Текст книги "О мире и человеке. Сборник статей"

Любить по-человечески

О любви за всю историю человечества написано и сказано столько, что, кажется, нового не добавишь. Даже тем, кто не отличается особым усердием к чтению и размышлениям, – и тем все вроде бы ясно с любовью. Но стоит лишь попытаться дать себе отчет в том, что же именно «ясно», как почва под ногами становится шаткой.

Эти беглые строки – еще одна попытка сказать несколько осмысленных слов о любви человеческой.

Скульптор отсекает от глыбы все лишнее, освобождая заключенную внутри статую. Так красиво может сказать мастер о своем искусстве или ценители – о мастере, хотя за изяществом фразы стоят годы трудов и неудач, пот и бессонные ночи. Тем не менее формула верна, и верна не только для скульптуры, но и для других видов творчества. И мыслит человек так же – отсекая лишнее.

Насколько важен предмет размышления, настолько важно умение определить, чем не является этот предмет. Путем постепенного отсечения того, чем он не является, мы приближаемся к определению его сути.

Этот принцип важен в правильном разговоре о Боге. Размышляя о Боге, мы окружаем Его частицами «не», оставляя невысказанным то, что прячется в смысловой сердцевине. Бог невидим, неизречен, неизобразим, непостижим – и так далее. И чем дальше вглубь, тем тише слова, тем значимей молчание.

Мыслить о Боге – значит отрешаться от мыслей о мире, обнажать ум от всяких образов. Такое богословие именуется апофатическим, и, быть может, кто-то из читателей окунется вскоре в умный мир средневековых мистиков и глубоких мыслителей о Существе Высочайшем. Это будет мир, где отброшены ветхие одежды, мир приближения к реальности, с трудом вмещающейся в слова.

Ну а нам предстоит разговор более легкий, хотя не менее важный, – разговор о любви.

О любви тоже нужно говорить апофатически, если не языком богословия, то хотя бы языком поэзии, в духе известного стихотворения:

 
Любовь – не вздохи на скамейке
И не гулянья при луне…
 

В любви на первый план выступает эмоциональная сфера. В груди колотится, в глазах темнеет, сердце екает, и «пломбы в пасти плавятся от страсти». Эту-то сторону легче всего и принять за суть явления. Такую же ошибку поверхностного мышления мы совершаем в отношении денег. Ценя их за покупательную способность, в самом приобретении товаров и услуг видя смесь удовольствия, самореализации, свободы и безопасности, мы можем докатиться до того, что назовем деньги смыслом жизни. Это логическая ошибка, сулящая катастрофу. Если движение – это жизнь, а велосипед – это движение, то отсюда не следует, что жизнь – это велосипед. Именно частицей не следует ограждать разговор о деньгах, подчеркивая их служебную функцию и утверждая, что они – не смысл жизни.

Но вернемся к любви.

Человек не есть одно лишь тело. Будь он лишь одушевленным организмом, некой живой машиной – тогда, по примеру бессловесных, мы тоже ограничились бы идеей продолжения рода, эдакой возможностью родового бессмертия при личной смертности. Но человек, по Евангелию, лично бессмертен! Родовое бессмертие и продолжение рода для него – не главная цель. Циники от науки, с некоторых пор заговорившие о том, что человек есть просто высокоорганизованное животное, смеются как раз над любовью, вернее – над самой идеей любви. В ней им видится лишь сладкая приманка, зовущая к чадородию.

Гибельные плоды подобных теорий говорят нам языком фактов о том, что неправильные мысли суть смерть человечества.

Человек – не «просто тело», ибо «просто тело» есть труп, а трупы не пишут стихов и не поют серенады под балконом. Человек несводим также и к формуле «тело плюс душа» – тело и душа есть и у животных, чуждых слову. В мире животных есть запахи и звуки, но нет слов. Человеческий же мир словесен, поскольку у человека есть еще дух, и человеку предстоит всему дать имена и во всем разобраться. Человек есть дух, душа и тело в их живой связи и взаимопроникновении. Они действуют друг на друга и после грехопадения ведут противоборство. Насколько тело способно отяжелить и уплотнить дух, настолько и дух способен утончить и облагородить тело. Любовь же, как евангельская закваска в отношении трех мер муки, должна сквашивать всего человека и относиться не к телу только или душе только, но к духу, душе и телу – вместе.

