Текст книги "Бог непокорных"

Глава 3

Была уже глубокая ночь, когда Мирис Элавер покинул подземные этажи резиденции Белого Братства. Устало, но удовлетворенно поднялся по ступеням длинной лестницы, привычно кивнул охране у дверей, пересек внутренний двор и постучался в караулку у ворот, и, дождавшись, пока ему откроют калитку, вышел из тюрьмы. На Справедливой Площади (в народе ее именовали Кровавой), расположенной, как и сама резиденция Братства, в юго-западном районе столицы, царили мир и покой, тишина и гармония. Среди горожан ходили слухи, что призраки казненных бродят здесь по ночам, и после заката появляться на площади рисковали немногие. Мирис пренебрежительно усмехнулся и двинулся к началу Черепичной улицы, пересекая площадь наискосок. Он много лет ходил этим маршрутом, но ни разу не встретил ни одного призрака. А жаль. Отчего-то ему всегда казалось, что его власть над человеческой жизнью не заканчивается тогда, когда его топор перерубает шею приговоренного к смертной казни, что его действие имеет какое-то незримое продолжение в мире, сокрытом от людских глаз, и что те, кого он лишил жизни, каким-то образом остаются подневольны ему не только до момента смерти, но и после. Может быть, именно поэтому призраки ему и не являлись – они боялись его, а не он их.

Свежий ноябрьский ветер немного смягчил городскую вонь, распространяемую отбросами и помоями, которые многие жители выливали прямо под свои окна. Джудлис был слишком большим городом, чтобы труд золотарей и мусорщиков мог бы полностью решить проблему с отходами. Еще существовала старая канализация, но в последние века она перестала справляться со своей задачей: город слишком разросся, а короли не хотели тратить деньги на работы по ее расширению, предпочитая прогонять вонь ароматными духами и чарами. При Святом Джераверте придворных магов прогнали, но чары, наложенные ими, разрушились не сразу, и все успели привыкнуть к вони, которую ветер приносил в королевский дворец со стороны городских кварталов.

Мирис посмотрел на север. За крышами прижимавшихся друг к другу зданий угадывались темные очертания замка. В некоторых окнах горел свет, а на стенах виднелись огни факелов и фонарей: стража совершала очередной обход. Замок производил зловещее впечатление, и тем нравился Мирису. Его подземелья были оборудованы не хуже, чем казематы Братства, и пленников там, по слухам, содержалось еще больше. Когда-то Мирис пытался устроиться в замок, но его не взяли, а вот Братство в работе не отказало.

Направляясь к дому, палач размышлял о том, как причудливо сложилась его жизнь. Кому-то нравится печь пироги и булки, кто-то шьет сапоги, а кто-то пытает людей и отрубает им головы на площади. Каждому свое. Он с детства обожал мучить животных, но даже тогда причинение боли не было самоцелью. Ему всегда нужно было ощутить, что он делает что-то правильное, что он восстанавливает справедливость, карая злодея, что он совершает некую высшую месть, выступает орудием в руках судьбы. Одно из самых ранних его воспоминаний было связано с котенком, подаренным его старшей сестре, Жизель. Когда сестры не было дома, он связал котенку лапы и заживо содрал с него шкуру. Сестра, конечно, устроила истерику, да и мать была в шоке, и Мирису, чтобы избежать наказания, пришлось оклеветать соседского мальчишку, заявив, что тот-де залез в окно и замучил котенка. Жизель не поверила, а вот мать, души не чаявшая в единственном сыне, уцепилась за эту историю как за соломинку, поругалась с соседями и даже наказала Жизель за то, что та не уставала обвинять брата во лжи.

