оборвал Лефорт, – И не амуры крутить. Мы славу тебе добывать будем. Собирай, кого сказал. Жду, – и, повернувшись на каблуках, так как это умел делать один Гуляй вышел из комнаты.

– Ты беги Яша, собери всех, – просительно сказал Петр, – А я вот соберусь, пойду. Это что он сказал? Вы мне славу добывать будете?

– Так! – коротко ответил Брюс, хватая шпагу и устремляясь к двери.

К вечеру в доме Лефорта собрались все званные. Лефорт позвал отобранных Петром дворян в отдельную горницу, названную им на заморский лад кабинетом, где уже сидел Гордон и Брюс. Чуть позже зашел сам Петр.

– Господа! Обратился к ним Лефорт, – прошу садиться, – Петр опешил.

– Как сидеть при государе! Без позволения его!!! – начала дергаться левая половина лица.

– Мы государь тут все отныне братья! – обнял его за плечи Лефорт и усадил в кресло у круглого стола, – Мы теперь рыцари стола круглого. Где ты первый среди равных.

– Во как! – Петр понял, что его посвящают в тайные тайны, доселе для него неведомых братских общин, о которых ходили легенды и былины, и кои, по сказам, правили миром, – Во, как! – он сел и присмирел.

– Отныне, все вы сидящие в кабинете этом, за этим столом, братья одной семьи. Семья же эта называется Лодья или как ее неправильно начали звать в закатных землях Ложа. Потому Лодья, что все мы в ней гребцы и гребем к берегу светлому. Потому Лодья, что смотрит на нас с неба ночью месяц, а он есть суть солнечная лодья. А так, как тайну скрывает плащом своим тьма, то солнечная Лодья несет нас потом к свету. А так, как мы все тут в одной Лодье, и поплывем по волнам судьбы вместе, и покровителем нашим станет Бог морей и волн Нептуном прозываемый, то и общество наше будет с сего времени Нептуновым обществом, а вы все – гребцами на нем. Все ли согласны?

– Все! – выдохнул восхищенно Петр, – А я буду на сей лодье капитаном…или адмиралом!

– Ты пока будешь волонтером, – сухо сказал Брюс, – Пока тебя не Посвятят старшие. Ты будешь простым волонтером, а мы гребцами, которые поведут твою Лодью в другие страны, где ты будешь учится строить новые Лодьи, новые корабли надежды, которые будут принимать новых волонтеров и нести их за светом знаний к Великому Мастеру, пока сам не станешь Великим Мастером и не начнешь Посвящать других, – Лефорт смотрел на своего друга с восхищением. Он знал Микулицу не один век, но впервые услышал из его уст такую речь. Что уж там говорить о Петре и его подросших потешниках. Они сидели, остолбенев, и внимали каждому слову Брюса.

– Я буду волонтером!!! – радостно закричал Петр, – А потом я буду Великим Мастером и окружу себя стальной стеной братьев. Я всех в бараний рог скручу!!! Всех!!! В рог!!! – голос его сорвался он начал задыхаться, – Лефорт бросился к Петру, рванул ворот, снял приступ, усадил в кресло. Тихо шепнул на ухо, – отправь всех, кроме Алексашки Меньшикова.

– Вон все! – устало выдохнул царь, – Алексашка погодь. Доведешь потом.

– Хитер, – про себя подумал Лефорт всем всю правду не светит, – Ай да Петр, ай да придурок.

– Господа! – еще торжественней сказал он, когда дверь закрылась за последним ушедшим, – Нас тут осталось четверо. Пятый, – Он показал на вышедшего из потайной двери Ромодановского, – Наш любезный князь-кесарь. Мы с вами – Третий круг. Те, кто будет править всеми этими братьями. Те, кто будет править этой страной. Кто у нас будет за старшего?

