Текст книги "Дневник покойника"

Глава 9

Радченко не спалось. Под стук вагонных колес он включил ночник и достал из портфеля стандартные листы бумаги в пластиковой папке. Вот несколько страниц режиссерского дневника, сканированного Дорис. При помощи компьютерной программы рукописные строки превратили в текст, набранный стандартным шрифтом.

«Репетиция идет за репетицией. Талдычим одну сцену по сто раз, но получается только хуже. Я чувствую себя ломовой лошадью, которая не может вытянуть застрявшую на грязной дороге тяжелую повозку. Яхонтов, которому я сдуру дал главную роль, не оправдал ожиданий. И, главное, зараза, ни черта не хочет слушать. Сыграл несколько ролей в телевизионных сериалах и подцепил звездную болезнь. Решил, что он второй Кларк Гейбл. Теперь слушает меня в пол-уха. Ну, я ему сказал прямо на репетиции, что он двигается так, будто в штаны навалил. А танцует, как паралитик. Яхонтов залился краской, словно девица, зато стал быстрее шевелиться. 1 ноября».

«После премьеры в мой кабинет вошел Васильев. Остановился на пороге и бросил в мусорную корзину букет цветов, потом подошел к столу, я поднялся, протянул руку. Васильев выпалил: «Я пришел сюда, чтобы поздравить тебя. Но после того, что я увидел на сцене, мне легче пойти в грязный уличный сортир. Да, да… В самый грязный городской сортир. Сесть на пол и поцеловать загаженный унитаз. Это лучше, чем пожать твою руку. Сегодня ты потерял друга, близкого друга. Эх, после этого мне жить тошно».

Он развернулся, вышел из кабинета, хотел хлопнуть дверью, но не получилось. Из приемной хлынул народ с цветами, Васильев едва выбрался из этого водоворота. Позже мне передали, что в новой постановке он разглядел намек на свои давние любовные отношения с танцором из Большого театра. А Васильеву я при случае скажу: если жить тошно, отправляйся в тот грязный сортир, который ты поминал в разговоре. И там удавись над загаженным унитазом. 7 декабря».

«Позвонил этот задроченный начальник из министерства культуры, кажется, по фамилии Морозов. Сказал, что его воображения спектакль не поразил. Он легковесный, не цепляет глубинные проблемы. Сейчас такое время, когда нельзя размениваться на зубоскальство, гнаться за дешевой популярностью. Надо поддержать государственную власть, находить что-то позитивное, а не показывать сплошную чернуху, которая всем поперек яиц. И так прозрачно намекнул, что я могу запросто остаться режиссером без театра. Да… В гордом, ядрена мать, одиночестве.

У меня как раз была Сашенька из кордебалета, она опаздывала к мужу, торопилась очень. Она уже расстелила простыню на диване и сняла нижнюю юбку. Поэтому я скомкал разговор, не сказал этому придурку того, что следовало сказать. Поднимая этот гребаный спектакль, я грыжу заработал. А он говорит «легковесно».

А Сашенька оправдывает мои надежды, старается. Надо же завтра узнать, где продают хорошие занавески. 20 декабря».

«Современный зритель, который ходит в театр, чтобы немного побалдеть, тепло, даже с восторгом примет любую халтуру под брендом Сергей Лукин. Но почему я должен опускаться до уровня быдла? Если бы я поставил целью побольше заработать, то не стал бы напрягаться. Взял бы того же Яхонтова. Наскоро слепил постановку, в которой заняты три мужика и одна баба – все актеры известные. А затем проехался бы со спектаклем по крупным городам России, по Европе и Америке, где иммигранты еще помнят мое имя.

Есть два беспроигрышных жанра: современная комедия и драма на еврейскую тему. Как их гнобили и притесняли при всех режимах, при любой власти. Никаких декораций, костюмов. Грим потребуется, когда артист явится на спектакль с сильного перепоя. Через полгода я бы вернулся в Москву богатым человеком.

Тогда зачем я иду сложной и трудной дорогой? Что мне нужно: деньги, слава, самоуважение? Все это ерунда. Просто я не могу по-другому». Даты нет.