Мирис улыбнулся воспоминаниям. Из матери он мог вить веревки. С сестрой было сложнее. Она вышла замуж, когда Мирису было шестнадцать лет и через год забеременела. Выносить ребенка, однако, Жизель не смогла – потеряла его на шестом месяце и долго болела. Попытки зачать нового успеха не принесли. Ее муж запил. При каждой встрече Мирис внушал сестре, что все ее несчастья – от того, что она решила бросить их с матерью на произвол судьбы: боги недовольны ее поведением и никогда не дадут ей счастья. Мирис не работал, живя за счет матери: он утверждал, что простудился по ее вине и начинал тяжело кашлять каждый раз, когда требовалось выполнить какую-нибудь физическую работу. Мать хворала сама, но продолжала заботиться о единственном сыне, ее любовь была слепа и безмерна. Мирис упрекал сестру за то, что она ничем не помогает родным – он умел говорить вкрадчиво и находить уязвимые места. Хотя Жизель, уходя из дома, радовалась тому, что теперь будет редко видеть с ненавистного брата, потеря ребенка, бесплодие и семейные неурядицы сломили ее дух. Мирис не только упрекал ее, но и оказывал некоторую поддержку, которой ей не хватало. Используя пряник и плеть, он морально совсем раздавил ее. Муж ее продолжал пить; Мирис через мать внушил сестре мысль обратиться к ведьме за зельем, которое отвратило бы зятя от вина. Жизель подлила зелье в вино, но муж ее от этого питья скончался. Мирис затеял иную игру: теперь он винил Жизель в смерти ее мужа. Погрузившись в отчаянье, Жизель покончила с собой. Мирис обвинил в ее смерти мать, которая посоветовала Жизель обратиться к ведьме Гальгарии; и хотя мать сделала это по его собственному совету, данное обстоятельство было быстро забыто. Мать была близка к помешательству, теперь вся ее жизнь сосредоточилась на Мирисе, которого она старалась окружить заботой и вниманием. Особую пикантность этой истории придавало то, что Мирис сам был клиентом той ведьмы: сначала он купил у нее зелье, спровоцировавшее выкидыш Жизель и ее бесплодие, а затем подменил зелье, которое Жизель хотела дать мужу, на отраву. Он был очень доволен тем, как все вышло.

После того, как у матери не осталось никого, кроме него, он перестал изображать тяжелобольного, устроился на работу помощником палача в Белое Братство, и превосходно справлялся со своими обязанностями. Зная, что мать не сможет прожить без него, он прервал с ней всякое общение и съехал из дому; каждый раз, когда она приходила навестить его – выгонял ее из дому, напоминая о том, что именно она виновна в смерти Жизель. В итоге, мать тронулась умом и бездумно бродила по городу, разыскивая умершую Жизель; по прошествии времени она сгинула среди бездомных и нищих.

На новой работе одной из первых жертв Мириса стала Гальгария – он сам донес на нее и сам запытал до смерти. Хотя ведьма и не знала, для какой цели послужат те зелья, что она продала клиенту, Мирис справедливо полагал, что она слишком многое знает о нем и может проболтаться; поэтому он устранил ее при первом же удобном случае.

Работа в пыточной камере и на плахе нравилась Мирису, но в ней было что-то грубое, слишком поспешное: со многими пленниками приходилось расставаться прежде, чем удавалось полностью сломать их, и это печалило молодого палача. Он предпочитал долгую, кропотливую работу; боль с его точки зрения была лишь инструментом, а не самоцелью. Важно было установить с жертвой личный контакт, добиться доверия особой глубины – такого доверия, какового жертва, истязаемая физически и раздавленная морально, до сих пор не знала. Мирису нравилось ощущать чужие отчаянье и безысходность; тяжкие и бесплодные сожаления о совершенных ошибках были музыкой для его сердца. Пленник должен был испытать невыносимое чувство вины, облегчить которое не могло ничто; особое удовольствие вызывали случаи, когда в казематы Братства попадали близкие родственники, друзья или супруги – тогда Мирис обустраивал все так, как будто бы страдания одной из жертв были целиком на совести другой: если пленник вел себя неудовлетворительно, Мирис наказывал близкого ему человека, и наоборот. Одно из самых сладких его воспоминаний было связано с обвиняемыми в ильсильварской ереси супругами: вместе с родителями были взяты также двое маленьких детей. На глазах родителей Мирис в течении нескольких дней, с перерывами, поджаривал детей на медленном огне. Крики и мольбы вызывали на его лице лишь улыбку; родители признались во всем, тысячу раз раскаялись и пожалели, что дали увлечь себя еретическим лжеучениям, выдали всех знакомых, которые разделяли с ними эту ересь или хотя бы интересовались ею. Мирис искалечил не только их души, но и тела: он ослепил их, вырезал им половые органы, отрезал по два-три пальца на каждой руке, после чего, спустя четыре месяца невыносимого ада, ходатайствовал за них на суде Братства, уверяя, что они полностью раскаялись и переменились. Супругов отпустили на волю: Мирис знал, что после того, что он с ними сделал, смерть стала бы для них лишь избавлением от мук, зато жизнь превратится в беспрестанную мучительную пытку воспоминаниями.

