Текст книги "Черный бумер"

Эпилог

Четыре месяца спустя

Бобрик в куртке на рыбьем меху и черной шапочке, натянутой до бровей, поеживаясь от порывов ветра, стоял у входа в театр и от нечего делать наблюдал за потоком машин, медленно проплывавших по заснеженной мостовой. Премьерный спектакль «Черный бумер»подошел к концу, публика схлынула, шикарные дамочки в шубах и разодетые мужики укатили в темноту московского вечера. Но праздник продолжался. Под парами стояли два огромных автобуса и три десятка иномарок, которые отвезут гостей и звезд сцены званный ужин в одном из шикарных ресторанов.

Фасад здания, разукрашенный, как новогодняя елка, подсвеченный прожекторами, с рекламным щитом на фронтоне, музыка, звучащая из динамиков, мерцание разноцветных гирлянд, натянутых над площадкой перед главным подъездом, все это действовало, как бутылка шампанского, выпитая на голодный желудок.

– Ну, как впечатление? – Элвис, распечатав пачку сигарет, прикурил. – Приобщился к высокому искусству?

– Это круче «Лебединого озера», – ответил Бобрик, который видел отрывки из «озера»только по телеку. – Забористо. Пробирает.

– Честно говоря, я за Ларису волновался.

– И я тоже переживал, – кивнул Бобрик. – После таких танцев ноги до самой задницы сотрешь.

Бобрик оказался в театре второй раз в жизни, правда, первый поход можно в расчет не брать. Это было еще на заре юности, в школе, когда училка возила выпускной класс в областной центр на патриотический спектакль «Далекая высота». То представление оказался таким занудливым, что зевали не только зрители, но и артисты на сцене, а Бобрик, со скуки махнул в буфете стакан красного и проспал почти все второе отделение и проснулся, когда фашисты уже расстреляли героического партизана и заиграли «Прощание славянки». Сегодняшняя постановка Бобрику очень понравилась. Много бешеной музыки, света, полуголые девицы, украшенные перьями, задирали ножки на самом краю сцены, рискуя свалиться в оркестровую яму.

Какой-то танцор с огромным ястребиным клювом вместо лица, облаченный в черное трико, выделывал такие прыжки и вырабатывал такие коленца, что захватывало дух, а зал восторженно ревел. Лариса, выхваченная из темноты светом софитов, бегала по сцене, подпрыгивала и крутилась на носочках балетных туфель. Наверное, такие танцы кому-то нравятся, но Бобрику на сердце все эти прыжки и гримасы как-то не легли.

Танцора с клювом в честном поединке на кривых татарских саблях уделал другой танцор, одетый в расшитое золотом кимоно. Еще понравилась раритетная тачка, появившаяся на сцене, ближе к концу спектакля. Массовка расступилась, а машина, выпустив из выхлопной трубы огромное облако бутафорского дыма, заполнившего ползала, развернулась, заревела, как раненый слон, и, дав прощальный гудок, укатила за кулисы. Наверное, это и был тот самый черный бумер.

– Вон, смотри-ка, – Бобрик, шагнув вперед, прищурился. – У тебя волос седой на виске. А вот еще один.

– До знакомства с тобой у меня седых волос не было.

Элвис холода не боялся, головные уборы презирал. Он распахнул полы шерстяного полупальто темно оливкового цвета, чтобы девушки, стоившие рядом, лучше рассмотрели его модный костюм и золотую заколку на шелковом галстуке. Или он рассчитывал подцепить девчонку покруче, из кордебалета, но те барышни выходили через служебную дверь, и у каждой наверняка по три кавалера. И все на мерсах.

– Ты знаешь, я, наверное, не поеду в этот кабак, – сказал Бобрик. – Чего мне там тусоваться? Тем более в таком лоховском прикиде. Сегодня я не при параде. Вот когда накоплю на новый костюм…

– Ну, ты же сказал, что поедешь.

– Сказал, а теперь передумал. Дядя Дима скоро подскочит. Костян подсосется. Короче, разлагайтесь там без меня.

– Ну, дело хозяйское.

