Текст книги "Операция «Людоед»"

Глава 7

Варшава, район Урсунов. 16 августа

Цыбульский провел долгую бессонную ночь. Уром долго сидел дома перед окном, смотрел на пустой двор. Решал и не мог решить, как следует действовать. Ситуация, в которой очутился Цыбульский, весьма щекотливая и, говоря прямо, опасная.

Фотограф из журнала «Штерн» оказался не тем человеком, за которого себя выдавал. Наверняка этот немец имел при себе диктофон и крошечную видеокамеру, объектив был спрятан в пряжке ремня или в том значке, что немец носил на лацкане пиджака. Цыбульский же повел себя крайне неосмотрительно, просто глупо. Его погубила жадность.

Те разговоры, что вел управляющий с фотографом, разумеется, документально зафиксированы. Правда, Цыбульский не раскрыл никаких тайн и вообще не перешел грань… Тем не менее, он позволил незнакомцу сделать фотографии в помещении фонда, не напрямую, он в срытой форме, тянул с немца деньги. И, самое главное, самое ужасное состоит в том, что он получил эту проклятую тысячу долларов. Проглотил наживку.

Теперь этот Гюнтер из «Штерна», если только захочет, может устроить Цыбульскому такие неприятности… Впрочем, «неприятности» слишком слабое невыразительное слово. Очевидно, немец весьма информированный человек. Он наверняка знает или подозревает, какие дела творятся под крышей «Приюта милосердия», ведь не случайно же немец сунулся именно туда. Управляющиий прекрасно понимал: если весть о той тысяче долларов дойдет до Зураба, а такую пакость фотограф может устроить, то голова Цыбульского покатится с плеч.

Даже если Цыбульский протрет штаны, ползая перед Зурабом на коленях, он не сможет убедить проклятого кавказца, что получил целую тысячу баксов только за то, что разрешил корреспонденту «Штерна» сфотографировать бесполезные ящики с барахлом, которые навалены в подвале. Зураб не поверит ни единому его слову. Кавказские головорезы устроят управляющему несчастный случай, дорожную аварию, сбросят с десятого этажа в шахту лифта. Или избавятся от него каким-то другим, более страшным мучительным способом. Короче говоря, если немец сообщит Зурабу о деньгах, Цыбульский не жилец.

С тяжелым сердцем управляющий покинул свою холостяцкую квартиру, сел за руль «Тойоты» и поехал на службу. Около полудня он заперся в кабинете, отказался от кофе и попросил помощницу его не беспокоить.

Цыбульский скинул пиджак, упал в кресло и задрал ноги на стол.

В этой позе ему лучше думалось. Управляющий был недоволен своим теперешним статусом и теми деньгами, что он получал от Зураба Лагадзе. Цыбульскому, человеку, посвященному во многие тайны, могли бы платить денег втрое, вдесятеро больше. Но Лагадзе зажимал деньги, отговаривался тем, что сейчас спонсоры из Туниса, Алжира и Саудовской Аравии, несколько разочаровались в освободительном движении на Кавказе. Валюту дают со скрипом и только под конкретные дела.

Но Цыбульскому от этого не легче.

Спонсорские взносы – не его проблема. И вообще, пошло оно к черту их освободительное движение и воины Аллаха. Эти отморозки, которые отрезают головы живым людям, взрывают женщин, мочат детей. На те унизительные гроши, которые в последнее время получает управляющий, невозможно вести достойную человеческую жизнь. «Если наша акция пройдет гладко, ты получишь большую премию, – сказал Зураб во время их последней встречи. – Очень хорошие деньги». Цыбульский обещанию не поверил. Он уже наслушался вранья.

От тревожных мыслей управляющего оторвал телефонный звонок. Его прежняя любовница Барбара Ломиницкая, год назад сдуру выскочившая замуж за пожилого торговца мануфактурой, очень ревнивого субъекта, неожиданно предложила встретиться вечерком у нее дома. Муж уехал по делам в Краков. Предложение, которое взволновало бы Цыбульского в любой другой день, сейчас не нашло в душе и слабого отклика. Вспомнив соблазнительные формы Барбары, Цыбульский лишь облизал сухие губы и ответил:

– Не получится, дорогая. Сегодня у меня важная деловая встреча. Давай перенесем на завтра.