Чаще, однако, случалось так, что тратить на работу с жертвами неограниченное время он не мог – начальство требовало результатов, быстрых признаний и столь же скорых казней. Все упиралось в боль и грубые воздействия; тонкими манипуляциями, формированием чувства вины, отчаяньем и раскаянием приходилось пренебрегать. Мирису нужен был кто-то, кого он мог бы постоянно терзать не только и не столько физически, сколько морально. Поскольку ни матери, ни сестры уже не было в живых, он решил, что пора жениться.

Он нашел нищую женщину с ребенком и попрекал ее каждым куском хлеба, который приносил в дом – при этом, ее собственные попытки хоть сколько-нибудь заработать стиркой или шитьем он жестко пресекал. Когда ребенок немного подрос и мать стала позволять ему выходить на улицу одному, Мирис, улучив момент, увел его с собой, убил, и закопал тело в лесу. Затем он отправился на работу и вернулся домой в обычное время. Скрывая удовольствие, он смотрел, как тревога Адейри перерастает в панику, как ее мучают ужас и страх, а отчаянье заполняет ее душу. Но это было лишь только начало – необходимая почва для подготовки всего последующего. Ребенка так и не нашли. Адейри постоянно плакала, а Мирис не уставал напоминать ей, что ребенок пропал по ее вине: какая же она мать, если не уследила за собственным сыном? Когда она забеременела, он не переставал ее доводить. В результате, она попыталась сбежать, а поскольку Мирис не выпускал ее из дома – выпрыгнула из окна. Прыжок вышел неудачным – Адейри сломала лодыжку и потеряла ребенка. Для Мириса наступил настоящий праздник. Уходя из дому, он запирал жену в комнате, окно в которой закрыл прочной решеткой. Несчастная Адейри оставалась наедине со своими мыслями. Поздним вечером Мирис, вернувшись, выпускал ее – она готовила ужин, они ели, он ругал ее стряпню и внешний вид, и рассказывал о детях и счастливых женщинах, которых видел на улице. Адейри принималась плакать, Мирис презрительно требовал, чтобы она перестала. Он говорил, что она отравляет ему жизнь и что он очень хотел бы иметь детей, но разве она, погубившая уже двоих, способна стать достойной матерью? Говорил, что выгнал бы ее из дома, если бы не любил; но она удобно устроилась: сосет из него деньги, однако пренебрегает своими обязанностями, и даже в постели скорее похожа на бревно, чем на женщину. Чтобы она не привыкла к укорам и не сделалась к ним безразлична, иногда Мирис бывал с ней чрезвычайно нежен, приносил подарки и давал надежду, что все у них со временем наладится, а затем, как только она доверялась ему, тут же все разрушал, выставляя дело так, что в размолвке виновата только Адейри.

Предаваясь размышлениям и воспоминаниям, Мирис пересек город. Грязь чавкала под ногами, от мусорных куч смердело, из дверей и приоткрытых окон трактиров доносились пьяные песни, в переулках таились зловещие тени. Мирис шел уверенно, не чураясь ни тьмы, ни теней. Он был способен постоять за себя – крепких кулаков и ножа на поясе вполне хватало, чтобы побудить грабителей искать себе другую цель. Мирис ощущал свое единство с тьмой и знал, что она не предаст. Здесь, во тьме и грязи, был его мир, в то время как солнце он ненавидел. Солнце все меняло, заставляло его казаться жалким, а не пугающим. Он не носил знаков отличия Братства не только потому, что не состоял в нем – как работник на службе Братства, он имел право нашить на одежду их символ: две перекрещенные руки, пальцы которых были сложены в благословляющем жесте – но в большей мере потому, что в народе слишком многие не любили Братство и на него могли напасть только из-за этого дурацкого символа. Ночь хранила его, но не стала бы защищать, если бы он повел себя как дурак.