– Брюс! – коротко сказал князь-кесарь и тяжело сел в кресло, – Он колдун – ему и колдовать. Он чернокнижник – ему и книжки читать. А нам с государем это не по чину. Мы должны царствовать, – при этих словах Петр напыжился и задрал нос, приглаживая хилые усы. Ромодановский хитро переглянулся со всеми, закончил, – Пора государя во дворах королевских и Мастерам Великим представлять! – Петр напыжился еще больше, – Лопнет ведь. Надуется и лопнет, – про себя со смехом подумал Федор и круто повернул, – А теперь не грех бы и выпить за дело сие! Есть что в доме, что в ковш льется?

– Есть! – весело ответил Лефорт, – Есть что пьется, и есть с кем пьется, и есть с кем время весело проведется!

– Веди. Хозяин, – двусмысленно пробасил князь-кесарь, – Обнимая и увлекая за собой Петра, но обращаясь к Лефорту.

В большой зале уже заиграли музыканты и засновали холопы, расставляя на столы изысканные блюда, что можно было отведать только у Лефорта. Ромодановский вертел в руках тонкую фарфоровую чашку, не зная, что с ней делать. Лефорт, проходя мимо, не уловимым движением поменял ее на полуведерный ковш, наполненный старым крепким медом, заслужив благодарственный кивок. Брюс рассаживал вкруг стола царевых любимцев. Гордон пропал куда-то, и через минуту пригласил в зал дам. Петр сел в угол и отдыхал от всего происшедшего сегодня, потягивая крепкий тютюн, чему научился у запорожцев в азовский поход. Лефорт метнулся по зале и пропал. Он устало шел к дальней свое горнице, где его ждала Анна, заранее вызванная сегодня.

– Чего-то утомил он меня, – Франц вошел сел в кресло.

– Брось проходящее это все, – Анна гладила его по голове, стараясь снять боль, как когда то он сам учил ее, – Таких ли ты за свои годы не мерянные видал.

– Руки у тебя, – он взял ее руки поцеловал, – Жаль, не было времени научить тебя всему, чему меня во дворце Империи Минь научили, да Шаолинские монахи открыли. В твоих бы руках цены этим знаниям не было бы. Ты прости меня Анна, что я тебя в дело это втравил.

– Да брось ты Гуляй, зато я с тобой уже без малого лет пять рядом. Такого не было никогда и более ведь и не будет. Так что подарок это мне, от судьбы моей. За все платить надобно. Так что – это не плата. Ты говори, что делать надобно? – она продолжала гладить его затылок, и боль ушла.

– Надо сделать так, чтобы чадо это себя забыло и до отъезда нашего кроме тебя никого не видело, и никуда не совалось, – он покрутил шеей. Боль совсем прошла, – А тебе я честно и прямо обещаю. Больше такого не предложу и сделаю тебя знахаркой в этом мире первой.

– И любовь!? – то ли спросила, то ли попросила она.

– И любовь…как смогу.

– Хоть так. И на том спасибо. Ну что ж веди свою фройляйн, – она огладила платье и поправила волосы, – Взялся за гуж – не говори что не дюж, – сама себе сказала вслух, и пошла к зеркалу готовиться к выходу.

Бал был в полном разгаре и к ночи начал набирать силу уже неудержимую. В углу залы уединились трое: Ромодановский, Лефорт и Брюс.

– Третий круг понятно – токмо для своих, кто в этом деле все кумекает и знает, – князь-кесарь отхлебнул глоток меда в пол ковша, – Второй круг Нептуново обчество. Это ты их лихо гребцами одной лодьи обозвал. Нехай гребут, – он хлопнул Брюса по плечу, отчего у него чуть кубок из рук не вылетел.

– Потише ты, бугай, – грубо вдруг сказал иноземец, отчего у Ромодановского от удивления усы стали торчком, – Я вот не то чтобы слаб, соплей не перешибешь и то, малость что не окочурился. А другого, точно в Навь определишь!

– Ты ж кто?! – теперь поперхнулся Приор, – Ты ж отколь так лихо по нашенски? Ладноть, молчу. Меньше знаешь – крепче спишь.

