Текст книги "Пробуждение троянского мустанга. Хроники параллельной реальности. Белая версия"

– Товарищ Калугин?

– Так точно, товарищ генерал-полковник государственной безопасности, – выпалил Олег и крепко пожал протянутую руку.

– Господь с вами, какой генерал-полковник! Бывший генерал. Все это в прошлом. – Он жестом пригласил Калугина вновь присесть на скамейку.

– Товарищ Вольф, у нас говорят, что бывших чекистов не бывает.

– Думаю, скоро вы узнаете, что бывает. Но об этом потом. Очень хочу послушать, что происходит в Москве. Можно сказать – родной город. Часто бывал там и после войны. Но я предложил вам встретиться в зоопарке вовсе не из конспирации. Люблю здесь бывать – проектировали его и строили, когда еще не все развалины в Берлине разобрали. Чтобы ничто не напоминало о нацизме, даже зверей не стали держать в клетках. Все пасутся на воле, а перегородки – естественные скалы или рвы с водой. Давайте пройдемся по дорожкам и поговорим. Вам какие звери больше по душе? Разумеется, кроме медведя.

– Маркус Фридрихович, я не раз бывал в нью-йоркском зоопарке в Бронксе. Там зверей давно из клеток переревели на волю.

– Знаю, что вы работали в Нью-Йорке. Знаю, что вас вербовали и что за этим стоит. Все же давайте пройдем, например, к слонам. Здесь большое семейство. Там и поговорим о делах наших скорбных.

Калугин чуть не прикусил язык от неожиданности. На мгновение растерялся и не знал, как теперь себя вести. Если Вольф как-то пронюхал про вербовку, то зачем пришел на встречу? Тем временем Вольф протянул ему входной билет, и скоро они очутились на дорожке зоопарка. Шли недолго и сели на скамейку сразу за первым поворотом, напротив поляны с двумя неподвижно стоящими слонами. Они лениво покачивали хоботами и смотрели в сторону рва с водой, где ходили три слоненка разной величины.

– Постарайтесь пока не задавать лишних вопросов, – словно прочитал мысли Олега отставной немецкий генерал. – Скажу лишь, что дружил с Юрием Владимировичем Андроповым и лично от него знаю о вас всё. Ваш объект интереса – этнический немец. Так к кому было обратиться за помощью Юрию Владимировичу, как не ко мне? В схеме по внедрению вашего агента-сироты к Горбачеву как будто все логично, – продолжал немец. – Вы на своей территории, и внедрить в окружение Горбачева хоть черта лысого, разумеется, силами Комитета – не самая сложная задача. Но то, что касается американца, – это авантюра. Вернее – бессмыслица. Впрочем, Олег Данилович, не моего это ума дело. Я же не знаю конечной цели Андропова. Он говорил об этом очень путано – способствовать приходу к власти в США внука владельца публичного дома для золотоискателей, немца. Это – выше моего понимания.

– Товарищ генерал-полковник, я получил приказ председателя КГБ товарища Чебрикова. Приехал в поисках документов, – успел вставить несколько слов Калугин. Было видно, что генерал Вольф давно ни с кем не говорил. В современной Восточной Германии его чураются, как зачумленного.

– Конечно, проблема в документах, – проговорил немец и похлопал рукой по черной кожаной папке, что лежала у него на коленях. – Я знаю, вы имеете возможность встречаться с товарищем Чебриковым. Передайте ему вот что. Через полгода, максимум год, все архивы Штази и внешней разведки ГДР попадут в руки американцев. Горбачев ненавидит руководителя ГДР Эрика Хонеккера. Попутно с ним сдал американцам и целую страну – ГДР. Берлинскую стену пока не разрушили по одной причине – торгуются о цене эвакуации ваших военных частей и о сроках, когда группа советских войск в Германии полностью покинет Восточную зону оккупации.

– Сотруднику нашей резидентуры в Восточном Берлине вчера сообщили, что Горбачев еще ни разу не поднимал вопрос о компенсации.