Добравшись до дома, Мирис запер входную дверь и поднялся на второй этаж, в комнату жены.

Войдя, скривился:

– Ну и вонь. Только гадить и умеешь.

Адейри молча стояла посреди комнаты, опустив голову вниз. Мирис с усмешкой некоторое время разглядывал ее. Потом она подняла голову. Ему не понравился ее взгляд – слишком спокойный, отрешенно спокойный. Неужели решилась покончить с собой? Он надеялся, что они смогут пробыть вместе еще пару лет, прежде чем он ее полностью уничтожит. Ее попытки наесться крысиной отравы и украсть бельевую веревку для того, чтобы повеситься – это несерьезно. Если бы она хотела покончить с собой, она бы это сделала – тем или иным способом.

– Подогрей воду, убожество, – бросил Мирис, поворачиваясь к жене спиной. – Смотреть на тебя тошно.

Следом за ним она молча спустилась вниз и сделала все, что он велел: помылась, приготовила ужин и безропотно стояла рядом, ожидая, пока он поест и ей можно будет полакомиться остатками. Она ела один раз в день и большую часть времени проводила взаперти, в комнате, где были только кровать, платяной шкаф и ночной горшок. Мирис несколько раз уколол ее, но она, кажется, никак не отреагировала, только опустила глаза. Он знал, что иногда на нее нападает бесчувственность и с неудовольствием подумал о том, что придется опять нежничать с ней, чтобы вернуть ей способность реагировать на его упреки.

Когда он поел и разрешил ей доесть остатки, она молча стала убирать со стола. Мирис с кривой усмешкой следил за ее действиями. Решила поголодать? Это было что-то новенькое.

Убрав все, Адейри подошла к входной двери и толчком распахнула ее – так, словно Мирис и не запирал дверь. Палач хотел заорать на жену, но подавился криком: с той стороны была не темная улица Джудлиса, а нечто иное. Лиловое, в переливах, небо; каменистая пустыня; и странный жутковатый город вдалеке. В пустыне росли бурые колючки, над ней поднимался едва заметный пар, а в небе парили омерзительные создания. Мирис смотрел на дверь, распахнутую в мир демонов, и не мог отделаться от ощущения, что это место должно быть ему знакомо. Его трясло. Почти против воли, он сделал шаг к двери.

– Пора возвращаться к жизни, мой дорогой брат, – произнесла жена ровным, безразличным голосом: так могла бы говорить ожившая машина или созданный чародеем голем. – Хватит прозябать на мелочевке.

Глава 4

В городок у подножья Совиной Скалы, на вершине которой располагалась Гафетская Верфь, Тиэнна Ланфрин прибыла в середине дня. Ноябрь подходил к концу, земля подмерзла, деревья стояли уже совсем голые, мороз покусывал щеки и нос, а изо рта при дыхании вырывались струйки пара. Снега еще было мало, только изморозь на деревьях и камнях, и лед на земле вместо вчерашних луж. Тиэнна была одета в мужскую одежду (впрочем, слишком изящную для того, чтобы быть вполне мужской), а на ногах у нее были высокие охотничьи сапоги. До этой поездки она нечасто ездила верхом, но умела управлять лошадью не хуже любого рыцаря; и теперь пришлось вспомнить старые навыки. На въезде в Гафет она оглянулась – никто не отстал? Нет, оба ее телохранителя были на месте: седой и хмурый, похожий на старого поджарого волка Циран и Фолло, высокий и красивый, безнадежно влюбленный в свою госпожу. Был еще один, Рухас Эллабет, могучий, как скала, и рассудительный, словно мастер какой-нибудь духовной школы – но он погиб в Браше, пытаясь вывести людей с верхних этажей, разъедаемых льющейся с небес кислотой. Тиэнна сама отдала ему это распоряжение. Нельзя сказать, что она жалела об этом – она ведь не знала, что посылает Рухаса на верную смерть и действовала так, как ей казалось правильным в хаосе, последовавшим за приказом Фарена покинуть крепость – но иногда ей становилось больно от того, что Рухаса нет рядом. Все телохранители были верны ей, но только с Рухасом можно было поговорить о том, что ее интересовало: о путях духа, о магии, о цели и смысле жизни, об анкавалэне, о различных дежьёнах и колесе перерождений, которое, по слухам, обретало зримую форму на вершине Мирового Столба в виде Кровавой Реки, не имеющей ни истока, ни устья, но беспрестанно движущейся по бесконечному кругу. Фолло был слишком молод и легкомысленен для таких разговоров, а Циран – слишком молчалив: он вообще не любил говорить, вместо этого предпочитая действовать.

