Текст книги "Гатчинский коршун"

Теперь предстояло учинить развод клиента на бабло. Не надо гнусно ухмыляться, в этом мире данное понятие означает вовсе не то, что вы подумали! А всего лишь вход клиента в бабловую зону.

Представьте себе, что вы изобрели, например, новую мышеловку и хотите развернуть ее серийное производство, а денег на это у вас нет. До недавнего времени перед вами было два пути: взять кредит в банке или основать акционерное общество. Второй путь при отсутствии у вас начального капитала приведет к тому, что через весьма короткое время вы на своем предприятии будете хорошо если главным инженером. Первый в принципе может и привести к успеху, но надо быть готовым к тому, что крови из вас тот банк попьет так, что мало не покажется – от души, с причмокиванием и выделением кишечных газов. А если ваша мышеловка покажется ему перспективной, так он оставит в ране катетер в виде принудительно подсунутого члена совета директоров.

Но все будет несколько не так, если вы войдете в бабловую зону. Правда, кого попало туда не пускают, вам сначала придется убедить его контрольный совет в том, что предлагаемая мышеловка очень нужна странам-участницам. Итак, они убедились, и вам выделяется бабловый кредит. Процент по нему невелик, фиксирован и зависит от степени важности финансируемого проекта – для особо важных он просто равен нулю. На эти деньги вы можете покупать продукцию входящих в зону предприятий. А в качестве ответной меры вы будете обязаны продавать часть будущих мышеловок за то же бабло…

И дело для меня было вовсе не в прибылях от продажи самолетов в Америке. Я собирался устроить на тамошних заводах обучение наших рабочих, как это уже делалось на некоторых предприятиях Цеппелина и Круппа. Ну и ввести там широко используемую нами практику, при которой рабочие являются акционерами своего предприятия.

Потому что хорошие отношения между Россией и Германией были только немного облегчены тем, что Вилли подружился со мной и увлекся Танечкой. Базировались же они на постоянно растущем числе мелких акционеров совместных предприятий. И теперь, если какая-нибудь газетенка, например, начинала что-то вякать против русско-германской дружбы, достаточно было подчеркнуть наиболее выразительные места, приписать пару комментариев и отнести это на соответствующий завод. Все дальнейшее рабочие делали сами – что у нас, что в Германии.

Поэтому Форд мог потребовать у меня и заметно более выгодных условий. Но, как я уже говорил, акулой капитализма он не был. Впрочем, это, наверное, и хорошо – не в шкурном смысле, а именно в долговременном плане.

Уже поздним вечером мы вскользь затронули и тему профсоюзов.

– Зря вы терпите на своих заводах эти ненужные наросты, – сказал мне Форд.

– Ну почему же? Всегда возможны трения рабочих с администрацией, так пусть они происходят по заранее созданному регламенту. Зачем мне еще куча управленцев, с функциями которых рабочие справляются не хуже и на энтузиазме? Тут, наверное, дело в том, что при ваших реалиях руководство любого профсоюза будет мгновенно куплено и начнет под видом интересов рабочих отстаивать нечто совсем другое… У нас в России несколько иные условия.

Вообще-то эти условия отличались от штатовских наличием ДОМа, шестого и седьмого отделов. Любой желающий купить или как-то иначе повлиять на руководство георгиевских профсоюзов неизбежно натыкался на представителей этих структур. И потом он становился либо горячим, до конца жизни, сторонником свободы профсоюзов по георгиевскому образцу, либо тихо и бесследно исчезал. Впрочем, внедрять такую систему на американских предприятиях было несколько преждевременно…

Глава 39

Я слушал кайзера, и меня помимо воли одолевали воспоминания ранней юности. Вы представляете себе, как организовывают день рождения ребенка в еврейских семьях? В общем, я тоже не очень, потому как могу судить только на примере одной семьи, а именно – моего соседа по коммуналке Бори Фишмана.

Боре, кажется, стукнуло семь лет. Были приглашены важные тети с маминой работы (а она трудилась замом главбуха на «Красном Октябре») и не менее важные дяди с папиной. Где трудился его папа, Боря мне тогда не говорил, и я был искренне убежден, что тот либо космонавт, либо разведчик – а иначе почему нельзя говорить про его работу, да и где его носит по два-три месяца каждый год? Правда, со временем выяснилось, что Боря просто не мог запомнить название папиного института – я, например, это и гораздо позже не смог. Гипро НИИ что-то там фармахим… Но вернемся к тому дню рождения.