Даже телесная сторона человеческой любви не может быть сопоставлена с животной. Там, в сфере тела и размножения, человека ожидают глубины не животные, но сатанинские, где разлагается тело и уже нет никакого размножения. У животных есть половая жизнь, но нет разврата. Человек же способен в саму телесную жизнь внести некий дух, поистине злой и животным неведомый, который половую сферу расцвечивает трупными пятнами всех цветов радуги. Человеческий разврат – это насилие злого духа, по сути, над невинной и безответной плотью, которая нещадно и безобразно эксплуатируется.

Любовь душевная – сложнее. Она может избегать выражений, присущих полу, но не чуждается телесности. Так ребенок, любя мамочку, обхватывает ее за шею, не отпускает, хочет вжаться в материнское тело до неразличимости. Но кто из нас скажет, что любовь ребенка к маме – ненастоящая? Любящий любимого, действительно, хочет даже съесть, и поэтому мать кормит дитя собою, равно как и Господь кормит нас Своим Телом и Кровью. И старики могут любить подлинно и нежно, уже не имея особых сил для телесных чувственных проявлений.

Грусть сопутствует душевной любви. Грусть со всем синонимическим рядом: с тоской, печалью, меланхолией, томлением, жаждой неведомого, желанием распахнуть окно и смотреть на звезды. Юношеское томление ищет выхода, старческое отличается созерцательностью. Но часто это – лишь балансирование на жердочке. Душевное в человеке непостоянно и нетвердо. Душевность либо соскальзывает вниз, в тот самый разгул плоти, причастившейся злому духу, либо же стремится насытиться вверху, в духе, объединяющем и тело, и душу.

Неправда, однако, что духовный человек подчеркнуто и непременно бесплотен, антителесен. Бах был веселым толстяком, наплодившим уйму детей. Этой осязательной телесностью, быть может, уравновешивались внутренние порывы и откровения, от которых бы и умереть недолго.

На вершинах, в духе, человек творит и отдает, от чего получает ощущение полноты. Приносить себя в разумную жертву, отдавать более, чем принимать, причем без ропота и недовольства, – вот что значит любить по-человечески. Сходя сверху, эта любовь даст место всему остальному в человеке – и всему, чему даст место, определит границы.

Итак, любовь, сходящая свыше, приносит внутреннее чувство полноты, насыщая сообразно и дух, и душу, и тело человеческое. Она есть дар, получив который человек сам хочет дарить и отдавать. В противном случае мы получили подделку.

Любовь направлена не на тело без души и не на дух без тела, но на всего человека. Именно по ней тоскует душа в своем зависшем, нетворческом, неоплодотворенном состоянии.

Наконец, любовь не такова, чтобы, сваливаясь на голову человеку, вертеть им по слепому произволу, лишать его способности мыслить, как думали романтики. И это тоже – подделка. Любовь не только не запрещает мыслить о себе – она повелевает о себе мыслить.

Любовь и ответственность

Помню, смотрел пару лет назад одно ток-шоу. Их у нас так много, так что название забыть не составит труда. Там обговаривались темы верности, измен, блуда. Были, как водится, психологи, депутаты, артисты. Был там и известный клоун, дрессировщик кошек Юрий Куклачев. От него я лично ничего серьезного услышать не ожидал. Клоун все-таки. Но получилось иначе, и то, что получилось, было знаменательно.

Обидную чушь и набор банальностей несли все, кроме него, – психологи, звезды и депутаты. А вот клоун взял да и рассказал историю из цирковой практики. В истории речь шла об одном артисте, который женился на женщине из труппы, которая была старше его лет на десять – пятнадцать. Ему еще не было тридцати, кажется, хотя за цифры я не отвечаю. Друзья отговаривали его от подобного брака. Дескать, ты через десять лет будешь еще «ого», а она, мягко выражаясь, уже совсем «не ого». Но они поженились, и те десять лет, о которых говорили друзья, со временем прошли.

Он действительно как мужчина был еще «ого» и она стала такой, как предсказывали. Но чудо заключалось в том, что он любил ее, не думал бросать, и к нежности отношений подмешалась необидная жалость и бережность. Доброжелатели советовали разводиться или ходить налево по причине очевидной разницы в возрасте, а наш герой, по словам Куклачева, был верен своей подруге и отвечал почти гоголевской фразой: «Она же человек». Так Акакий Акакиевич в ответ на насмешки говорил: «Я же брат ваш». Такая вот история о победе совести над гормонами, прозвучавшая из уст клоуна, за что я перед ним снимаю шляпу. И еще он сказал, этот мудрый клоун, который улыбается на сцене и, наверное, грустит за кулисами, что слово «блуд» указывает на блуждание, то есть неприкаянность. Не нашел себя человек, вот и блудит из стороны в сторону, из постели в постель, от эмоции к эмоции. А человеку ведь нужно найти себя и успокоиться, потому что броуновское движение неприкаянного искателя счастья только ранит всех вокруг и его самого в придачу.