Городок казался весьма оживленным: было много людей – преимущественно ремесленников, механиков и ученых чародеев, а также их жен и членов их семей – но тут жили не только люди. Тиэнна увидела трех карлов, раздраженно понукающих осла, запряженного в тележку: их круглые жутковатые глаза, отлично приспособленные для жизни в темноте, здесь, на свету, были защищены плотно прилегавшими к лицам темными очками. Еще один карл – по каким-то причинам не носивший очки – беседовал с человеком на углу улицы, возле трактира. Карл щурился и казался раздраженным: вероятно, он давно жил на поверхности и успел привыкнуть к свету. Чары духовного виденья, которые Тиэнна использовала постоянно и обновляла по мере надобности, подсказали ей обратить внимание на птиц, сидящих на крыше одного из домов: она увидела двух воронов, слишком крупных и внимательных для того, чтобы быть обычными птицами. Маэнгель говорил ей, что здесь нередко появляются лунные духи, но никаких признаков их присутствия Тиэнна не обнаружила. «Возможно, – подумала она. – Они могут воплощаться лишь в лунные ночи, а в остальное время обретать плотные тела им слишком тяжело…»

Она неторопливо ехала по главной улице Гафета, высматривая хоть какое-нибудь знакомое лицо. Увы, ничего. В конце концов она обратилась к двоим рыцарям с вопросом о том, где можно найти графа Одерана эс-Кангора или его сына, Маэнгеля, и ей указали на вершину Совиной Скалы.

– Скорее всего, они там, миледи. Трудятся не покладая рук. Если на Верфях их нет, спросите в поместье. Оно к северо-западу от города.

– Благодарю, – она кивнула и направилась к Верфи, проигнорировав попытку одного из рыцарей завязать с ней дальнейшее знакомство. Ехавший позади Фолло положил руку на рукоять меча, и рыцарь счел за лучшее не навязывать свое общество незнакомой даме слишком настойчиво.

Широкая дорога, поднимаясь вверх, петляла среди камней: один раз им пришлось прижаться к скале, пропуская вниз телеги с мусором и хламом. Немного унизительно для благородной леди уступать дорогу простолюдинам, но Тиэнна терпеливо снесла это: иначе разъехаться им на горной дороге было бы невозможно.

Наверху обнаружилось множество рабочих и хозяйственных построек; летающий корабль, судя по его внешнему виду, был совсем или почти закончен – сложно было сказать точно, поскольку окружавшие корабль строительные леса не позволяли разглядеть его полностью.

Охрана Гафетской Верфи отказалась пропускать новоприбывших. Тиэнна не стала спорить, а вместо этого назвала себя и потребовала, чтобы эс-Кангорам сообщили о ее визите. Прошло немало времени, прежде чем у въезда на вершину появился Маэнгель – подтянутый, улыбающийся и кажущийся самим воплощением очарования не смотря на простую, местами запачканную одежду, которая больше подошла бы ремесленнику, нежели молодому графу.