– Завтра этот деспот возвращается.

– Ну, тогда до следующей оказии. До следующего отъезда Генриха.

Барбара разозлилась.

– Врешь ты все. Скажи честно: завел себе какую-нибудь девку. Низкосортную шлюху. Вечером ляжешь с ней в койку.

– Дорогая, – начал Цыбульский, но в трубке уже пикали короткие гудки отбоя. – Черт тебя дери, стерва полоумная.

Он бросил трубку, снял ноги со стола и принялся расхаживать по кабинету.

Интересно, на кого работает этот немец, этот псевдо фотограф? На БНД, федеральную разведывательную службу Германии? Или на Лэнгли? Или на англичан из МИ – 6? Цыбульский не первый год варился в этом прокисшем бульоне и знает определенно: американцы имеют широкие возможности получать сведения о деятельности чеченского подполья в Восточной Европе по другим каналам. У янки много источников информации, а он, Цыбульский, слишком мелкая фигура, пешка, которой не суждено пройти в ферзи. Для американцев – он ноль.

Это с одной стороны, это как рассуждать, как посмотреть… С другой стороны, ему известно о самом громком террористическом акте, который должен состояться буквально на днях.

Безответные вопросы будоражили душу. Ближе к обеду Цыбульский принял решение. Уклоняться от разговора с немцем не имеет смысла, только хуже себе сделаешь. Поэтому надо пойти на контакт. Если обещания Шредера не пустой звук, если он готов выполнить их хотя бы наполовину, да что там наполовину, хоть на одну треть, Цыбульский пойдет на сотрудничество. В Варшаве его ничего не держит. Получив деньги, он сможет перебраться в ту же Испанию, осесть в какой-нибудь провинциальной дыре, где-нибудь в Малаге или в Севилье, а дальше видно будет.

Упав в кресло, он вытащил из кармана сложенную вчетверо бумажку с нацарапанными на ней цифрами, снял телефонную трубку и набрал номер. Голос фотографа управляющий узнал сразу.

– Я встречусь с вами, – сказал Цыбульский после обмена короткими приветствиями. – Но «Интерконтиненталь» место с плохой репутацией. Важные деловые разговоры там вести не принято.

– Я готов встретиться там, где вам удобно, – ответил Буряк.

– Вы хорошо знаете Варшаву?

– В центре города, пожалуй, не заблужусь.

– На площади Парадов вас устроит? – спросил Цыбульский.

– Вполне.

– Тогда ждите меня перед главным входом во Дворец культуры и науки со стороны улицы Маршалковской в девять вечера. Там есть две скульптуры, Адама Мицкевича и Николая Коперника, стойте между ними, и мы не потеряемся, найдем друг друга. Во Дворце я знаю один ресторанчик, тихий и спокойный. Там мы сможем поужинать и обсудить наши дела.

– Хорошо, в девять буду ждать.

Закончив беседу, Цыбульский испытал душевное облегчение. Решение принято, теперь можно свободно вздохнуть, больше не томиться неизвестностью.

* * *

В одиннадцать утра Колчин начал наблюдение за «Приютом милосердия». Он поставил минивэн «Шевроле Астро» на противоположной стороне улицы, перебрался с водительского места в пассажирский салон. Заняв широкий удобный диван, открыл банку газированной воды и распечатал пакет с сухим печеньем, приготовившись к долгому, возможно, бесплодному ожиданию.

Около полудня «Тойота» Цыбульского остановилась перед подъездом, управляющий, какой-то печальный, погруженный в себя, зашел в помещение, забыв вытереть ноги о большой резиновый коврик. До обеда «Приют» посетили четыре женщины в длинных платьях и один старик с суковатой палкой в руке, в темном костюме, косоворотке и серой каракулевой папахе.

Кавказцы пришли за материальной помощью. И еще в «Приют» завернул какой-то молокосос славянской внешности, который, видимо, разносил рекламные буклеты или искал почасовую работу. Гости задерживались в «приюте» минут на семь не дольше, получали от ворот поворот и шли своей дорогой.

