Текст книги "Встречи и диалоги. Повесть"

Встречи и диалоги
Повесть
Андрей Тихомиров

© Андрей Тихомиров, 2024

ISBN 978-5-0062-6852-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1.

На этот пустующий и влажный курорт я приехал с намерением писать, но в первые же дни на меня навалилось одиночество, и желание работать совсем пропало. Я мерял шагами свой номер или валялся на кровати, уставившись в стену, оклеенную обоями в зеленую полоску. А время от времени закрывал глаза – до того эта полоски раздражали меня. Так и подмывало их пересчитать, как будто число могло иметь какое-то значение. Тишина тоже раздражала. Окно тоже, по которому извилистыми струйками лениво стекал дождь. Уже на третий день я решил, что приезд сюда следует отнести ко множеству других глупостей, совершенных мною в жизни. Писатель чем-то схож с могильщиком или бродячим музыкантом. Его стихия – людские скорби и радости, ему не место там, где ничего не происходит. Поэтому я решил поехать на автомобиле.

Шоссе извивалось среди железнодорожных насыпей и доков, ныряло под мосты, круто огибало мрачные депо и огромные цистерны. Случалось, в просвете между закопченными стенами проблескивала полоска мутно-зеленой воды, и я поддавал газу, чтоб поскорее выбраться на открытое место. Но моря не было и в помине. Со всех сторон вдоль протоки стояли корпуса пароходов, поднятых в сухие доки, густые леса стальных башенных кранов, вереницы цистерн и вагонов.

В конце концов я сбился с дороги и заехал в тупик, где громоздились горы нефтяных баков и кучи ржавого железа. Выключив мотор, я достал карту и попытался определить свое местонахождение. Красные линии шоссейных дорог подсказывали, что добраться до моря можно только отъехав подальше от берега. Сев в машину, я пересек центральные кварталы и выехал на прямое широкое шоссе.

Дождь, который зарядил еще с утра, усилился. По небу бесконечными вереницами ползли низкие, набухшие водой тучи. Равнина оцепенела, покорно смирившись перед ливнем, утопая в мокрой зеленоватой мути. Одни только придорожные деревья стремительно взмахивали ветками, словно хотели вырваться из круговерти дождя и ветра.

Дождь заливал стекло машины потоками воды, ветер, делаясь все холоднее, пронзительно свистел в проводах. Доехав до поворота, я свернул на обочину и в нерешительности остановился. Нет, у моря все-таки лучше, даже в дождь.

Я свернул на брусчатку. Машина двигалась вдоль узкого канала, обросшего тростником. Кое-где у берега покачивались старые облезлые лодки – на них выехали на прогулку семьи бедняков. Мужчины терпеливо мокли под дождем с удочками в руках, а женщины и дети, устроившись под небольшими навесами, уныло смотрели на воду, вскипающую под струями ливня. Дорога свернула в проезд между двумя рядами одноэтажных домов, затем снова выбежала из городка и уперлась в подножие высокой, заросшей травой дамбы.

Остановив машину, я накинул плащ и поднялся на дамбу. На ее гребне не было ни души. Сквозь потоки дождя, поливавшего меня с головы до ног, я наконец-то увидел море – огромное, открытое, без кранов и нагромождений железа. Прямо под моими ногами ленивые мутные воды канала втекали в залив. Здесь вода была светло-желтая, чуть дальше приобретала зеленоватый оттенок, а там, вдалеке, совсем серая, сливалась с дымившимся клубами тумана небом.

Ветер приутих. Струйки дождя с мягким шелестом падали в траву. Вытирая мокрое лицо, я почувствовал, что позади кто-то есть, и слегка повернул голову. Шагах в пяти от меня стояла девушка с белым платком на голове. Девушка смотрела на море, капли дождя струились по ее лицу и одежде. Я опять повернулся лицом к заливу, но присутствие постороннего человека мешало сосредоточиться. Сделав несколько шагов по краю дамбы, я опять взглянул на незнакомку.

Наши взгляды встретились. Девушка чуть заметно улыбнулась и тут же, приняв независимый вид, устремила глаза в линию горизонта. Это дало мне возможность получше ее рассмотреть. Она была красивая, стройная, с красиво посаженной головой и очень белым лицом. Глаза у девушки, в эту минуту нарочито серьезные, были темно-серого цвета. Из-под белого платка на лоб выбивались пряди темно-каштановых волос.