«Удивительно мы живем, – подумал я тогда. – Князья злодействуют и лекари калечат. От священника иной раз слова не услышишь, а на правую дорожку тебя скоморох наставит. Русская непредсказуемость. Картина маслом».

И еще одну историю я вспоминаю, коль скоро разговор зашел об «ответственности за тех, кого мы приручили». Это я уже видел не на экране, а перед носом, без помощи технических средств. Жила-была молодая и успешная в мирском смысле супружеская пара. Были деньги, был статус, были силы. Ребенок был, один (потому как лучше одному все дать, чем голытьбу плодить, так ведь?). И вдруг хрустальный замок превращается в груду осколков по причине автокатастрофы. Мужа парализует после аварии. Сначала отнимаются ноги, потом болезнь поднимается вверх, угрожая полной беспомощностью. Жизнь превращается в кошмар. Поиск врачей, нехватка денег, массирование пролежней, утки, сиделки. Врагу не пожелаешь. И молодая жена вскоре говорит парализованному мужу несколько емких фраз: «Я еще молодая. Я жить хочу». Потом хлопок дверью и – до свиданья.

Я соборовал и причащал этого мужчину и лишь из этических соображений не называю его имя и отчество. У него на момент нашего знакомства уже была вторая жена. Это была брошенная своим первым мужем хорошая женщина, хлебнувшая горя и связавшая свою жизнь с жизнью калеки. Они были нежны друг с другом и веселы на людях. И только морщины вокруг глаз молча указывали на то, чего им стоило это веселье. А что же первая? Та, что хотела жить и жалела пролетающую молодость? Она очень скоро тоже попала в автокатастрофу. В той аварии она разбилась насмерть.

Теперь самое время помолчать и подумать. Самое время перебрать в уме кубики с надписями «случайность», «возмездие», «нравственный закон», «какой ужас!», «так и надо!» И дело в том, что жизнь, уперто желающая быть похожей на глянец, кишмя кишит подобными примерами. Именно подобные примеры и есть лицо жизни без макияжа. Об этом надо говорить и думать. Тогда шансы остаться человеком хоть чуть-чуть, но увеличатся. У нас нет в Православии венчальной клятвы, как у католиков. Да и не надо. Но смысл имеющейся у них клятвы стоит знать. Брачующиеся перед лицом Бога обещают быть друг с другом вместе всегда: в болезни и здоровье, в молодости и старости, в бедности и богатстве. Мы этого вслух не произносим, но, несомненно, подразумеваем. Крепость нашего союза должна быть безусловной и вечной. Этого требуют и вера, и совесть. Это и есть настоящая жизнь, а не игры в погоне за миражами.

Вот пишу и вижу в памяти эпизод из «Иронии судьбы». Главный герой возвращается домой из Ленинграда, устало прислонившись к стеклу вагона, а за кадром звучат стихи. Это хорошие стихи. Там есть такие финальные строчки:

 
С любимыми не расставайтесь!
Всем сердцем прорастайте в них, —
И каждый раз навек прощайтесь,
Когда уходите на миг.
 

Любовь – расстройство

Есть такая организация, которая должна охранять здоровье во всемирном масштабе. ВОЗ называется. Мы бы про нее и не знали, и не думали, если бы она нас в последние годы не пугала атипичной пневмонией, птичьим гриппом и прочими глобальными угрозами. Но думаем мы о ней или нет, а организация это серьезная. Как внутри живого вулкана что-то бурлит и скрыто от глаз происходит, а потом раз – и даст о себе знать, так и серьезные организации существуют вроде бы незаметно, пока раз – и не заявят о себе громко и сногсшибательно. Великая ВОЗ недавно вынесла суждение о любви и квалифицировала ее как психическое расстройство. Надо полагать, эпохальное слово было сказано так, как говорятся вообще все чиновничьи откровения: сухо, с покашливаниями докладчика, со ссылкой на «английских ученых» и пр. Но так или иначе, шепотом или в рупор, слово сказано, и это означает, что «жребий брошен». Вслед за этим диагнозом неумолимо следует пересмотр всей мировой истории. Орфей и Эвридика, Дафнис и Хлоя, Данте и Беатриче отныне будут классифицироваться как люди просто больные и вовремя не обследованные. «Любовь, что движет солнце и светила» лишится достоинства перводвигателя Вселенной. Письмо Татьяны к Онегину переквалифицируется из песни девственной души в банальный бред, и так далее. Картина мира изменится до неузнаваемости, буквально станет с ног на голову. И все это можно будет квалифицировать как попытку наукообразного обоснования той новой реальности, которая ждет человечество. А ждет человечество поистине новая эра. Эта эра, как некогда христианство, будет стремиться коренным образом преобразовать всю жизнь человечества. Только если христианство открывало людям вечную перспективу, усыновляло их Небесному Отцу и делало адамовому роду прививку бессмертия, то новая эра только по масштабу будет достойна сравнения с христианством. По смыслу же она будет развращать, осквернять и разрушать внутренний человеческий мир, превращая людей в скотов или бесов или в то и другое разом.

