Текст книги "Бес искусства. Невероятная история одного арт-проекта"

Сама Галя в это не верила.

– Он не людям служит, а идее, – объясняла она. – Прохвосты приходят и уходят, а внутренняя гармония остается.

Как бы то ни было, известий о Силыче становилось все меньше. Бывший вопряк с годами утратил не только актуальность, но и историческую значимость в глазах критиков и искусствоведов и был бы забыт навсегда, если бы не прошел слух о новом чуде. Рассказывали, будто от долгих лет праведной жизни у Силыча открылся дар исцеления. Точнее, он научился каким-то образом заражать своей философией других: пообщавшись с ним совсем недолго, современные художники прозревали, а потом сразу и навеки исчезали с просматриваемого арт-сайтами горизонта событий. В Прыжовск потянулись страждущие, но большинство возвращалось несолоно хлебавши. Выяснилось, что лечил Силыч только от художественного призвания, за остальные недуги не брался и не любил, если кто-то об этом просил.

– Так как он исцеляет? – допытывался Беда. – Руки накладывает?

– А вот про это не скажу, – улыбнулась Галя. – Приедем – сам увидишь. Пусть тебе сюрприз будет.

– Как это – «приедем»? – вскочил ее муж. – Ты что, с Борькой поедешь? А я?

– Да, поеду, отпуск в институте возьму. А ты не волнуйся, суслик, ты тоже поедешь, если хочешь. Проконсультируешься у Силыча, овощей поешь благодатных, подлечишься.

Валя выпятил грудь и выставил одну ногу вперед.

– Консультироваться, то есть сотрясать воздух самому и терпеть, когда это делают другие, я готов, – объявил он гордо. – Но лечиться – нет и нет. Никогда! Только опора на собственные силы!

– Это правильно, – кивнула Галя. – Ты у меня герой.

– Штаны с дырой, – автоматически добавил Беда.

Галя обернулась к нему:

– Да, и вот еще что, Боренька. Давай договоримся: с завтрашнего дня ты объявляешь мораторий на любые проявления агрессии. Никаких драк, скандалов, разрушений. И даже от дружеских подколок воздерживайся. Тебе это трудно, я понимаю, но ты уж постарайся, будь добр. А то все лечение пойдет насмарку.

– Борька, я тебя буду морально поддерживать, – тут же вызвался необидчивый Валя. – Как анонимный алкоголик. В первые дни особенно тяжко, уж я-то знаю, так ты мне душу раскрывай.

– Ну что, согласен? – спросила Галя.

– А куда деваться-то? – почесал затылок Беда. – Как ни крути, а все дорожки к этому Прыжовску сходятся. И зло, и добро, и вход, и выход – все там. Значит, поеду. Ну а насчет моратория – попробую, но только не сегодня, ладно? Скажем, послезавтра.

– Это почему?

– Видишь ли, Галя… Нам с твоим мужем надо еще к призракам Маркса сходить, а если к ним совсем без агрессии прийти, то огрести можно. Валька, ты не забыл? Завтра в час на «Чкаловской».

Глава 8
Хушосовет

Синькин блефовал: если не считать послания от Достоевского, голубая папочка была пока что совершенно пуста. Рисуя губернатору картины светлого будущего, Кондрат то пересказывал комменты из своего блога, то вспоминал старые проекты, то вдохновенно импровизировал, но при всем том отлично понимал: долго водить власть за нос у него не получится. Требовалось срочно составить план культурных преобразований, и для этого в Прыжовск были вызваны участники ХУШО – прославленной арт-труппогруппы, членами которой когда-то побывали и Валя, и Беда. Полное название синькинского предприятия звучало страшновато: «Арт-трик-анатом-перформ-антреприза „ХУдожественное ШОу“». Года два назад кризис жанра вынудил Кондрата распустить коллектив. Художники занялись сольными проектами, но по первому же зову вождя охотно слетелись в неизвестный им город: все знали, что босс зря не позовет.

