Текст книги "Черный бумер"

Глава двадцать вторая

Слушанье дела открылось в начале июня. Радченко удалось лишь дважды получить разрешение на встречу с обвиняемым в следственном кабинете местной тюрьмы. Костя Логинов был замкнут, адвокатам он верил меньше, чем телевизионным дикторам. Но держался неплохо, признательных показаний в ходе предварительно следствия от него добиться не смогли, хотя контролеры СИЗО и следаки очень старались: Костя дважды в бессознательном состоянии попадал в тюремный лазарет, якобы с приступом стенокардии и простудой. И врачи возвращали его к жизни.

– То, что я дожил до суда – уже чудо, – сказал он. – Я думал, что из меня выбьют душу в первую же неделю после ареста.

Радченко положил перед подзащитным блокнот со своими заметками, разборчивым подчерком четко прописана линия защиты. Что и когда полагается говорить, о чем лучше промолчать, а что навсегда вычеркнуть из памяти, будто и не было этого. Пока Костян, низко склонившись над столом, читал и перечитывал исписанные листки, Радченко в тысячный раз прокручивал в памяти все обстоятельства дела.

Около полугода назад четыре московских парня, заехали сюда в этот город на ворованной иномарке. Оставшись на мели, решили грабануть фирму, торговавшую какой-то компьютерной лабудой. Подъехали к этой конторе на той самой тачке. Один приятель остался в машине, трое вошли в помещение через парадную дверь, надеясь пугнуть охранника пистолетом и забрать недельную выручку. Но оказалось, что в той фирме московских гастролеров уже поджидали их старые знакомые, которые хотели свести счеты с Костей и его друзьями. До появления Логинова и его бригады бандиты, приехавшие на место первыми, заперли персонал фирмы в тесной комнате, избили охранника. Единственный человек, который видел или слышал все происходящее – девчонка кассирша. Но следователи не получили от нее внятных показаний. Девка якобы испугалась до смерти, залезла под стол и не вылезала из-под него, пока не стихли выстрелы.

А шмаляли много и долго. Костя и его парни перестреляли своих недругов и сами понесли потери. Одного из парней задела пуля. Когда троица вышла из подъезда на улицу, унося из фирмы пакет с деньгами, на месте оказались менты. И снова перестрелка с печальным итогом. Три служивых ранены, один из них в последствии скончался в больнице, оба приятеля Кости, заходившие с ним в контору фирмы, убиты наповал. Четвертый друг, сидевший в машине, дал по газам, скрылся места преступления, решив, что бегство – единственный выход из тупика. Ни того парня, ни тачки найти не удалось. Логинова повязали, когда он сидел на асфальте, обхватив голову руками, и смотрел на мертвых друзей, словно не понимая, что их уже нет. Пистолет с расстрелянной обоймой валялся в двух шагах от него.

Дальше началась рутина. Предъявление обвинения. Допросы, холодный карцер, ночные допросы, «стаканчик», конура размером полметра на полметра, где теснота такая, что подследственный не может присесть на корточки. И вынужден был часами стоять по щиколотки в холодной воде. Снова допросы и карцер. Потом короткая передышка в больничке, куда Логинова поместили с двухсторонней пневмонией и отбитыми почками. Как только Костя смог самостоятельно передвигаться и принимать пищу, его снова засунули в камеру на двадцать коек, переполненную человеческими отбросами.

– Что ж, вижу, что с моими шансами ловить нечего, – сказал Логинов, закончив изучение записной книжки адвоката. – Линия защиты так себе, прогибается. У меня уже есть ходка на зону. Надеяться на поблажки присяжных, это как в домино: пусто-пусто. Короче, на шее петля, а под ногами пустота.

– Война еще не проиграна, – ответил Радченко.

– Думаешь, есть шанс? Или так… Вола крутишь? – Логинов посмотрел на адвоката с интересом. – Меня, можно сказать, взяли с дымящейся пушкой в руке. На меня повесят убитого мента, хотя этого шмальнул вовсе не я. Плюс ограбление той конторы, плюс хранение оружия, плюс…

Логинов загибал пальцы.

– В твоей руке не было пистолета. Ты не дал показаний, которых от тебя добивались. Наши позиции не так уж слабы.

– Ты веришь в мою невиновность?