– Совершенный он, – спокойно сказал Лефорт, – Совершенный. А будешь ты хорошо служить, и ты с ним вровень станешь. Да ладно, ты, о чем спросить-то хотел?

– Да ладно, – придя в себя после второго глотка, продолжил Федор, – Второй круг – гребцы эти, – он опять хмыкнул, – А первый? Должон быть и первый круг? Али я не прав? А Совершенные? – в его голосе слышалась опять власть и издевка.

– Быстро оправился, – про себя подумал Микулица, потирая отбитое плечо, – Молодцы Всадники Сионские умеют Приоров выбирать, – вслух сказал, – Так сделаем братья, – они склонили головы друг к другу и зашептались.

– Учредим на Немецкой слободе «Всешутейный, сумасброднейший и всепьянейший собор князя Иоаникиты, патриарха Пресбурского, Яузкого и всего Кукуя». При нем конклав из двенадцати кардиналов, а прочих епископов, архимандритов и другой братии духовной не меряно…

– Поверх князя-папу из шутов, – подхватил задумку Лефорта Брюс, – И нехай Петр им устав сочиняет, он любит уставы сочинять, – вспомнив морской устав, со смехом добавил он.

– А первой заповедью объявим им славить Бахуса питием непомерным, и введем свой порядок пьянодействия… свои облачения, молитвословия и песнопения, – Ромодановский уже понял смысл их задумки, и развивал ее дальше.

– И чтоб были у них свои всешутейшие матери-архиерейши и игуменьи. Для усладу – добавил Лефорт.

– И проводить все на масляную, когда все рядятся и колядуют…, – князь-кесарь расцвечивал придуманное.

– И на Святки, когда ране скоморохи ходили…, – теперь подхватил Брюс.

– И в этой матрешке мы упрячем и Второй круг и Третий, – серьезно свернул обсуждение Лефорт, – Кто ж поверит и искать среди шутов чего серьезного будет, если сам князь-кесарь на это милостиво посмотрит, если Вашему пресветлому царскому Величеству холоп Петрушка Алексеев будет челом бить.

– В шутовстве измены государству нет! – серьезно начал Ромодановский, но с хохотом закончил, – Пьяный проспится – дурак никогда! Но это только я знаю. Прячем круги свои в пьяном буйстве. Хорошо, – он опять громогласно захохотал, так что все обернулись.

В этот момент одна из дверей распахнулась и в залу вошла, нет, вплыла новая дама. Чувственная красавица, без признака кокетства, образец женских совершенств. С холодным надменным взглядом. Она плыла по паркетам, чуть придерживая тяжелое парчовое платье двумя пальцами, слегка приоткрыв шелковые туфельки, мягко ступавшие по полу. От нее исходил какое-то лунное свечение и какая-то все поглощающая страсть, так что все мужчины бывшие на балу готовы были преклонить колено.

– Это моя воспитанница Анна Моэнс де ла Кроа, – подскочил к ней и, взяв ее под руку, представил Лефорт.

– Домичелла Монсиана, – на итальянский манер выдохнул Брюс.

– Анна Монс, – чуть присев в поклоне и безошибочно найдя государя, представилась гостья.

– Я буду звать тебя, так как назвал Яша. Домичелла Монсиана, – сразу влюбившись и хватая ее за руку, почти выкрикнул Петр.

– Откуда такое диво? – спросил Брюс, наклоняясь к уху Лефорта.

– Подарок от Малки.

– Она ей, что тайны Мараны открыла? Судя потому что имя у нее лунное, а? – удивился Брюс.

– Чуть-чуть, – оставляя его и направляясь к Анне с Петром, кинул Франц на ходу.