– Значит, все гораздо хуже, чем я думал. – Вольф провел ладонью по лицу и закрыл глаза. – Еще раз. Передайте Чебрикову – пусть организует эвакуацию архивов Штази и внешней разведки ГДР в Советский Союз. Там тысячи имен наших секретных сотрудников не только в ФРГ, но и по всему миру. В том числе глубоко законспирированных. Если архивы и картотеки попадут к американцам, нам, коммунистам, уже никогда не восстать из пепла.

– Передам, товарищ генерал-полковник. Уверен, товарищ Чебриков сделает всё. Но загвоздка в Горбачеве. Он не дает ни военным, ни мидовцам, ни нам делать хоть что-то, что может вызвать раздражение американцев. Ведет себя так, будто выполняет их приказы.

– А не это ли было первой целью Андропова – привести к власти либерала и покончить с коммунистической машиной? Мол, для начала надо усыпить их внимание, даже разрушив свой дом. А уж потом долбануть по вражеским штабам! – Вольф нервно засмеялся. – Хорошо, хватит об этом. Сейчас о просьбе Владимира Александровича Крючкова.

Вольф поставил кожаную папку ребром на колени и расстегнул серебристую молнию. Калугин краем глаза увидел, что в папке лежат несколько сложенных надвое картонок. Вольф достал одну из них и развернул. Внутри лежал пожелтевший лист бумаги в линейку. На нем фиолетовыми чернилами было что-то написано по-немецки. Сверху, наискось, подпись, размашисто, от руки.

– Это настоящее заявление лейтенанта Алоизия Трумпа на имя Адольфа Гитлера. Написано просто, без изысков. Пишет фюреру, что влюбился в русскую, в жилах, мол, у нее течет немецкая кровь. Врет, наверное, а может, и женщина ему врала. Обещает подарить фюреру мальчиков. Просит разрешения взять ее в жены. Смотрите, это здесь, и Вольф ткнул пальцем в конец пожелтевшего листа.

– Немецкого не знаю. Только английский, – с сожалением ответил Олег и вдруг почувствовал прилив сил. Прямо перед ним был первый настоящий документ, относящийся к этой бесконечной и нудной истории.

– Не важно. Главное здесь вот что, – Вольф вновь ткнул пальцем в лист бумаги, но уже в его верхнюю часть. – Это личная подпись Гитлера с его согласием на свадьбу Трумпа и Екатерины Барсуковой. Заявление я нашел в архивах Рейхсканцелярии по просьбе Юрия Владимировича Андропова еще пятнадцать лет назад.

Вольф прикрепил скрепкой листок письма Алоизия Трумпа Гитлеру к картонке и вернул ее в кожаную папку. Следом достал другую сложенную надвое картонку. Раскрыл. Внутри, так же прикрепленные скрепкой к картону, лежали не менее старые листы. Тоже в линейку.

– Это медицинская карта Екатерины Барсуковой. Здесь, в карте, она именуется как Екатерина Трумп. Справка составлена в немецком воинском госпитале в Симферополе в августе 1943 года. Это медицинское исследование и результаты анализов беременной фрау Трумп. Лейтенант Алоизий и вправду любил жену и в ожидании рождения дочери добился ее обслуживания, как бы сказали сегодня, в военном госпитале. Здесь в справках всё – и содержание эритроцитов в крови, и результаты прощупывания плода. Всё, как положено у немцев. На последнем листе справка о родах в январе 1944 года. Рост, вес девочки – всё, как положено. Печать госпиталя и подпись главного военного врача. Тоже подлинник.

Вольф вернул листы бумаг на место, вновь прикрепил их скрепкой к картонке и убрал в кожаную папку.

– Здесь же свидетельство о смерти Алоизия Трумпа и похоронка. Родители Алоизия умерли задолго до начала войны, и похоронка осела в Центральном архиве вермахта.

Генерал застегнул молнию и протянул папку Калугину.

– Я просьбу товарища Крючкова выполнил.

– Маркус Фридрихович, огромное спасибо! – Олег взял папку и посмотрел в сторону слонов.