Мы, в общем-то, слышали уже в советские времена о том, что любовь есть только химическая реакция и материалистически объясняемый процесс. Весь девятнадцатый век прошел под знаком наглого позитивизма. Отсюда и революции пришли, на этом грунте и концлагеря построились. Потом мы имели наивность полагать, что дракон умер. Но он и не думал умирать, а значит крики «да здравствует дракон!» неизбежны. Собственно, эти крики мы и слышим. Даже из уст всемирных охранников здоровья. По неумолимой логике сегодняшнего дня жены декабристов, к примеру, должны быть признаны больными, зато вполне здоровы и заняты радостным самовыражением гомосексуалисты всех мастей. Родители лишаются имен «отец» и «мать» и получают приказ: «На первый-второй рассчитайсь!» – и это далеко не все. Нас ждут поистине непростые времена, напрочь лишенные веселости. Таков итог западного индивидуализма, заразившего Вселенную.

Владимир Соловьев писал некогда целую книгу, пытаясь объяснить смысл любви. Так эта книга и называется. В ней философ говорит о необходимости живого существа выйти за рамки своей ограниченности для того, чтобы бытие его было полным. У существа свободного и нравственного, каким является человек, это стремление особенно мучительно и драматично. Любить значит отдавать себя, жертвовать собой, выходить за свои пределы и так находить подлинную глубину и качество жизни. На противоположном полюсе – стремление брать, принимать, а не приносить жертвы, замыкаться в себе и никого к себе не подпускать. Это – нравственная смерть. Лозунг такой духовной смерти – не знать иных законов, кроме своего «хочу – не хочу». Так живут бесы. Они сбиваются в стаи и группы, способны бояться наказания, но не способны жертвовать собой. Простая птичка, высидевшая птенцов, нравственно выше такого существа.

Тургенев описывает, как маленькая пичуга-мать у него на глазах, вся всклокоченная, яростно прыгала перед мордой его охотничьей собаки. Птенцы этой птицы выпали из гнезда, а тут как на зло – писатель с ружьем и пес рядом. Каким же чудовищем должна была казаться собака для маленькой птички? Однако, говорит писатель, она бесстрашно бросалась на пса, и тот отступал в удивлении.

Блажен еси, Иван Сергеевич, что помер ты в далекие года, до эпохи исторического материализма. Представляю, как вытянулось бы твое добродушное лицо, если бы люди науки сказали тебе, что птица просто больна и что ничего не будет страшного, если ты наступишь своим сапогом на ее птенцов или скормишь их своей охотничьей собаке. А вот нам приходится слушать почти на всяком шагу, что любовь – блажь, и жертва – чушь, и самоотдача – бесполезное занятие. Нужно, мол, жить для себя и ради себя, без лишних эмоций, расчетливо, без порывов. Пока не сдохнешь. И это есть последнее откровение человеколюбивой науки. Хотя сердце наше знает, что бесстрашная птичка, защищающая птенцов, – самое лучшее в своем роде существо. Вот только бесам этого не понять, равно как и бесноватым людям.

Мы вступаем в странную эру, внутри которой пороки поменяются местами с добродетелями. Больные люди будут с хохотом тыкать пальцем в здоровых людей и считать их, а не себя уродами. Меняться будет все: семейная этика, образ мышления, отношение к детству и старости, культура вкушения пищи… Кстати, о пище.