– Неподходящее время для прогулок, – сказал я, не придумав ничего другого.

Она улыбнулась.

– Почему же вы гуляете?

Она ответила и это придало мне смелости. – А вы?

– Нет, вы скажите. Я спросила первая.

– Поневоле приходится, – ответил я. – Завтра я уезжаю, и за один день надо посмотреть здешние достопримечательности.

– Вы, видимо, подразумеваете нашу местность?

– Почти, – сказал я, засмеявшись. – День – это двенадцать часов, а наша местность невелика.

Она обиженно поджала розовые губки.

– Все приезжие таковы. Примчатся на машине в уикенд и воображают, будто всю нашу территорию увидели.

– Не сердитесь. Я пошутил. В конце концов, если другой возможности нет, то лучше приехать на один день, чем не приезжать вообще. Вот я посмотрел здесь кое-что, увидел море, увидел вас…

– Я – тоже достопримечательность?

– А почему бы и нет. Симпатичная девушка стоит одна под дождем в пустынном месте. Такое не забывается. Впрочем, вы не сказали, что здесь делаете.

– Ничего. Прогуливаюсь.

– В такой ненастный день?

– День будет чудесным, – сказала она. – Вот увидите.

Вдали над горизонтом, между серым морем и серыми тучами росла широкая золотистая полоса. Над нами сквозь разорванные клочья тумана проглядывали озерки бирюзового неба. Дождь стал моросящим, словно роса. Подувавший с залива легкий ветерок приносил свежий, еле уловимый запах соли и водорослей.

Незнакомка медленно двинулась вниз, к устью канала. Я отправился следом. Мы присели на перевернутую лодку. Дождь совсем перестал. Девушка сняла с головы мокрый платок, и тяжелые каштановые волосы рассыпались по плечам. Отжав платок, она аккуратно сложила его и убрала в карман.

Я сказал:

– У нас красивые молоденькие девушки по воскресеньям ходят на прогулки с дружками. Разве у вас не так?

От этого дешевого комплимента она слегка зарделась, пытливые глаза глянули на меня испытующе, словно хотели удостовериться в искренности моих слов.

– Я не молоденькая девушка, три месяца назад мне исполнилось двадцать два года. И у меня нет дружка.

– Вот и прекрасно! Я буду вашим дружком. Или вы – моей подружкой, все равно, – сказал я.

Она улыбалась, глядя в землю. Затем, подтолкнув носком туфли маленький камешек, заметила:

– Вы же завтра уезжаете.

– До завтра есть время – целый день, – ответил я. – Мы будем друзьями на один день. На целый день.

– И что мы будем делать целый день?

– Сходим пообедаем, вы мне покажете достопримечательности… Мало ли хороших дел можно переделать за один день?

– У нас, – сказала она, продолжая улыбаться, – прежде чем стать друзьями, люди знакомятся. У вас разве не так?

– У нас главное, чтоб люди друг другу нравились.

Она молчала. В эту минуту где-то над нашими головами образовался просвет, из-за тройного слоя облаков выглянуло солнце. Золотистый сноп лучей, точно прожектор, рассек прозелень воздуха, отчего свод неба вдруг стал безбрежно высоким, а весь пейзаж необъятно просторным. Темные маслянистые воды канала посветлели. Ветер качнул тростники, в них заиграли веселые желтые блики.

– Не сердитесь, – сказал я. – Вот и солнце выглянуло. День и впрямь обещает быть чудесным.

Девушка подняла глаза от камешка, но ничего не сказала.

– Я даже не знаю, как вас зовут, – вновь нарушил молчание я.

– Можете называть меня Верой. Меня действительно так зовут.

– Ладно, Вера. А теперь пошли. – сказал я и улыбнулся – А меня Антон.

Она взглянула на меня, насупленная, похожая на сердитого ребенка. Потом тоже улыбнулась, серые глаза сразу смягчились и посветлели. Мы двинулись вдоль дамбы.

– Мне нужно домой, – сказала Вера.