– Это не имеет значения. Верю, не верю – какая разница? Если бы я защищал только невиновных…

– Все это бодяга и ботва, – сказал Логинов. – Линия защиты и все такое… Напрасный перевод денег. Передай Ларисе Демидовой, что я ее должник. Но шансов вернуть долг – никаких. Честно, я не думал, что девчонка, с которой меня ничего не связывает, с которой у нас ничего не было, вдруг заварит такую кашу. Подключит своего отца, нанимает адвоката и все прочее. Лариса всего-то подруга моей бывшей невесты, которой след простыл.

– Значит, не просто подруга. Что ей передать?

– Нет, ничего. Только привет.

Радченко убрал в портфель записную книжку.

– Если ты мне не доверяешь, сомневаешься в моих профессиональных качествах… Короче, за твою защиту возьмется один опытный мужик, великий спец по уголовному праву. Он вытягивал безнадежные дела. Некто Ефим Семенович Вельдман. Слышал о таком?

– Краем уха, – кивнул Логинов. – Но мне без разницы: ты или этот хрен Иванович. Но лучше, если ты останешься. Отвода адвокату я заявлять не стану. Суд уже идет, все затаились и ждут, когда задницу натянут мне на уши.

– Какие-нибудь жалобы есть?

– Просьба. Мне нужно личное свидание с Ларисой.

– Я уже составлял бумагу. Вопрос решает администрация тюрьмы. На этот подарок не рассчитывай.

Через пять минут разговор окончился, Логинова увели в камеру, адвокат, покинув СИЗО, сел в машину и отправился в гостиницу. На платной стоянке Радченко увидели спортивный «бенелли», мотоцикл стоял в дальнем конце площадки, отгороженной от улицы железным забором, но эту ядовито желтую штуковину можно заметить хоть за километр. Радченко тяжело вздохнул: Лариса Демидова уже здесь, прикатила из Москвы и сейчас коротает время в соседнем номере.

– Черт возьми, дядя Дима, я думала, хоть ты порадуешь меня хорошими новостями. Но все стоит на месте.

Радченко повесил пиджак на спинку стула, стянул галстук, упав на диван, задрал ноги на журнальный столик.

– Следующее заседание суда только в понедельник, – он зевнул. – Что ты здесь делаешь?

– Нет, это я хочу узнать, что ты здесь делаешь?

Лариса прошлась по комнате, отдернула занавески. В вытянутой майке и кожаных штанах, плотно обтягивающих зад, она выглядела дешево, даже вульгарно.

– Твой начальник Саморуков сказал моему отцу, что перспектив у дела хрен да маленько. Не надо надеяться на счастливый исход. Вот я и хочу узнать, дядя Дима, чем занимается адвокат.

– Отстань. Если я не посплю хоть час, то сдохну. Иди в свой номер, сними эти портки и надень какую-нибудь женскую одежду. Если ты ее, конечно, хоть изредка носишь.

Лариса Радченко вышла из номера, хлопнув дверью. Адвокат с тоской подумал, что она не отстанет, скоро вернется и опять прицепится со своими вопросами, на которые нет ответов. Через полчаса Радченко сам вошел в номер Ларисы.

– Дай ключи от мотоцикла, – попросил он.

– Ты же хотел спать.

– Прокатиться с ветерком – это лучше любого сна. Мне нужно размяться.

На трассе Радченко выжал из «бенелли»сто пятьдесят и снова почувствовал себя не тягловой лошадью, а человеком.

***

В тот памятный вечер дальние зарницы тускло вспыхивали в небе, следом ударяли раскаты грома. Радченко подъехал к закусочной «Карат»без четверти одиннадцать, поставив машину на противоположной стороне, стал наблюдать за дверью забегаловки. Дождь смыл с тротуара мусор и поздних пешеходов. Ровно в одиннадцать у витрины появился мужчина. Красные фонарики вывески мигали, отражаясь в мокром асфальте, казалась, на тротуаре плещется огромная лужа крови. Мужчина стоял прямо в этой луже.

Радченко включил двигатель, сделав разворот, остановился у кромки тротуара. Человек распахнул дверцу, заглянул в салон, убедившись, что кроме адвоката там никого, сложил зонт, сел на переднее пассажирское сидение.

– С адвокатами я общаюсь в совещательной комнате, – судья Игорь Васильевич Горчаков еще раз оглянулся, желая убедиться, что на заднем сидении нет наемного убийцу, который набросит на его шею удавку. – И никогда не сажусь в чужие машины. Вы позвонили мне после окончания рабочего дня и сказали…

– Я бы с удовольствием поговорил с вами в совещательной комнате, но там все время торчит прокурор.