– Ти!.. – Он помог ей покинуть седло и спуститься на землю, после чего нежно, с теплой хитринкой в глазах, поцеловал ее левую руку, облаченную в тонкую белую перчатку. Во время учебы в Университете они не только вместе практиковали Дежьён Двух Начал, но делали также и кое-какие другие вещи, которые их родители наверняка одобрили бы в еще меньшей степени.

– Маэн. – Тиэнна улыбнулась, но тут же добавила с укоризной:

– Ты не торопился.

– Я был внизу, – жестом руки Маэнгель показал на скалу под летающим кораблем. – Поднялся так быстро, как мог.

– Внизу? – Переспросила Тиэнна, не понимая, что он имеет в виду.

– Да. Это, – он сделал новый жест, как бы обрисовывая в воздухе корабль и окружавшие его постройки, – лишь малая часть…

Он перевел взгляд на гостью и опять улыбнулся.

– Не ожидал тебя здесь увидеть.

– Я из Браша, – прохладно сказала Тиэнна. – Мне нужно поговорить с твоим отцом.

Улыбка сползла с лица Маэнгеля.

– Прости. Совсем забыл, что ты северянка. Прими мои соболезнования. С севера доходят ужасные слухи…

– А я все видела своими глазами. Где Одеран?

– Отец уехал в Хабпульский порт, должен вернуться сегодня или завтра. У тебя что-то срочное?

– Срочное?.. – Она ненадолго ушла в себя, пытаясь оценить срочность того, что собиралась поведать Небесному Генералу. – Да, но… день или два оно может подождать.

Маэнгель кивнул.

– Я сообщу, как только отец вернется… Ты уже где-нибудь остановилась?

Она покачала головой.

– Нет. Надеялась, ты меня приютишь.

– О, конечно! Одну минуту.

Маэнгель отошел, и вернулся не один, а со слугой, объясняя на ходу, какие комнаты в поместье следует предоставить Тиэнне, а какие – ее телохранителям. Фолло задал несколько уточняющих вопросов. Ответы ему не понравились – телохранители оказывались размещены слишком далеко от покоев своей госпожи, но графиня жестом велела ему прекратить спор.

Слуга забрал одну из лошадей, скучавших у привязи, оседлал и приготовился ехать. Тиэнна уже собиралась вскочить на свою лошадь, но Маэнгель взял ее руку и задержал в своей.

– Хочешь, покажу тебе Верфи?

– Я помыться хочу с дороги, – с легким раздражением ответила она. Маэнгель огорчился. Тиэнна вдруг вспомнила, что он рассказывал об этом месте и передумала:

– Ладно, показывай. А вы езжайте, – велела она Цирану и Фолло.

– Мы бы тоже на них взглянули, – хмыкнул Фолло.

– Посторонним здесь находиться нельзя, – доброжелательно произнес Маэнгель. – Госпожу я проведу под свою ответственность, но вас взять не смогу.

– Не нужно нас брать, мы сами ходить умеем. – Тем же легкомысленным тоном парировал молодой мечник.

– Езжайте. – Повторила графиня и это поставило точку в споре.

Слуга, Циран и Фолло отбыли, а Тиэнна и Маэнгель отправились в сторону летающего корабля.

– Тут действительно все так строго? – Спросила Тиэнна, провожая взглядом рабочих, тащивших чан с какой-то вонючей жидкостью. – Или ты просто искал предлог, чтобы избавиться от них?

– Действительно строго. – Он увидел, что графиня не слишком верит его словам, и спросил:

– В твоих людей наверняка ведь вшиты какие-то чары, верно? Зная тебя, не допускаю и мысли, что ты могла об этом забыть.

– Конечно. От порабощения, от проклятий и стихий… чары скорости и силы…

– В них тоже многое вшито, – Маэнгель показал взглядом на рабочих и мастеровых. – Рассказать о том, что здесь происходит, они никому не смогут, даже если бы захотели. Если вшивать схожие чары в твоих, возникнет конфликт… Его можно избежать, если что-то заранее убирать или как-то все сонастроить, но… слишком долго пришлось бы возиться.

– Понимаю. А как же я?

– Тебе я доверяю.