Бобрик, присмотревшись внимательнее, заметил, что у Элвиса седых волос не парочка и даже не косой десяток, гораздо больше. После того, как четыре месяца назад они вдвоем приехали на Лубянку и, как говориться, отдались правосудию, с Бобрика взяли подписку о невыезде, но измордовали допросами. Элвису повезло меньше: он, взяв на себя все мокрые дела, два месяца отсидел в Лефортовском СИЗО. Позже, когда обвинения сняли, списав мокруху на вынужденную самооборону, и выпустили его на свободу, неожиданно схватил воспаление легких, три недели провалялся на больничной койке.

Сейчас, слава богу, все эти напряги рассосались, даже стали потихоньку забываться. Тех продажных чекистов, которых Элвис прибрал в подвале недостроенного завода, похоронили как героев. С почестями, венками, оркестром и воинским салютом. Состоялась гражданская панихида к клубе имени Дзержинского, а в одной московской газете написали, будто эти хмыри пали геройской смертью в неравной схватке с преступниками, промышлявшими торговлей оружием и героином. С какого боку сюда наркоту приплели, не понятно. Ясно, начальство с Лубянки не хотелось выносить сор из избы, предавать эту грязную историю гласности и отбрехиваться от прессы. Короче, обычная байда, запудрили мозги себе и людям, и на том точка. А с Бобрика и Элвиса взяли подписку о неразглашении. И в случае чего… Ну, тут все понятно без лишних слов. Сболтнешь хоть слово, снова будешь на киче припухать. Но разглашать тайны ни Бобрику, ни Элвису не хотелось, хотелось одного – обо все забыть.

Из разговоров со следователями Бобрик понял, что с бандюками, купившими арсенал и собиравшимися двинуть его на Кавказ, чекисты разобрались круто. Кого-то взяли живым, а кого замочили при задерживании. Но живых оказалось совсем немного, то ли вдове, то ли трое. Заодно арестовали какого-то бандитского авторитета по кличке Фанера. Но этот недолго прожил в следственном изоляторе. Если верить старшему следователю, а веры ему немного, авторитет на собственных подштанниках удавился в тюремной камере. Скорее всего, его насмерть забили во время допроса. Это ближе к правде.

У этих парней, торговцев и покупателей оружия, наверняка были высокие покровители, какие-то жлобы при чинах, погонах и званиях. Ведь кто-то обеспечивал прикрытие всех этих дел. Иначе не бывает. Но покровителей не нашли, а, может, их просто не искали. Бобрику об этом ничего не известно. Он знает только, что суд над оставшимися в живых бандитами пройдет в закрытом режиме. Их с Элвисом на слушанья тягать не станут. На руках у обвинения и так все доказательства.

Ленка Черных, решив, что Элвис не станет ей ни мужем, ни любовником, а простые приятельские отношения ее не устраивали, уехала к себе в Тверь, звонила оттуда на прошлой неделе. Нашла работу в одной шарашке, торгующей мебелью и матрасами. В свободное время она не вылезает из библиотеки, готовится поступать в институт. Но при фатальном невезении, которое у Ленки в крови, не исключено, что она снова окажется в каком-нибудь московском притоне. И Элвису придется вытаскивать ее оттуда за уши.

Сегодняшняя жизнь дяди Димы – это скоростное шоссе, по которому он несется на крыльях своего успеха, выигрывая одно дело за другим. В адвокатской конторе «Саморуков и партнеры»он получил повышение, деньги гребет лопатой, правда, с женой возникли какие-то напряги. То ли Дима застукал ее в постели с мужиком, но ли добрые люди прислали ему несколько фотографий сугубо интимного свойства. Про жену и ее измену Радченко сказал просто: «Это суча – тоже человек». И больше ни слова. Так или иначе, дело идет к разводу. О своей личной жизни Радченко много не распространяется, а Бобрик не лезет с вопросами.

– Ладно, пойду я, – Бобрик поднял воротник куртки. – Только отолью на дорожку. Вон за углом.

– Придется заняться твоим воспитанием, Боб, – покачал головой Элвис. – За углом бомжи отливают. Зайди в театр, спустись в туалет. И сделай все, как человек.