– Учтите, если вы попытаетесь каким-то образом давить на меня, завтра же я составлю заявление. И хорошо, если вас просто вышвырнут из города. Вы рискуете оказаться в одном СИЗО с вашим подзащитным. Что случилось: излагайте коротко и ясно.

Не говоря ни слова, Радченко вытащил из-под сидения конторскую папку. Положив ее на колени судьи, тронул машину, проехал пару кварталов, свернул в темный переулок. Остановился за углом спящего двухэтажного дома, повертев головой, убедился, что вокруг ни души, включил свет в салоне. Горчаков уже перебирал фотографии. Чтобы понять, что за карточки ему подсовывают, хватило тусклого света уличного фонаря.

– Выключите лампочку, – сказал судья, на лице которого не дрогнул ни один мускул, голос оставался спокойным. – Хм… Забавно. Такие фотографии я сам слеплю на компьютере.

– Есть еще две видеозаписи аналоговой камерой. Этого на компьютере не слепишь.

– Ерунда, – голос Горчакова оставался твердым. – Я семьянин. У меня взрослая дочь. У меня были романы с женщинами. Мужиками, тем более детьми, вообще никогда не интересовался.

– Многие гомосексуалисты женаты. Детей имеют. Для отвода глаз крутят романы с женщинами. Все это вы знаете лучше меня. Советую нанять хорошего адвоката. Голубой статьи в Уголовном кодексе нет. Но есть другие. Вас будут судить за понуждение к действиям сексуального характера, развратные действия, половые сношения с лицом, не достигшим четырнадцати лет. Хороший букет статей подберется.

– Вы хоть понимаете, что нарушили закон, установили скрытое наблюдение за судьей с целью его дальнейшего шантажа? Это чревато…

– Бросьте. Ваше красноречие некому оценить. Я хотел вас хоть как-то подцепить на крючок. Вы оказались таким чистеньким, что я уже решил отступить. Честный, правильный… На вас тошно смотреть со стороны. Тошно и тоскливо. Но потом понял: тут что-то не так. Человек не может быть слеплен только из белого теста. Меня насторожили эти ваши шахматные этюды. Раз в неделю вы встречались с неким Пуховым, одиноким немолодым мужиком. На кухне его однокомнатной берлоги переставляли фигуры. Пухов заместитель директора детского дома по хозяйственной части. За полчаса до начала ваших шахматных баталий на квартиру приходил какой-нибудь подросток из вверенного ему заведения. Уходил мальчик после вас.

– Перетряхивать чужое грязное белье – ваше призвание.

– Пять лет назад вы помогли Пухову, дважды судимому за хищения госсобственности, досрочно погасить судимость. Не без вашей помощи он получил место в детдоме. А вы…

– Попридержи язык, – поморщился Горчаков. – Чего ты лепишь? У нас суд присяжных. Они выносят свой вердикт. Я в деле Логинова фигура, можно сказать, техническая. Лишь председательствую в суде. От меня ничего не зависит. Больше проку шантажировать старшину присяжных заседателей.

– Вы знаете, о чем я. Свидетелей обвинения в деле Логинова нет. Девчонка, сидевшая в офисе, от страха все позабыла. Кто в кого стрелял, она не знает. После перестрелки в офисе Логинов и его друзья вышли на улицу. Место глухое, случайных пешеходов вокруг не оказалось. Но рядом были менты. Они утверждают, что друг Логинова, которого менты и подстрелили, начал шмалять первым. Менты, обороняясь, ответили автоматным огнем. Свидетели не могут точно показать, стрелял ли из пистолета Логинов. Потому что они лежали, уткнувшись носами в землю, боялись шальной пули. И ни фига не видели. Логинов просто попал в чужой замес. Когда ему крутили руки, он не оказал сопротивления.

Судья помолчал минуту.

– Предположим, со свидетелями все ясно, – наконец сказал он. – По-вашему, их просто не существует. А как быть с вещественными доказательствами? С тем стволом, который лежал рядом с Логиновым?

– Вот это и есть ключевой момент всей бодяги. Рядом с Логиновым нашли пистолет ПМ, но на нем нет отпечатков его пальцев.