Самец надломил передние столбы ног и встал, словно в цирке на поклон. Самка обнюхивала его голову хоботом, шумно втягивала воздух и норовила потереться своими ушами об огромные уши стоящего на коленях слона. Как видно, от беспредельного удовольствия самец задрал голову и выдавил из себя звук, похожий на рев сотни медных труб. Слонята отвернулись от воды и побрели к купающимся в теплом берлинском воздухе родителям.

– Знаете, о чем я подумал, – услышал Калугин голос Маркуса Вольфа. Он выпустил его из вида, увлекшись слоновьими нежностями.

– О чем?

– Вот вы отвернулись в сторону, а мне бы в этот момент самое время раствориться в воздухе. – Вольф впервые за их встречу рассмеялся.

– Тогда бы я точно поверил, что вы не человек, как о вас пишут на Западе, а миф и иллюзия, – засмеялся в ответ Калугин. Шутка ему понравилась.

– Я пишу книгу. Будет называться «Человек без лица». Обязательно пришлю Крючкову. Три экземпляра. Один для вас. – Генерал встал со скамейки и протянул Калугину руку. – Я пойду, погуляю по зоопарку. А вы возвращайтесь в Москву прямо сегодня. На самолет успеете – для посольских всегда оставляют бронь.

Вольф поднялся со скамейки и пошел по дорожке. Скоро он скрылся за поворотом, а Олег вернулся к выходу из зоопарка. Через час он был в номере торгового представительства на территории посольства.

Во внутреннем дворике его поджидал Михаил Ложкин.

– Ну что, товарищ подполковник, вся официальная резидентна вас ждет – идем в Гранд-отель. Скинулись на отдельный кабинет. Вы как?

Калугин ответил не сразу. В нем боролись противоположные чувства. С одной стороны, он только что получил мощный толчок для продолжения операции. Его идея с поиском американских родственников Андрея-сироты не рассыпалась на глазах здесь, в Восточном Берлине. Будем работать и рыть землю! С другой – до тошноты и подсоса где-то в груди хотелось попить пива. Мозг сам напомнил о сказочных запахах квашеной капусты и жаренных на гриле сосисках.

– Нет, Миша, спасибо! В другой раз, – он с сожалением закачал головой.

– Ну вы кремень! Как Володька Путин, – с пониманием ответил повар.

– Это еще кто?

– Директор дома офицеров из Дрездена. Раз в три месяца приезжает писать отчет. Шифровальщика в Дрездене нет, ездит к нам, в посольство.

Михаил повернулся в сторону подъезда дома торгпредства. Там стоял мужчина лет тридцати пяти и задумчиво смотрел в их сторону. На нем были светлые льняные брюки, коричневые сандалии, надетые на черные носки, и светло-синяя рубаха, заправленная в брюки. Худое лица с упавшей на лоб челкой светлых волос.

– Владимир Владимирович, может, передумаете? Вот и гость из Москвы вас ждет. – Михаил повернулся к Калугину и подмигнул.

– Спасибо, Миша! В другой раз, – так же как Калугин, прокричал издалека в ответ Владимир Владимирович, помахал рукой и ушел в подъезд торгпредства.

– Не судьба! – проговорил Михаил. – Тогда и я не пойду. Подумаете, что я конченый алкоголик, а это не так.

Михаил предложил Калугину свою помощь по сборам и организации отъезда в аэропорт. И уже через два часа зеленый «жигуленок» довез его до аэропорта «Шёнефельд». Поздно вечером Ил-62 приземлился в Шереметьево.

Из Комитета машину почему-то не прислали. Он сел в такси. Жена искренне обрадовалась его ночному возвращению. Особенно ее растрогали три пары немецких колготок, небольшая кожаная сумочка на длинном ремешке и красные лакированные туфли на высоком каблуке. Как всегда в таких случаях, жена благодарила его бурно и долго. Правда, своих подарков он, как правило, больше не видел. Через много лет она призналась, что все они были ужасны, обувь жала или соскальзывала с ноги. Она все это дарила своим знакомым.

В ту ночь он положил черную папку Маркуса Вольфа под матрас. Его спину буквально обжигала гигантская энергия грядущего сдвига тектонических плит. Пусть не завтра. Но мир будет взорван!