Колчин, наблюдая за дверью гуманитарной миссии, думал, что, возможно, именно сегодня решится судьба всей операции. Цыбульский достаточно умный человек, чтобы сообразить: деваться ему некуда. Остается два варианта: принять предложение фотографа, весьма заманчивое и щедрое, или остаться один на один с большими неприятностями. Когда Цыбульский взял тысячу долларов он полагал, что нагрел лопоухого немца, а получилось наоборот. Пану управляющему должно хватить суток, чтобы осознать ошибку и найти правильный выход из положения.

Буряк позвонил в три часа дня.

– Клиент только что связался со мной по телефону, – сказал он. – Время и место встречи по его просьбе изменили. Мы с паном встретимся у главного входа во Дворец культуры и науки в девять вечера. Ты оставайся на месте и жди звонка. А пока можешь пообедать. Как твои дела?

Колчин подумал, что все запасы сухого печенья и газировки уже уничтожены. И горячий обед сейчас очень кстати.

– Ничего интересного, – ответил Колчин. – Пан сидит в конторе. А я страшно проголодался. Отлучусь на час.

– Добро, – Буряк положил трубку.

Заперев машину, Колчин отправился в ресторан «Рыцарь». Он вернулся ровно через час, скинул ботинки и устроился на диване в салоне для пассажиров. «Тойота» Цыбульского по-прежнему стояла возле «Приюта». Налетевший ветер качал тонкие чахоточные тополя, накрапывал мелкий дождь, навевавший сон.

Колчин боролся с дремотой, но, кажется, еще полчаса такой борьбы, и человек должен будет признать свое поражение.

* * *

В семь тридцать вечера Цыбульский отпустил свою помощницу и одного из охранников. Оставшись в кабинете один, открыл шкаф, надел свежую сорочку и новый галстук, бордовый в темную полоску. Причесавшись возле зеркала, посмотрел на часы и решил, что перед встречей с фотографом успеет заехать в парикмахерскую в центральном универмаге. Нужно подравнять волосы и сделать маникюр.

Цыбульский был готов выскочить из кабинета, когда в дверь постучали. Видимо, охранник хочет о чем-то спросить, больше беспокоить некому. Цыбульский не успел сказать «заходите», как дверь открылась.

Порог перешагнул Зураб Лагадзе. За спиной нежданного гостя стоял молодой парень Богуслав, второй месяц служивший в приюте охранником. Зачем он поднялся сюда снизу? Цыбульский остановился посередине кабинета под люстрой, он не смог скрыть замешательства. Сердце забилось тяжелыми толчками, от волнения ладони сделались влажными.

– Я думал, вы сейчас в Турции, – сказал Цыбульский.

Зураб дружелюбно улыбнулся, шагнул к управляющему и крепко пожал его руку.

– Был в Турции, – сказал Зураб. – Только вчера вечером прилетел в Варшаву. Хотел предупредить вас, но потом решил сделать сюрприз. Но, кажется, здесь не рады моему появлению?

Цыбульский постарался изобразить на лице гримасу, хоть отдаленно напоминающую улыбку.

– Напротив, очень рады. Хорошо, что зашли.

Цыбульский сердито посмотрел на охранника.

– Ты что здесь делаешь? Иди на пост к дверям.

– Это я, – вступился Зураб. – Я попросил Богуслава подняться со мной наверх. Так получилось, что я приехал без охраны. А без своих мальчиков я чувствую себя не совсем уверено. Это моя странность, своего рода комплекс.

– Тогда постой в коридоре, – сказал Цыбульский.

Богуслав кивнул, вышел в коридор и плотно закрыл за собой дверь. Зураб взял стул, поставил его на середину светло бежевого ковра. Расстегнул пиджак, сел, забросив ногу на ногу. Цыбульский, чтобы не стоять перед Зурабом навытяжку, как проштрафившийся солдат перед офицером, тоже взял стул, сел на его краешек.

Наклонился вперед, словно приготовился услышать что-то важное.

– Как чувствует себя наш добровольный пленник пан Людович?

– Прекрасно, – кивнул Цыбульский. – Он ни на что не жалуется. Сегодня на обед пани Магдалена приготовила ему курицу с рисом.

– Что ж, ему можно позавидовать. Пани Магдалена очень хорошо готовит. Конечно, скучно сидеть внизу, в этом подвале. В полном одиночестве.