«Вчера был на похоронах Васи Пахоменко. Шел дождь со снегом, народу мало собралось. Гроб опустили в неглубокую яму, наполовину заполненную дождевой водой. Кое-как закидали раскисшей глиной. По случаю смерти большого актера газеты отделались крохотными некрологами, пару заметок в интернете видел. Из городской администрации прислали облезлого козла, который что-то проблеял на гражданской панихиде. А когда нес гроб, поскользнулся и чуть не упал в грязь. Жаль, что не упал. Лучше бы из администрации дали денег на памятник.

На выходе с кладбища столкнулись с Вадимом Жуковым. Он всегда опаздывает на все мероприятия. Что на похороны, что на свадьбы. Обнялись, чуть не заплакал от радости, что меня видит. Хоть Вася и гомосек, но человек хороший и режиссер не самый слабый. Не его вина, что без работы уже пять лет болтается. Я сказал, что угощаю. Пусть видит, что такие парни как я просто не умеют зазнаваться, задирать нос, разыгрывая из себя великого деятеля культуры.

Поехали в ресторан Дома литераторов, взяли полкило коньяка на нос. Потом еще добавили… Последнее, что помню: ехали куда-то в тачке…

Открываю глаза, большая полутемная комната. Я лежу на широкой кровати, совершенно голый. Первая мысль была, что Жуков меня, пьяного, поимел. Так сказать, воспользовался ситуацией. И моим беспомощным состоянием. Испугался так, что волосы на заднице встали дыбом. Сердце забилось, словно собачий хвост. Господи, где ты? Но тут из соседней комнаты появляется Валя Бескова, в чем мать родила. Оказывается, я к ней среди ночи завалился, попросил приютить. Весь трясся от страху, божился, что гомосеки за мной гонятся.

Да, пить надо меньше, а закусывать поплотнее. А то ни хрена не помню. Кого хоронил, с кем пил и с кем спал». Даты нет.

«Опять приходил этот гад. Опять ему нужны деньги. И опять астрономическая сумма. Скоро я удавлю этого сукина сына. Или сам в петлю полезу. Я не мог сказать «нет».

«Зашла Петрова, эта старая развратница. Дневную репетицию перенесли, а в гримерной ей скучно. Ничего в этом мире не меняется с годами. Задница у Петровой как и прежде хорошая, выпуклая и крепкая. А грудь по-прежнему плоская. Хочешь схватить за сиську, а хватаешь воздух. Этот диван когда-нибудь доконает меня своим жутким скрипом. Весь театр слышит этот звук. И пора уже повесить занавески на окна. Надоело устраивать бесплатный стриптиз. 10 марта».

* * *

Радченко проснулся от тишины. По стыкам рельс не стучали колеса, не слышно голосов и шагов в коридоре. Через узкую щель между опущенной клеенчатой жалюзи и рамой окна пробивался тусклый утренний свет. Поезд, видимо, стоял уже долго. Дима посмотрел на циферблат часов: четыре сорок утра. Он сел на полке, взял со стола и положил в портфель папку с текстом дневника.

Наверное, какая-то крупная станция, раз поезд стоит так долго. Однако Радченко не смог вспомнить ни одной крупной станции от Москвы до Воронежа. Он поднялся, тихо, чтобы не разбудить Дорис и Поповича, вышел в коридор, неслышно прикрыв дверь. Не встретив никого, прошел в тамбур. Одна из дверей была открыта, Радченко спустился вниз по лесенке. И встал рядом с молодой проводницей, одетой в форменную голубую рубашку.

Это была не крупная станция, а какой-то полустанок, на котором останавливаются только местные поезда. Здание вокзала, совсем крошечное, и семафор с красным огоньком тонули в густом тумане, выползавшем из-под насыпи и глубокого оврага. Проводница молча смотрела куда-то вперед, в сторону станции, где на перроне стояли люди и фургон с красным крестом на кузове. Ее лицо оставалось напряженным, губы плотно сжатыми.