Итак, дядей и тетей там было достаточно. Из детей же был один я, и то только потому, что жил в соседней комнате и не пригласить меня было ну никак нельзя.

Дяди с тетями откушали чего-то из бутылок и приступили к беседе. И тут я сделал страшное открытие, подорвавшее в моих глазах устои до того ясного, светлого и прекрасного мира. Потом я таких открытий делал много – когда сам, а когда и с чьей-то помощью – и в результате стал тем, кем стал, то есть старым циником. Но тот шок я запомнил, ибо он был первым.

Оказывается, коллектив фабрики «Красный Октябрь» работал вовсе не для того, чтобы обеспечить нас с Борей, ну и других детей Советского Союза, прекрасными конфетами! На вкус конфет персоналу фабрики было глубоко наплевать, они даже и в рот не собирались брать эту дрянь. А волновала их – вы только подумайте – какая-то… квартальная премия! И еще трудности с коньячным спиртом. Помнится, я потом две недели переживал, да еще год после этого не мог есть шоколадные конфеты…

Так вот, я слушал Вилли и вспоминал себя полвека назад. Во всяком случае, обида кайзера на несовершенство мира была почти столь же детской.

А случилось всего лишь то, что образованное с нашей подачи гестапо наконец-то представило ему развернутый доклад об источниках финансирования проанглийских и антироссийских настроений в германском обществе. С нашей, кстати, помощью представило, без нее они бы еще колупались не меньше года.

Нет, кайзер, конечно, знал об отдельных случаях принятия весьма крупных сумм его политиками. Но считал их именно единичными примерами моральной нечистоплотности конкретных людей. Представленные же ему материалы доказывали, что это система, причем давно налаженная и отлично работающая.

«Ну, раз уж Вилли до таких лет продолжает страдать идеализмом, – подумал я, – то будет просто грешно этим не воспользоваться – естественно, с пользой для обоих». Потому в ответ на его недоумение, как это вообще может быть, я пояснил:

– А в Англии очень удобное политическое устройство. Для контактов с республиками наподобие Франции или Штатов они демократы с вековыми традициями парламентаризма. А в общении с монархиями имеют полную возможность прикинуться точно такими же, хотя действительности это не соответствует. Я, например, уверен, что Эдуард вообще не в курсе всей этой мерзости…

Тут я беззастенчиво лакировал действительность. Точных сведений о том, что знал и чего не знал король Эдик, у меня не было в силу полного отсутствия интереса к данному вопросу. Но я видел его хитрую морду и даже имел с ним краткую беседу, так что теперь был убежден, что уж в чем в чем, а в идеализме его подозревать никак нельзя.

– Видите ли, дорогой Вилли, – продолжил я, – на троне в принципе может оказаться любой человек. Умный или глупый, смелый или не очень, честный, как вы, или проходимец, как не будем говорить кто. При демократии на самый верх тоже может пролезть и умный, и глупый, и смелый, и трус… Вот только честным человеком он не может оказаться никогда. Вы только послушайте, чего обещают политики в своих предвыборных речах! До такой степени идиотов, чтобы самим в такое верить, в природе быть не может. Или рассказ Марка Твена почитайте «Как меня выбирали в губернаторы»… Поэтому две монархии могут строить долговременные отношения, основываясь на доверии к друг другу. Если, конечно, во главе обеих стоят достойные люди. А вот верить демократиям – это… В общем, это ни к чему, все равно надуют, особенно если у них в этом вековые традиции. И не пойти ли нам им навстречу?

– Сделать вид, что между нами пробежала черная кошка?

– Вот именно. И еще я вас хотел попросить… Понимаете, они же все-таки профессионалы и все деньги на одну лошадку ставить не будут никогда. Мало ли, вдруг что сорвется? Поэтому надо подстраховаться. Вы не обращали внимания, что круг знакомств вашего старшего сына несколько расширился?

– Что?! – привстал кайзер.