Как-то в командировке, помню, смотрю в номере отеля телевизор. Рассказывают о том, что в некоторых странах Запада постепенно внедряется потребление насекомых. Логика сногсшибательна. На выращивание десяти килограммов говядины затрачивается столько-то средств, времени, кормов, а на выращивание такого же количества опарышей или тараканов – в сорок раз меньше. Вывод – делать фарш, котлетки, бифштексы и т. п. из биомассы насекомых, и дело с концом. Благо при вкусовых добавках и абстрагировании от природы продукта мало кто заметит, что он ест. Движение пока еще вялое, но динамика есть и обороты наращиваются. Так в передаче сообщили.

И вот я послушал и думаю: что же это за жизнь нас ждет? Женится, к примеру, дядя на дяде, и будут они на ужин кушать в ресторане шашлык из червей, а во время еды – рассуждать друг с дружкой о том, что остались еще в мире какие-то сумасшедшие, которые считают, что Адам и Ева были мужчиной и женщиной, а не двумя геями. На этом месте они искренно рассмеются над чужим «невежеством», и если будут они еще в добавку адептами уринотерапии, то весело чокнутся затем рюмочками с собственной мочой. Это будет, надо полагать, логический финал ничем не сдерживаемой свободы.

Машина времени

Если бы во времени можно было путешествовать…

Если бы можно было съездить, слетать, перенестись в любую эпоху с той легкостью, с какой едет в кресле пригородного автобуса на дачу городской житель…

Об этом мечтали многие. Об этом писали книги.

В действительности, будь это возможно, подобные путешествия произвели бы самый неожиданный эффект. Во-первых, самой лучшей эпохой большинство путешественников признало бы то время, в котором они живут. «Я уехал из Лондона, чтобы увидеть Лондон», – говорил Г. Честертон. Этот мастер парадоксов был прав. Нужно покинуть привычное место и вернуться затем обратно, чтобы по достоинству оценить его. Иначе «свое родство и скучное соседство мы презирать заведомо вольны» (О. Мандельштам).

Мы бы истосковались безмерно по привычным пейзажам и знакомой речи за считаные часы. Мы больше, чем тюремного заключения, боялись бы даже мысли остаться навеки там, куда приехали на день как туристы. Поломка машины времени для большинства была бы поводом к самоубийству или инфаркту.

Но и это не все. Сложности бы начались на этапе выбора маршрута. Ни буйства фантазии, ни знаний по истории не хватило бы для оригинального выбора маршрута.

Что ты хочешь увидеть? Гибель Помпеи? Осаду Коринфа? Триумф Цезаря после покорения галлов?

Что ты хочешь подслушать? Первое авторское чтение «Мертвых душ»? Перебранку Платона с Диогеном? Беседу Гете и Наполеона?

Согласитесь, голова пойдет кругом от распахнувшихся перспектив, и изумленная душа скорее откажется от самого путешествия во времени, чем остановит взгляд на чем-нибудь одном.

Конфуций, путешествующий по стране от княжества к княжеству; Геринг, раскусывающий в одиночной камере ампулу с ядом; оглохший Бетховен, работающий в кабинете при свечах; Жанна, слышащая небесные голоса…

Все это увлекательно по отдельности, но собранное вместе и предложенное как возможное зрелище способно раздавить потенциального туриста.

Но все же есть одно место на земле и есть один небольшой временной отрезок, куда можно было бы слетать, перенестись, съездить, если бы это было возможно.

Оказавшийся в этом месте и в это время человек сразу ощутил бы тревогу. Эта тревога была разлита в воздухе в тот день, и ее невозможно было не заметить.

В городе намного больше народа, чем в обычные дни. Это ради праздника съехались люди, кажется, отовсюду. И все они, местные и приезжие, спорят и кричат, злобно шутят и произносят проклятия, шепчут молитвы и тайком утирают слезы из-за одного Человека.

Вот Он, согнувшийся и уставший, выходит из городских ворот, влача за Собою на плече тяжелый крест. Его сопровождают солдаты и большая толпа народа. Он странно одет – в какое-то тряпье, успевшее пропитаться кровью. И на голове у Него – колючий венок из твердого терновника, на который даже смотреть страшно. В воздухе слышен свист бичей. Время от времени бич обрывает свой зловещий свист, опустившись на спину Человека с тяжелым крестом на плече.

Можно подойти поближе и рассмотреть черты Его лица. Оно обезображено. И видимо, именно кровь Его, которой уже пролилось немало, распаляет и солдат, и окружающую их толпу. Люди кричат, а солдаты бьют Человека. И те и другие вошли во вкус и не успокоятся, пока Он не умрет.