Петр утонул в Анне сразу. Она увлекла его с бала в свою опочивальню. Не жеманясь, показала такое, что он даже представить себе не мог. Полная луна, сиявшая в небе, спряталась в смущении за тучу, увидев то, что знали только ее воспитанницы, но потом осветила все действо полным светом, представив свою жрицу обалдевшему взору царя во всей красе. В полной наготе с распущенными по мерцающим лунным светом плечам, ржаными волосами, водопадом падающими почти до самых бедер. Бедра же эти, только что дарившие ему неземное наслаждение, округлыми полусферами отходили от точеной талии, на наготе которой сиял серебряный пояс, казалось перерезавший пополам эту удивительную Богиню любви.

– Что это? – хрипло спросил Петр, поглаживая ее по бедрам и показывая на пояс.

– Это пояс целомудрия, который я носила до встречи с тобой, – хитро ответила Анна.

– Снимай! – Петр протянул руку к серебряной змейке, вившееся вкруг осиной талии.

– Он теперь будет поясом верности, – отводя его руку, от пояса луны, отбирающего разум, сказала она.

– Верности мне? – самодовольно переспросил Петр.

– Верности, – туманно ответила обольстительница и закрыла ему рот долгим поцелуем, подныривая под него.

С этой ночи Лефорт знал о Петре все, вертел им как мог. Государь был виден друзьям, как на ладони. Бурные ночи с неутомимой Анной отбирали у него последнее здоровье и силы. Пора было в путь.

Однако Петр заартачился. Он не хотел выбираться из пуховых перин своей обожаемой Анхен. Он не хотел лишаться ее ласк и ее игр. Банные девки потускнели пред ней, как пятак перед золотым. Пресная его Евдокия вообще казалась ему кошмарным сном. И так матушка пред смертью сделал все, чтобы отвратить его от нее, а уж после ночей со своей фройляйн он и видеть ее не мог.

– В монастырь! – приказал государь, и князь-кесарь справно исполнил.

Все шло по плану. Анхен убаюкивала Петра, улещивала его так, что другие просто и не умели такого делать. Он теперь ни желал уезжать никуда, ни посвящаться не в чего. Он не хотел вообще ничего, кроме нее. Сутками он готов был лизать ее тело, целовать ее колени, даже носить на руках. Жрица Забвения делала свое дело. И делала его отменно.

– Аннушка, тебе вся эта катавасия не опротивела? – входя утром в ее опочивальню, когда Петра увезли на молебен, спросил Лефорт.

– Поперек горла ваш крестничек с дурацкими прихотями его, – зло ответила Анна, – Вы его, что в казарме воспитывали? С жеребцами да конюхами. Жеребец. Притом дурной и неумелый. Он ведь еще жениться на мне удумал – она встала, потянулась, открывая ему всю себя, – Жеребец, – неуловимым движением руки ухватила Лефорта и, свалив на пол, ринулась сверху с криком, – Но не такой, как ты!

– Аня, – отпивая из бокала красного вина через два часа, устало сказал Лефорт, – Петру пора на запад. Ты меня поняла Аня?

– Поняла, – по-звериному потянувшись всем телом, ответила она, – Поняла. Поедет. Все сделаю сегодня же ночью. Сегодня полнолуние. Хорошо?

– Хорошо! – Лефорт поставил бокал на столик.

– А раз хорошо…, – она резко развернула его на себя, – То и мне должно быть хорошо, – к обеду она отпустила его, сказав, – К полуночи он будет ваш, а под утро ты придешь расплатиться. Понял?

– Понял. Кошка дикая! – восхищенно сказал Франц, – Это Малка тебя так выучила?

– Это тайна, – лилейным голоском ответила она, посылая ему воздушный поцелуй.

Через день Петр дал согласие на посольство и стал собирать вещи. Посольство назвали Великим. Теперь у Петра все было Великое. Он ощущал Великим любовником, от которого млеет самая любвеобильная женщина мира. Он ощущал себя Великим стратегом, который знает, как править всем миром. Он ощущал себя путником, вступившим на тропу Великих дел, что вели его к мантии Великого Мастера.

Часть вторая
На берегу пустынных волн

Людей покидающих отечество для чужих краев, на чужбине не уважают, а на родине чуждаются.