Когда они приблизились к строительным лесам, окружавшим корабль, Тиэнна поняла, что имел в виду Маэнгель, говоря, что «был внизу»: прямо под днищем корабля находилась вертикальная шахта. Четверо кобольдов крутили ворот, опуская вниз лифт, на котором можно было перевозить и грузы, и людей.

– Что внизу? – Спросила она.

– Много интересного. – Маэнгель улыбнулся. – Спустимся туда чуть позже. Пока осмотри корабль. Назад мы этим путем не вернемся.

– Вот как? Очень любопытно.

Послушавшись совета, она поднялась по строительным лесам и занялась изучением летающего корабля, на борту которого красовались золотые витиеватые буквы –??? («Ступающий по ветрам»). Корабль был похож на эйнаварскую шхуну, но, конечно, имелись и существенные отличия. В частности, еще два комплекта мачт и парусов вырастали из бортов корабля и спускались вниз, подобно плавникам, делая шхуну похожей большую рыбу, предназначенную для плаванья в небесах. Магическое восприятие показало Тиэнне, что корабль окутан густой паутиной чар – сложных, тщательно просчитанных и тесно связанных с парусами, штурвалом, палубой и разного рода приборами, установленными на ней. Были и такие клубки чар, которые предназначались для каких-то элементов корабля, которых тут еще не было. Корабль выглядел почти законченным… почти. Нескольких досок на палубе не хватало, не было одной из боковых нижних мачт, а верхние мачты не имели снастей. Также она обратила внимание, что никаких работ на («Ступающем по ветрам») не велось. Внизу иногда проходили рабочие, но корабль они не трогали. На самом «Ступающем» не было ни единого человека, не считая ее самой и Маэнгеля.

– Вы не торопитесь его заканчивать, – заметила она.

– Верно. – Теперь улыбались не только губы Маэнгеля, но и глаза.

– Нужны какие-то специфические материалы? Или обнаружились ошибки в расчетах? Или другие причины?

– Задай себе вопрос: что произойдет, когда корабль будет готов? – Ответил Маэнгель.

– Ммм… мы сможем летать.

– Да, и кому-то это может не понравится, – молодой граф показал пальцем на хмурое небо. – Кто-то может решить, что смертные вслед за первым небом захотят покорить второе и третье… а может быть, и еще какие-нибудь. Сферу звезд, а может быть даже…

Он не закончил фразу, но слово «Эмпирей» повисло в воздухе так, как будто бы его не только произнесли, но продолжали повторять название высшей Сферы Верхних Миров раз за разом.

– Боитесь гнева богов? – Тиэнна приподняла бровь.

– Скорее уж, их слуг… тутошних и тамошних. И я бы не назвал это страхом. Глупо не учитывать угрозу. Нужно быть готовым к ней.

– Готовым? – Переспросила графиня. – И как же вы собираетесь к ней готовиться?

– Пойдем вниз. – Предложил Маэнгель.

Они спустились по лесам к лифту.

– На третий уровень. – Приказал Маэнгель кобольдам.

Лифт медленно полз вниз по вертикальной шахте.

– Сами ее пробили? – Спросила Тиэнна.

– Отчасти. На скале когда-то жила семья оборотней-сов, отсюда и название. Внизу полно пещер, часть из которых они приспособили для жизни. Позже они ушли отсюда и оставили пещеры нам. Мы их серьезно расширили.

– Ушли? Почему? Вы их прогнали?

– Нет, у них возник внутрисемейный спор относительно того, стоит ли помогать нам или нет. Двое остались, остальные ушли.

– У вас тут, я вижу, настоящая национальная гармония – совы, кобольды… еще я видела карлов и воронов.

– А еще есть демоны и стихиали. Отец полагает, что есть и бессмертные, но они скрывают себя.

– Бессмертные? Я не слишком понимаю, чем ваш проект мог бы заинтересовать демонов и стихиалей, но что здесь забыли бессмертные? Или ты имеешь в виду, что они следят за вами?

– Я имею в виду, что бессмертные нижних небес – разные. Некоторые, возможно, считают, что древнее разделение Сфер было ошибкой или дефектом, который нужно исправить… или хотя сгладить.