Впереди, у соседнего вагона, можно разглядеть неподвижные серые силуэты людей. Тишина стояла почти полная. Люди у соседнего вагона переговаривалась в полголоса, но слова тонули в тумане. Еще было слышно, как всхлипывал, подавляя рыдания, какой-то мужчина. И со стороны леса, близко подступавшего к железной дороге, доносился тонкий голос ранней птицы. Радченко повернулся к проводнице и тихо спросил:

– Что случилось? С кем-то плохо?

– Точно не знаю, – та продолжала смотреть куда-то в даль. – Бригадир поезда сказал, что в соседнем вагоне в восьмом купе ночью женщину зарезали. Кто-то вошел среди ночи. И ударил женщину ножом. Проснулся попутчик с нижней полки. И ему досталось.

– Попутчик – это такой дядька в белой рубашке с загорелым лицом? – Радченко понял, о ком идет речь. – У него еще чемодан огромный?

– Не знаю. Бригадир сказал: вроде как тот убийца открыл дверь тамбура и спрыгнул на ходу. По пути как раз крутой поворот. И поезд притормаживает. Машинист связался с милицией, но… Ищи теперь ветра в поле. Остановились, чтобы снять с поезда пострадавших.

Двое мужчин в штатских костюмах вывели из поезда третьего и, держа его под локти, повели к станции. Мужчина шел как пьяный, ноги подгибались, а голова безвольно болталась. Затем вниз спустили три чемодана.

Радченко подошел ближе к соседнему вагону и стал смотреть, как санитары выгрузили носилки, на которых закрепили ремнями чье-то тело, накрытое простыней. Поставив свою скорбную ношу на гравий, санитары перебросились парой фраз с долговязым милицейским лейтенантом, застывшим у дверей вагона. И, ловко подхватив носилки, понесли их к фургону. Судя по тому, как легко санитары справились с работой, в простыню была завернута весьма хрупкая женщина. Радченко подошел ближе и обратился к милиционеру.

– Простите, говорят тут мужчина пострадал. Его фамилия не Прокопенко?

– А ты что, с ним знаком? – лейтенант смерил Радченко взглядом. – Или как?

– В ресторане вчера посидели, – говорить правду не хотелось, офицер запросто мог снять его с поезда, чтобы задать несколько вопросов в линейном отделении милиции. – Пива выпили. И все знакомство. Знаю только, что он шахтер.

– А-а. Отмучился шахтер. Он уже в труповозке.

– Что случилось? – Радченко показал милиционеру адвокатское удостоверение. – Я специализируюсь на уголовных делах.

– Для тебя, адвокат, тут работы не будет, – усмехнулся лейтенант, ему хотелось с кем-то поделиться своими наблюдениями. – Дело, надо думать, было так. Ночью неизвестный постучал в купе, ему открыл твой знакомый шахтер Прокопенко. Тело обнаружено у двери. Прокопенко получил удар под сердце острым предметом.

– Ну и дела.

– Может быть, действовал профи по заказу, – выдвинул свою версию лейтенант, но тут же ее отмел. – Хотя вряд ли. Кому нужна смерть воспитательницы детского сада? Переступив через Прокопенко, злоумышленник вошел в купе. Убил женщину. За все про все – полминуты. Муж убитой воспитательницы спрыгнул с полки, поскользнулся, сел в лужу крови. И потерял сознание со страху. А убийца, видно, выпрыгнул из поезда на ходу. Уже всех наших подняли по тревоге. Только кого искать?

Тут из вагона вылезли еще два милиционера в форме и один мужчина в штатском костюме. Проводник крикнула, чтобы пассажиры занимали свои места. Электровоз дал короткий гудок и тронулся, Радченко прыгнул на подножку и помахал лейтенанту рукой. Тот сделал вид, что не заметил прощального жеста.

* * *

Девяткин поднялся лифтом на третий этаж одного из корпусов медицинского университета и долго бродил по пустым коридорам, постукивая костылем и палкой, пока не увидел на двери табличку «лаборатория». Тут же был приколот лист бумаги с надписью «Посторонним вход воспрещен» и рисунком черепа и скрещенных костей. Тут в замке повернули ключ, на пороге появилась высокая худая женщина с острым носом и родинкой на щеке. На ней был белый халат и шапочка покрывающая волосы.