– Я подвезу вас на машине.

– Ни в коем случае. Для нас это слишком парадно. Все сразу поймут, что Вера куда-то отправляется, и даже могут подумать, будто я обручилась.

Мы дошли до небольшой пристани. Слева, у самого берега, покачивались на воде белые яхты. Справа лежала небольшая площадь, за которой виднелся двухэтажный домик. С двух сторон входной двери, по стене вились ветвистые побеги какого-то растения с кистями крупных красных цветов.

– Вон там я живу, – сказала Вера. – Побудьте, пожалуйста, здесь. Стоит отцу увидеть вас, как он непременно начнет допытываться кто вы, да откуда.

Потом она пропала из вида, и я стал рассматривать красные цветы, двумя гирляндами обрамлявшие дверь. В сущности, это было самое обыкновенное растение вроде нашего вьюнка, но на фоне землисто-желтой стены, среди серо-зеленого однообразия окружающего пейзажа, эти два неожиданно звучных пятна приковывали взгляд, создавали настроение праздничности. От ярких лепестков густо посаженных крупных и нежных цветов веяло прохладой и свежестью, что-то очень чистое было в колеблемых ветром синих гроздьях.

Дверь дома распахнулась, Вера вышла и направилась ко мне. Теперь это была настоящая дама, трогательно торжественная в своем суконном костюмчике в темно-зеленую и синюю клетку, в белой шелковой блузке с тщательно причесанными волнистыми волосами.

– Ну, как вы меня находите? – спросила она, когда мы свернули за угол, и по-детски повернулась на каблуках.

– Вы ослепительны. Но не такая близкая, как раньше.

– В мятом плаще и мокром платке?

– Вот именно. С мокрым от дождя белым лицом, выбившейся из-под платка прядкой каштановых волос и задумчивыми глазами.

Она густо покраснела. Мы пошли к машине.

– А знаете, вы совсем не умеете скрывать свои чувства. Ваши щеки вас выдают.

– О да, эти щеки – прямо несчастье, – со вздохом сказала она, еще больше краснея. – В школе невозможно было соврать – я тут же попадалась. Просто ужасно.

Мы сели в машину и поехали.

Приближалось время обеда. Небесный свод был изборожден длинными вереницами пушистых облаков и полосами чистого неба. Равнина стала похожа на зеленую зебру.

Я делал вид, будто всецело поглощен дорогой, но тем не менее замечал, что Вера то и дело посматривает в мою сторону, словно пытается разгадать, что я за человек.

– Куда мы поедем?

– Куда тебе угодно, Вера.

– Может, сходим в музей, вы ведь хотели?

Чуть в стороне от шоссе виднелся приветливый ресторан с навесом и широкой террасой.

– Хочешь, заедем сюда?

– Лучше не надо. Здесь очень дорого.

– Ничего. Один раз можно пошиковать.

Я остановил машину на аллее, посыпанной щебнем. Вера заботливо оправила костюм, мы поднялись на террасу и сели за столик у застекленной стены.

Поблизости никого не было. Официант принес меню и удалился.

Вера слишком медлила с выбором, и я заметил, что она больше смотрит на цены, чем на названия блюд. В конце концов она выбрала какой-то салат и яичницу с ветчиной.

– Послушай, – сказал я, – перестань смотреть на цены и вообще давай выбирать вместе.

Официант принял заказ и отошел.

– Целое состояние! – ахнула Вера. – Почти столько, сколько платят мне за два дня.

– А где ты работаешь, если не секрет?

– Неужели не догадываетесь, – засмеялась она. – У моего миллионера.

– Чем же он занимается, этот твой миллионер?

– Он владелец пивоваренного завода. Я веду его деловую корреспонденцию.

– А он флиртует с тобой, не так ли?

– О, нет. Зачем же флиртовать… Мы с ним почти что помолвлены.

– Ну, если только почти, то я могу не волноваться.

Вера слегка покраснела, но промолчала. Официант принес заказанные блюда. Мы ели не спеша, разговаривая о разных пустяках.

