Текст книги "Бес искусства. Невероятная история одного арт-проекта"

Глава 9
Призраки Маркса

Ровно в час дня Борис Мухин и Валентин Пикус вышли из метро «Чкаловская» и углубились в район глухих заводских заборов в северной части Петроградской стороны.

– Борь, а Борь!.. Долго еще идти? – ныл Валя.

– Не скули! – цыкал на него Беда.

– Борь, а может, не пойдем, а? – не слушался Пикус. – Ну зачем они нам? Мы и сами с Кондрашкой справимся!

– Ошибаешься. Справиться с Кондратом Евсеичем способна только революционная коалиция. Тем более сейчас, когда он снюхался с властью.

– Коалиция… Оппозиция… Призраки какие-то… Скажи хоть толком, к кому мы идем?

– К коммунистам. К троцкистам, радекалистам, перформарксистам.

– Перформ… Борь, а может, не пойдем, а?

– Да не бойся ты! Они только с виду страшные.

– Да-а, с виду… А ты хорошо их знаешь?

– Пока совсем не знаю. Но до знакомства осталось минут двадцать. Терпи и не скули!

На самом деле терпеть Вале пришлось не меньше часа. Отыскать бывшую фабрику по имевшемуся адресу никак не удавалось: табличек с названиями улиц тут не было, а редкие прохожие испуганно шарахались от красных штанов и безумного взгляда Беды. Не пугалась его лишь вооруженная пивными бутылками молодежь, часто попадавшаяся навстречу. Завидев потенциального противника, Валя тут же перестраивался: занимал позицию оруженосца за спиной у рыцаря и начинал мысленно готовиться к бою. Но его усилия каждый раз пропадали зря: пролетариат проходил мимо, не вступая в схватку.

Наконец им повезло.

Длинный глухой забор вдруг прервался воротами с красной звездой – из тех, что еще сохранились в некоторых воинских частях. За забором виднелось кирпичное здание, закутанное в зеленую защитную сетку. Ветер раздувал ее оторвавшиеся концы, как паруса, и тогда старый дом становился похож на случайно заплывший на Петроградскую корабль-призрак.

Рядом с воротами висела треснувшая плита из серого гранита:

ФАБРИКА ДЕТСКИХ ИГРУШЕК

имени Блюхера

– Какого еще Блюхера? – нахмурился Валя. – И звезда зачем?

– Да какая разница! – махнул рукой Беда. – Фабрика уже сто лет не работает. Пусто там.

– Ага, пусто… Смотри!

На левой, приоткрытой половине ворот было аккуратно выведено красным спреем:

СВЯТО МЕСТО

ТЕРРИТОРИЯ ПРОЛЕТАРСКОГО ИСКУССТВА

– Ну все, нашли! – обрадовался Мухин. – Заходим!

Они пересекли двор, вошли в здание и стали подниматься по широкой грязной лестнице. На каждой площадке Беда распахивал ведущие внутрь двери, но за ними открывались только страшноватые пустые цеха. Забрались на четвертый этаж. Тут у входа была криво прикноплена бумажка с загадочной надписью:

В 14 час. засед. арт-группы

«Призраки Маркса».

Козерогам просьба не беспокоиться

Изнутри доносился невнятный гул. Шумело так, словно фабрика восстала из руин и снова взялась за производство игрушек. Валя чуть приоткрыл массивную дверь.

– Крывелёва почитай, троцкист! – утробно заревел оттуда мощный бас.

Пикус захлопнул дверь и нерешительно почесал себе шею.

– Может, не пойдем, а? – спросил он, робко взглянув на друга.

– А ты, случаем, не козерог? – поинтересовался Беда.

– Нет, я дева.

– Тогда заходи!

Внутри оказался еще один заброшенный цех, уставленный рядами древних зеленых станков, похожих на обиженных эволюцией, утративших зубы динозавров. Среди ящеров вольготно расположились десятка два деятелей пролетарского искусства.