– Да он успел стереть пальцы, пока милиционеры подобрались к нему. Лейтенант Бойков утверждает, что Логинов держал в руке ствол, потом вытер его рукавом куртки и бросил на тротуар. То же самое показывает сержант Савельев. И прапорщик…

– Они могут показывать все, что угодно. Рядом с Костей, действительно, нашли пистолет без отпечатков пальцев. Оружием воспользовались, это подтверждают баллистическая и трассологическая экспертизы, назначенные на предварительном следствии. Пулей, выпущенной из этого пистолета, был ранен ваш лейтенант Бойков, но… Но в материалах следствия допущена грубейшая ошибка. Когда в милиции составляли протокол изъятия, перепутали номер пистолета. Ошиблись в одной цифре. Вместо восьмерки записали шестерку. В итоге в материалах дела фигурирует некий пистолет ПМ, которым на самом деле следствие не располагает. Понимаете?

– Чего уж тут не понять. Но поймут ли присяжные ваши штучки, – вот вопрос.

– Я напишу ходатайство с просьбой не рассматривать в качестве доказательства несуществующий пистолет. А вы мою просьбу удовлетворите. У присяжных не останется выбора. Без пистолета это дело выеденного яйца не стоит.

– А вы шустрый. Далеко пойдете. А что если прокуратура опротестует приговор? Дело передадут в суд второй инстанции? Тогда как?

– Мы купим судебное решение.

– Из-за вашего крючкотворства на волю выйдет опасный убийца, – сказал Горчаков. – Черт знает, каких дел он наворочает. И кого еще пристрелит.

– Но восторжествует закон, – возразил Радченко. – Это главное. Ведь по букве закона Логинов невиновен, поскольку его вина не доказана. Вы ведь на стороне закона?

Вместо ответа Горчаков лишь вздохнул.

– Ваши фотографии, негативы и видеозаписи вы получите в тот же день, когда Логинова освободят.

– Громкое дело. Его трудно будет замять.

– Заминали еще и не такие дела. Вы очень постараетесь. У неподкупного судьи с блестящей репутацией все получится.

Через месяц Константин Логинов был освобожден в зале суда. В тот же день Игорь Васильевич Горчаков получил все фотографии, негативы и видеозаписи. И еще некоторую сумму премиальных, которые позволили его дочери поступить на учебу в МГУ и купить в Москве однокомнатную квартиру.

***

В первом часу ночи дядю Диму разбудит телефонный звонок. Открыв глаза, Радченко не сразу понял, где он находится и как сюда попал. Ночь, тесный прямоугольник двора, окна в домах погашены, только над ближним парадным светит тусклая лампочка. Он сидит на водительском месте Ауди, по крыше и капоту стучит дождь. Расстояние между сном и явью оказалось слишком длинным. Да, теперь все понятно. В этом дворе, у этого подъезда он оказался вечером, когда искал Костю Логинова. Решил передохнуть, закрыл глаза и не заметил, как проспал… Он посмотрел на часы: да, бежит время.

Радченко, наклонившись, вытащил из-под сидения трубку мобильника. Номер этого телефона не знали случайные люди, клиенты юридической фирмы или знакомые девушки. Мобильник существовал лишь для узкого круга друзей. Голос Элвиса, совсем близкий, заставил Радченко вздрогнуть. Откуда он звонит? Впрочем, с этим все ясно. В СИЗО наверняка можно договориться с контролером, купить звонок за сигареты или харчи. Для телефонного базара ночь – самое подходящее время.

– Ну, как ты, – спросил Радченко после приветствия. – Вчера на допрос не тягали?

– Приходили те мужики из ФСБ, – сказал Элвис. – Мне пришлось рассказать, где остальные ящики с игрушками. Мы выехали на место. Ты оказался прав. Они замазаны дерьмом по уши. Они работают на людей… Словом, это не для телефона.

– Брось, кому нужен наш жалкий треп? Мы ведь говорим не по обычной линии. Все разговоры по мобильным телефонам кодируются. Их нельзя просто так выловить из эфира и послушать в свое удовольствие. Только с санкции судьи, только через оператора сотовой связи. Давай, договаривай коли начал. Кстати, откуда ты звонишь?

– Из своего гаража. Я оставляю тут «Форд». Долго на паленой тачке ездить нельзя. Пересаживаюсь на свой байк. И уезжаю.

– Помедленнее, чувак, – Радченко потер ладонью лоб. На секунду показалось, что он еще спит и видит продолжение какой-то бредовой непонятки. – Какая тачка, какой байк в тюрьме? Или ты там пару косяков замесил?