– Гражданин, тут же написано, что посторонним сюда нельзя, – женщина высунулась из-за двери, словно хотела увидеть кого-то, но коридор оказался пустым. Она снова посмотрела на Девяткина. – Если вам на рентген, – это этажом ниже. Лифт прямо и налево.

– А вы Елена Сергеевна Лукина, дочь знаменитого режиссера? Правильно?

– Откуда вы знаете? А-а-а… Так вы и есть тот майор милиции, с которым я сегодня говорила по телефону? Тогда почему вы на костылях?

– На костыле, – уклонился от прямого ответа Девяткин. – Костыль у меня только один. Можно войти?

– Вас сюда на машине «скорой помощи» доставили?

– Сам приехал. У меня тачка с автоматической коробкой. Для управления достаточно одной правой ноги. Моя ласточка у подъезда стоит. Если, конечно, еще не увели.

Лукина шире распахнула дверь, Девяткин оказался в большой комнате, заставленной шкафами и открытыми стеллажами, достающими до потолка, на которых были расставлены пронумерованные коробки, медицинские склянки и какое-то оборудование, назначение которого не знал никто. Девяткин прошел в глубину комнаты к распахнутому окну. Тут стояли три письменных стола и несколько стульев.

Он присел, прислонив костыль к стене и спросил разрешения закурить. Пустив дым, спросил Елену, как настроение. Пожаловался на погоду, слишком жаркую, и на гипс, под которым зудит и чешется больная нога. Елена выслушала жалобы молча, сохраняя полную невозмутимость.

– У вас есть еще какие-то вопросы? Или жалобы?

– Как без этого, – кивнул Девяткин. – Еще не осела земля на могиле вашего отца, когда была убита Лидия Антонова. С этой женщиной Лукин поддерживал хорошие отношения до самой смерти.

– В каком смысле поддерживал отношения? Спал что ли?

– Я сказал «поддерживал хорошие отношения», но не «близкие». В том смысле, в котором мы привыкли понимать эту фразу. Антонова была тем человеком, с которым можно поговорить по душам, пожаловаться на жизнь, получить совет. Ну, вы понимаете.

– Понимаю, – кивнула Елена. – У него было много женщин. У некоторых он получал умные советы. С некоторыми занимался другими вещами. Я ведь его баб не считала.

– Я бы сказал, что ваша ирония достойна лучшего применения. Еще через несколько дней был убит артист Борис Свешников. Тоже близкий друг вашего отца. Вы его дядей Борей называли. Его-то помните?

– Слушайте, у нас сегодня что: вечер приятных воспоминаний? – Елена раздавила окурок в пепельнице. – У отца было пол-Москвы знакомых. Если кто-то из них умрет, вы снова явитесь?

– А вы злая, – сказал Девяткин.

– От хорошей жизни, – ответила Елена. – Два развода, ребенок, на которого его отец не дает денег. Потому что денег у него нет. Плюс долги. Плюс копеечная зарплата. И еще однокомнатная клетушка на окраине города. Вот она, моя жизнь. Если нравится, могу с вами поменяться.

– Давайте к делу. Я тут прочитал ваши показания.

Девяткин вытащил из кармана два сложенных вчетверо листка. И подумал, что Елена настроена враждебно, будто винит именно Девяткина, которого видит первый раз в жизни, в своих жизненных неудачах. Еще он подумал, что обстоятельства гибели режиссера Лукина исследованы не полностью. Из показаний свидетелей ясно, что его «Мерседес» на большой скорости врезался в фуру, груженую хозяйственными товарами. Возник пожар. Автомобиль здорово покорежило при столкновении, а потом, когда вспыхнул огонь, полностью выгорели салон и моторный отсек.

Поэтому техническая экспертиза не смогла однозначно ответить на вопрос следствия: что же послужило причиной аварии. Была хорошая погода, отличная видимость. Лукин не мог не видеть грузовик, заезжавший на территорию строительного рынка. Но на асфальте не обнаружены следы торможения. Словом, вопросы остаются без ответа.

Расследование гибели Лукина не закончено, оно находится в вялотекущей стадии, когда нет материала, новых фактов, чтобы продвинуться вперед. А близкие родственники режиссера следствию только мешают. После той трагической аварии дознаватель встречался с дочерью режиссера и задал ей несколько вопросов. Девяткин, прочитав показания двухмесячной давности, нашел в них некоторые неточности. Не то, чтобы вранье высокой пробы. Но и правдой не пахнет.