– А вот то самое. Нет, вербовать его никто не вербует, и даже намекать про то, что с вами может случиться несчастный случай, никто не будет. Просто помаленьку направляют мысли в нужную сторону, и все.

– У вас что, есть материалы о готовящемся на меня покушении?

– Только косвенные. И, предваряя ваш вопрос, я готов вам их показать. Но только – поймите меня правильно! – они получены от действующего агента. И, если англичане догадаются, от кого именно, будет очень нехорошо. Поэтому вы уж, пожалуйста, постарайтесь ни с кем не делиться своим возмущением.

– И подробности покушения на вашу супругу, при котором погиб Ники, вы тоже не обнародуете по этой причине?

– Совершенно верно, – кивнул я.

Действительно, Рейли сидит давно и плодотворно, признаться готов где угодно и в чем угодно, а уж в действительно имевших место событиях тем более. Но еще один Рейли вдохновенно трудится на юге России, создал уже две партии и резидентуру в Николаеве, так что отвлекать его от этой деятельности на какие-то признания совершенно не хочется. Ничего, это все можно будет устаканить со временем…

Про подготовку же покушения на кайзера я, мягко говоря, слегка преувеличил, но почему-то мне шестое чувство говорило, что я действовал в правильном направлении. Судите сами – есть у нас в Генштабе некто Янушкевич. И у него есть племянник – дурак, завербованный англичанами, причем не Паксом, а Форин Офис. Ведет он себя так нагло, что не взять его – это значит навлечь на себя подозрения в какой-то игре. Ну, и взяли идиота. Никакой ценности он сам по себе не представлял, нам был на всякий случай нужен для подготовки дела его дяди, но на одном из допросов он вдруг упомянул, что ему предложили съездить в Берлин. Зачем, он не знал, и был тут же опущен этажом ниже, то есть в седьмой отдел. Еще когда его туда вели, он вопил, что сотрудничает со следствием от всей души и готов признаться во всем, так что к нему даже не пришлось применять физических мер. В общем, голубчик под диктовку накатал признание, что ему поручили съездить в Берлин и убить кайзера. Именно эти бумаги я Вилли и показал.

– Не факт, что у него получилось бы, – прокомментировал я, – но даже в случае неудачи выгода несомненная. Ведь русский же! А уж в случае удачи… Так что еще раз прошу обратить самое серьезное внимание на вашу охрану.

– Послать специалистов на стажировку к вам, разумеется, можно?

– Вне всякого сомнения, только лучше нелегально, как шпионов. Мы их тут арестуем, подучим и отправим к вам, в обмен на наших – я вам собираюсь пару человек выделить для инспекции и консультаций на месте. Тоже нелегально, и вы их тоже арестовывайте… А потом обменяем тех на этих. И значит, как договорились: визит сокращаете до двух дней, на аэродром вместо меня вас провожает Михаил, вы же всем видом демонстрируете раздражение. По рукам?

Мы пожали друг другу руки, и Вилли отправился к Танечке, а я – спать, потому что на встречу с кайзером мне пришлось идти чуть ли не прямо с самолета, я только утром вернулся с севера, куда меня занесло на предмет торжеств по случаю присвоения поселку Найденовка статуса города Найденовска. Вообще-то это был Мурманск, но поселок на его будущем месте так обозвали без всякого участия сверху, и Гоша решил, что не стоит разводить путаницу. Ну и вообще…

Назвать это городом пока было некоторым преувеличением, но вот морской порт, аэродром и железная дорога там уже имелись. Так что мне пришлось толкать речь о том, что отсель Россия будет прирастать богатствами Сибири на страх агрессору, в силу чего город ждет невиданное процветание. Потом ругаться с Макаровым, который опять плавал куда-то на «Ермаке» и вернулся совершенно больным. Ну пожилой же он и раненный японцами вдобавок, куда же его черти несут на старости лет! Молодые пусть плавают, тот же Вилькицкий-младший, который Борис Андреевич, например. Степан Осипович вяло отбрехивался, в том смысле, что некоторые, уж во всяком случае, не моложе и тоже раненые, тем не менее сюда не на поезде приехали, а прилетели на «кошке», причем не пассажирской, а армейской. Потом махнул рукой и познакомил меня с последним докладом Вилькицкого. Оказывается, в Ледовитом океане уже появились Земля Макарова, Георгиевская Земля и остров Маслачак. По его пометкам на карте я сделал вывод, что именем Макарова обозвали Северную Землю. Что из известного скрывалось под именами величества и светлейшего высочества, я так и не понял.