На барабане сверлильного станка, как на башне броневика, стоял во весь рост стройный юноша с пышной копной каштановых волос. На его высоком лбу сверкали бриллиантовые капли пота. Он громко и взволнованно выкрикивал, выбрасывая вперед правую руку:

– В нашем отношении к деятелям буржуазного искусства, которые и при смене культурной парадигмы остаются бессовестными наперсточниками, льющими воду на мельницу кровавых тонтон-макутов, недопустимы ни малейшие уступки так называемому «антропологическому сдвигу». На антропологический сдвиг, действительно оправдывающий революционное искусство, сознательный арт-пролетариат может дать свое согласие только при условии полной реабилитации социально активного субъекта. Но эта реабилитация, товарищи, идет недопустимо медленными темпами. И вина за это всецело ложится на наше интеллектуальное охвостье – дельцов и козерогов!

– Верно говоришь, Лапин! Так их, Лапуля! – яростно загудела часть собрания. Вторая часть столь же яростно засвистела.

– И что главное в текущем моменте? – вопросил оратор, перекрывая гам. – Главное в текущем моменте – это перейти от взгляда вкось к взгляду прямо в глаза. Хватит коситься! Вот ты, Пятаков, чего на меня скосился?

Последние слова были обращены к другому юноше, с копной белокурых волос. Тот словно ждал этого вопроса.

– А потому что ты мышь парламентская! – гаркнул он в ответ, вскакивая на станок с противоположной стороны. – Товарищи! Сколько можно порожняк гонять?! Наша задача совсем не в том, к чему призывает этот грантосос. Пора перестать сотрясать воздух и создавать оторванные от труда арт-объекты! Надо раствориться в производственном процессе! Откажемся от клички «художников», будем просто рабочими от искусства! Слышишь меня, культуртрегер?!

– Ты, Пятак, как и вся ваша фракция дельцов, – рудимент советского авангарда почти столетней давности. В теоретическом плане вы сущие младенцы.

– А ты, Лапа, как и вся ваша фракция виноватиков, – белая парламентская мышь и отрыжка обер-грантососа Жижека.

– Рудимент!

– Сам рудимент! Зелёнки выпей!

Тут все заговорили одновременно, отчего поднялся страшный шум. Валя испуганно озирал собравшихся. Преобладала, разумеется, горячая молодежь. Людей в возрасте было только двое. Один – старец с огромной седой бородой, похожий на общего правнука Льва Толстого и Рабиндраната Тагора, – внимательно вглядывался в лица спорящих, беззвучно шевеля губами. Он показался Пикусу смутно знакомым. Другая – крупная и с виду спокойная тетенька – сидела в самом дальнем углу и, не поднимая головы, что-то вязала длинными деревянными спицами.

– А ты – бойцовый пес мировой олигархии! – орал между тем Пятаков. – Даже не пес! Ты тень пса! Тень тени пса!

– А ты… неактуальный производитель мертвых объектов!

– А ты… Нет, ты не призрак Маркса! Ты призрак Сталина, скалящий прокуренные зубы на утопический импульс революционного авангарда!

Услышав слово «Сталин», правнук Рабиндраната Тагора приставил обе руки рупором ко рту и загудел тем самым мощным басом, который напугал Валю еще в дверях:

– Гон! Байки волкогоновских замполитов!

Пикус почему-то сразу вообразил, как волки гонят меж красных флажков людей в погонах, и мелко задрожал. Беда взглянул в его сторону, презрительно сморщился и отвернулся.

Тут к Вале подошел маленький человек с двумя антеннами на голове и проговорил, картавя:

– Бунт кибертаракана против приказов дистанционного пульта!

С этими словами он нажал какую-то кнопку у себя на животе и плюнул Вале на башмак. Ойкнув от ужаса, Пикус попятился и быстро ретировался в тот угол, где сидела спокойная тетенька.