– Не, не пойду. Там в гардеробе раздеваться надо, потом снова одеваться. А старуха, которая на вешалке, и так бухтит. Ну их всех. Тут дел на минуту.

Он спустился вниз на две ступеньки, прошел пару десятков метров, свернул в темное пространство между двумя домами. Через минуту он оказался в дворике, зажатом между театром и старым жилым домом. На столбе качался одинокий фонарь, летел снег, а ветер выл, как побитая собака. Встав в тени трансформаторной будки, Бобрик расстегнул куртку, коснулся «молнии»штанов и вдруг замер. Показалось, он услышал слабый крик человека, зовущего на помощь.

***

Поветкин, уставший от волнения, от комплиментов, от телефонных звонков, не смолкающих ни на минуту, от бестолковой суеты, царящей в театре всю последнюю неделю, выглядел немного усталым, но очень элегантным. Больше часа прошло после окончания спектакля, а театр все еще полон людьми, он гудит, как растревоженный улей. С трудом отбившись от репортеров, режиссер добрался до своего кабинета, упал в кресло, но понял, что не сможет усидеть и минуты. Повертевшись у зеркала, Эдуард Павлович решил, что в своем шикарном костюме, сшитым на заказ известным модельером, белой шелковой сорочке с рюшками на груди, тоже шитой на заказ, и бордовом галстуке-бабочке, он просто неотразим, хорош на все двести десять процентов.

Премьера «Черного бумера», задуманная как сенсация, как главное событие театрального сезона, превратилась в нечто большее, в настоящий триумф Поветкина и новой прима-балерины театра Ларисы Демидовой. Мало того, что на премьере присутствовали большие люди со Старой площади, три министра с женами, главы дипломатических представительств и посольств, крупнейшие бизнесмены и целая рота депутатов Парламента, это все так, семечки, ходить на Поветкина – это дань моде. Но еще ни разу в жизни, после того, как занавес опустился, Поветкина не вызывали на сцену аплодисментами двадцать два раза подряд. Он, за руку с солистами балета, с Ларочкой Демидовой, снова и снова выходил к самой рампе, кланялся и снова выходил. А шум оваций все не смолкал, и спина уже болела от этих поклонов, а голова кружилась от аромата цветов, но надо было снова идти.

Боже, какой успех…

Главреж подумал о режиссере Торопове, который, как шакал падалью, питался идеями Поветкина, и вздохнул с облегчением. В своем театре конкурент собирал отличную кассу и даже нагло трепался по телевизору о собственной гениальности. На премьере Торопов, пытавшийся сохранить инкогнито, сидел в заднем ряду и, по словам осведомителей Поветкина, не отрывался от бинокля. И вышел из зала совершенно потрясенный увиденным, стараясь остаться незамеченным, выскользнул, как жулик, из здания, даже оставил в гардеробе свою клетчатую кепку. Не нашел в себе мужества подняться сюда и через силу сказать несколько приятных слов. Что ж, пусть знает, кто в Москве первый номер.

Поветкин опустил руки и еще раз посмотрел на себя в зеркало, убедившись, что манжеты сорочки выглядывают из рукавов пиджака ровно на полтора сантиметра, и закончил рассуждения о Торопове вслух.

– Он просто обосрался, – сказал своему отражению Поветкин. – Жидко обделался. И в таком убогом виде смылся с глаз долой. Теперь ему остается только утопиться в унитазе.

Довольный собой, Поветкин вернулся к столу, смахнул на пол ворох газет с репортажами и рецензиями на спектакль «Черный бумер». Известные журналисты и критики присутствовали на прогонах и теперь, захлебываясь от восторга, пересказывали своими словами увиденное. Самым слабым, блеклым определением оказалось слова одной из бульварных газетенок: «смелый режиссерский эксперимент». Все солидные газеты писали о Поветкине и «Черном бумере»только в превосходных степенях: «новатор мировой сцены», «великий мастер, сломавший все стереотипы зрительского мышления», «колдовская смесь авангардного мюзикла и классического балета завораживает зрителя», «Черный бумер – самое значительное произведение Мастера»и прочее. Это приятно, это щекочет. Но после сегодняшнего триумфа, когда от шквала аплодисментов под потолком качалась огромная люстра, даже эти высокопарные фразы кажутся убогим уличным трепом.