– Тачка тех самых друзей с Лубянки, про которых ты рассказывал. Их больше нет… Прости меня, грешного. Мы прибыли на место, ну, где закопаны ящики. Меня хотели грохнуть, но вышло не по-ихнему. Нет времени долго объясняться. Это была самооборона.

Сонливость как рукой сняло. Радченко почувствовал, что у него перехватило дыхание, ему не хватает воздуха.

– Ты что… Ты это серьезно?

– Серьезнее некуда, – ответил Элвис. – Я же говорю: это самооборона. Я их оставил там, вместе с ящиками. На метровой глубине. И в СИЗО, разумеется, не вернулся. Сейчас у меня их тачка, их мобильник, в котором все контакты. Телефонный номер и адрес человека, на которого они работали, я уже пробил. Некто Сергей Павлович Исаев. Живет на так называемых профессорских дачах, недалеко от Москвы. Теперь у нас есть все, чтобы пойти на Лубянку. Видеозаписи, сделанные на автомобильной стоянке, фотографии, контакты, игрушки в ящиках… Мы выложим чекистам на блюдечке готовое дело. Мы наделали много ошибок, но все еще можно исправить.

Радченко не мог собраться с ответом. Эти новости, свалившиеся на голову, не сразу переваришь.

– Даже не знаю что сказать, – замялся он. – Ты меня просто убил, как тех парней из конторы. У меня был совершенно иной план игры, другой расклад. И вдруг два трупешника. Исправить ошибки… Легко сказать. Кроме того, я не уверен, что тебе надо туда идти. Все могут повернуть против тебя. И тогда я уже ничем не смогу помочь. Я сам буду проходить как свидетель. А впоследствии, возможно, обвиняемый. Можно все обставить по-другому, хитрее…

– Хитрее мы уже обставляли, – ответил Элвис. – И оказались в заднице. Кроме того, я не могу всю оставшуюся жизнь провести в бегах. Это не для меня.

– Думаешь, Бобрик захочет идти вместе с тобой к чекистам? Сомневаюсь.

– Я тоже сомневаюсь, – голос Элвиса сделался глухим, далеким. – Так или иначе, это решение он должен принять сам. Подумать, все взвесить и что-то решить. Поэтому я и еду к нему. Теперь объясни, как его разыскать.

– Я там не был ни разу. У меня только план. И сейчас ночь.

– Это не имеет значения. Как его найти?

Минут пять Радченко подробно объяснял, по какой дороге ехать, где поворачивать, какие деревни проехать и каких ориентиров держаться.

– Я найду, – пообещал Элвис.

Радченко вышел из машины, вошел в подъезд, лифтом поднялся на последний этаж и трезвонил в дверь, пока не щелкнул замок. Тот же самый мужик в рваной майке пропустил гостя в прихожую.

– Я дико извиняюсь, – сказал хозяин и поманил Радченко за собой. – Есть новости.

В комнате орала музыка, слышались женские голоса, в длинном коридоре, ведущем в кухню, лежал человек, одетый в темный костюм, но почему-то босой. Свернувшись калачиком и подложив ладони под щеку, он похрапывал. Радченко преступил через спящего мужика, присел на табурет и не стал отказываться, когда хозяин предложил выпить.

– Короче, Костя позвонил, – хозяин влил в себя стопку водки и насадил на вилку кружок колбасы. – Ну, я все ему обрисовал. Что ты приходил и все такое. Он велел передать, что дело на мази. Вашему знакомому он достал все, что обещал. И еще билет на самолет. Кажется, в Турцию. Не помню… Нет, точно, в Турцию. На послезавтра.

– А что же ты вниз не спустился? – Радченко с досады хлопнул вторую рюмку водки. – Ведь я бы мог до утра сидеть внизу в машине.

– Из головы вылетело. Сам видишь, какие тут дела.

Хозяин, выплюнув окурок на пол, поднял кверху указательный палец, прислушиваясь к женским голосам.

– Больше он ничего не передавал?

– Сказал, что все сам до места доставит. Ну, не знаю, о чем вы там договаривались. Это не мои дела. Но он сказал, что все привезет тому кенту. И чтобы ты ни о чем плохом не думал.

– Это все?

– Кажется все.

– А почему он мне не позвонил?

– Без понятия. Может, телефон потерял. А может, просто не хотел. С ним такое случается.