Глава 9

Майские праздники в Москве оказались холодными как никогда. Смертельный грипп хоть и продолжал бушевать, но только на экранах телевизоров. Даже якобы больной премьер выглядел на экране здоровым и откормленным бугаем. Его лысина по-прежнему блестела весело и деловито. Городские власти поняли наконец, что от сидящего взаперти народа ничего хорошего ждать не стоит, и позволили ему шляться по улицам в масках и резиновых перчатках. Но даже Москва не разрешала работникам шоу-бизнеса петь, плясать и собирать концерты не только в спортзалах, но и в ночных клубах. Оставалось пить, есть, спать, выть волком и пересматривать в десятый раз старый американский фильм «День сурка».

После Пасхи прошел месяц, май перевалил за середину. Продюсер и исполнитель простеньких песен для школьниц 90-х Андрей Александрович Разин, как и все, считал дни, ждал августа, когда поедет в Америку. Ловил любые сообщения о том, как коронавирус косит народ в США, и молил Бога, чтобы президент Трамп дожил до ноябрьских выборов. Он с ужасом узнал из новостей, что его наниматель на старости лет окончательно сошел с ума и на всякий случай принимает от коронавируса лекарство, которым лечат малярию и волчанку. Американские врачи крутили пальцами у виска, утверждая, что это чистый яд и Трамп скоро умрет – к гадалке не ходи. Андрей даже вызубрил название этого лекарства – гидроксихлорохин – и сходил в Старо-Петровский монастырь поставить свечку к иконе святого Пантелеймона за здоровье Трампа. Он не раз созванивался с женой Ириной, и она успокаивала его тем, что многие штаты уже вышли из карантина и подготовка к президентским выборам идет полным ходом.

Чтобы не оставлять все на последний момент, Андрей обновил «фанеру». Сделать это было совсем просто – музыкальные файлы пересылались из студий со скоростью автоматной очереди. Помог старый друг, известный в прошлом «фанерщик» Юра Слюсарь. Сегодня он пристроился рулить крутейшей авиационной фирмой, но тряхнул стариной и бесплатно обновил музыку всех разинских хитов – от «Седой ночи» до «Белых роз». Но даже с этими хлопотами свободного времени оставалось достаточно. Иногда он выбирался из дома.

Ходить по улице в маске было очень удобно. Его никто не узнавал, не просил сделать селфи и выпить бокал вина в кафе или ресторане, которых на Кузнецком Мосту и в Камергерском появилось великое множество. Заведения хоть и позакрывали по известной причине, но народу хватало, и он прятался за маской. Боялся, что обычная фотка-сел-фи рядом с чьей-то рожей могла стать причиной получения заразы. А стоило ему чихнуть и вызвать «скорую», об этом через минуту сообщат по «ящику» и в сетях. Это будет конец – не видать Америки с тремя лимонами баксов как своих ушей. Не пустят вообще никогда. Поэтому берег себя, как святую невинность, и старался гулять не так часто.

В тот день, 28 мая, его разбудил звонок в дверь. Андрей удивился – попасть на площадку его квартиры было совсем не просто. На пути вас встречала охрана, сложные проходы по подземному этажу. Войти в лифт можно, только прижав палец к сканирующему устройству. А если без отпечатка пальца, то нужно распоряжение начальника охраны. Такое указание мог дать только человек в погонах. Чьи погоны – тоже понятно. Лубянка была от этого места всего в пятистах метрах. Район режимный.

– Иду, иду, – закричал он, сбросил одеяло и тяжело, кряхтя, встал. С трудом продел руки в халат, по размеру больше похожий на плащ-палатку.

Он прошлепал босыми ногами по полу, подошел к входной двери и посмотрел в глазок. На площадке никого не было. Разин снял цепочку, разомкнул три замка и защелку из легированной стали. Открыв дверь, увидел стоящую на полу большую корзину с пакетами серой бумаги и пропечатанными на них православными черными крестами. Пакеты окружали лакированный ящик вишневого дерева с серебристой защелкой.

– Спасибо, Борис Абрамыч! – проговорил вслух Андрей и очень по-доброму улыбнулся.