И случайному зрителю этой сцены тоже надо определиться. Сам воздух происходящего требует стать на чью-то сторону, а не просто наблюдать со стороны. Нужно либо повторять гортанные ругательства на непонятном языке и постепенно распаляться невесть откуда взявшейся кровожадностью, либо сделать что-то другое. Но что? Вступиться за Него? Молиться Ему? Зарыдать о Нем и отойти в сторону, наблюдая, как неумолимо идет к финалу эта трагедия?

Можно помочь Ему нести крест. Он уже падал не раз под его тяжестью, и солдатам придется заставить кого-то помогать, чтобы Осужденный дошел до места казни, а не умер по дороге.

«Я много раз слышал об этом, но не думал, чтобы это было так страшно», – пронесется в голове случайного зрителя. Этот случайный зритель захочет быстрее уехать, вернуться в машину времени и исчезнуть отсюда. И потом дома, в привычной обстановке, он будет клясть себя за этот каприз, за это путешествие. Он постарается забыть то, что видел, потому что душа его ощутит, что жить по-старому после увиденного невозможно. Он захочет по крайней мере отвернуть лицо и бежать куда попало. Но, видно, таково свойство этого зрелища – оно делает свинцовыми ноги всех, кто его увидит, и не позволяет убегать, пока все не окончится.

Он так и будет стоять, а процессия с Осужденным будет медленно к нему приближаться. Когда всего несколько шагов будут отделять случайного зрителя от Того Человека, Приговоренный к смерти поднимет лицо, и их взгляды встретятся. Кровь, заливающая лицо, не помешает Тому Человеку посмотреть в глаза случайного зрителя пристально и увидеть душу его до самого дна.

У них будет очень мало времени для этого диалога глазами. Скоро бич солдат, свистнув, опустится на избитую спину, и Человек продолжит движение. Но за эти несколько секунд произойдет все то, что должно произойти; все, ради чего нужны были бы такие путешествия, будь они возможны.

«Тебя избили так безжалостно, Господи», – скажет человеческое сердце, и Господь прочтет эти слова в глубине человеческих глаз. Это будут именно слова сердца, а не ума. Ум умолкнет, знания отлетят, опыт испарится. И только одно лишь сердце способно будет выговаривать то, что скрывалось в нем до этого часа.

«Тебе словно отомстили за то, что Ты исцелял, кормил и миловал. Если бы Ты был злым, Тебя бы били меньше. Таковы люди.

Но кто согрешил так тяжко, что Ты, невинный и праведный, должен так пострадать? Кто виноват в этом кошмаре? Как зовут его?»

Тут бич еще раз хлестнет Человека, и Он, поправив на плече тяжеленный крест, двинется дальше. До места распятия останется уже немного. И только еще одну фразу Он произнесет, проходя мимо замершего на месте зрителя: «Я иду умирать за тебя».

Эту фразу Он скажет немцу – по-немецки, японцу – по-японски и русскому – по-русски. А тысячи других слов, оставшись несказанными, сами зазвучат в голове очевидца.

Разве так тяжел грех мой? – Да.

Разве нельзя иначе спасти человека, не такой дорогой и ужасной ценой? – Нельзя.

Что же мне делать дальше? Я спасен или раздавлен? Скажи мне еще что-нибудь, Господи! Только не уходи молча.

И еще одна фраза прозвучит как ответ от Него, хотя Он продолжит путь не оборачиваясь.

«Дождись Моего воскресения».

Человек сидел на застекленной веранде своего дома и смотрел через окно на улицу. Но ничего из того, что происходило там, на улице, не интересовало человека. Закрытая книга «Машина времени» лежала перед ним на подоконнике. А сам он был настолько погружен в себя, что казалось: лежала перед ним не просто закрытая книга, а самое важное в мире письмо, которого он ждал всю жизнь.

Голос жены вернул человека к действительности.

– Я пойду сегодня вечером на cтрастные Евангелия в церковь. Ты пойдешь со мной?

Она задала этот вопрос ради приличия, даже не ожидая ответа, но заранее зная его. Ее муж был «воспитанным агностиком», как сам себя называл. Он позволял жене ходить в храм, но сам не переступал его порога. Как же велико было удивление жены, когда муж ее неожиданно ответил:

– Я пойду с тобой… Я пойду с тобой обязательно! – через секунду добавил он, и в голосе его она услыхала столько непривычной решимости, что повернулась к нему всем телом и пристально посмотрела ему в лицо.

Что-то несомненно новое и хорошее было в этом лице, и женщина на мгновенье замешкалась, не зная, радоваться ей или не показывать вида.