***

Дверь приоткрылась, в кабинет робко, как-то боком, вошел помощник главрежа Василий Самсонов. Он тащил охапку белых роз, а на руку повесил корзину с хризантемами и лилиями. Поветкин раздраженно замахал руками.

– Ну, куда ты все это прешь? – заорал он. – Разуй глаза, у меня тут и так филиал ботанического сада.

На подоконниках и даже вдоль стен стояли корзины с цветами и банки с букетами.

– Себе забери, – Поветкин снова упал в кресло и стал зашнуровывать ботинок. – Жене подаришь. Раз в жизни.

– У меня с ней без этого… Без баловства.

Самсонов сгрузил цветы на стол для посетителей, корзину поставил на пол, вытащил исписанный листок.

– У меня тут вопросик. Банкет в ресторане заказан на двести персон. А Демидова в последний момент попросила внести в список неких молодых людей. Какого-то Бобрика, Радченко и Самойлова. Он же Элвис. Да, и еще какого-то Костю Логинова. Я понимаю, Демидова теперь звезда и все такое. Но где мне найти пять мест? Все расписано и согласовано. Я был вынужден отказать известным артистам, даже дипломатам. А тут эти сомнительные личности…

– Не путай божий дар с дерьмом, это ты сомнительная личность, – сказал Поветкин. – Для этих парней ты найдешь места. Кровь из носа. Понял?

– Конечно, – безропотно согласился Самсонов.

Оставив корзину, он схватил цветы и, развернулся, чтобы выйди. Но Поветкин подскочил к нему, вырвал букет белых роз, снял целлофан.

– Ничего себе веник, – сказал он и толкнул Самсонова в спину. – Свободен. Гуляй.

Поправив прядь волос, режиссер вышел из кабинета, промчался по коридору, сбежал вниз по лестнице. Остановившись у двери гримерки, деликатно постучал. Дождавшись ответа, вошел, плотно прикрыв дверь, пряча букет за спиной. Это была отдельная комнатка, которая Лариса Демидова получила вместе с ролью в «Черном бумере». Лариса сидевшая перед столиком, при появлении Поветкина встала. Она уже успела снять грим и переодеться в длинное платье с блесками. Глянув на ее обнаженные плечи, Поветкин облизнулся. Девочка выглядела немного уставшей. Кажется, она ждала совсем другого человека. Поветкин протянул Ларисе розы.

– Примите, пожалуйста, – сказал он. – В театре столько цветов, просто море. А я, бросив все, сам побежал к метро за этим букетом. Даже пальто не надел. Прямо так и помчался. По снегу, по морозу. Прямо как мальчишка, честное слово… Хотелось самому выбрать. Чтобы от души, от сердца.

– Спасибо. Очень трогательно. Надеюсь, что вы не простудились.

Лариса взяла букет, положив цветы на гримерный столик, наклонилась и чмокнула Поветкина в щеку. Сегодня, в день премьеры, режиссер рассчитывал на большее, на долгий крепкий поцелуй в губы, который он заслужил по праву.

– Я не стану повторяться, все комплименты уже сказаны, – Поветкин поправил галстук. – Или будут сказаны. Скоро отъезжаем на банкет. Еще успеем наговориться. Вы поедите в моей машине?

– Спасибо, меня довезут.

– Вот как? Жаль. Кстати, обратили внимания на скромную даму в третьем ряду? Сзади еще сидели два мордоворота. Это жена самого, – Поветкин поднял палец кверху и тихим шепотом назвал фамилию. – Даже не ожидал, честное слово. Меня не поставили в известность, на кого забронированы места. И вдруг она… Настоящий триумф. Кстати, намечаются европейские гастроли.

– Вот как? Очень интересно.

Бестолковый разговор. И приперся он сюда зря. Поветкин обратил внимание на фотографию молодого человека, стоящую на столике. И Лариса уже трижды взглянула на часы. Да, в этой комнате ждали мужчину, но не его. Поветкин утешил себя мыслью, что поражения терпят даже самые великие полководцы. На каждого Наполеона есть свое Ватерлоо. Поражения закаляют характер, не позволяет мужчине превратиться в тряпку. Но эти рассуждения не грели душу.