Пока это была разведка Севморпути, но уже достраивалась серия линейных ледоколов по типу «Сталин» – два в Питере и один в Японии, причем первый из питерских обещали спустить на воду этой осенью, а японцы свой – и вовсе на днях. Так что скоро нашим английским друзьям придется чесать в затылке на тему того, что японский флот при необходимости может оказаться в Атлантике, а наша Балтийская эскадра – на Тихом океане, причем без всякой возможности вмешательства с их стороны.

С утра я отправился в Зимний, где первым делом навестил Мари – теперь в число моих обязанностей входило минимум раз в неделю повосхищаться дочкой. Проделав этот ритуал, я предложил Мари пройти в кабинет, где спросил:

– Ты со своей сестрой, которая замужем за Эдиком, вроде еще поддерживаешь какие-то отношения?

– Поздравляем друг друга два раза в год. А что?

– Да вот думаю, не написать ли тебе ей письмишко. Мол, мне тут доложили, что расследование показало непричастность королевской четы к гнусному преступлению трехлетней давности. А мы все-таки сестры, может, как-нибудь встретимся? Только не в Англии.

– Она действительно ничего не знала?

– Да, это мы уже можем сказать почти наверняка. Да и неважно оно, по большому счету…

– Тогда ты лучше расскажи, чего хочешь достичь, а там уж и будем про письмо думать.

– По моим сведениям, королю Эдику осталось жить два года и десять месяцев. А потом помрет…

Мари пристально посмотрела на меня, но ничего не сказала.

– А нам это не очень нужно, – продолжил я, – потому как его наследник Георг для нас хуже. Так что надо как-то донести до короля, что известный, я уж не знаю кто… Найденов прозрел дату его смерти (список текущих болячек для доказательства серьезности этого прилагается) и видит в том, чтобы такого исхода не допустить, хороший повод для улучшения русско-английских отношений, а то их нынешнее состояние буквально терзает его миролюбивую душу.

– Может и пройти, – задумалась Мари, – во всяком случае, когда Вильгельм начал как-то работать парализованной с детства рукой, это произвело серьезное впечатление. Да и про мой вид сестрица уже спрашивала, и я ей, змее, написала, что ты изобрел лекарство от старости.

Кстати, легенды об этом ходили уже года два – больно уж заметно помолодела Мари. Причем данные слухи понемногу конкретизировались – оказывается, для обретения молодости с этим Найденовым надо переспать! Пришлось даже создать в шестом отделе специальную группу, которая отлавливала претенденток на дальних подступах и давала им хорошего пинка в направлении от Гатчины, а информбюро озадачить распространением контрслухов. Мол, излечение от старости происходит вовсе не так, как вы, идиоты и идиотки, думаете, а путем облучения из специального аппарата наподобие рентгеновского. Вон, генерал-адмирал как цветет, так что, по-вашему, Найденов и его тоже?! Это, знаете ли, тянет на червонец по статье «оскорбление величества». Но вообще такие слухи несколько затрудняли контрразведывательную работу: поди разберись, эта конкретная дура рвется к канцлеру по личной инициативе или по заданию руководства.

– А ведь может получиться интересно, – продолжила Мари. – Дело в том, что сестра давно еще мне писала, что ее благоверный боится смерти несколько более, чем считается приличным для джентльмена… Но с письмом – это, пожалуй, будет излишне прямолинейно. Знаешь, а пришли-ка ты ко мне Танечку.

Вызванная мной Татьяна перед отъездом в Зимний, к Мари, вручила мне интересный документ. Оказывается, Паксу пришла докладная записка от некоего Уолтера Фрира из Корнуолла. В ней говорилось о желательности установления контактов между православной и англиканской церквями, и Пакс, оценив эту идею, родил свою концепцию.