– У него есть небольшой телевизор, радиоприемник. Все, что нужно для жизни. Я приношу ему свежие газеты. А вчера доставил книги, которые он заказал. Вы спуститесь к Людовичу?

– Пожалуй, нет, – покачал головой Зураб. – Возможно, он сейчас отдыхает. Не хочу беспокоить человека. Передайте ему, что совсем скоро заточение кончится. Через несколько дней будет готов новый паспорт. Тогда мы вывезем Людовича отсюда, и он сможет вылететь в другую страну.

Цыбульский украдкой посмотрел на наручные часы. Но Зураб перехватил этот взгляд.

– Вы куда-то спешите?

– Нет, нет…

Цыбульский потер ладонью подбородок. В минуты волнения управляющий изъяснялся многословно и сумбурно. Зураб знал эту особенность Цыбульского.

– То есть, да. У меня встреча с одной женщиной. Ее зовут Барбара. Мы с ней были близки в свое время, но… Ах, это было так давно, что даже грусти не осталось. Год назад она вышла замуж за торговца мануфактурой. Связывала с ним большие надежды, но мануфактурщик прогорел на всех начинаниях. И теперь они переехали в плохую квартиру, живут весьма стесненно. Так вот, женщина просто потрясающая…

Зураб засмеялся.

– Узнаю дамского угодника. Когда эта дама вам наскучит, познакомьте ее со мной. Я полностью доверяю вашему вкусу.

– Обязательно познакомлю.

Непроизвольно Цыбульский снова взглянул на часы. Половина девятого. Подстричься он уже не успеет. Но на встречу со Шредером не опоздает, если Зураб уберется отсюда в течение ближайших десяти минут.

…Колчин покинул свой пост на десять минут, успел купить пару бутербродов и вечернюю газету. Он занял место в пассажирском салоне, когда к «Приюту» подъехал темный большой фургон «Мерседес» с затемненными стеклами. Колчин схватил бинокль, он успел увидеть профиль человека, вылезающего с пассажирского места и поднявшегося на высокое крыльцо: Зураб Лагадзе. Какая нелегкая его принесла? По сведениям из агентурных источников Зураб сейчас в Турции. Странно…

Водитель фургона остался в кабине. Дверь открылась, Зураб вошел в «Приют».

– Кристалл, отправить, – сказал Колчин вслух.

Через несколько секунд связь с мобильным телефоном Буряка была установлена.

– У нас изменения, – сказал Колчин. – Приехал кавказский гость. Неожиданно. С ним один водитель.

– Ясно, – ответил Буряк, его голос звучал спокойно. – Я уже на месте. Жду. Как только наш человек освободится от кавказца, позвони. И, что бы ни случилось, не вылезай из машины. В случае опасности немедленно уезжай. Понял меня? Немедленно.

Колчин дал отбой.

* * *

Зураб встал со стула, прошелся по кабинету.

– Значит, я тебя задерживаю? – спросил он. – Извини.

– Время еще терпит, – Цыбульский покачал головой. – Будут какие-то указания?

– Нет, – ответил Лагадзе. – Просто я не думал, что ты назначишь свидание с женщиной. Я хотел пообедать с тобой в ресторане, ну, в том самом… Который расположен во Дворце культуры и науки. Говорят там очень приличная кухня. И вообще приятно посидеть. С добрым другом.

Последовала долга пауза. Цыбульский откинулся на спинку стула, снял очки, достал носовой платок. Он хотел выгадать время, хотя бы минуту, хоть несколько секунд, чтобы собраться с мыслями. Но мысли разбежались.

Итак, Зурабу все известно. О немце-фотографе, о вечерней встрече с ним во Дворце культуры и науки. Теперь понятно, почему Зураб сорвался с места и срочно вернулся из Стамбула. Но кто? Кто мог заложить управляющего? Пани Магдалена? Она слишком неповоротлива, чтобы уследить за Цыбульским. Тогда Богуслав. Только он. Охранник шпионил, подслушивал разговоры и тут же обо всем докладывал Зурабу. Мразь. Ведь Богуслав получил эту работу стараниями Цыбульского.