Эзоп

Глава 1
Великое посольство и малые дела

Лучше меньше знать и больше любить, чем больше знать и не любить.

Эразм Роттердамский

Его царское величество решил предпринять большое путешествие. При этом отправиться в дорогу с большою свитою. Сие Великое московское посольство должно было показать всему миру величие и образованность царя Руси, не в пример его недавно усопшему братцу Ивану и ныне здравствующей сестрице Софье, которая хотя на трон и не претендовала, но и его не пускала. Сам государь в посольстве сем занял место волонтера Петра Михайлова, целью самого того путешествия объявил тягу к учебе, особливо к кораблестроению. А для большей продвинутости в области сей, наметил Петр Алексеевич посетить: Вену, королей английского и датского, папу римского, голландские штаты, курфюстра бранденбургского и город-остров Венецию. Двусмысленность всех его тайн была понятна всем, и любой теперь отъезжающий по делам братским, громогласно заявлял, что едет учиться корабельному делу, даже если после возвращения не знал где корма, а где нос у этого самого корабля.

Маршрут же Великого посольства был выбран Лефортом, который и возглавлял то посольство умело и грамотно. В Вене они должны были определиться, кого, куда в службу отправлять, а далее все работало на эту цель. В Англии их ждал Великий Магистр братства Сионского – Исаак Ньютон, в Дании – остатки Рюриковичей, в Ватикане – иезуиты, в Голландии – глава Гильдии вольных каменщиков Вильгельм Оранский, в Бранденбурге – медвежьи рода, и в Венеции – Левантские рыцари Тевтонского ордена. Таким образом, Лефорт с Брюсом должны были представить Петра почти всем братствам, и заручиться их поддержкой в деле строительства нового Дома на этом камне.

Выезд наметили на весну, на то время пока еще не совсем распутица и кое-где лежит серый ноздреватый снег, но холода уже спали и в воздухе пахнет весной и проталинами. Да к тому же, чтобы успеть через речки по последнему льду перескочить.

Подготовка шла с шумом, с криком, с суетой. Внутри этой матрешки прятались другие. Без пыли и шума готовились не великие посольства, не великие ни по размеру, ни по грому.

Первое возглавлял сродственник царей Борис Шереметев. Старый прожженный дипломат вел свой род от ордынских воевод, прозванных за удаль людьми львиной храбрости или шереметами. По храбрости он не уступал своим далеким предкам. С тринадцати лет, как только вышел из валетов-оруженосцев и был опоясан мечом, так сразу и стал царским стольником. Не уступая по малолетству старшим товарищам в таком сложном деле, что свое время было по плечу и почету и Борису Годунову и Федору Басманову. А когда стала нужда в умном человеке, чтобы в Речи Посполитой хитрые хитрости со шляхами крутить при дворе самой королевы польской, выбор пал на него, так и стал Борис Шеремет высоким дипломатом, получив в награду вотчину в Коломенском уезде. Боярин Шереметев получил с гонцом тайное письмо в котором кроме всего прочего было написано «…ради видения окрестных стран и государств, которые обретаются во Италии и до Мальтийского острова, где пребывают славные в воинстве кавалеры…». Но многомудрый дипломат умел читать неписанное. Объявив всем, что его позвала в путь благодарность к апостолам Петру и Павлу, он начал укладывать подарки мальтийским кавалерам.

Вторым домом, в котором началась суета и сборы, был дом боярина Петра Толстого, сподвижника Голицына и друга Софьи. Однако в этот раз Толстой ехал по чьему-то другому повелению. Путь его лежал на юг Италии в бывшие земли республики Амальфи и в ее старую столицу Бари, а далее в Венецию к Левантским братьям тевтонам.