– После гибели отца вы разговаривали с нашим дознавателем, – Девяткин развернул бумажки. – Вы сказали, что от второго брака ваш отец имел ребенка по имени Павел. Но не уточнили, что ребенок не родной, а приемный. Это сын Галины Пертовны Грач, бывшей солистки филармонии.

– Какое отношения дети, приемные и родные, имеют к гибели отца? Господи… Разве это важно?

Неожиданно зазвонил телефон, Лена сняла трубку, сказала «да» и «нет». Повернулась к Девяткину, попросила подождать ее десять минут и выбежала в коридор.

* * *

В Воронеже путешественники устроились в небольшой гостинице неподалеку от машиностроительного завода. Условия тут были куда скромнее, чем в московских отелях. Узкие кровати с панцерными сетками покрывали старые шерстяные одеяла, о пуховых подушках постояльцы не смели мечтать. Дорис достался одноместный номер на втором этаже с видом на внутренний двор гостиницы, где росли старые тополя. Радченко и Попович подели номер, выходящий окнами на узкую тихую улицу. Попович бросил на кровать спортивную сумку, достал губную гармошку и попробовал сыграть «Дунайские волны». Сфальшивил, задумчиво осмотрелся и сказал:

– М-да… Обстановка. Кондиционеров нет, а единственный душ – в конце коридора. Надеюсь, клопы тут не водятся. Интуиция подсказывает, что в этом городе есть отели классом выше. А казенные деньги нет смысла экономить. На то они и казенные. И все-таки мы по твоей милости оказались в этой дыре. Я пылаю праведным гневом и спрашиваю: за что нам это наказание? За чьи грехи?

– За наши с тобой.

– А Дорис за что? Она была не в восторге от твоей идеи. Хотя и промолчала.

– Я не хотел говорить при Дорис, чтобы не пугать ее, – ответил Радченко. – Рано утром, когда вы спали, поезд остановился на каком-то полустанке. Там никогда не останавливаются скорые поезда. Сняли два мертвых тела. Оба погибли насильственной смертью. Но не в этом фокус. По странному стечению обстоятельств, обе жертвы, женщина и мужчина, из того вагона и купе, где должна была ехать Дорис. Но поменялась местом с шахтером Прокопенко. Менты говорят, что убийца спрыгнул с поезда на ходу. Может быть, оно и так. А, может, и нет. Мне эта история не понравилась.

Он сел на заскрипевшую кровать, помолчал и добавил:

– Не исключаю, что нас будут искать. И начнут с самых дорогих гостиниц. Сюда сунутся в последнюю очередь. Думаю, что сегодня мы все успеем сделать. Держи ствол под рукой. И не расслабляйся. Если Дорис попросит показать ей город, закажи такси и покатай ее. Необязательно торчать здесь целый день. А я поеду по делам.

– Подожди. Позвони прямо сейчас этому директору, как там его… Фазилю Нурбекову. Договорись о встрече. И тогда езжай.

– Звонить не стану. Дело у нас деликатное. Нурбеков присвоил не просто какую-нибудь пепельницу или ручку. Он стянул личный дневник. И наверняка не захочет сознаваться в своем поступке. Тем более по телефону. Тут нужна личная встреча.

Попович вместо ответа только пожал плечами.

Глава 10

Радченко вылез из такси возле проходной комбината строительных пластмасс. В директорской приемной умирал в кадке чахлый фикус. Секретарь, женщина с круглым красным лицом, будто его натерли кирпичом, листала кулинарный журнал.

– Как дела на заводе? – бодро спросил гость. – Производительность труда растет?

– Не падает, – поправила секретарь. – Падать уже некуда. Работаем две смены в неделю. Нашим линолеумом все склады забиты, а продаж нет.

Бросив взгляд на галстук и часы посетителя, она отложила чтение, решив, что без звонка явился какой-то важный заказчик. Узнав, что нежданный гость, – приятель директора, который разыскивает Нурбекова по личному делу, женщина насторожилась:

– Если так, то должны знать, что директора сегодня не будет. И завтра тоже. И всю следующую неделю. Надо было заранее позвонить.