– Да, там отменная кухня. Однако…

Цыбульский не успел договорить. Зураб остановился перед ним, глянул на управляющего снизу вверх. Резко отвел ногу назад, подметкой ботинка врезал по ножке стула. Цыбульский полетел на пол, очки в металлической оправе выскользнули из пальцев. Зураб ударил стоящего на карачках управляющего ногой под ребра. Цыбульский, тихо охнув, повалился на бок, предплечьями, сложенными крест-накрест, закрыл лицо от ударов.

Зураб шагнул вперед, раздавив каблуком очки.

Наклонился, вцепился в волосы Цыбульского, дернул руку на себя. Вырвал клок волос. Отступил и силой пнул Цыбульского в незащищенный живот. Охранник, привлеченный звуками борьбы, распахнул дверь, вошел в кабинет и встал у стены. Зураб несколько раз ударил ногой в лицо управляющего, уже потерявшего ориентировку в пространстве и способность защищаться. Два удара достигли цели. Носком ботинка Зураб разбил Цыбульскому рот, кожаным каблуком глубоко рассек правую бровь.

Дыхание Зураба сбилось. Он дышал часто и тяжело. Он отступил от Цыбульского на несколько шагов.

– Поднимайся, – заорал Лагадзе.

Цыбульский встал на карачки, задрал голову. Почувствовал во рту какие-то острые осколки и бездумно проглотил выбитые верхние зубы. Сейчас он испытывал что-то похожее на острый приступ морской болезни. К горлу подступила тошнота, стены комнаты качались, а пол и потолок время от времени менялись местами. Цыбульский сел на пол, вытянул вперед ноги, рукавом пиджака размазал кровь по лицу.

Лагадзе вытащил из подплечной кобуры небольшой пистолет «Вальтер» девятого калибра. Передернул затвор. Опустил ствол, прицелился в коленку Цыбульского.

– Кто был тот немец? – крикнул Зураб.

– Не стреляй, умоляю. Я не сделал ничего дурного. Клянусь…

В глазах Цыбульского стояли слезы, он прижал руки к груди. Он шепелявил и захлебывался, кровь скапливалась во рту и мешала говорить внятно. Охранник, с лицом бледным, как простыня, стоял у стены, и смотрел себе под ноги. Он понял, что произойдет дальше, ругал себя за любопытство, жалея, что вернулся в кабинет из коридора. Богуслав шагнул к порогу, но Лагадзе остановил его жестом: оставайся на месте.

– В ящике стола лежит его карточка, – Цыбульский плюнул кровью на ковер. – Посмотрите сами… Он просто фотограф из «Штерна». Обычный турист с фотоаппаратом.

Зураб нажал на спусковой крючок. Грохнул выстрел. Пуля вошла не в колено, а ниже, в голень, задела кость. Цыбульский взвыл от боли.

– Кто этот немец? – закричал Зураб. – Я последний раз спрашиваю, кто он. Русский?

– Нет, нет, только не русский, – слезы лились из глаз Цыбульского, из уголков рта сочилась кровь. – Я клянусь…

Цыбульский стал двигаться к стене, словно там, находилось какое-то спасительное убежище. Обеими руками он отталкивался от пола, приволакивал зад, снова отталкивался руками… Простреленная нога волочилась по полу, оставляя за собой кровавую полосу. Брючина быстро пропиталась кровью, сделалась горячей, прилипла к ране.

– О чем вы договорились?

Цыбульский сосредоточенно работал руками и двигал тазом.

– Ни о чем. Пожалуйста… Я вас умоляю…

– Что ты успел ему рассказать? Он спрашивал о Людовиче?

– Он ни о чем не спрашивал. Мы условились поужинать. Только поужинать – и все. Я сказал правду.

– Тогда какого черта он дал тебе тысячу долларов? Мне не дал. Ему, – Зураб показал пальцем на полумертвого от испуга Богуслава, – ему тоже не дал. А вот тебе отслюнявил. С чего бы? А?

– Это пожертвование, – пролепетал управляющий. – Частное пожертвование нашему фонду.

Зураб рассмеялся злым диким смехом. Управляющий ткнулся спиной в стену. Дальше ползти некуда. Зураб шагнул вперед, остановился в шаге от Цыбульского. И несколько раз ударил его подметкой ботинка в грудь и по лицу.

– Этот фотограф русский? – повторил вопрос Зураб.