Согласно его размышлениям, давить Россию по стандартной методике, то есть путем провоцирования войны с кем-нибудь из соседей с одновременной стимуляцией революции внутри страны, получается не очень хорошо. Значит, нужно разнообразить арсенал воздействия! Ведь, согласно многим авторитетам, одной из основ непоколебимости России является православие. И значит, необходимо разработать комплекс мер, направленных на приобщение руководства российской церкви к западным ценностям. Что интересно, тут уже упоминался экуменизм.

«А ведь точно, – подумал я, – чего это они нашим епископам денег-то не шлют? Нехорошо».

Во-первых, эти чистосердечные взносы никак не окажутся лишними в нашей экономике. Во-вторых, те из них, что не будут сразу же пожертвованы на различные богоугодные дела, сослужат ничуть не меньшую службу. Ибо сейчас высших иерархов церкви при необходимости можно было привлекать в основном за спекуляции землей, разврат и мужеложество, что было не всегда удобно в идеологическом плане. А теперь, значит, Пакс их мне любезно подводит под пятьдесят восьмую статью… Какой приятный человек! Надо будет, пожалуй, некоторое время воздержаться от пакостей в его адрес. А насчет сути вопроса – это они пускай себе на здоровье развлекаются. Я отлично помнил, что в нашем мире при активнейшей поддержке сверху подобные настроения были с трудом привиты только в некоторых приходах больших городов, а сельский батюшка за слово «экуменизм» запросто мог и благословить в рыло.

Надо сказать, что вся моя текущая, если так можно выразиться, дипломатия была направлена на то, чтобы англы по-прежнему продолжали сколачивать военный блок из Франции, Австрии и Италии, не теряя надежды поссорить нас с немцами. Потому что как только они поймут недостаточность этого, они тут же, забыв мелкие разногласия, упадут в объятия Соединенных Штатов.

Так вот, тут я ошибался. Лондон придумал стратегию получше, но узнал я о ней, к сожалению, значительно позже и уже по результатам первых шагов по ее реализации…

Глава 40

В конце июня в Москве открылся Крестьянский съезд, и мы с величеством слетали на эту премьеру. С аэродрома Гоша поехал в Кремль, а я на катере отправился к себе в Нескучный. Встретились мы на следующее утро, когда император произносил речь, я же наблюдал за общей обстановкой.

Уже само место проведения съезда – Александровский зал Большого Кремлевского дворца – должен был показать всему народу, какое значение придает император этому событию. Речь же величества только еще более подчеркнула это.

– Господа, – заявил он, – я рад приветствовать здесь достойнейших представителей русского крестьянства – сословия, веками являющегося становым хребтом России.

Я со своего балкона наблюдал, как достойнейшие представители были полностью деморализованы сложнейшим выбором: то ли им пялиться во все глаза на окружающую со всех сторон роскошь, то ли на императора в парадном мундире… Внимательно слушали немногие, и специально выделенные для этого сотрудники фиксировали их как наиболее перспективных.

Гоша тем временем продолжал:

– Вопреки традициям я начну не с пожеланий успеха, а с того, что еще раз обрисую стоящие перед вами проблемы. Первая из них состоит в том, что вам придется принять судьбоносные для страны решения. Ошибаться тут нельзя. И вовсе не потому, что я, не думая, буду утверждать любой принятый здесь документ. – Император помолчал, чтобы сконцентрировать внимание аудитории на сказанном далее: – На мне лежит ответственность за нашу страну, и я буду утверждать только те ваши решения, которые заведомо не нанесут ей вреда. Но конфронтация власти с людьми, которым крестьянство доверило стать выразителями его интересов, тоже нанесет России немалый ущерб… Подумайте об этом. Требования же власти просты. Съезд должен найти такие способы решения крестьянского вопроса, которые удовлетворяют следующим двум положениям. Первое – от их принятия товарность сельского хозяйства должна повыситься. Сейчас она находится на недопустимо низком уровне, который ставит под сомнение дальнейшее существование России как великой державы. Поэтому вариант отобрать землю у помещиков и просто распределить ее по общинам я прошу вас даже не рассматривать, ибо он обязательно приведет к снижению товарности. Второе – и, пожалуй, более трудное – не надо увеличивать нищету! Ее и так у нас более чем достаточно. То есть проекты реформ без социальной защиты лиц, оставшихся в результате них без средств к существованию, тоже рассматриваться не будут. А такие жертвы обязательно появятся, даже если дележ будет всего лишь между двумя деревнями… – Гоша сделал глоток воды из стакана и улыбнулся собравшимся. – А вот теперь позвольте мне пожелать вам успеха в вашей нелегкой работе. Поверьте, я буду с огромным вниманием следить за происходящим в этом зале… До встречи на заключительном заседании, господа.