– Простите, мне еще надо…

– Понимаю, понимаю, – через силу улыбнулся Поветкин. – Исчезаю. Испаряюсь.

Он вышел в коридор, у лестницу столкнулся с тем самым молодым человеком, чье фото видел в гримерке. Кажется, его Костей зовут. На спектакле парня не было, но Лариса дважды доставала ему пропуски на прогоны «Черного бумера», этот чертов Костя, как наследный принц, сидел на лучшем месте в партере и, не отрывая взгляда, пялился на сцену, будто дырку в декорациях хотел проглядеть. Сухо кивнув молодому человеку, режиссер побежал дальше, со злорадством отметив, что костюмчик у соперника так себе, на троечку, и цветы не сравняться с теми розами, что притаранил Поветкин.

***

Бобрик поежился и снова вслушался в звуки окружающего мира. Он услышал новый крик о помощи. На мгновение все стихло, но послышались другие голоса. За воем ветра слова трудно разобрать слова. Бобрик, застегнув куртку, прокрался вдоль стены, осторожно выглянул из-за угла трансформаторной будки.

В десятке метров от него, у забора из красного кирпича, белый Мерседес, стекла запорошены снегом, а багажник открыт, на задней дверце темнели две пулевые пробоины. У машины копошились четверо парней, Бобрик не сразу понял, что тут происходит, чем заняты люди. Один малый стоял на карачках и почему-то не хотел подниматься, другой, наклонившись над первым, обеими руками тянул его за ворот куртки вверх, стараясь поставить на ноги. Но ничего не получалась до тех пор, пока не помогли двое парней, покуривавших в стороне. Подхватив бедолагу под плечи, заставили принять горизонтальное положение. На секунду Бобрик увидел лицо человека: белые от страха глаза и подбородок, залитый кровью. Мужчину тут же снова сбили с ног двумя ударами в лицо. Тот грудью повалился на снег и больше не встал.

Кто-то из обидчиков уселся ему на спину, кто-то протянул кусок веревки. Бобрику на секунду показалось, что нечто похожее он уже когда-то видел, но вспоминать, где видел и что именно видел, не было времени. Если трезво оценить свои шансы, то надо признать, что их просто не было. Бобрик пошарил по карманам, вспомнив, что пришел он не на разборку, а на театральную премьеру, и даже ножа не прихватил. Связка ключей от съемной квартиры – вот и все его оружие. Но надо что-то делать. Но что необходимо делать в таких случаях? Бежать за ментом? Это хорошая мысль. Но где того мента ловить.

Человеку связали руки за спиной, засунули в рот какую-то черную тряпку. И несколько раз навернули по морде. Троица поднимала мужика со снега, пытаясь запихнуть в багажник мерса, но человек не давался, навернув одного из своих оппонентов ногой в живот. Бобрик, сорвавшись с места, побежал обратно.

У входа в театр Элвис стоял уже не один, рядом выросла фигура дяди Димы. Оживленно жестикулируя и посмеиваясь, Радченко, кажется, байку из адвокатской практики. Бобрик подскочил к Элвису, не успев перевести дыхания, коротко обрисовал ситуацию и добавил:

– Того мужика замочить могут. Если не помочь. – Минуту назад в театр вошел Костя Логинов, – ответил за Элвиса Радченко. – У него с собой наверняка пушка. Тогда надо и его кликнуть.

– Времени нет, – покачал головой Бобрик.

– А если это надолго? – в раздумье Радченко потер подбородок. – Если это не просто мордобой, а нечто большее? Ведь того терпилу, кажется, похитить хотят. А просто так людей не похищают. Мы можем ввязаться в такую историю, что долго потом будем объясняться с ментами и прокурорами. Да и на ужин не успеем. Автобус скоро отходит. И Лариса обидится, если нас не будет.

– Черт с ним с ужином, – Элвис сжал кулаки. – Что мы за жизнь мало ужинов съели. Одним меньше. А Лариса поймет.

Элвис заглянул в глаза Радченко.

– Ты с нами?

– Куда от вас денешься, – кивнул дядя Дима. – Пошли.