– Нет… Не знаю… Нет…

Богуслав подал голос:

– Пожалуйста, пожалейте его. Пан Цыбульский пытается что-то вспомнить.

– Плохо пытается.

Зураб пнул управляющего в лицо, сломал ему нос. Затем отступил на шаг, поднял руку с пистолетом, прицелился, чтобы пустить пулю между глаз своей жертвы. И нажал на спусковой крючок.

Сухо щелкнул курок, но выстрела не последовало.

– Черт, – Зураб опустил ствол, потянул на себя затвор, но тот не сдвинулся ни на миллиметр. Патрон китайского производства перекосило в патроннике. – Дерьмо. Вот же дерьмо.

Зураб бросил пистолет на ковер. Повернулся к охраннику.

– Дай свой пистолет.

– У меня нет оружия, только это, – Богуслав показал пальцем на короткую резиновую дубинку, висевшую на поясе. – Мы не смогли получить лицензию, потому что…

Зураб не дослушал.

– Тогда принеси топор. Он висит на пожарном щите в коридоре.

Зураб скинул с себя пиджак, развязал узел галстука, расстегнул пуговицы сорочки. Положил вещи на письменный стол. Не хотелось забрызгать кровью дорогой костюм. Цыбульский сидел на полу, привалившись спиной к стене, его колотила крупная дрожь, он не мог произнести ни слова, только клацал зубами. На окровавленном онемевшем от ужаса лице застыла маска смерти, глаза вылезли из орбит и вращались, как заводные, по часовой стрелке.

Зураб оглянулся на Богуслава. Оказывается, тот стоял на прежнем месте, вжавшись в стену.

– Принеси топор, – заорал Лагадзе.

– Нет, – прошептал Богуслав.

– Принеси топор или ты сдохнешь.

– Нет.

– Давай сюда топор, – во все горло крикнул Лагадзе.

Охранник отлепился от стены. Нетвердой лунатической походкой дошагал до двери, свернул в коридор, пошел в неправильном направлении, вернулся назад. Прошагав несколько метров, остановился возле красного пожарного щита. Здесь висело конусообразное ведро, короткий багор, огнетушитель и, наконец, тот самый пожарный топор с массивным обухом и полукруглым остро заточенным лезвием.

Непослушными слабыми руками Богуслав вынул топор из держателей. Он замер на месте, борясь с приступом тошноты и головокружения. Но, кажется, стало еще хуже. Пошатываясь, Богуслав пошел обратной дорогой, держа топор перед собой в вытянутых руках. У порога кабинета Зураб подскочил к охраннику, вырвал топор.

Цыбульский, почуяв, что доживает последние мгновения жизни, завыл тонко по-звериному, прижал к животу колено здоровой ноги. Закрыл голову руками. Зураб встал над своей жертвой, раздвинул ноги в стороны, будто собрался рубить суковатое полено, а не человека. Он занес топор над головой. Лезвие сверкнуло в воздухе.

Крик Цыбульского оборвался на высокой ноте.

* * *

…Без четверти десять Колчин увидел, что водитель фургона, на котором приехал Зураб, вылез из кабины. Это был высокий кавказец выхоленный, с напомаженными волосами, одетый в серый дорогой пиджак и темные брюки. Колчин успел сделать несколько фотографий водителя перед тем, как тот скрылся за дверью гуманитарной миссии.

Через четверть часа водитель и Зураб, распахнув настежь обе створки входной двери, выволокли из приюта огромную коробку, в которой, судя по маркировке, находился проекционный телевизор японского производства. С лестницы спускались медленно, осторожно ставили ноги на нижние ступеньки, держа коробку снизу. От натуги лица Зураба и его водителя сделались красными.

Опустив груз на тротуар, водитель открыл задние дверцы, коробку снова подхватили снизу, задвинули в грузовой отсек фургона. Водитель и хозяин залезли в кабину, фургон сорвался с места, исчез из виду.

Колчин набрал номер Цыбульского, но никто не взял трубку. Тогда Колчин соединился с Буряком, доложил о том, что Зураб только что уехал.

– Я торчу на прежнем месте, – ответил Буряк. – Возможно, Цыбульский еще появится. Подожду.