В это время перед ними открылась одна из пещер: тут работали кобольды, карлы и люди. Не снижая скорости, лифт проехал сквозь пещеру и стал погружаться ниже.

– Это был первый уровень, – сообщил Маэнгель.

– Глубоко мы спускаемся… – Тиэнна недовольно понюхала воздух и сморщилась. – И запах… ужасный.

– Что поделать, идеально наладить систему вентиляции пока не удается. Потерпи и ты будешь вознаграждена.

– Чем, интересно знать?

– Сама все увидишь.

Пересекая пространство пещеры второго уровня, они молчали.

– Что происходит на севере? – Спросил Маэнгель. – Говорят, Браш разрушен с помощью черного дождя, а все твои кузены погибли вслед за старым герцогом.

Тиэнна молча кивнула. Перед ее мысленным взором пронеслись последние часы в крепости: появление энтикейцев, напряженный магический бой, приказ Фарена отступать, поднявшаяся суматоха, бегство… Они ушли через тоннель, выводивший на Иладейскую равнину – в толпе людей, среди которых была Мадлена и двое детей Фарена: Райдор и Ханея. О безопасности последних Тиэнна позаботилась как могла: оберегала в пути и сопроводила их до Руфоринкейна. В поместье, впрочем, задерживаться было нельзя: было ясно, что энтикейцы скоро появятся здесь, и небольшой замок взять им не составит труда. Мадлена хотела отправиться на восток, к своим родственникам, и, подумав, Тиэнна признала, что это, вероятно, лучшее, что сейчас можно придумать. Ордена сильны, но их мало, и вряд ли они станут распылять силы, завоевывая гористую местность на северо-востоке Ильсильвара. Нет, они просто оставят Алгафаритские горы по левую руку, спустятся в Иладейскую равнину и пойдут на Дангилату, благо путь к ней с севера не так долог. Возможно, бессмертные хранители королевства остановят их, но после ужасающей битвы духов, терзавшей небо и землю тогда, когда люди бежали из разрушенного Браша на юг по равнине, Тиэнна уже не была в этом так уверена. Энтикейцы привели с собой ужасающие, нечеловеческие силы и оставалось лишь гадать, чем они заплатили – и еще заплатят – за их помощь. В любом случае, глухие леса и горы на северо-востоке были предпочтительнее пути на юг, куда и без того устремилась основная масса беженцев.

– Так что там? – Повторил Маэнгель. – Расскажешь?

– Не сейчас. Не люблю повторять одно и тоже по нескольку раз. Дождемся твоего отца.

Кабинка лифта достигла третьей пещеры, высокой и просторной. Люди и кобольды внизу казались похожими на муравьев, суетящихся в муравейнике. Стены в строительных лесах, множество лестниц и площадок. Гирлянды призрачных колдовских огней развешаны повсюду, разгоняя мрак. И главное…

– Что это? – Тихо спросила Тиэнна, разглядывая массивную металлическую конструкцию, отдаленно напоминавшую корпус большого корабля без мачт и руля.

– Мы отказались от неподвижных мачт в пользу тонких выдвижных. – Объяснил Маэнгель. – На них нет парусов, вместо этого они создают все необходимые эффекты за счет закрепленных на них чар. Мы использовали металл, а не дерево – что, хотя и сделало корабль тяжелее, позволило легче проводить через него энергии, поддерживающие его в воздухе. Правда, пришлось долго подбирать нужные сплавы… Когда подойдешь ближе, увидишь, что он весь словно покрыт серебристыми прожилками – это артерии его силы… а может быть, вернее сравнить это с нервной системой, не знаю… Это «Покоритель земли», а вон там, – рука Маэнгеля переместилась сначала в правый дальний угол пещеры, где высилась схожая конструкция, а затем – в левый, сплошь закрытый строительными лесами, – «Разбивающий оковы» и «Железный дракон». Последний, как видишь, еще не закончен, но эти два уже готовы. Пещера достаточно просторна, чтобы можно было проверить, как они держатся в воздухе… Не терпится испытать их в деле.