Собрание проходило на втором этаже бывшего океанариума, в пока единственной отремонтированной комнате, где вскоре предстояло разместиться кабинету нового арт-директора. Стены были завешены черным бархатом, однако никакой мебели пока что не наблюдалось: буржуазные кожаные кресла Миши Торпеды Синькин собственноручно покидал с балкона в реку, некая загадочная «обстановка специального назначения» по эскизам Гоши Достоевского только начинала готовиться в нью-йоркских театральных мастерских, а временной мебелью из «Икеи» Кондрат брезговал. Пришлось сидеть на оставленных рабочими стремянках. Впрочем, одно новорусское кресло, больше напоминавшее трон, директор пощадил за его редкое безобразие и приговорил к использованию в особо торжественных случаях, вроде нынешнего.

Напротив трона демократичным полукругом разместились на стремянках хушисты. Кондрат всматривался в физиономии соратников и морщился: эти до мельчайших прожилок знакомые лица казались ему постаревшими и уже негодными для серьезного дела: из них как будто выпустили воздух. Но выбора не было: времени на то, чтобы подобрать новых людей, не оставалось вовсе.

Среди участников заседания была только одна представительница слабого пола (хотя сама она за такое определение обычно сразу била кулаком в нос). Перед Синькиным сидела, положив ногу на ногу, высокая, атлетически сложенная девушка с решительным выражением лица и уверенными движениями. Это была Малаша Букина – еще недавно боевая муза Беды, а ныне свободная художница-перформансистка. После расставания с Мухиным Малашин и без того брутальный имидж мало-помалу приобрел такую жесткость, что ее стал побаиваться сам Кондрат.

Оглядев собравшихся, Синькин обратился к ним с короткой тронной речью:

– Наша задача – разработать генеральный план, – объявил он. – Рассматриваем любые проекты. Выкладывайте все, что накопили в загашниках или что прямо сейчас в голову придет. Но мне нужны только реальные тараканы. Понятно? Только реальные тараканы. Если понятно, поехали! Кто первый?

Первым предложил свой проект концептуалист Вадим Бесполо, высокий сухощавый мужчина со скорбным лицом и лысым черепом. В прошлом Вадим был художником-абсентистом: он получил известность в узких кругах картинами «Девочка без персиков» и «Девочка без шара», но затем испытал душевный перелом, ушел на пару лет в себя и вышел оттуда обновленным: его перестали интересовать и девочки, и шары, и картины. Теперь он занимался исключительно пустотными концептами.

– Идея следующая, – сухо, по-деловому начал Бесполо. – Расклеить по всему городу афиши: «Выставка московских художников». Зрители приходят и видят: никакого обмана. У стен, по четыре штуки в каждом зале, неподвижно сидят московские художники. Рядом с экспонатом – табличка. Напротив – стул. Посетители могут присесть и рассмотреть их, то есть нас, как следует.

– А трогать можно? – поинтересовалась Малаша.

Этот вопрос вызвал бурю эмоций:

– Фигушки! Мы же экспонаты!

– Ну и что? Еще музейные запреты соблюдать!

– Может, и на пол не плевать?

– А в туалет сходить можно?

– Иди, смотритель за тебя посидит.

– Или посетитель!

– Малаш, а давай я тебя потрогаю!

– Рук лишишься!

Вадим дождался, когда схлынет волна, и ответил на вопрос со всей серьезностью:

– Трогать в принципе можно. Буржуазные запреты нас, разумеется, не касаются. Но не забывайте, для чего все это делается. Смысл акции заключается в следующем: мы утверждаем право человека на свободный выбор. Посетители выбирают художников. Художники решают, можно их трогать или нельзя, и извещают об этом посетителей. А те, в свою очередь, определяют – выполнять волю художника или нет. В этом и состоит главный концепт не только данной выставки, но и всего, чем я занимаюсь: пустота рождает выбор. Понятно?

Художники молчали, видимо пораженные глубиной идеи.

– Кстати, и одежду пусть каждый выберет себе по вкусу, – добавил Вадим, чтобы снизить пафос. – И цвет стен.

– Чур, у меня все красное! – тут же объявила Малаша.