Отъезд был намечен для всех в одно и тоже время, в начале весны. Первым, незаметно в сопровождении только слуги и солдата покинул Москву Толстой и, погоняя коней, направился к Днепру, к границе. Следом за ним с долгими проводами, длинными слезами двинулось Великое посольство, возглавляемое Лефортом. Отобрано оно было скрупулезно и со знанием дела. Практически все, кто вошел в Нептуново общество, или готовился к вступлению в оное, или те, на кого положили глаз Лефорт с Брюсом, оказались в его составе. Вторым, после самого Франца, числился Федор Головин – наместник Сибири, тот, что по поручению Софьи мир с китайцами заключил. Воевода ордынский имеющий вес среди войск сибирских. Прочился он в главы Посольского приказа и в братья ордена Андрея Первозванного. Третьим был Прокофий Возницын – Болховский наместник, воевода граничных с вечно непокорной ордынской Воротынью земель, из бывших владимирских родов еще старой Руси. Хитрый лис, язык стесавший в переговорах. Однако Лефорт на него видов не имел и брал его более, для того чтобы оставить в Вене, туркам турусы разводить, пока остальные по делам побегут. Петровских оболтусов, недоучек возглавлял князь Алексей Черкасский, вытащенный для такого дела из Тобола, куда его спровадили Романовы, опасаясь его родовых связей. Потому, как род свой вел он от брата той самой Кученей Темрюковны, что была женою Ивана Грозного и любимицей кромешных братьев, опричников. Вот и держали их Романовы подальше за Урал-камнем. Подальше, подальше. От глаз и от греха подальше. Брюс настоял, чтобы петровскую вольницу в кулаке держал он. Сам Алексей и не противился, а потешников и не спрашивал никто. Среди потешников были, уже теперь им знакомые, Меньшиков и Апраксин и другие, коих надо было к делу определять. Сам Яков Брюс затерялся среди них, отличаясь только статью, да платьем черным. Возки тянулись по дороге на Ригу в окружении почти сотни солдат и слуг. Петр, как он думал, затерялся, также как друг его Яша, среди своих оболтусов под именем волонтера.

На крыльце стоял и смотрел тяжелым взглядом Федор Ромодановский. За его спиной, почти на полголовы возвышаясь над не маленьким князем-кесарем, стояли четыре его новых служки. В волчьих малахаях и коротких зипунах, то ли татары волжские, то ли казаки низовые, кто ж их знает, откуда их Ромодановский взял. Но, глядя в их медовые, не мигающие глаза, дрожь пронимала всякого. Так в них читалась, подкрадывающаяся на мягких лапах, смерть, что просто казалось, дышит в лицо жарким звериным дыханием какой-то хищник. Волк что ли, или рысь. Именно так. Тихий и мягкий в своей поступи, но безжалостный в бою. Они стояли спокойно, не снимая своих малахаев, из-под которых на плечи падали такие же серые, как и шерсть на малахаях, волосы, может только с какой-то рыжей подпалиной, как у матерых волков. С того времени, как они невесть откуда появились у князя-кесаря, ходили они за ним неотлучно, и на всех правежах были с ним рядом. Вся эта компания провожала посольство, с прищуром смотря на их отъезд, и всем видом показывая, что, мол, давайте-ка побыстрей, тут дел невпроворот, а вы время тяните, как кота за хвост.

Последним из посольств отправился Борис Шеремет, сразу направив свои легкие санки в сторону Речи Посполитой.

Ромодановский проводил и его долгим взглядом из окна своего дома. Кто, куда и как едет, обговорено было заранее на Нептуновом обществе, да потом еще и в Третьем круге. Обговорено в мельчайших деталях, во всех подробностях, вплоть до того, кому, когда напиться, кому, какую глупость сказать, и где. Первый круг шутейный и тут должен был собой всех прикрывать и для не посвященных или других, каких чужих глаз, пить и куражится, как он и делал это на земле родной. В составе всех посольств, даже среди трех человек у Толстого, был доглядай Ромодановского, поэтому он большого страха не ведал, зная, что все, чтоб там не приключилось, он-то знать будет доподлинно. Вслед же каждому поезду шарахнулись серые тени, которые и князю-кесарю честно ответили, что у них своя госпожа и она ему не чета. А ей они служат не за страх, а за совесть, и без приказу всякого.