Он занес домой корзину, запер дверь на все замки и защелку. Надел на ноги стоящие возле двери тапки и перенес корзину в большую гостиную, увешанную по стенам картинами его любимых грузин – Джангвеладзе и Думбадзе. Но еще больше на стенах висело икон. Он поставил корзину на обеденный стол и для начала принялся смотреть, что в пакетах. Оказалось – пирожки с картошкой и зеленым луком, жареная курица, баночки с солеными груздями и вареньем из крыжовника. Была в пакете, проложенном бумажными салфетками, и бутылка крымского портвейна «Красный южнобережный» 2009 года, с бледно-розовой невзрачной этикеткой. Но главную часть подарка патриарх Борис спрятал в лакированной шкатулке. Когда Андрей ее открыл, то увидел лежащую в ней икону, прикрытую сложенным вдвое листком бумаги.

«Дорогой и любимый крестный, раб Божий Андрей! Прими скромный подарок в день сороковин восшествия Иисуса во плоти на небо, после его чудотворного Воскрешения». В нижней части листа типографским шрифтом было напечатано «Патриарх Московский и всея Руси». И подпись фиолетовыми чернилами– «+Борис». Андрей поднес листок к губам, поцеловал его, как месяц назад целовал изображение руки патриарха на экране компьютера.

Икона была совсем новая. Еще пахла масляной краской. Патриарх даже друзьям старался не дарить что-то музейное. Только простое и доступное. Ценность имел сам подарок.

В нижней части иконы, как и положено, стояла Матерь Божья в окружении апостолов и ангелов. Иисус улетал вверх, сидя на божественном троне, окруженный сферой в голубом сиянии. В разные стороны от нее разлетались сверкающие золотистые лучи. «Не приведи господи», – подумал Андрей, представив на миг, что сфера, в которой устремился на небеса Иисус, очень похожа на коронавирус. Патриарх сэкономил, а художник, сам того не подозревая, поместил образ Иисуса в оболочку вируса, похожего на рогатую подводную мину.

Андрей оглядел стены, куда можно пристроить подарок Бориса Абрамовича. В гостиной ему было самое место. Окна выходили строго на запад. Вечерами, особенно летом, здесь всегда было светло и солнечно – как раз для веселого Иисуса, празднующего восшествие на небеса. Стену для крючка все равно придется сверлить, так что нужен помощник. Андрей вложил икону обратно в футляр и открыл один из пакетов. Достал пирожок, затем второй. Под ними в пакете оказался пучок слегка увядшей травы. Лежала она и на дне корзины. Патриарх уже три недели находился в Крыму в Подворье патриарха при храме Казанской иконы Божьей Матери. Корзина была оттуда, из Крыма. Борис знал, что почти тридцать пять лет назад Андрей встретился там второй раз в жизни с Ириной Горбачевой. Они оказались не первыми, кого крымские звезды, запахи и ночное море соединили так, что разомкнуть магнетические клещи оказалось невозможно. Через два года они поженились.

Андрей сложил бумажные пакеты вместе с бутылкой портвейна обратно в корзину и отнес на кухню. «Придет вечер, включу телек и открою бутылку», – решил он и через пару часов уже нарезал круги по любимому маршруту – Рождественка, Сандуновский переулок, Неглинка, Кузнецкий Мост, Камергерский, Петровка… В маске его никто не узнавал. Он приподнял ее лишь тогда, когда купил в «Макдоналдсе» булку с котлетой.

Патриарх Борис неспроста оказался в Крыму. По сути – сбежал из Москвы после скандала с попыткой избавить город от коронавируса. Столицу и Петербург облетел на самолете схиархимандрит Илия, сам он проехал по центру Москвы с иконой Пресвятой Богородицы «Умиление». Ехал, как положено, – на «мерине» в сопровождении полиции с мигалками. Даже молитву специальную утвердил по этому случаю и читал во время проезда с иконой по Москве: «Господи Боже наш, не вийди в суд с рабы Твоими и огради нас от губительнаго поветрия, на ны движимаго. Пощади нас, смиренных и недостойных рабов Твоих, в покаянии с теплою верою и сокрушением сердечным к Тебе милосердному и благо-применительному Богу нашему припадающих и на милость Твою уповающих. Твое бо есть, еже миловати и спасати ны, Боже наш, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь».