Колчин выкурил сигарету, набрал номер управляющего и услышал длинные гудки. Отсюда, с улицы, нельзя понять, находится ли Цыбульский на рабочем месте, окна его кабинета выходят во внутренний дворик, тесный и узкий, как школьный пенал. Тогда Колчин вытащил пистолет, передернул затвор и взвел курок. Он привстал с сиденья, сунул пистолет под ремень. Натянул тонкие лайковые перчатки, открыл боковую дверцу и выпрыгнул на тротуар.

Он не имел права покидать «Шевроле» без приказа Буряка. Но для себя решил, что приказы на то и существуют, чтобы время от времени им не подчиняться. Нужно хотя бы попытаться войти в «Приют» под каким-то надуманным предлогом, узнать, что там происходит или уже произошло. Колчин перешел улицу наискосок, поднялся вверх по ступенькам. Он не стал терзать электрический звонок, просто потянул на себя дверь, которая осталась не запертой.

Возле двери за столом охранника никого. Колчин остановился, осмотрелся по сторонам. Верхний свет горит, лестница, ведущая на второй этаж, ярко освещена.

– Эй, есть тут кто-нибудь? – крикнул Колчин.

Тишина. Ни ответа, ни привета.

– Курьер принес билеты на завтрашний поезд. Эй, отзовитесь. Слышите меня? Вы заказывали билеты до Познани?

Колчин подошел к лестнице, шагая через ступеньку, поднялся на второй этаж. Кабинет Цыбульского в середине левого коридора. Колчин дошел до двери, толкнул ее ногой, сам отступил назад, вытащил из-за пояса пистолет, выключил предохранитель. Он шагнул к распахнутой двери, пригнулся, заглянул в кабинет.

– Черт возьми, – прошептал Колчин.

Он убрал пистолет, зашел в кабинет, бегло осмотрелся. Господи, столько крови увидишь разве что на мясокомбинате в конце рабочей смены.

Посередине комнаты на ковре валялся пожарный топор, рядом с ним стреляная гильза, ближе к рабочему столу пистолет «Вальтер», хромированный, с костяными накладками на рукоятке.

Цыбульский, свернувшись калачиком, лежал на боку у дальней стены. Ему здорово досталось перед смертью. Правя рука управляющего разрублена точно посередине плечевой кости. Рукав пиджака то ли вырван с корнем, то ли срезан топором. Наружу выглядывает неровный мясной обрубок. Предплечье и кисть руки повисли на лоскуте кожи. Видимо Цыбульский в последнюю секунду жизни инстинктивно защищался рукой от смертельных ударов топора.

Правая нога прострелена в голени. Бедро левой ноги разрублено. Смертельными, видимо, оказались три последних удара. Лезвие топора дважды рассекло голову в височной части, разрубило ключицу и подключную артерию. Светло серая стена кабинета в россыпи кровавых брызг.

Ближе к двери, спиной вверх лежал молодой человек в форме охранника, черной рубашке с шевроном на рукаве и серых наглаженных брюках. Кажется, его звали Богуслав.

Охранник раскинул руки по сторонам, уткнулся носом в мягкий ковер, сжал пальцы в кулаки. Под головой лужа густой почти черной крови. Видимо, Зураб, вогнал лезвие топора точно в лоб охранника, сильно изуродовал лицо. Но, покидая кабинет, решил подстраховаться. Он почему-то не был до конца уверен, что парень мертв. Тогда Лагадзе поднял топор и надвое разрубил позвоночник Богуслава, словно сухую ветку. Лезвие топора вошло в спину в районе двенадцатого позвонка.

Колчин вытащил из кармана миниатюрный фотоаппарат в форме зажигалки, сделал несколько снимков. Шагнул к двери, но неожиданно остановился. Полез в карман за мобильным телефоном, набрал номер Буряка.

– Я нахожусь на месте, – сказал Колчин. – Не в машине, а в самом кефирном заведении.

– Я же приказал тебе не высовывать носа…

Колчин перебил своего куратора.

– Наш друг на встречу не придет, – сказал он. – Понял? Кавказец сделал и нашего клиента и его охранника. А пана строителя только что вывезли отсюда. В какой-то коробке из-под телевизора. Только сейчас до меня дошло, что это была за коробка.