Я только теперь обратил внимание на ее руки – белые, слегка полноватые, с красивыми длинными пальцами – и подумал, что попадись мне на глаза одни только эти руки, я сразу представил бы по ним ее лицо до мельчайших подробностей, матовую белизну кожи, серые глаза, мягкое, приветливое выражение,

– В сущности, ты не сказала, что заставило тебя обручиться, – сказал я, когда мы пообедали.

– Исповедь тоже входит в программу? – спросила Вера.

В глазах ее опять забрезжил холодок.

– О, нет. Просто, когда кто-то нравится, хочется узнать о нем как можно больше.

– Мне кажется, что это нужно в тех случаях, когда люди намерены поддерживать знакомство. Но вам это ни к чему. Сегодня вы здесь, а завтра поминай как звали.

– Это верно. Но настанут дни, когда я буду вспоминать. И буду спрашивать себя, кто же она такая – эта Вера. И мне будет обидно, что я знаю о ней так мало.

– Вы правда будете меня вспоминать? – тихо промолвила она.

– А как же! Все, что мы видим или переживаем, навсегда остается с нами, хотим мы того или нет. Впрочем, если тебе неприятно, оставим эту тему.

– А если мне вообще нечего рассказывать? – неожиданно вырвалось у Веры.

Голос ее слегка дрожал.

– Вы, наверно, не допускаете, что такое может быть… Или, вы хотите, чтобы я рассказала вам о том, как уже целых четыре года каждое утро под дождем еду на велосипеде по этому шоссе туда, а вечером той же дорогой возвращаюсь обратно – тоже под дождем…

Я молчал, глядя на кончик своей сигареты.

– Или, может, вам интересно услышать содержание писем, которые я пишу, – по два десятка в день? «Уважаемый господин такой-то, имею честь подтвердить получение Вашего заказа, а также уведомить. Оставаясь… и прочее, и прочее, просим принять уверения в нижайшем почтении…»

Она декламировала наизусть текст письма насмешливым тоном, а у самой дрожал голос и выражение лица было далеко не веселое.

Я молчал и по-прежнему не отводил глаз от сигареты, следя за тем, как огонек медленно испепеляет бумагу. «Вот видишь, – говорил я себе. – С тобой всегда так: ищешь приключений, а натыкаешься на драмы».

Вера тоже молчала, словно ждала, что скажу я.

– Раз эта работа тебе не по душе, то почему ты не уволишься? – сказал я наконец.

– А какой толк? Придется устраиваться в другую контору. Раньше я мечтала пойти учиться на архитектора. Может, вам покажется смешным, но это была моя заветная мечта. Разве это не чудесно: берешь в руки карандаш, линейку, и думаешь… А потом твои замыслы воплощаются в большие красивые здания…

– Это и правда чудесно.

– Да, но у нас нет средств. Мой отец работает сторожем на пристани. На архитектора нужно долго учиться, а секретарей-машинисток готовят на курсах за полгода. Мой миллионер давно знает моего отца. У него есть яхта, которую сторожит мой отец. Господин миллионер предложил мне место в своей конторе, и я согласилась.

– Этот господин миллионер, надо полагать, и есть твой жених?

– Почти жених, – поправила Вера.

– Наверное, это сорокалетний весельчак, он говорит басом, гордится своим брюшком, поскольку ему принадлежит пивной завод, – съязвил я.

– А вот и не угадали! – сказала Вера, посмеиваясь над моей злостью. – Господину пятьдесят лет, он тщедушный, очень любезный и тихий человек.

– Не понимаю, как при таких прекрасных данных господина вы все еще лишь почти помолвлены. Надо было давно пожениться и обзавестись кучей детишек на благо пивоваренной индустрии.

– Вы говорите так, будто я бросила вас ради моего господина! – засмеялась Вера. – В сущности, он и впрямь хороший человек. Присылает мне цветы, иногда приглашает покататься на яхте, хотя, по-моему, почти не думает обо мне. И жениться он хочет только потому, что так принято, – ведь рано или поздно все женятся, а еще потому, что ему нужен наследник. Вообще-то он меня нисколько не обременяет. Только, когда мы изредка бываем вместе на людях, я стесняюсь: уж очень он пожилой.