– Вы его не бойтесь, – сказала она. – Просто играет детка.

Посмотрев на ее доброе лицо, Валя набрался смелости и спросил:

– Скажите, а козероги – это кто?

– Правое крыло, соглашатели, – непонятно ответила любительница вязания. – Да вы не бойтесь, их уже выгнали отсюда. У нас с ними тактические разногласия.

– У нас? Вы что, тоже из этих? – с ужасом спросил Пикус, показывая пальцем на дискутантов.

– Нет-нет, не бойтесь, – успокоила его тетенька. – Я из КПРФ. В секторе по делам молодежи состою. Курирую я их. Барбариску хотите?

Валя взял сразу две конфетки: одну съел сам, а вторую припрятал, чтобы потом угостить Беду. Сейчас этого было лучше не делать: Мухин возвышался в толпе у самого станка и, совершенно позабыв о друге, крутил головой, следя за развитием дискуссии. Глаза бывшего повелителя мух сверкали, и Валя знал: в таком состоянии трогать его ни в коем случае нельзя.

Пососав конфетку, Пикус успокоился и прислушался к ораторам. Вскоре он начал кое-что понимать. Арт-группа «Призраки Маркса» делилась на две фракции – дельцов и виноватиков. Источником этих прозвищ послужили, по-видимому, так называемые диалектические вилы русской интеллигенции: вопросы «что делать?» и «кто виноват?». Судя по тому, как резко отличались позиции спорящих по всем ключевым пунктам, «призраки» уже балансировали на грани раскола. Дельцы выступали за прямое коллективное действие, виноватики – за философскую ясность по вопросу о социально активном субъекте. Дельцы исповедовали простое и наглядное пролетарское искусство, виноватики уклонялись в постмодернизм и требовали цветущей сложности. Дельцы хотели приносить реальную пользу рабочему классу, виноватики предпочитали самодостаточный и самоцельный протест. Все это сейчас и озвучивали у станка белокурый и каштановый.

– Пока ты тут дискурс крошишь, мы с ЖКХ воюем! – кричал делец Пятаков.

– Да ну? – иронически отзывался виноватик Лапин. – И много навоевали?

– Побольше вашего! Мы поэтический вечер провели, сто сорок рублей собрали, для бастующих, когда появятся. Газету ежемесячную напечатали дважды. С ЕГЭ боролись, с попами. А вы что сделали?

– А мы запустили круглосуточный семинар протеста.

– Да? И о чем болтали?

– Мы не болтали. Мы сначала условия труда обсуждали, а потом самоорганизацию. В экспериментальной форме.

– Что в экспериментальной форме?

– Обсуждали. Мы во время кофе-брейков вокальные перформансы исполняли. Танцы тоже. Попоем, потанцуем, обновим моторику – и снова за дискуссию. Потом еще городскую среду исследовали, в процессе прогулки.

– Гуляли, что ли?

– Ты, Пятак, тупой. Я же тебе объясняю: не гуляли, а прогуливались в городской среде и занимались коммуникацией внутри группы.

– Все ясно. А теперь, значит, в Ниццу с этим поедете? На биеннале?

– Не в Ниццу, а в Акапулько. И не на биеннале, а на триеннале. Да, поедем! А тебе вот!

И виноватик показал дельцу нос.

– Что, Пятак, завидно? – выкрикнул из толпы звонкий девичий голос.

– Нет, не завидно! – ощетинился Пятаков. – Не завидно! Сознательный пролетариат не завидует паразитам, он копает им яму! Уже близок день, когда мы начнем выводить вас на чистый белый снег. Будем выводить и выводить, выводить и выводить, выводить и выводить – до тех пор, пока вы не кончитесь! Пока ни одного гада позорного возле искусства не останется. И ни в каком Акапулько не скроетесь вы от карающей руки рабочего класса! И туда докатится кровавая волна!

– Ага! Перманентная, значит, революция? – вскинулся каштановый виноватик. – На те же грабли хотите?