Унявшаяся было буря поднялась снова:

– Тогда пусть у всех будет красное!

– Нет, я за белых!

– А лучше голыми сидеть!

– Чур, я с Малашкой!

– А я с тобой!

– Кондрат, чего ты молчишь? – переждав волну, спросил Вадим. – Как тебе идея?

Синькин, выстукивавший что-то на айпаде, ответил, не поднимая головы:

– Неплохая идея. В долговременный план берем, пришли концепцию в письменной форме. Но начинать с этого, конечно, нельзя. Ну ты сам подумай, какой вой поднимется: «Ма-асква понаехала». Представил? На всю Сибирь завоняет!

– Ну да, будет скандал, – пожал плечами Бесполо. – Так нам этого и нужно.

– Хороший скандал раскалывает общество в пропорции два к одному в нашу пользу, – терпеливо объяснил Синькин. – А тут получится один к ста не в нашу. И знаешь, что я скажу тебе, Вадик: задолбал ты со своим концептуализмом. Тут народ простой, ему надо делать либо страшно, либо красиво, либо весело.

– Ты что, предлагаешь гнать попсу? – изумился Вадим.

– Границу попсы и элитарного искусства отменили за год до твоего рождения. А предлагаю я только одно: выпустить реальных тараканов. У кого есть, вперед! Вот ты, Азефушка, что скажешь? По глазам вижу – не пустой ведь приехал, а?

Вопрос был обращен к сидевшему справа от Бесполо Егору Прудомореву, который по старой дружбе разрешал Синькину ласково называть себя Азефушкой (он когда-то пописывал в сетевые издания статейки под псевдонимом Азиан Европеус).

Егор встал и, пригладив бороду, объявил:

– Имеется задумушка, как же! Но прежде хочу поддержать уважаемого председателя и выступить с дружелюбной и конструктивной критикой в адрес товарища нашего Бесполо Вадима. Скажи ты мне, Вадик, ради Создателя: ну у кого в груди потеплеет, если ты свое личико превратишь в музейный экспонат?

– Ты лучше мне сам скажи, Егорушка. Вот ты у нас воинствующий русист, верно? Так какого черта ты вообще в совриске делаешь? Разве здесь твое место?

– В совриске… Соврать вам не даю, вот что я делаю. В правильную сторону увести вас стараюсь, человеками сделать. А ты не виляй давай, отвечай на вопрос. Ну! Кто от концептов твоих добрее станет, чище, у кого духовный потенциал вырастет?

– И это, по-твоему, задачи искусства? – саркастически поднял брови Бесполо.

– Эх ты, незадача… – вздохнул русист. – В общем, не дело ты предлагаешь, Вадя.

– А что дело?

– Так ведь то же самое, что и две тыщи лет назад. От Писания надо исходить, братие, а остальное все от лукавого.

Егор запустил обе руки в свой старый портфель и вынул оттуда довольно увесистую папку. На ее обложке было любовно выведено красным фломастером: «Библейский проект».

– Вот, дорогие братья и сестры, план большой духоподъемной работы. Реализация притч. Сто перформансов как с куста – завидуйте, скудоумные!

– Ты что, все сто зачитывать будешь? – оторвался от планшета Синькин.

Егор лукаво крякнул и оглядел собрание весело прищуренными глазками:

– Ага, испугались? Цифрушка немалая, согласен. Писали – не гуляли. Однако не страшитесь. У меня вся суть действа в названии заключается, поэтому изложу в два счета. Что, не терпится? Уже начинаю. Итак, нумер первый: «Прицельное бисерометание». Веселый такой проект – игровой, интерактивный, все посетители примут посильное участие. И недорого стоит. Свинок только надо завезти да бисеру прикупить перламутрового. А деткам-то радость какая будет, Кондраша, ты прикинь!.. Нет? Ну не беда, слушайте дальше. Тут немного подороже пойдут проекты. Вот, нумер третий: «Конкретный верблюд». Для реализации понадобится всего лишь одна штопальная игла. Правда, солидных габаритов. Ну и верблюд, конечно.