– Да, – заметил я, – с таким не закружишься в вихре вальса! Зато потом тебя ожидает блаженство: автомобили, модные наряды, путешествия…

– Вы так думаете? Ничего подобного меня не ждет. Господин живет довольно скромно, он очень расчетлив. У него большой темный дом, где всем заправляет его сестра. Попав в этот дом, придется сидеть в нем безвылазно. Он будет выдавать мне на карманные расходы чуть больше, чем платит сейчас, а я вместо того, чтобы писать письма, буду помогать его сестре вести хозяйство.

Вера, наверно, ясно представила себе эту жизнь, лицо ее вновь омрачилось, глаза померкли.

Подали кофе. Небо совсем прояснилось, и солнце – яркое, веселое, праздничное – озарило всю равнину.

– Послушай, Вера, – сказал я. – Может, я не имею права тебя поучать, но почему бы тебе не послать к черту этого мрачного типа вместе с его мрачным домом? Если ты отказалась от мечты об архитектуре, то зачем же терять все! Свет клином на нем не сошелся. Найдется человек, которого ты полюбишь и с которым будешь жить по-человечески.

Вера посмотрела на меня, но не улыбнулась.

– Давать советы легко, не правда ли? – промолвила она. – Вы только забыли сказать, где мне найти такого человека. Может, через бюро знакомств? Или здесь, на шоссе, по дороге на работу?

– Да хоть и на шоссе. К тому же ведь ты не древняя старуха, можешь и подождать немного.

– Но мои родители не хотят ждать. Они хотят обеспечить мое будущее.

– И собственную старость, – добавил я.

– Знаете, – предложила Вера, – давайте лучше не будем говорить об этом.

– Согласен.

– Есть, однако, тема, которой вы не коснулись, – заметила Вера.

– Уже два часа, – сказал я, делая вид, будто не понял намека. – До каких пор ты будешь говорить мне «вы»?

– Хорошо, больше не буду, – ответила Вера просто. – Только не забудь, что не знаю о тебе ничего, кроме имени.

В ресторане по-прежнему было пусто. Официант наведался посмотреть, что поделывают его единственные клиенты. Мы расплатились и вышли. В машине, нагретой солнцем, было душно. Вера помолчала, словно колебалась – верить моим словам или не верить. Потом вдруг спохватилась:

– Но о себе ты так ничего и не рассказал. Я даже не знаю, женат ты или нет.

– Женат, – сказал я, потому что для нее я был все равно что женатый человек.

Мы въехали в город.

– К музею ближе отсюда, – сказала Вера, показав рукой влево.

– Давай пройдемся! – предложил я.

– А как же музей?

– Оставим музей на потом. Будем веселиться, жить на широкую ногу: есть мороженое и кататься на карусели.

– О, это будет чудесно! – в тон мне воскликнула Вера. Мы вышли из машины. Я взял ее под руку, и мы смешались с толпой. Степенные супруги прогуливались не спеша, останавливались перед витринами и толковали о том, что не мешало бы подкопить денег и купить то-то и то-то. Молодые люди стайками ходили за девушками, отпуская в их адрес шутки. Попадались и девушки, заигрывавшие с молодыми людьми, но не так открыто. Прогуливаясь по двое, в удобный момент они бросали на молодых людей взгляды, которые недвусмысленно говорили: мы девушки порядочные, но не возражаем, если нас пригласят потанцевать.

– Здесь так принято? – спросил я, кивнув в их сторону.

– А почему бы и нет? Этим девушкам хочется в воскресенье немного поразвлечься. Кое-кто из моих знакомых тоже так делает.

– А ты?

– Я не могу. Не знаю почему… Обидно пойти с первым встречным только потому, что он мужчина…

Оказывается, я не первый встречный. Мысленно поздравив себя с этим, я предложил зайти в кондитерскую. Потом мы снова гуляли, на этот раз – по тихим улочкам, а затем очутились по площадке с качелями и каруселями. Мы катались в вагончиках по волнообразным рельсам, женщины пронзительно вскрикивали, а мужчины делали вид, будто им очень приятно. Вера тоже вскрикивала, а я прижимал ее к себе, довольный тем, что мне, как представителю сильного пола, взвизгивать не обязательно.