Чтобы господа немного пришли в себя, им был предоставлен пятнадцатиминутный перерыв, после которого должны были начаться выборы руководства съездом, а мы с величеством поехали ко мне в Нескучный. Гоша до сих пор так и не удосужился побывать в моем московском доме.

– А ничего тут у тебя, я ожидал худшего, – сообщило величество по окончании осмотра. – Мне говорили, что канцлер в Москве вообще чуть ли не в собачьей конуре живет! Да и то делит ее с тремя кошками.

– Плюнь в рожу своим информаторам, – посоветовал я, – кошек у меня тут только две. Причем в силу отсутствия мышей одна ловит белок, правда, пока безрезультатно, а вторая – рыбу, и у этой, говорят, пару раз уже получалось.

– Тебе денег на мышей не хватило? – удивился Гоша.

– Они, во-первых, начнут провода грызть, собаки серые. А во-вторых, ты знаешь, какие это кошки? Дочки моей московской, которая сейчас в Гатчине живет. Вот, значит, я и изучаю помаленьку свойства деток от родителей из разных миров. На мышах плохо, очень уж они тупые, даже если интеллект усилится в разы, все равно незаметно.

– Э… так тот драный рыжий котенок, которого ты вместе с барахлом в «форд» засунул, тоже участник эксперимента?

– Разумеется, в Нескучном я смотрю за детьми тамошней кошки и тутошнего кота, а в Георгиевске – наоборот.

– И какие лучше? – заинтересовался Гоша.

– Все хорошие. Гораздо умнее своих родителей, это уже твердо можно сказать. И реакция у них лучше. И красивее, сам погляди.

На Гошином лице отразилась работа мысли.

– Та-ак, – протянул он, – твоя Настенька, если все пойдет без перекосов и наши планы не изменятся, сядет на ирландский трон. А кто при Владимире Первом канцлером будет? Так что ты это… не очень перетруждайся на работе. Не забывай, что у тебя еще и семья есть.

– Ну и каково твое впечатление о съезде? – поинтересовался император за обедом.

– Могло быть хуже. Человек пятнадцать всё поняли, еще когда ты говорил, но основной итог будет завтра утром, когда все твою речь прочитают.

Делегатам в перерыве раздали листочки с Гошиной речью, причем там имелись сноски на незнакомые слова. А сама речь представляла собой продукт осмысления им административного раздела теории изобретательства, а именно: постановку задачи большой группе. Тут требовалось конечный результат обозначить в самом общем виде («от вас требуются судьбоносные решения»), но четко указать граничные условия.

После десерта Гоша не торопился вставать, а с интересом смотрел на меня.

– Не забыл, не думай, – усмехнулся я, – шампанское уже несут.

Дело в том, что сегодня было двадцать восьмое июня.

Восемь лет назад цесаревич Георгий не стал, как ему было предопределено, помирать от чахотки после падения с мотоцикла на месте будущей часовни, а на несколько секунд доверил себя инженеру Найденову. Ну а потом помаленьку оно и началось…

Император повертел в руках принесенную бутылку и осведомился:

– И почему, интересно, французское?

– А я знаю? Сказал – шампанского, мне его и принесли. Да и какая разница, собственно?

– Уж не меньше, чем между жигулевским и баварским. Минутку, я тут своего порученца озадачу…

Вскоре нам принесли из Гошиной машины настоящего шампанского, то есть из Нового Света, и закусить по мелочи.

После первого традиционного тоста «За следующую годовщину!» Гоша спросил:

– Про Вильгельма-младшего что придумал?