– Настоящий? – поинтересовался Кондрат, оторвавшись от айпада.

– Зависит от бюджета. Можно небольшого совсем, одногорбого. Как, опять не угодил? Да что ты будешь делать! Ладно, дальше пойдем, благословясь. Нумер девятый: конкурс красоты духовной для местных девиц: «Девы мудрые и девы неразумные». Тут, стало быть, две номинации…

– А горячее где? – прервала его Малаша. – Что ты все сопли жуешь? Жесткие перфы у тебя есть?

– Имеются, а как же! – лукаво улыбнулся Азефушка. – Вот, например, проект под нумером тринадцатым: «Встреча с шестикрылым серафимом».

– Где серафима возьмем? – тут же деловито осведомился Синькин.

– Серафим не проблема, – подал голос Бесполо. – Мурзика вызовем из-за границы, у него большой опыт художественного членовредительства.

– На хрен Мурзика, – отрезала Малаша. – Что он там начудесил, твой серафим? Язык чуваку вырвал и жало в рот засунул? Беру на себя.

– Да ну вас к богу! – отмахнулся от них обоих Кондрат. – Придумают же, а! Да еще концепт такой наворотят, что надо сперва филфак закончить, а потом уже на выставку идти. Нет, Азефыч, это не пойдет. Давай чего попроще.

– Да куда проще-то?! – всплеснул руками Прудоморев. – Куда проще? Ну хорошо, сейчас. Что бы такое совсем простенькое-то?.. А, вот, например, нумер тридцать второй. Перформанс «Откапывание талантов». Сперва, значит, закапываем, а потом, значит, откапываем. Понятней уже некуда.

Синькин отложил в сторону свой планшет, видимо пытаясь воочию представить себе тридцать второй перформанс. По лицу его медленно расплылась улыбка.

– Годится! – провозгласил он. – То, что нужно!

Автор проекта гордо приосанился.

– Только знаешь что, Егор, – продолжал Кондрат, – надо еще фольклора добавить. Ты сказку про репку помнишь?

– А то! – заулыбался Азефушка.

– Тогда смотри: мы талант не просто выкапываем, а выдергиваем, как репку. Всеми силами добра, всем ХУШОм. Чтобы приняли участие и дедка, и бабка, и внучка, и сучка, и кошка, и мышка, понял? Ну и умница. Если понял, изложи концепцию в письменной форме. Всё! Остальные притчи – в долговременный ящик. Свиньи, верблюды… С животными работать надо, это ты верно почуял. Но не с такими.

– А с какими?

– Вот сиди и думай с какими. Кто следующий? Ты, Тереша?

Озадаченный Прудоморев сел на место, и все взоры обратились к обвешанному гаджетами парню с бритым черепом, сидевшему выше всех – на самой верхней ступеньке центральной стремянки.

– Короче, есть проект ретро-фьючер-шоу, – пробурчал бритый, ни к кому особо не обращаясь.

– Хорошо, очень хорошо, Терешенька, – откликнулся Синькин так ласково, будто говорил с маленьким ребенком. – А ну, расскажи-ка нам, милый, что это за шоу такое ты придумал?

– Ну, пейджеры, твейджеры, тамагочи, мобилки из девяностых, – забормотал парень, словно заклиная кого-то. – В общем, дамп-контент, но с реставрацией и в брюликах. Концепт простой: трансформируем кал динозавра в совриск за счет рестайлинга. Брюлики, изумруды, жемчуг на крайняк. Короче, ты понял: тот же череп Хёрста, но в хай-теке.

– Хорошо, очень хорошо, Тереша, – покивал Кондрат. – Ты эту идею не выбрасывай, мы ее обязательно реализуем, когда станем чуть побогаче. Пришли концепцию. А больше у тебя ничего нет? Ну, совсем простенького, для местного населения.

– Эй-эс-эм-пи только, – буркнул Тереша.

– А расшифруй, заинька, будь добр!

– Animal Style Mobile Phone – зверский стильный мобильный телефон. Ты же сам заказывал. На, глянь эскизы!