Дружба начинается с мелочей. В кондитерской я испачкал лацкан пиджака мороженым, и Вера деловито и заботливо принялась вытирать пятно носовым платком, макая его в стакан с водой. Потом на улице она оперлась на мое плечо и позволила мне снять с ее ноги туфельку, чтобы вытряхнуть попавший туда камешек. На пристани мы набрели на уличного фотографа с допотопным ящиком, и он тут же сделал снимок, давая указания, как нам следует обняться и куда смотреть. Спустя несколько минут наши изображения выплыли из полумрака цинкового ведра. Сходство было вполне терпимое, только выражение лиц было такое, будто мы смотрим не на старый деревянный ящик, а на нечто ужасное.

Мы побрели куда глаза глядят и остановились на перекинутом через канал узеньком мостике. Было тихо. Вечерело. Заходящее солнце бросало на окна стоящих напротив домов багровые блики.

– Послушай, – сказал я и привлек Веру к себе, чувствуя сквозь тонкую блузку теплоту ее тела.

Волосы ее касались моей щеки, я видел совсем рядом полные розовые губы – они слегка вздрагивали и серые глаза, такие беспомощные в своем одиночестве.

Я хотел ей что-то сказать – я это твердо знал, но не находил для этого слов.

– Послушай, – повторил я и крепче прижал ее к себе, чувствуя прикосновение ее мягких губ, ожидающих и покорных, без намека на сопротивление. Моя рука гладила тугие каштановые локоны, и я понял: то, что мне хотелось ей сказать, уже потеряло смысл.

– На нас смотрят, – произнесла вдруг Вера.

Двое стариков из окна дома напротив с любопытством наблюдали за ходом событий.

– Пускай себе смотрят. А мы пойдем танцевать.

Мы добрели до площади и вошли в просторный зал ресторана, где играл оркестр. Тут я вынужден был признаться, что в общем-то танцую отвратительно.

– Ничего, – утешила меня Вера. – Я тоже танцую плохо.

– Значит, мы квиты. Ты будешь наступать на ноги мне, а я – тебе.

Оркестр играл танго. Мы танцевали обнявшись, Вера вполголоса напевала песню на мотив танго.

Я обнимал ее за плечи, чувствовал, что моей щеки касается прохладная кожа ее лица, и почти не видел, что происходит вокруг.

Когда мы вышли из ресторана, было уже совсем темно.

На обратном пути мы опять остановились на узеньком мостике.

– День кончился, – сказала Вера. – Твой день, целых двенадцать часов.

– Да, кончился.

Обе набережные и мост напротив были украшены гирляндами лампочек, слабо мерцавших желтым светом.

– Почему желтый цвет всегда печален? – промолвила Вера как бы про себя.

– Печален? В сущности, ты права: этот желтый цвет и правда печален. В красном звучат бравурные нотки, зеленый напоминает о смерти, об аптеке…

– Я люблю красный цвет, – сказала она.

– Знаю.

– Откуда?

– По красным цветам, что растут перед вашим домом.

– Значит, ты их видел. У меня в жизни не было ничего красивее этих цветов и сегодняшнего дня. Но день этот кончился.

– Есть еще ночь, – промолвил я.

– Да, есть еще ночь. Но дальше нет ничего.

Мы пошли, не говоря ни слова о том, куда идем. В номере Вера сняла жакетик, аккуратно повесила его на спинку стула, а затем, бережно положив на ночной столик недорогие часики, занялась своей прической. Она держалась просто, будто была у себя дома, а не в чужом гостиничном номере, снятом на несколько часов.

Я повернул выключатель, стало темно. И только от красовавшейся напротив неоновой рекламы струился в окно красноватый свет.

– Ну вот и твой любимый свет, – сказал я. Лежа в голубом полумраке, мы говорили о том, чего не успели сказать друг другу раньше.

– Не выходи за старика, – вырвалось вдруг у меня.

– Постараюсь, – сказала она. Потом опять, в третий раз, попросила меня: – Не уезжай завтра. Останься еще на денек. Если хочешь, я не пойду на работу.