Первый блин естественно получился комом. Комендант рижский, то ли по глупости, то ли по чванливости, то ли по прусскому тугодумию, должного почтения не проявил. Не расшаркался, в Ригу не допустил, укрепления посмотреть не дал и вообще заявил.

– Я посольств не дружественных мне государств вообще не люблю!

– Там государь в возке, – намекнул ему прозрачно Алексашка Меньшиков.

– А коли он государь, чего под личину урядника прячется? Не положено мне простому солдату, такие догадки иметь. Шли бы вы господа хорошие,…покуда я не приказал пушкарям фитили поджечь.

– Как ты там… енто называл? – Петр, сидя в возке, щелкал пальцами, пытаясь вспомнить, что-то умное и смотрел на Брюса, – Вот так…на языке ентом умном… что-то про повод?

– Казус белли, – понял Брюс, – Казус белли. Это по латыни «повод к войне». Он вроде и не повод, но войну объявить можно.

– Во! – радостно вскричал Петр, – Во! Типичный казус… ентот… белли. Давай объявим им войну!

– Ты что государь? Опомнись! Тебя ж нет. А мы тут калики перехожие. Не с того не сего нагрянули. Нас что пирогами встречать должно было? Поворачивай к трактиру и постоялому двору! – крикнул он, высовываясь в окошко возка, – Ты что государь?! Ты ж тайно едешь. По тайным делам. А он. Казус белли, казус белли! Сиди тихо!

– Здесь мы рабским обычаем жили и сыты были только зрением, – обиженно сказал Петр, – Здесь зело боятся и в город, в иные места, и с караулом не пускают, и мало приятны.

– Да что ты государь…, – начал было Брюс, но вдруг перед глазами его полыхнула картина осады Риги, лет так через десять, и в ушах раздались слова Петра, – «Тако Господь Бог сподобил нам видеть начало отмщения сему проклятому месту». Злопамятный парнишка-то, – подумал Брюс, – Это надо на ус намотать.

Переночевав на постоялом дворе, Великое посольство направилось в курляндские и бранденбургские земли. В Митаве курляндский герцог встретил их как подобает. Пока посольство чистилось, умывалось и готовилось к трапезе. Лефорт накоротке перебросился с потомком тевтонских рыцарей, намекнув, что в Москве осталась дочь малолетняя у отошедшего в мир иной правителя Московии Ивана. Зовут ее Анна, и братское общество настоятельно советует Фридриху, посвататься к ней пока еще его не опередили. На резонный вопрос.

– А это кто? – и палец в сторону Петра, Лефорт ответил.

– Государь, …но он же не вечен? – и поджал губы.

– Понял – понятливо кивнул герцог. Тевтоны всегда отличались понятливостью.

После Митавы посольство направилось к Кенигсбергу, в гости к курфюстру бранденбургскому. Все пошло по заведенному порядку. Опять прием, фейерверки, охота, бал. Опять отдельный разговор Лефорта и Брюса теперь уже с бранденбургским курфюстром Фридрихом Казимиром, давним знакомцем Лефорта по делам братских общин. Разговор о том, что, не пора ли Пруссии стать отдельным королевством и перенести столицу в Берлин в сердце германских земель.

– А поддержка? – недоверчиво спросил Фридрих.

– Фема и Вехм, – коротко ответил Брюс.

– Тевтоны, – эхом отдался голос Лефорта.

– Понял, – теперь кивнул курфюстр, тевтоны всегда отличались понятливостью, – Дозвольте вопрос?

– Ждем, – Лефорт изобразил внимание.

– Дамы из Ганновера, ради любопытства, хотели бы встретиться с вашим воспитанником. Не могли бы вы уговорить государя Московского завернуть в небольшой замок Коппенбрюгге, чуть южнее Ганновера для неофициальной встречи.