Синькин взял у Тереши планшет и начал перелистывать пальцем картинки. На них были представлены мобильники, стилизованные под так называемый прыжовский зверский стиль, известный по найденным в окрестностях города древним металлическим украшениям. Вместо обычных телефонов с дисплеем и клавиатурой на арт-директора глядели психоделические олени, ящеры и медведи.

– Отличная работа, Терешенька, – похвалил Кондрат. – Берем в среднесрочный план. Еще до конца года всем первым лицам в губернии такие подарим, вот увидишь. Пусть в Москве хвастаются. И про брюлики ты молодец. Надо просто совместить идеи: эй-эс-эм-пи – и с брюликами. Понял? Умница. План растет! Ну, кто у нас еще? Ага, вижу новое лицо. Ты чего молчишь, друг? Тебя как звать?

Кондрат обращался к незнакомому художнику, которого привез Бесполо. Субъект был чрезвычайно похож на Шарикова из известного фильма, но с еще более диким выражением на морде. Он сидел на нижней ступеньке крайне левой стремянки, тяжело уронив руки между колен, поглядывал на собравшихся волком и, казалось, совершенно не понимал, что происходит вокруг.

На вопрос Синькина заместитель Шарикова ничего не ответил. Вместо этого он глухо зарычал, достал из кармана френча большую обглоданную кость и с урчанием впился в нее зубами.

– Познакомьтесь, коллеги, – сказал Вадим. – Новый член нашего коллектива, Коля Убей Мозги.

Коля снова рыкнул, не отрываясь от своей добычи.

– Коля – специалист по неандертал – и каннибал-арту, – ровным голосом продолжал Бесполо. – Перформанс, который он сейчас демонстрирует, так сказать, в миниатюре, называется «Разгрызание костей». С виду все просто, но за этим стоит глубокий доисторический смысл. Современная эволюционная антропология окончательно доказала, что наши предки были падальщиками. Другими словами, они доедали мясо за хищниками, а если хищники не оставляли им мяса, то разгрызали обглоданные кости. Когда же и грызть было уже нечего, нашим не приспособленным к охоте пращурам приходилось убивать себе подобных, полностью их обгладывать, а потом опять же грызть с голодухи кости. Это научное открытие ставит перед актуальным искусством сложнейшую задачу: найти новые формы возвращения к истокам и припадания к корням. И вот перед вами художник, который первым нащупал такой путь. Колин перформанс посвящен всем доисторическим геноцидам и голодоморам с момента начала прямохождения и до создания первого государства. Но главный поминальный объект его действа – геноцид неандертальского народа. Коля считает себя последним неандертальцем.

Коля Убей Мозги оторвался от кости и зарычал погромче.

– Чего он говорит-то? – тихо спросила Малаша.

– К сожалению, неандертальский язык полностью утрачен, – сделал совсем скорбное лицо Вадим, – и реконструкции не поддается. Но Коля считает, что это еще не причина говорить по-кроманьонски. Правильно, Коленька?

Артист рыкнул одобрительно.

– Чтобы справиться с этой проблемой, Коля решил отказаться от любой речи, кроме звуков, прямо выражающих чувства. И тут мы подходим ко второму и главному смыслу акции. Задача – не просто рычать и грызть кости, но вернуться через эти действия к чистоте эмоций забытых предков. К той чистоте, которая позволит нам примириться с их вынужденным бессердечием. В конце концов, родителей не выбирают.

Бесполо замолчал. Все остальные тоже молчали и смотрели – но уже не на Колю, а на арт-директора, ожидая его приговора.

– Н-да… – почесал затылок Синькин. – С одной стороны, перф непростой. Для народа сложновато. А с другой – что ж, рычать так рычать. Я вообще считаю, что рычать – это правильно. Рык, он прямо до сердца доходит. Короче, пришли концепцию. А место в проекте мы тебе всяко найдем, ты мне понравился.

Коля Убей Мозги спрятал кость в нагрудный карман френча и вполне осмысленно кивнул.