Радченко поднялся и вышел на лестницу. «Что, ж у теперь у Бобрика, по крайней мере, будет выбор, – думал он, медленно спускаясь вниз по лестнице. – Подвалы и следственные кабинеты Лубянки. В перспективе долгосрочная поездка в Сибирь за казенный счет. Или заграничный отпуск. Пляж, теплое море и немного женской ласки. Оба варианта по-своему заманчивы, даже интересны. Интересно, что ему больше понравится. Жаль, что мне выбирать не из чего».

***

Когда в квартире Демидовых раздался звонок, мать Лены проворно выскочила в прихожую, махнув домработнице рукой, мол, пока скройся и не показывайся. На пороге стоял главреж Поветкин с букетом цветов. В новом французском плаще, темном костюме и бордовом галстуке он выглядел очень торжественно. Расстегнув портфель, он вручил Ольге Петровне набор шоколадных конфет, которые она не ела, и цветы.

– Только букет – Леночке, – добавил Поветкин. – Простите за вторжение. Виноват, что оторвал вас…

Ольга Петровна кликнула домработницу, велела поставить цветы в вазу и отнести в комнату дочери.

– Ни от чего не оторвали. Напротив, мы так рады. Когда вы позвонили и сказали, что зайдете, я просто ушам не поверила. Никогда даже не мечтала о том, что великий режиссер окажется у нас дома. Я так волнуюсь, словно перед первым свиданием.

Поветкин позволил взять себя под локоть и провести в кабинет хозяина квартиры. Михаил Адамович поднялся навстречу, усадил Поветкина в кожаное кресло. На кофейном столике, сервированном на скорую руку, стояла бутылка породистого коньяка и кое-какая закуска. Поветкин ослабил узел галстука, решив про себя, что Лена слишком смышленая девочка, чтобы болтать своим предкам о том происшествии в театральной гримерке. Ясно, Адамыч ничего не знает, иначе бы вышвырнул Поветкина из квартиры, спустил с лестницы, и очень постарался, чтобы режиссер в полете сломал себе шею. Еще он подумал, что на мелкого торговца обрезной доской и гвоздями, Демидов не похож. Весь этот шикарный дом заселен мультимиллионерами, а квартира Демидова, – просто музей антиквариата. Мебель позапрошлого века, а не современная подделочка под старину, на стенах подлинники картин, а не копии. Пожалуй, этот мужик давно потерял счет своим деньгам.

Ясно, сучий сын Самсонов, выясняя личность отца Ларисы, перепутал все на свете. Надо бы его уволить, вышвырнуть из театра, как собаку… Пусть катится на паперть, там ему самое место, только этой сволочи никто гроша не кинет. Мало того, что ворует, так он еще главрежа выставляет последним идиотом. Поветкин не довел мысль до конца. Поднял бокал с коньяком, вдохнул его аромат и зажмурился от удовольствия.

– Я не отниму много времени, – режиссер переводил взгляд с Ольги Петровны на Демидова и улыбался. – Пришел извиниться перед вами, Михаил Адамович, за то маленькое недоразумение, которое произошло в моем кабинете. Сам не знаю, что на меня нашло.

– Ничего страшного, я уже обо все забыл, – соврал Демидов. – Такой пустяк, что и разговора не стоит.

– Но и вы хороши, – сделав глоток коньяку, Поветкин погрози хозяину пальцем. – Завели разговор о деньгах. А мне это как серпом по яйца… То есть, ножом по сердцу. Я старомодный человек. Деньги и высокое искусство – веще несовместимые. Лично для меня.

– Это вы простите, – Демидов тоже глотнул коньяка. – Просто я бизнесмен. Хотел оказать посильную помощь. Впрочем, замнем для ясности. Я ляпнул глупость, вы, как человек деликатный, меня мягко урезонили. Спасибо за науку.

– И еще у меня для вас приятная новость.

Поветкин сам взял бутылку, щедро плеснул коньяка в бокал. Он рассказал родителям Лены, что их дочь получает главную роль в новой постановке. Вопрос согласован на всех уровнях. Но прежний замысел Поветкина, постановка «Серебряный век», претерпела большие изменения. Все эти допотопные кареты с царским гербом, напомаженные парики и пропахшие нафталином платья до пола, отменяются. Это будет совершенно новая постановка, некий синтез классического балета и ультрасовременного мюзикла. И название Поветкин уже придумал с божьей помощью: «Черный бумер». Он вывезет на сцену черную БМВ, которая, по его задумке, должна воплощать в себе символ злых начал, темного духа.