Увы, злосчастный вирус оказался сущим сатанинским отродьем. Ни чудотворная икона, ни молитвы по всем храмам Российской Федерации его так и не изгнали. Патриарх счел за благо уединиться от мирской суеты в ялтинском подворье, которое находилось под духовным окормлением второго небесного борца с эпидемией – схиархимандрита Илии. Позднее Борис назвал причину неудачи – икона оказалась китайской подделкой и не имела чудотворной силы. Но время было упущено. И вот – корзина с подарками из Крыма означала, что патриарх понемногу приходит в себя.

Андрей все глубже погружался в воспоминания. На Кузнецком, как в добрые времена двухмесячной давности, сидел на раскладном стуле пожилой дядька в очень сильно потертом джинсовом костюме, стоптанных светлых кроссовках «Адидас», с седыми нечесаными волосами. Он что-то бренчал на акустической гитаре и хриплым голосом урчал в микрофон. Чем ближе подходил к нему Андрей, тем больше в нем росло недоумение.

Мужик пел знаменитую песенку группы Slade «Everyday when I'm away». Пел очень удачно, пытаясь подражать тонкоголосому Ходди Холдеру. Заметив единственного зрителя, уличный музыкант запел песенку сначала:

 
Everyday when I'm away
I'm thinking of you
Everyone can carry on
Except for we two.
And you know that our love
And you know that I
And you know that our love won't die.
And it…
 

Андрей стоял напротив него в полном одиночестве, но дослушал до конца.

– Что, чувак, знакомая песенка? – волосатый поднял голову и улыбнулся.

– Ты, часом, не Ходди Холдер? – ответил Андрей из-под маски. Он знал имя англичанина, автора и исполнителя песенки, поскольку слушал ее тысячи раз, даже слова знал наизусть. Когда-то очень давно, после детдомовского жесткача, он впервые ощутил под эту музыку совсем другие чувства.

– Нет, не Ходди. Я Витек Бакшеев. А ты часом в Крыму не бывал году, этак, в восемьдесят пятом? – Витек перебирал струны гитары и качал головой. Возможно, она тряслась от старости или пьянства.

– Был в восемьдесят восьмом. Спортивный лагерь МАИ.

– Помнишь такую группу – «Чистая случайность»? – Витек продолжал сверлить его взглядом, перебирая по-прежнему струны.

– Помню.

– Значит, и меня должен помнить. Это моя группа, я пел.

– Вспомнил. Вначале танцев ты говорил «Чистая случайность», а под конец – «Чистая случайность – 200».

– Так и есть, чувак. «Двести» означало стакан портвейна. Божественно! А ты что же – авиатор?

– Нет.

– Не сложилось, значит. – Он стал терять интерес к огромному бегемоту в маске и принялся листать нотную тетрадку на алюминиевом пюпитре, что стоял перед ним.

Андрея подмывало сбросить маску и поболтать с Витей Бакшеевым. Тот не узнал его, хотя он пробыл с ним рядом почти месяц. Его популярность в середине 80-х нисколько не уступала «Машине» или «Полосе отчуждения». Он так же играл рок на студенческих сейшенах, халтурил летом в крымских и сочинских спортивных лагерях, которые держали «на югах» все крупные институты и университеты Советского Союза. Андрей догадывался, с каким презрением относятся к нему старые советские рокеры, сатаневшие от битлов, Ричи Блэкмора и Рода Эванса. Стоило ему снять маску, и Витек скорее всего узнал бы в нем попсовика из «Ласкового мая». Как правило, дальше в таких случаях выражалось презрение в самых разных формах. Он не стал искушать судьбу, достал из забитого кредитками кошелька «красненькую» и протянул старику Бакшееву.

– Благодарствуйте, – с удовольствием проговорил Витек, пряча деньги в карман джинсов. – Сбегал бы за бутылкой, но «кир» сегодня под запретом, сам понимаешь!