– Ну а ты, Малашенька, чего состряпала? – обратился Кондрат к единственной даме. – Опять что-нибудь с кровью испекла?

– Обойдешься, – усмехнулась художница. – Кровь теперь неактуальна. А вот насчет еды – угадал.

Синькин задал свой вопрос неслучайно. Когда-то давно, еще до сожительства с Бедой, Малаша прославилась кулинарными шоу. На одном из концертов ХУШО она предложила зрителям отбивные с кровью, причем отбивные были свиные, а кровь – ее собственная.

– Короче, проект политический. Называется «Пироги со смертью. XXI век», – объявила Малаша. – Открываем компромат-пирожковую на местную элиту. Компромат подаем в готовом виде. Уличающие госслужащего документы оборачиваются в полиэтилен и запекаются в пироги с зеленым луком, яйцом и печенью. Пирожковая открыта для всех: жрите на здоровье. Но цены нехилые, и есть условие: купленное съедается только на месте, с собой не заворачиваем. На всех продуктах, как положено, написан срок годности. Просроченные беляши выбрасываем шакалам, то есть журналистам.

– Ты прости, Малашенька, я чего-то не догоняю. Значит, чиновники на глазах у всех станут жевать компромат на самих себя? – спросил Прудоморев. – Но ведь это все равно что явиться с повинной, разве нет?

– Сами они, ясный буй, ничего есть не станут и на выставку не придут. А вот едоков за себя наймут. Если поверят, что пироги того стоят.

– А документы-то у тебя есть?

– Документы – это к нему, – показала Малаша на Синькина.

Все снова обернулись к шефу.

– Между прочим, все правильно, – сказал тот. – У нас губернатор сам призывал на себя компромат собирать. Полная, говорит, полупрозрачность. Но все это, конечно, только в долговременный план годится. В самый долговременный. Туда возьмем обязательно. Пусть жулики и воры лишатся покоя. Пусть не спят, думая о том, что в случае краха новой культурной политики им предстоит питаться в пирожковой. Молодец, Малашка! Ясно изложила и даже не выругалась ни разу, я фигею. Что, больше нет идей? Тогда я скажу. Все, что вы предложили, очень хорошо. Попадает почти в десятку. Подчеркиваю: почти. То есть хорошо, но не отлично. Животные, рык, жратва, зверский стиль – все верно. Ну а последнее усилие сделать слабо? Общий знаменатель найти? С учетом специфики места?

Синькин замолк и, откинувшись на троне, обвел сотрудников арт-центра хитрым взглядом. Все молчали.

– «Рус-ско-е мед-вежь-е», – медленно, будто ощупывая языком эти странные звуки, произнес Кондрат. – Понимаете?

Судя по лицам, никто ничего не понял. Только Азефушка Прудоморев, уловив слово «русское», одобрительно кивнул, погладил бороду и сделал вид, что задумался.

– Короче, слушайте, – заговорил арт-директор. – В Прыжовском крае медведей больше, чем в Европе правозащитников. И все это богатство пропадает зря. Некому наших мишек воспеть, некому прославить, некому для потомства память о них сохранить. Даже нарисовать их теперь некому. Рисовальщиков-то не осталось. Вы же только стенки подпирать умеете. А мы сделаем большую тематическую выставку исключительно про них. Мишки во всех видах. Все, что связано с русским медведем. Теперь ясно?

– Ясно, – кивнул Бесполо. – Двухходовка: сначала тут нашуметь, а потом отправить на экспорт. Ребрендинг России. Русский медведь – продукт проверенный, надо ему только имидж поменять: был агрессивный, станет добродушный. Так?

– Умный ты, Вадя, прямо загляденье, – одобрил Кондрат. – Все так, скрывать нечего. Мастерим выставку с прицелом на европейские гастроли. Сколько мы тут продержимся, пока ни фига не понятно. Завтра могут снять губера, или у него перещелкнет в голове. Значит, надо подстелить соломки. Готовим продукт для внешнего и внутреннего потребления. Из этого и будем исходить. А теперь – брэйнсторм! Кратко и быстро – все, что связано с мишками. Поехали!