– Эти старые грабли еще сгодятся на то, чтобы вычистить из рабочего движения шестерил олигархии вроде тебя, Лапин! А потом мы в последний раз поднимем эти грабли, чтобы распороть ими жирное брюхо капитала!

Напор белокурого был так силен, что каштановый попятился в замешательстве. Чаша весов диспута клонилась в сторону красноречивого дельца.

Однако виноватик не сдавался.

– Все, что ты говоришь, – это миф о мифе, обращенный к мифу! – объявил он. – Когда ты раскрываешь рот, сознательный пролетариат затыкает уши.

– Сам ты миф! – огрызнулся Пятаков. – И морда у тебя, как у Анубиса!

– За Анубиса ответишь!

Ораторы спрыгнули с трибуны и, растопырив локти, стали наступать друг на друга, как бойцовые петухи. Собрание снова накрыла волна шума и свиста.

– Тише! Тише! Послушайте! – послышался внезапно чей-то призыв.

Спорщики смолкли и оглянулись. На барабан сверлильного станка лез Беда Отмух. Он выпрямился и посмотрел на собравшихся сверкающими глазами.

– Вот что я скажу, ребятки! – громко объявил он. – Слушал я вас тут целый час и ни хрена не понял. Точнее, так: понял только то, что вы можете спорить еще сутки. Скажет мне кто-нибудь из вас ясно и четко, чего он хочет?

– Не надо! – резко выкрикнул Пятаков.

– Не является задачей текущего момента! – поддержал его Лапин.

– Как это не является? – удивился Беда. – А ну, ребята, не слушай их! Говори смело! Чего вы хотите?

Со всех сторон понеслись выкрики:

– Чтобы на стипендию можно было жить!

– Чтобы в Альпах ледники не таяли!

– Чтобы всех миллиардеров пересажали!

– Чтобы меньше работать и больше получать!

– Мы против театра марионеток! Демократия должна быть неуправляемой!

– Мы против фьючерсов и хедж-фондов!

– Мы за учредительное собрание!

– Право на аборты форева!

– Мы за арт-рефлексию!

– Только пропаганда действием!

– Только саботаж!

– Только активизм!

– Агитация здесь и сейчас!

– Выход один – мочить!

– Тише! Тише! Тише! – выкрикивал Беда. – Послушайте меня! Я не революционер. Я вообще не знаю, кто я такой. Нахожусь в процессе поиска. Но в любом случае я хочу заниматься делом, а не болтовней. И к вам я пришел как художник к художникам, чтобы призвать вас к борьбе с общим врагом. Мы должны уничтожить худшее из зол, какое только есть в современном искусстве! Хотите вы взяться за дело или будете и дальше болтать?

– Хотим! Не хотим! Хотим! – понеслось со всех сторон. Хотящих было больше.

– Тогда слушайте. Вы же арт-группа, да? Значит, должны знать: есть такой куратор – Кондрат Синькин.

Собравшиеся притихли. Имя было известное, медийное и нелюбимое очень многими.

– Так вот: Синькин решил захватить в свои руки целую область на Урале. Выкачать из бюджета крупную сумму денег и скрыться.

– Ну, гад! – выдохнул кто-то из собравшихся.

– Сорвем его планы! Отправимся туда и устроим флэш-моб против экспансии буржуазного искусства!

– Правильно, товарищ! – мигом влез на станок Лапин. – Никакой поддержки Кондрату Синькину! Разъяснение полной лживости всех его обещаний, особенно относительно отказа от взглядов вкось!

– Опять порожняк! – одним прыжком взмыл на станок с другой стороны Пятаков. – Пацаны! Предлагаю заочно приговорить Синькина к высшей мере художественной защиты!

– Правильно!

– Утопить!

– На части разорвать!

– Переработать в белую краску и покрасить белую стену!