– Вывезли? – переспросил Буряк.

– Да, он был здесь. Его прятали. В подвале или на чердаке, теперь это не имеет значения. А теперь срочно уходи. Беги оттуда, пока не поздно.

Последовала долгая пауза. Видимо, Буряк обдумывал сообщение.

– Хорошо, – сказал он. – Ты тоже не стой столбом. Увидимся в полночь на старом месте. Удачи тебе.

Колчин сунул в карман трубку, вышел из кабинета, прошел коридором до лестницы, спустился вниз. Погасил верхний свет. Закрыл за собой дверь и спустился с крыльца.

* * *

Варшава, площадь Парадов. 16 августа

Буряк провел два часа на площади Парадов возле монументального дворца Культуры и науки, построенного по проекту русского архитектора Льва Руднева и на русские же деньги. Если на минуту забыть, что ты в Варшаве и бросить один лишь взгляд на Дворец, можно запросто представить, что стоишь в Москве, перед гостиницей «Украина» и ждешь женщину, которая опаздывает на свидание. Так похожи, почти неотличимы одно от другого эти два здания.

Чтобы как-то скрасить долгое ожидание, Буряк прогулялся по музею Техники и поднялся на тридцатый этаж Дворца, здесь устроили смотровую террасу, откуда в ясный день Варшава просматривается на расстояние до двадцати пяти километров. Но сегодня плохой день для обзорных экскурсий. Моросит дождь, по темному небу медленно плывут облака, а внизу видны лишь расплывчатые неясные огоньки вечернего города. Без всякой причины Буряк испытывал острую душевную тоску, он казался себе одиноким и слишком старым человеком, чтобы предаваться простым человеческим радостям. Впрочем, на высоте смотровой площадки его меланхолию разогнал прохладный ветер.

Буряк, плохо знавший Варшаву, убедился, что Цыбульский выбрал для встречи неплохое место. Во Дворце работает масса ресторанов и ресторанчиков, закусочных, здесь помещается три театра, функционируют какие-то выставки, спортивные залы и бассейн. Посетители валом валят. И в этом людском потоке легко затеряться, остаться незамеченным и закончить важный разговор.

Последний звонок Колчина застал Буряка, когда тот бродил по мокрому тротуару возле памятника Копернику. Буряк выругался про себя, опустил в карман трубку мобильного телефона и неспешно направился к машине. Встреча сорвалась, Цыбульский убит. И где теперь искать Людовича – большой вопрос. Все идет наперекосяк…

По надземному переходу Буряк пересек улицу. На противоположной стороне у тротуара стоял взятый напрокат «Опель» темно зеленого цвета. На ходу Буряк вытащил из кармана ключи, нажал кнопку брелка. Он остановился у машины, снял кепку, стряхнул с нее дождевые капли и снова надел на голову. Уже потянул на себя дверцу, когда незнакомый мужской голос окликнул его сзади.

– Пан Гюнтер, пан Гюнтер…

Сунув руку под плащ, Буряк нащупал рукоятку пистолета. И только тогда повернул голову назад. Через дорогу к нему бежал незнакомый кавказец в сером пиджаке и черных брюках. Мужчин разделял десяток метров, когда кавказец вскинул правую руку.

Буряк не услышал выстрелов. Видимо, пистолет был снабжен приспособлением для бесшумной стрельбы. Первая пуля попала в грудь фотографа, вторая под ребра. Буряк качнулся назад, затем сделал полшага вперед. Раскинув руки по сторонам, упал лицом на капот стоящей рядом машины. Пронзительно завыла тревожная сигнализация, замигали фары «Фольксвагена».

Буряк так и не успел достать свой пистолет.

Зонтик упал на асфальт, закатился под машину. Фотограф съехал с капота на мокрую мостовую, опустился на колени, мир поплыл перед глазами. Огромное здание Дворца культуры и науки с остроконечным металлическим шпилем шаталось из стороны в сторону и, кажется, готово было развалиться на части, рухнуть. Капли дождя, падающие на лицо, были горячими и липкими.

Кавказец подбежал к стоящему на коленях Буряку, дважды выстрелил ему в голову. Бросил пистолет и побежал дальше, через газон, через подстриженные кусты, куда-то в темноту дождливого вечера.