Мозговой штурм был для ХУШО привычным делом, им обычно заканчивалось каждое собрание. Проекты посыпались один за другим:

– Скульптуру медведя из бабла поставить!

– Ты рухнул? Тогда точно гражданская война начнется.

– Пусть мишка по местному телевидению программу ведет. «Телемедведущий».

– Да они и так уже все медведущие…

– Нет, правильно, пусть ведет! А еще лучше парочка, он и она.

– «Целующиеся медведи»!

– Было!

– А может, не только целующиеся?

– Эй, посерьезней! – прикрикнул Кондрат.

Хушисты примолкли.

– А может, город переименовать? В честь тотема? – подал кто-то мысль.

– А что, – заметил умный Вадим, – вот центр Фаюмского оазиса в Древнем Египте назывался Крокодилополь. А у нас мог бы быть Медвежополь.

– Да… Идея хорошая, но звучит как-то…

Снова замолчали.

– Пускай медведь икру мечет, – прервала молчание Малаша. – Красную и черную. Допустим, бурый медведь – красную, а белый – черную. Чего вылупились? На экспорт так на экспорт. И о несправедливости говорит. Одним икра, а другим…

– Малаш, а каким местом он метать будет?

– А тем самым!

– Эй, посерьезней! – снова прикрикнул Синькин. – Ни медведь из бабла, ни медведь с икрой не катят. Дорогие проекты делать нельзя, потому что местный зритель в любом случае будет думать только об одном – сколько мы убили на эту хрень народных денег. Проще давайте!

Теперь художники замолчали надолго.

– Можно сделать серию картин «Наши», – предложил наконец Вадим Бесполо. – Копии или просто репродукции классических полотен. И в каждую внедрен медведь. Ну, с бурлаками баржу тащит, с казаками в обнимку стоит, пока они пишут письмо султану…

– Годится! – одобрил Синькин.

– То же самое можно сделать с фотоальбомами, – подал голос с левого фланга еще один художник, маленький, похожий на пионера Саша Брусков. – Ну, типа школьная фотка, а посредине вместо учителки – он.

– Пойдет! Еще давайте! Гришка, чего молчишь?

Гриша Мичурин, специалист по гибридизации, откликнулся как бы нехотя:

– Да вот, сижу и удивляюсь: чего это у вас все медведи да медведи? Задолбали своими гризлями. Давайте лучше выведем нового русского зверя. Я его уже придумал вчера, даже эскиз нарисовал, вот смотрите. Называется Снегуру. Он как кенгуру – уникальный, водится только в России. Прыгает по сугробам, а в сумке дети и бутылка водки, чтоб не замерзнуть. Морда мохнатая, симпатичная.

– Класс! Класс! Мичурин, ты просто Кулибин!

– В сумку еду тырить удобно в магазине!

– И в гостинице за завтраком! Руссо туристо!

– Пойдет! Еще что?

– Медведь стимпанковский, из прибамбасов, как у Чейза, – пробурчал Тереша со своей высоты и смолк. Видя, что никто ничего не понял, он добавил: – Рост три метра.

– Ну и что, Терешенька?

– Ну, типа, уже не наш медведь…

– А кто?

– Ну, типа, их терминатор. Образ врага.

– Да ну тебя! – отмахнулась от него Малаша. – Скучно! Вот слушайте: есть у меня знакомый художник-анималист. Можно позвать. Но он только обосравшихся животных рисует. «Обосравшийся рак», «Обосравшийся крокодил», понимаете?

– А медведя может?

– Может. Но только обосравшегося. С политическим подтекстом.

Кондрат встал с трона и поднял руку, как цезарь. Художники смолкли.

– Всё! Хватит! – объявил он. – Теперь дуйте в гостиницу, и чтобы сегодня никаких пьянок. Все пишут сочинения. Концепции в письменной форме буду принимать завтра до десяти ноль-ноль. А в двенадцать всем явиться с оружием на площадь Ленина!

– С каким еще оружием? – вытаращил глаза Азефушка.

– С кистями и красками.