– Да разве так можно? Одумайтесь! – услышал вдруг Валя свой собственный голос. – Нельзя судить ближнего!

Взоры революционеров обратились в тот угол, где он стоял. Пикус съежился, но почему-то сделал шаг вперед.

– А это кто?! – чуть не хором спросили оба вождя.

– Деточки, не ссорьтесь! – попыталась вмешаться добрая тетенька с вязаньем. – Наберитесь терпения! Вот дождемся победы революции, пристроим вас всех куда надо, а потом и новая жи…

Но ей не дали договорить.

– Узнал я его! – крикнул вдруг седобородый правнук Льва Толстого. Собрание разом повернулось у нему. – Валька это! Валька Пикус, артист! Он у Синькина в театре горшки бил. А этот, который с призывами, – провокатор. Он тоже там подъедался, в ХУШО. Мух заклинал!

Молодые люди в силу возраста не могли помнить антрепризы девяностых годов, но ветерану поверили сразу.

– Товарищи, будьте бдительны! – самым суровым тоном предупредил Лапин. – К нам просочился правый постмодернизм!

– Держи провокаторов! – взвизгнул кто-то невидимый.

– Хватай! Гниды! – понеслось со всех сторон.

Несколько человек крепко взяли Валю под руки.

– Пустите! – попытался вырваться Пикус. – Какой я постмодернизм? Я свет узрел! Послушайте!

Но перформарксисты слушать не желали. Валю скрутили моментально, а Беда еще минуты полторы очень достойно бился с дельцами, однако в конце концов оказался повержен.

– Пролезли, гады! – раздавались голоса. – Что делать будем? Сразу к стенке?

– Нет! – решил за всех Лапин. – Сначала судить. Товарищи, давайте выберем революционный трибунал. Предлагаю три кандидатуры: меня, Пятакова и Сергея Иваныча.

Он показал на седобородого.

– Кто против? Воздержался? Принято единогласно!

Валя почувствовал прилив сил.

– Поругание темными есть похвала! – выкрикнул он тонким голосом. – Вы же темны дважды: и потому, что служите злу, и потому, что делаете это по своему невежеству. Умоляю вас: пока не поздно – опомнитесь!

– Да не слушайте вы его! – кричал Беда, извиваясь в руках сознательного пролетариата. – Больной он! Просветленный! Малахольный! Пустите, гады!

Каштановый и белокурый переглянулись в нерешительности.

– Сань, а может, правда отпустить? – тихо спросил Лапин своего недруга. – Ну их на фиг, а?

Пятаков раскрыл было рот, чтобы ответить, но тут на лестнице раздался совершенно дикий, разбойничий, какой-то волжский посвист, от которого у Вали кровь застыла в жилах.

– Менты идут! – ахнул кто-то в толпе.

Ему ответил грозный нечленораздельный рык.

– Это не менты! – крикнул белокурый. – Это не́гляди!

– Не́гляди идут, не́гляди идут! – пронеслось по территории искусства.

Ужас сковал лица коммунистов. Все, включая членов революционного трибунала, застыли, забыв о подсудимых. Беда схватил Валю за руку и потащил в темный угол, где по-прежнему вязала носки тетенька из молодежного сектора.

– Кто это там? – дрожащим шепотом спросил ее Валя.

– Группа «Непродажное искусство», она же «Бей не глядя», – так же тихо ответила тетенька. – Они тут по пятницам собираются в подполье, под лестницей. Да вы не бойтесь. Покричат и уйдут. У нас каждую неделю так. Молодежь, что вы хотите…

Тяжелая дверь отлетела в сторону, и в цех ворвались сторонники непродажного искусства. Их было человек десять, и вид они имели самый грозный: обриты наголо, и у каждого в руке – велосипедная цепь или железный дрын. Впереди выступал крепкий парень в короткой кожаной куртке.

– Ну что, приссали, очковые? – радостно щерясь, спросил он. – Правильно приссали. Сейчас мочить вас будем!