– Не могу, Вера. Я прислушивался к ровному дыханию Веры. Наверное, в эту минуту она мысленным взором видела завтрашний день – самый постылый из всех предыдущих: с дождем, обедом из двух сандвичей, одиночеством и наскучившими письмами: «Уважаемый господин…» Потом я почувствовал прикосновение ее щеки, услышал тихий голос:

– Ничего. Ты ведь еще здесь…

Когда мы вышли на улицу, уже светало. Небо вновь затянули тучи, над каналом клубился бледный нечистый туман. Почти всю обратную дорогу мы молчали. Крепко вцепившись в руль, я смотрел вперед и только время от времени искоса посматривал в зеркало обзора и видел Веру – бледное осунувшееся лицо, усталые задумчивые глаза. Вся она была чистенькой и опрятной, словно мы не возвращались, а только еще отправлялись на прогулку.

Свернув на небольшую площадь у пристани, я остановил машину.

– Вон моя комната, – произнесла Вера и указала на белое окошко в верхнем этаже. – Прошу тебя, не выходи.

Я вышел из машины, в последний раз обнял ее за плечи. Она ухватилась за меня так цепко, словно я не обнимал ее, а пытался вырваться. Потом взяла в ладони мое лицо, поцеловала и, вдруг отпрянув, бросилась через площадь к дому.

На моей щеке остался мокрый след. Я немного постоял, не сводя глаз с окна, но белая занавеска не шевельнулась. Потом сел за руль, дал газ и сбавил ход только у дамбы. Там я вышел из машины и, усевшись на ее поросшем травой гребне, бездумно уставился на зеркало залива. Он был все такой же – желтый, изжелта-зеленый, а вдали и вовсе серый. У подножия насыпи, возле перевернутой вверх дном лодки, на мокром песке виднелись мои следы и отпечатки туфелек Веры. «Волна смоет их… Как в песне. Или ветер заметет. Все равно», – подумал я рассеянно и вдруг почувствовал, что меня клонит ко сну. Тогда я сел в машину, стараясь не шуметь, тронулся с места и вскоре добрался до знакомого ресторана. Дверь была заперта. Я постучался. Официант сразу узнал меня.

– А, вы вчера заезжали к нам. Сейчас попрошу что-нибудь приготовить. Вы один?

– Да, один, – ответил я. – Совсем один.

После завтрака и чашки кофе в голове немного прояснилось.

«Ну все, хватит дурить, – сказал я себе. – Тебя ждет дорога».

Бензин у меня был. Прямо от меня до самого горизонта простиралось широкое шоссе. Я дал полный газ и попытался заставить себя ни о чем не думать. Но, доехав до знакомого поворота, не выдержал и повел машину в сторону пристани. Проехав мимо того места, где вчера у берега покачивались на волнах рыбачьи лодки, свернул в узкую улочку и подъехал к пристани. В последний раз окинул взглядом небольшую площадь, кирпичный домик, окошко с белой занавеской.

2.

Последний день – всегда самый суматошный. Вспоминаешь о тысяче дел, которые до сих пор откладывал, но теперь откладывать некуда: нужно купить то-то и то-то для того-то и того-то, не забыть некий потрясающий журнал мод и некое чудодейственное лекарство, проверить железнодорожное расписание, заплатить по счету в гостинице и совершить кучу других жизненно важных поступков.

Да, последний день обычно самый суматошный. Но поскольку все, что положено делать в последний день, я по старой привычке делаю в предпоследний, у меня он предназначен для безделья. Бродишь бесцельно по улицам и упиваешься свободой от всяческих забот. Такой свободой, что кажется – вот-вот воспаришь, если, конечно, не лопнешь со скуки.

И вот в утренний час я прогуливаюсь по пешеходной торговой улице, целиком поглощенный следующей дилеммой: еще раз сходить в музей или посидеть где-нибудь за чашкой кофе. Но с решением не спешу: без дилеммы мне уж совсем нечем будет заняться. А потому добросовестно и всесторонне анализирую проблему, лениво вышагивая мимо витрин и стараясь не обращать внимания на шум. Прохожих еще очень мало и тут нежданно-негаданно начинается дождь. Летний дождь с крупными, тяжелыми и легкими каплями. Редкие прохожие не обращают на него ни малейшего внимания. Здесь льет так часто, что, если начнешь бегать от каждого дождя, станешь бегуном на длинные дистанции или помрешь от сердца.