– Почему бы и нет? – воскликнул режиссер, увлеченный своим повествованием. – Почему в Большом театре на сцену выводят живую лошадь, а Поветкин не может вывезти настоящий автомобиль? А, какова идея?

Демидовы переглянулись, не зная, что ответить.

– Выстрадал бессонными ночами. Разумеется, будет много танцев, лазерные эффекты, кордебалет. И еще кое-что. И, с вашего позволения, немного садомазохизма. Даже сцена публичной порки…

– Надеюсь, Лену вы пороть не станете? – вставила вопрос Ольга Петровна.

– Лена в новой постановке – воплощение доброго начала. В этой сцене она не участвует. Садомазохизм – это не просто дань моде. Это тоже некое проявление темных сил, их борьбы с силами добра. Рассказать все я не могу. Как и всякий большой режиссер, я мыслю образами, а словесный пересказ «Черного бумера» – это жалкая тень моего замысла. Согласитесь, не всякий художник мог набраться смелости и перечеркнуть весь замысел почти готовой постановки. Кто бы, кроме меня, разумеется, пошел против продюсера, директора театра и всей этой шоблы, с которой я постоянно воюю. А я начал с чистого листа. Кстати, я сам выступаю автором сценария и либретто.

Поветкин еще полчаса распинался о себе и своих грандиозных замыслах, но, когда время приблизилось к полуночи, сделав сверхъестественное волевое усилие, сумел остановиться. Он спросил о самочувствии Лены и, склонив голову набок, попросил:

– Я только на минутку.

Переступив порог комнаты, Поветкин плотно прикрыл дверь и удивленно осмотрелся по сторонам. Стены завешаны театральными афишами, фотографиями выдающихся танцовщиков, плакатами спортивных байков и знаменитых гонщиков. Странное сочетание. Лена застегнула верхнюю пуговицу пижамной курточки и, подложив под спину подушку, молча рассматривала режиссера.

– Садитесь, – сказала она. – Если, конечно…

– Да, да, сидеть я еще не разучился, – Поветкин присел на краешек стула у изголовья кровати. – Побаливает, но терпеть можно. Собственно, я на одну минуту. Все в телеграфном стиле. Вам дают роль в новой постановке «Черный бумер». Это уже не блеф, а чистая правда.

Расстегнув портфель, он выложил на тумбочку дневник Лены, найденный в гримерке, и папку с бумагами.

– Ваш дневник я нашел тогда, ну… Не удержался, пролистал его, надеялся прочитать записи о себе. Хорошее или плохое. И наткнулся на эту историю с Сашей Бобриком. Проглотил, не отрываясь. Человека преследует, догоняет, но не может догнать, черный бумер. Красивый образ. Кстати, у этой истории нет финала. Чем все кончилось?

– Пока ничем. Действие продолжается.

– И хорошо. История без финала оставляет мне право на импровизацию. Короче, на основе этих записей я написал сценарий, он еще полностью не готов. Но вы все поймете. Вот рукопись, в папке. Мы не станем полностью перекраивать постановку «Серебряный век», лишь сделаем ее современной. Прочитаете мой опус, когда пойдете на поправку. Повторяю: главная роль – ваша. Конечно, если вы согласитесь. Теперь ваш ход.

Лена села на кровати.

– Я соглашусь, – сказала она. – То есть я уже согласна. На все сто. Но только не надейтесь на то, что в благодарность я еще раз отхожу вас по голому заду ошейником.

Щеки Поветкина, давно разучившегося смущаться, слегка порозовели. Поднявшись, он засобирался на выход.

– У тебя под началом работает народа – без счета, – сказала супруга Михаилу Адамовичу, закрыв дверь за Поветкиным. – А в людях ты совсем не разбираешься. Режиссер оказался таким милым человеком, таким чутким… Когда я сказала ему по телефону, что Лена сильно простудилась, он, кажется, всхлипнул. За глаза его поносят, говорят всякие мерзости. Но все это – зависть карликов перед гигантом.

– Мне он понравился сразу, – ответил Демидов. – Честный малый, прямой. Я сунулся со своими деньгами, как последний идиот. А он показал на дверь. Это по-мужски. Хорошо хоть Лена не узнала эту историю.

– Слава богу, – вздохнула Ольга Петровна.