– Стой! – смело выступил вперед Пятаков. – Погоди! Драка не убежит. Давай сначала сравним позиции.

Бритый вождь принял предложение так охотно, словно пришел сюда именно за этим. Он уселся верхом на станок, а его воинство равномерно рассредоточилось по цеху и приготовилось смотреть, как лидер морально унизит врагов.

– Значится, так, чмокалки! – начал грозный вождь. – Вы обвиняетесь в том, что берете деньги у западных фондов. Тем самым вы позорите нашу родину. Что вы можете сказать в свое оправдание?

– Это досадная ошибка, – отчеканил Пятаков. – Мы, фракция дельцов, такие же адепты непродажного искусства, как и вы. Мы отказываемся торговать своими произведениями, а также получать гонорары и гранты.

– А вам предлагали? – выкрикнул из зала Лапин.

– А ты помолчи, до тебя очередь дойдет! – погрозил ему цепью вождь и продолжил, обращаясь к дельцу: – Непродажные, значит? А кто французских троцкистов доил? Кто в Ниццу ездил?

Вождь был на удивление хорошо осведомлен о том, чем занимаются призраки Маркса.

– Мы не доили, – снова отчеканил Пятаков. – Мы развивали координацию. В Ницце мы были наблюдателями на Всемирном конгрессе левых сил. А потом они к нам приезжали, на седьмой съезд партии.

– Болтай! А кто Розу Люксембург два года доил?

– А вот это не мы. Это виноватики.

Лапин, услышав обвинение в адрес своей фракции, тоже выступил вперед.

– Да, я готов признать: Фонд Розы Люксембург дал нам грант на постоянно действующий семинар протеста, – объявил он. – И я не вижу в этом ничего позорного. Роза – душа революции. Она чистая, как слеза!

– Болтай-болтай! – покивал бритой головой грозный вождь. – Только до конца добалтывай. Про Макартура расскажи, про Форда, про Рокфеллера. Тоже чистые слезы, да? Внуки Клары Цеткин? Да легче назвать, кого вы еще не доили.

– Мы продолжатели традиций…

– Вы доярки! Короче, суду все ясно. Гаси их, братья!

Пришедшие будто ждали этих слов: со всех сторон одновременно раздался страшный рев. Валя зажмурился, обхватил голову руками и приготовился к худшему.

Худшее не заставило себя ждать: его грубо сгребли в охапку и куда-то потащили.

– Свет, свет, свет! – повторял Пикус как заведенный.

Тащили, видимо, вниз по лестнице: ноги бились о ступеньки, а похититель тяжело отдувался. Валя решил, что негляди несут его в свое людоедское подполье, где он пополнит черный список жертв коммунизма, и от этой мысли зажмурился еще крепче. Но вдруг повеяло прохладой.

– Уф! И тяжелый же ты! – услышал он знакомый голос.

Валя открыл глаза и обнаружил себя сидящим на асфальте перед воротами с красной звездой. Защитная сетка на здании фабрики по-прежнему наполнялась ветром, словно парус, а из окон доносились отзвуки идеологической борьбы: сумасшедший корабль двигался прежним курсом.

Рядом стоял мрачный Беда Отмух.

– Спасибо тебе, Борька! Ты мне жизнь спас, – сказал Валя, поднимаясь с земли.

– Да брось ты! – отмахнулся тот.

Немного помолчали, прислушиваясь к воплям. Потом Беда грустно вздохнул и сказал:

– Видишь, как все обернулось? Не вышло у нас революционной коалиции…

– И слава богу! – махнул рукой Валя. – Ну их всех. Я же говорил: сами справимся. Пошли отсюда скорей к черту, пока ментов нету.

– Пошли. Эх, нет в мире справедливости, хоть плачь. Руку протянуть – и то некому. Значит, послезавтра отправляемся в Прыжовск сами по себе. Ты готов, Валентин?

– Всегда готов!