– Могли бы, если неофициально их будет сопровождать курфюстр Ганновера Георг. Нам…из любопытства…с братом Францем, очень хочется посмотреть ему в глаза, – ответил Брюс.

– Он никогда не откажет,…сопровождать дам, – уклончиво согласился Фридрих.

– Где это, уточните? – Лефорт смотрел на говорящих, что-то просчитывая в уме.

– Место это расположено на старом торговом пути. Там есть почтовая станция и рядом с ней небольшой замок. Через речку, что отделяет его от дороги, построен мост из бочек – это и есть Копен Брюгге, дословно «мост из бочек». У стены замка растет огромная липа. В ее кроне будет спрятана лестница. Если подниметесь туда, там переход в окно второго этажа. Тот, кто приходит этим путем остается не замеченным. – подробно пояснил курфюстр.

– От кого? – Лефорт понял, что встреча готовилась давно.

– От лишних ушей и глаз.

– Не замеченный кто? Петр?

– Вы и Георг.

– Понял. Мы тоже понятливый народ, – улыбнулся Брюс, а за ним и Лефорт, – На ужин будем.

К вечеру от придорожного постоялого двора в сторону замка Шпигельберг отъехала небольшая группа всадников. Петр в сопровождении самых близких и верных сподвижников ехал на встречу с курфюрстиной бранденбургской, княгиней Софьей, которая везла на встречу с ним свою дочь, родоначальницу Ганноверской династии.

Через три мили быстрой скачки, они действительно увидели почтовую станцию и наплавной мост из бочек. Переехали его и скоро пред ними выросли стены маленького, но достаточно надежного замка, у стен которого росла огромная липа. Из кроны ее свешивалась веревочная лестница.

– Вперед государь. Потом будешь рассказывать, как ты по вантам корабля лазил, – пошутил Лефорт.

– Где лазил? – спросил Петр.

– На мачту взбирался, аки белка, – скривившись, пояснил Брюс, подсаживая Петра на лестницу.

Они взобрались, перешли по веревочному мостику в окно второго этажа серой башни, где их ждали. Слуга повел по коридорам вглубь замка и вывел в ярко освещенную залу, в которой стоял накрытый стол, и сидели в ожидании их дамы и сам Георг. Встретивший их на пороге мажордом, умело развел и рассадил гостей, так что Петр оказался между Софьей и ее дочерью, а Георг между Лефортом и Брюсом. Остальных рассыпали вперемешку с людьми из ганноверской свиты. Софья тут же бойко зачирикала, как будто все у нее было отработано заранее.

– Как вам наш замок? Как вам наш маршалок? – беря из рук слуги салфетку, – Выпалила она.

– Кто? – удивился Петр.

– Ну, камергер, – поняв по глазам, что он не понял, она уточнила, – Слуга, холоп, что вас провел.

– Хорош, – приходя в себя, ответил Петр, вертя в руках салфетку, и не зная, куда ее девать.

– Это руки вытирать, – не смущаясь, пояснила хозяйка, – Вместо умывальниц и рушника.

– А вы табак нюхаете? – с другой стороны спросила ее дочь, вертя в руках маленькую коробочку.

– Да, – быстро ответил государь, вспомнив, что такую же ему положил Лефорт, назвав ее табакеркой, – Вот! – он достал ее из кармана, только теперь заметив на крышке свой вензель. Подумал, протянул, – Дарю!

– Благодарствую, – ганноверская княгиня взяла табакерку, протянула свою, – Взаимно, – разговор завязался и Петр довольный собой, начал плести всякую чушь, благосклонно принимаемую дамами.

На другом краю стола шел свой диалог.

– Род Стюартов подошел к концу своей нити, – тихо говорил Брюс, обращаясь к Георгу, – Звезды говорят, что узор их судьбы соткан.

– Чернокнижник, не прикрывайся звездами. Я достаточно знаю в этом мире. И достаточно Посвящен, чтобы со мной можно было говорить открыто, – Георг говорил, почти не разжимая губ, как учили в тайных школах Вехма.