Ответ не смутил Радченко, который без труда находил самую короткую тропку к сердцу любого секретаря. Он вытащил флакончик духов. И шепотом сообщил, что это – последняя разработка французских парфюмеров, еще не поступившая в продажу. Через минуту он знал, что дела на заводе совсем плохи, выявлены факты хищений и растраты казенных денег. Не исключено, что для Нурбекова все кончится очень плохо. Судом и тюрьмой. Недавно директор развелся с женой, предварительно записав на нее все свое движимое и недвижимое имущество. Он боится ареста и конфискации всего нажитого.

Недавно запущена процедура банкротства, Фазиль Нурбеков фактически отстранен от работы, его кресло занял управляющий, назначенный на собрании акционеров. Недавно Нурбеков побывал в Москве, просил о помощи очень влиятельного человека. Но вернулся ни с чем.

Секретарь по памяти назвала домашний и мобильный телефон директора и его адрес. Сегодня Нурбеков здесь не появлялся, он собирался вылететь к дяде в Самару. С какой целью он летит к дяде, которого, как сам говорил, не видел года три, – неизвестно. Но женское сердце подсказывает, что бывший директор хочет скрыться от следствия. Но если немного поторопиться, можно поймать Нурбекова в его частном доме на другом конце города.

– Только я вам ничего не говорила, – женщина прижала к губам указательный палец.

– Разумеется, – улыбнулся Радченко.

Он вышел за ворота комбината и сел в такси. По дороге набрал номер мобильного телефона Нурбекова, но никто не ответил. Дома трубку снял мальчик с высоким ломким голосом. Сказал несколько бессвязных слов и бросил трубку.

* * *

Елена вернулась через полчаса, сказала, что начальство вечно чего-то требует, а работать некогда. Она уселась на стул, закинула ногу на ногу. Девяткин увидел симпатичные колени и сделал заключение, что Елена не носит юбку под халатом. И блузку тоже не носит. Только нижнее белье. Впрочем, за ношение нижнего белья в тюрьму не сажают. Даже наоборот…

– Пока следствие на закончено, мы не знаем, что важно, а что нет. – сказал он. – Мы собираем факты, этих фактов немного. А вы своими показаниями вносите путаницу…

– Очень хорошо, тогда оформите меня на пятнадцать суток. Посижу пару недель в прохладной камере. Отдохну.

– С этим успеется, – пообещал Девяткин. – Итак, во время разговора дознаватель задал вам несколько вопросов. Но вы были неискренне. Вы сказали, что у второй жены вашего отца был только один ребенок. О старшем брате, Игоре Граче, вы не упомянули. А Игорь проходит по нашей картотеке как преступный авторитет.

– После похорон отца я была не в том состоянии, чтобы выслушивать вопросы и думать над ответами. Но сейчас, чтобы не доставлять мучений увечному человеку, – Елена выразительно посмотрела на загипсованную ногу Девяткина, – я готова все разжевать. Да, в то время, когда Лукин ушел из нашей семьи к этой певице с мужской фамилией Грач, у нее было двое детей. Павел – младший, а Игорь старший. Кажется, Павлу тогда было лет десять. А Игорю – двенадцать.

– Игорь был трудным ребенком?

– Обычным ребенком, которому не хватало любви родителей. Отец пытался нас познакомить, сделать друзьями, ведь мы были ровесниками. Он привел этих мальчиков к нам в дом. Но ничего путного из этой затеи не вышло. Мать лежала больная, а я с ними играть не стала. Отец с мальчиками съели по куску торта и ушли. А из материного кошелька пропали все деньги. У меня была свинья-копилка. Так этот Игорь ухитрился за минуту, когда я отвернулась, выгрести оттуда все купюры при помощи загнутой конторской скрепки. А мелочь оставил.

– Понимаю, уже тогда его руки тянулись к чужому.