– А мы дожили, – сказал старый приятель, похлопывая себя по бедру поводком. – Как подумаю, чего только не довелось пережить. И все-таки дожили…

Этот факт удивлял его безмерно, но за меланхолией легко угадывалось еле скрытое самодовольство. Затем его мысль покатилась по более прозаической колее:

– Ну, а ты как? Что-то тебя не видно по телевизору…

– С чего бы тебе смотреть меня по телевизору?

– Да ну, кого только не показывают, а тебя не пригласили. Ты ведь, кажется, знаменитость?

– Тебя ввели в заблуждение.

– Как это? Ты же какая-то шишка.

– Да. Средней величины. К тому же в прошлом. Сейчас на пенсии.

– Жаль. Да я бы голову дал на отсечение, что ты с твоей биографией далеко пойдешь. Пенсия-то хоть хорошая?

– Я один, мне хватает.

– Значит, так и не женился?

– Ну…

– А я, брат, в прошлом году и сына женил. У невестки квартира, вот он к ней и перебрался. Жену я похоронил, у сына своя семья, так что теперь тоже один.

– А собака?

– Да, верно, собака. Живем вдвоем с Бубликом. Не жалуюсь. В наши годы не грех и о покое подумать. Столько пришлось всякого пережить…

– Ну, а дела по службе?

– На пенсии я. Но не жалуюсь. Квартира у меня большая, деньжата кое-какие водятся. Чего еще надо?

Он взглянул на меня, ожидая возражений и имея наготове ответ, сомневаясь, однако, что тут вообще возможно серьезное возражение. Потом предложил:

– Заходи как-нибудь вечером, пивка выпьем по бутылочке…. Чего-нибудь посильнее я уже ни-ни, но пиво в холодильнике всегда найдется. Можно и сейчас зайти, если ты не занят…

На этот раз уже просто пришлось соврать, что я занят. Мой приятель принял отказ спокойно и даже, по-моему, с облегчением. Похоже, компании Бублика ему вполне хватало. Ну, а если окажется, что этого мало, можно включить телевизор.

Достав пачку сигарет, я закурил, чтобы как-то заполнить неловкую паузу перед расставанием.

– До сих пор не бросил? – с упреком спросил приятель.

– Что делать…

– Как – что! Здоровье беречь!

Мысль о здоровье явно вернула его к первоначальной теме: он снова устремил на меня меланхолический взгляд и воскликнул:

– Эх, брат… Дожили все-таки!

Не уточняя, до чего именно он дожил – до возможности выгуливать собаку или вкушать покой одиночества, – приятель перевел взгляд на полянку и крикнул:

– Бублик! Пошли, чего ты там застрял!

3.

Перевалило за полночь. За столиками перед кафе никого не осталось, кроме этих двоих. Сухопарый официант с зеленоватым от неона лицом складывал плетеные стулья и вносил в помещение. Столов было много, а потому и стульев было много, но наконец и это дело было сделано.

– Закрываем, – сказал официант.

Эту новость он сообщал уже в третий раз, но теперь выжидательно встал перед ними, упершись рукой в бок, всем своим видом показывая, что это уже последний звонок.

– Слышали, – буркнул мужчина, не подымая глаз.

– Закрываем, – настойчиво повторил официант.

– Надеюсь, у тебя есть чем расплатиться, – промолвила вполголоса женщина.

– Я тоже совсем еще недавно надеялся, но сейчас не столь оптимистичен.

Официант молчал, однако уходить не собирался. Зеленоватое лицо его было сонным и неприветливым.

– Господи, какой кавалер! – вздохнула женщина. Затем, открыв некогда роскошную сумочку, выудила из нее сложенную вчетверо купюру и бросила на стол.

– Держи! Сдачу оставь себе.

– Мерси.

– Ну, чего тебе еще?

– Закрываемся. Я должен убрать стулья.

Женщина неохотно поднялась. За ней встал и мужчина. Медленно ступая, они отошли к кромке тротуара.

– Что будем делать? – спросила женщина.

– Идем к тебе…

– Ко мне нельзя. Тем более сегодня.

– Почему нельзя?

– Тебя не касается. Нельзя, и все. А у тебя дома не найдется чего-нибудь выпить?