Он назвал алкоголь так, как называли его советские рокеры сорок лет назад, – «кир». Ностальгия по прошлому начинала прошибать Андрея до слез. Собрался было достать еще одну «пятерку», но вовремя понял, что будет перебор. Он кивнул Витьку Бакшееву на прощание, повернулся и зашагал вниз по Кузнецкому, к повороту на Неглинку. За его спиной, как будто в припадке астматического кашля, зазвучала губная гармошка с запевом к «Белым розам». Бакшеев его узнал. Хороший музыкант всегда узнает человека по голосу, если слышал его хотя бы раз. А голос Разина звучал из всех ларьков каких-то тридцать лет назад. Андрей не стал останавливаться, лишь поднял правую руку и не поворачиваясь помахал Бакшееву. Старикан смотрел ему вслед и пытался вспомнить, где слышал и видел этого чувака перед тем, как он стал Андрюшей Разиным.

Андрей шел домой вдоль ограды Центрального банка. Напротив, на другой стороне Неглинки, нежданно-негаданно увидел открытую хинкальную. Он любил там бывать и совсем было решил перейти улицу и посетить «заведение». Но вовремя вспомнил о пирожках и жареной курице от патриарха. И о бутылке крымского портвейна, появление которой совпало с призраком из «Чистой случайности – 200». По крайней мере сегодня не придется думать, чем заняться вечером. Эта мысль подстегнула его, он быстро миновал Звонарский и Нижний Кисельный переулки, нырнул в преисподнюю торговой галереи и через систему подземных ходов и кодированных лифтов добрался к себе, на пятый этаж дома, стоящего между Центробанком, Сандуновскими банями и рестораном «Белое солнце пустыни».

Он вновь притащил в гостиную корзину с пирогами, жареной курицей и бутылкой крымского портвейна. На кухне незнамо откуда оказался даже граненый стакан. Отворил настежь огромные – от пола до потолка – створки окон, уселся в кресло и вытащил штопором пробку из темно-зеленой бутылки с портвейном. За окном в сторону Кремля убегали крыши гостиницы «Будапешт», ЦУМа, Большого театра. Неподвижно висел флаг над куполом Центробанка. Андрей налил портвейн в стакан. По комнате разлился его приторно-сладкий, неповторимый запах. Он старался вообще не пить, а крепленый портвейн и подавно. Но сегодня был тот случай, когда устоять перед своим прошлым было невозможно. Прошлым… Далеким и прекрасным.

* * *

Дача номер один в Нижней Ореанде сразу не понравилась Раисе Максимовне. Как только муж стал Генеральным секретарем ЦК КПСС, она уговорила его построить новую резиденцию ближе к Севастополю, в поселке Форос. Место не ахти – рядом трасса Симферополь – Севастополь, берег усыпан ребристыми булыжниками, как будто их притащили сюда со строительства дороги. Но все зависит от архитектора, и она посвятила себя проектированию их будущего дворца. Раиса Максимовна торопилась. Два здания для летнего отдыха партийных руководителей Советского Союза в Нижней Ореанде казались ей старыми и обшарпанными. Недостойными руководителя ядерной державы. В них ее преследовали фантомные запахи водки, лаврового листа, жареной барабульки и шашлыка – обязательных атрибутов многочисленных застолий, которые обожал Никита Хрущев, строивший эти два здания под себя. После него – Леонид Ильич Брежнев, которому было вообще «по барабану», где жить.

Вот если бы Ливадийский дворец? Окруженный густо-зелеными стройными кипарисами и пальмами, он стоял на горе, всего в нескольких сотнях метров от Нижней Ореанды. Ее сознание грело, что в нем жил император Николай Второй, Иосиф Сталин и даже президент США Рузвельт, когда в феврале сорок пятого там проходила Ялтинская конференция. Но Михаил Сергеевич даже слушать не стал, когда она попыталась начать разговор на эту тему. Лишь заявил, что ему будет стыдно перед партийными товарищами, если они займут Ливадийский дворец, к тому же давно превращенный в музей. Она от него отстала. Но взамен предложила построить нечто грандиозное рядом, и муж устоять не смог.