– Чтобы отучить Игоря от дурных привычек, его мать пыталась пристроить Игоря в Суворовское училище. Его выгнали через полгода. За то, что стрелял из рогатки в портреты важных политиков, развешенные в коридоре. А потом поджег матрас у соседа по комнате. Он стал ходить в обычную школу. Но оттуда его турнули за кражу пальто у одноклассника. Были еще какие-то похождения. А потом он куда-то пропал. Я как-то задала отцу вопрос: какова судьба этого мальчика. Но он не ответил. Разговор на эту тему был ему неприятен. Это все, что мне известно. Даже не знаю, жив ли Игорь.

– Представьте, жив, – кивнул Девяткин. – В четырнадцать лет он попал в колонию для малолетних преступников. Вышел на волю в восемнадцать лет. Последний раз Игорь Грач освободился из мест лишения свободы около двух месяцев назад.

– Вот как? Забавно.

– Действительно, забавно, – кивнул Девяткин. – Кстати, он звонил вам из колонии. И написал несколько писем. А письма заключенных подвергаются цензуре. С некоторых снимают копии. Копия последнего письма у меня есть. Игорь сообщал вам, что скоро возвращается. Мой вопрос: он в гости не заходил?

– Нет, не заходил.

– Может быть, вы знаете, где его можно найти?

– Не знаю. Еще вопросы?

– Жаль, что вы не хотите мне помочь.

– Послушайте, я не знаю, где сейчас Игорь. Это правда. Но он не тот человек, которого вы ищите. Не тот. Его посадили четыре года назад. Незадолго до суда у Игоря обнаружили рак легких. Он садился в тюрьму, думая, что по болезни его скоро освободят. Но он отсидел весь срок от звонка до звонка. Правда, лично в письмах оттуда, из колонии, он на здоровье не жаловался.

– Я ничего не слышал о болезни, – смутился Девяткин.

Лена наклонилась над столом и накарябала на листке бумаги несколько слов.

– Вот адрес и телефон профессора, который консультировал Игоря четыре года назад. Поговорите с ним.

Девяткин попрощался, взял костыль и захромал к двери.

* * *

Дом Нурбекова стоял на пересечении двух тихих улиц, застроенных новыми коттеджами. Радченко прошел в незапертую калитку, потрепал по голове мальчугана лет десяти. Мальчик сидел на траве и дергал за веревочку, привязанную к лягушачьей лапке. Но лягушка прыгать не хотела. Увидев гостя через окно, на крыльцо вышла женщина лет сорока с неподвижным спокойным лицом. Гладкие темные волосы покрывала серая в тон платью косынка.

Видимо, бывшая жена директора, – решил Радченко. И, представившись неким Соколовым Андреем Матвеевичем, протянул хозяйке визитную карточку, многоцветную, с золотым тиснением. По опыту Радченко знал, что люди больше верят бумагам, даже самым никудышным, вроде этой карточки, чем словам. Визитка случайно завалялась в кармане. Она принадлежала бизнесмену, которого Радченко недавно защищал в суде. Тот бизнесмен застрелил из крупнокалиберного ружья тяжело больного отца. Скрип инвалидной коляски и стоны, доносившиеся по ночам, раздражали сына.

Женщина повертела в руках карточку, дважды внимательно прочитала имя и телефон. Радченко сказал, что Фазиль Нурбеков нужен по личному очень спешному делу. Видимо, хороший костюм московского гостя, его манера говорить, деловито и вежливо, произвели впечатление.

– Фазиль к дяде полетел, в Самару, – ответила женщина. – Если он вам так сильно нужен, может быть, успеете его в аэропорту перехватить.

– Скажите, вы не видели у Фазиля толстую тетрадь серо-голубого цвета? Кожаный переплет, толстая такая? В московской гостинице он по ошибке взял мой ежедневник вместо своего. Кстати, мы с ним подружились.

– Как же, видела тетрадь. Он ее читал вечером. И все посмеивался.

– Он эту тетрадку в доме оставил? Наверное, лежит где?

– С собой взял, – покачала головой женщина. – Это я точно помню. В чемодан положил выходной костюм, рубашки. Разные вещи, которые я перегладила. А тут кожаную тетрадь в портфель сунул. Сказал, в самолете почитает.

– Что ж, спасибо, – подавив вздох разочарования, ответил Радченко. – Вы меня очень выручили. Только одна просьба: не говорите мужу, когда он позвонит, что я заходил. Я, может быть, еще раз заеду, когда он вернется. Будет сюрприз.

Раздосадованный неудачей, Радченко вернулся к такси и сказал водителю, чтобы гнал в аэропорт. По дороге сделал несколько звонков и узнал, что самолет на Самару задерживается с вылетом на час. Добравшись до места, он выскочил из машины, ракетой влетал в зал. И долго смотрел на табло, где написали, что самолет вылетел десять минут назад.

Он расспросил девушку из справочной службы и убедился, что сообщение о задержке рейса было ошибочным. Пассажир Фазиль Нурбеков прошел регистрацию при посадке на самолет. Следующий рейс до Самары ожидается завтра в девять тридцать утра, время в пути полтора часа.

* * *

Возвращаясь в город на том же такси, Радченко попросил водителя остановиться возле почты. Он вошел в отдельную кабинку, плотно прикрыл за собой дверь и набрал номер своего шефа. Трубку сняли только после десятого звонка. Радченко поздоровался и пересказал события последних суток. Наступило долгое молчание.

– Вы меня слышите? – переспросил Радченко.

– Я немолодой человек, но до сих пор слышу хорошо, – ответил Юрий Семенович Полозов. – И вижу неплохо. А сказать мне нечего. Я просто не знаю, что говорить в таких случаях. Попробуй вернуть Дорис в Москву. Здесь ее будет ждать билет до Нью-Йорка. Это лучший способ спасти ей жизнь.

– Я уже пробовал уговаривать и так и эдак, – сказал Радченко. – Это бесплатный номер. У нее развивается комплекс вины, она хочет найти эту чертову тетрадь и вернуть ее Грачу. Если убийство женщины в поезде как-то связано с Дорис, надо предпринять меры безопасности. Мы с Поповичем больше не будем пользоваться мобильными телефонами. И Дорис попросим никому не звонить. Я свяжусь с вами через обычный междугородний телефон, который есть на почтах, вокзалах и в аэропортах. Но только в случае крайней необходимости.

– Да, так будет лучше.

– Мы планируем завтрашним утром вылететь в Самару. Билеты я заказал. В городе мы найдем Нурбекова, который остановился у дяди. Заберем дневник и вернемся в Москву.

– Нурбеков скажет, что этого дневника в глаза не видел. Или не станет с тобой разговаривать. Или просто пошлет подальше.

– Тогда я предложу за дневник приличную цену, от денег он точно не откажется, – ответил Радченко. – У меня с собой кредитная карта, на ней деньги, что выделены мне на непредвиденный случай. А вы включите эти расходы в счет спонсора Дорис. Как вам такая идея?

– Что ж, попробуй купить тетрадку, если иначе не получится, – ответил Полозов. – Только очень не разгоняйся. Будь экономным мальчиком. Все-таки деньги не государственные. Все. Будь здоров.

Второй звонок Радченко сделал жене Гале и сказал, что его командировка затягивается, но ненадолго. Буквально на один-два дня. Уже послезавтра он будет в Москве и расскажет то, чего не успел рассказать перед отъездом. Тут у него много работы, а чтобы друзья и коллеги не доставали телефонными звонками, он отключит мобильный. Поэтому, собственно, и звонит. Предупредить.

– Дима, что-то мне не нравятся твои срочные командировки, – ответила Галя ледяным голосом. – Эти разъезды по стране. Ты адвокат, а не коммивояжер. Ты должен работать с бумагами, встречаться с подследственными, выступать в суде. Вместо этого ты мотаешься где-то. Впутываешься в какие-то опасные авантюры. И еще отключаешь телефон. Чтобы не смогли узнать даже места, где ты сейчас есть. Больше ничего не хочешь сказать?

– Чего тут говорить? Я занимаюсь скучным делом. Работаю в архиве. Сдуваю пыль с бумаг.

– Возможно, твое дело не такое уж скучное, – ответила Галя. – Накануне наша общая знакомая видела тебя на вокзале с очень симпатичной молодой женщиной. Вы садились в поезд. Дима, может быть, нам пора объясниться?