В то лето комплекс «Заря» – так называли официально объект в бухте Форос – лишь готовился к сдаче. Горбачевы не стали ждать его открытия в Москве, и Раиса Максимовна скрепя сердце согласилась провести еще месяц-другой в Нижней Ореанде. Заодно можно следить и за отделкой комплекса в Форосе.

Остановилась на госдаче «Глициния», отделанном желтым песчаником доме, большом и неудобном. Особенно сейчас – когда Михаил Сергеевич работал в Москве, а она жила здесь вдвоем с дочерью. В их распоряжении были лучшие советские артисты, кинофильмы и спектакли. По мановению волшебной палочки труппа любого московского или ленинградского театра могла сорваться с места и прилететь сюда. В эту резиденцию еще со времен Хрущева привозили любые кинофильмы, даже американские и французские. Планировалось, что все здесь должно располагать к отдыху. В том числе огромный кинозал с мягкими высокими креслами. В них можно было сначала утонуть, а потом и уснуть.

На третий день после приезда Ирина начала отчаянно скучать. Поездка на катере в Форос на развлечение не тянула. Мать ходила с ней по огромному дому их новой резиденции и по-сволочному придиралась к рабочим. Ей не нравилось всё – от меди на крыше до цвета штор на окнах, формы унитазов и кривизны дверных ручек. Ирина чувствовала себя неуютно и едва дождалась, когда мать «напилась крови» и они вернулись в «Глицинию» с ее обычной сонной пустотой. Когда Михаил Сергеевич был в отъезде, все куда-то разбегались, даже прислуга старалась лишний раз не показываться Раисе Максимовне и Ирине на глаза. Друзей и подруг, которых можно было пригласить с собой летом на море, у Горбачевых не было. Терпимых родственников тоже. Были братья у мамы с папой, но их в семью не пускали. Мама Михаила Сергеевича сама не горела желанием уезжать из Привольного. Приходилось торчать в семейном одиночестве. Читать, есть и спать. Вот и сегодня, на следующий день после поездки в Форос, ей не хотелось идти никуда, даже к морю.

Наступало время обеда. Ирина сидела на веранде второго этажа в плетеном кресле-качалке и листала немецкий журнал с подозрительным названием «Бурда». Разговоров о политике в их семье хватало, и цветной журнальчик про моду оказался как нельзя кстати. Снизу раздался звук колокольчика. Такой порядок завела Раиса Максимовна – это означало, что пора идти обедать в столовую на первом этаже. Ирина встала с кресла, прошла к двери и спустилась вниз, в столовую.

К стенам зала словно приросли десяток лакированных сервантов с посудой, фужерами, рюмками и фарфоровыми статуэтками. С потолка свисала люстра, перевитая спиралями блестящих хрусталиков и золотых завитушек. Такого же типа бра висели на стенах между большими картинами с самыми разными видами на гору Аю-Даг. Посреди стоял обеденный стол. Во времена Хрущева и Брежнева за ним собирались гости. Иной раз и по сотне человек. Сейчас сиротливо стояли два стула напротив друг друга. Так же сиротливо на двух белых салфетках стояли суповые тарелки, ложки с вилками, салатницы и тарелочки с хлебом. Окна раскрыты настежь, легкий сквозняк колыхал светлые тюлевые занавески.

Раиса Максимовна вошла вслед за дочерью. Понюхала воздух и слегка поморщилась. Ей вновь померещился запах жареного лука, который все последние годы она считала несовместимым с новым статусом жены сначала члена Политбюро, а затем и генерального секретаря. Они сели за стол. Тут же вошли две пожилые женщины в строгих темно-синих платьях и белых передниках. Молодых официанток, которые работали здесь поначалу, Раиса Максимовна быстро уволила, побоявшись, что Михаил Сергеевич положит на кого-то из них глаз. Женщины внесли две маленькие супницы и разнесли их по краям стола – матери и дочери.

Жена генсека приподняла фарфоровую крышку и принюхалась. Затем вернула крышку на место и отодвинула супницу.