– А как же, уже договорился с японцами насчет него. Как же офицеру – и без стажировки в только что воевавшей армии? Ито обещал, что лично проследит за тем, чтобы стажер попал в часть с правильными настроениями. Это не так сложно, много там сейчас пророссийски настроенных генералов. Вилли, кстати, предлагал подумать и по поводу следующего сына, то есть Эйтель-Фридриха. Сейчас вот помаленьку сведения о его интересах собираю…

– Мне, кстати, Столыпин уже начал на мозг капать, что нынешняя система управления заточена под конкретные личности, надо, мол, сделать ее более универсальной.

Вообще-то Петр Аркадьевич был совершенно прав. Дело в том, что к моменту воцарения Гоши все управление в Российской империи можно было описать двумя словами: агония и гниение. Если бы тут знали выражение «забить болт», то никаких других и вовсе не понадобилось бы… Поэтому нам нужно было срочно, на ходу сделать хоть что-то работающее, пока не настал кирдык, а уж под личности оно получится заточенным или под задницы, разбираться потом. И пожалуй, к этому уже можно приступать…

– Посоветуй Столыпину кого-нибудь в Георгиевск послать на предмет изучения тамошнего самоуправления, – предложил я. – Работает же, я уж и не помню, когда вмешиваться приходилось. А вообще-то он что-нибудь конкретное предлагает или пока только морщится от произвола наших комиссаров?

– Себе просит, – захохотал Гоша. – Помнишь, первые комиссары назывались правительственными? Это потом мы школы сделали и разделили их на государственных и императорских. Ну так Петр Аркадьевич и говорит, что это дискриминация и надо, значит, третью школу и третью разновидность. Чтобы там происходил отбор будущих правительственных чиновников…

– Светлая мысль, – согласился я. – Будут, значит, мои черные комиссары, твои синие и его совсем зеленые. А то в какой цвет их еще одевать?

– Нет в тебе художественной жилки, – сокрушенно покачал головой Гоша. – Разумеется, в белый! Как символ непорочности – главного качества правительственного чиновника. И сразу анекдот можно будет запускать на тему «И тут вхожу я, весь в белом…».

– Да, – вспомнил я, – хотел тебе предложить еще один орден учредить, только ты сам посмотри, имени кого. Нужен святой, которому всю его жизнь предлагали взятки, а он только и делал, что посылал искусителей! Для вознаграждения длительной беспорочной службы. Трех степеней, с цифрами пять, десять и двадцать пять, то есть бронзовый, серебряный и золотой.

– Тогда уж и бриллиантовый, за пятьдесят лет без хапка, – расширил мою мысль Гоша. – Ладно, поручу найти достойного святого. И между прочим, помнишь, ты сомневался, что мои комиссары без энтузиазма отнесутся к длительной командировке на Лену, золотодобычу организовывать? Так вот, ничего подобного, желающих даже больше, чем вакансий. А у тебя с этим как?

– Аналогично. Романтика сама по себе очень хорошая вещь, особенно при грамотном использовании. Ну и карьерные стимулы… В общем, вовсю по картам бассейн Колымы изучают. Только это самое… давай все-таки назовем Магадан Магаданом?

Гоша согласился, и мы выпили за будущую столицу Колымского края. Потом император спросил:

– А что за объект мы будем строить в Чите?

– Ну, это с какой стороны посмотреть. И в какое время. То есть если из заграницы и в течение года, то это будет электромагнитно-ионная пушка. А с нашей стороны да года через два там окажется всего лишь штаб Забайкальского военного округа.

– Тунгусский метеорит? – догадалось величество.

– Он самый, только неизвестно, что это такое было на самом деле. Посмотреть-то мы посмотрим, но и готовиться к произведению нужного впечатления уже пора. Тунгусское диво же примерно со стороны Читы летело.

– А вдруг это космический корабль, – размечтался Гоша.

– И что, ты его на абордаж предлагаешь брать еще в воздухе, пока не взорвался? Говорю же, будем посмотреть.

– Ладно, допиваем, и что у нас там дальше по программе? Автозавод Рябушинского – Найденова? Небось «чайку» подарят…

– Хотел отвертеться? Не выйдет, как же мы ее продавать будем без лейбла «Поставщик двора»? Это неприлично. Сфоткаешься за рулем, а потом отдашь эту трещотку на кухню или еще куда… Я свою Циолковскому передал, а то как-то неудобно, когда главный теоретик космонавтики на велосипеде ездит.

– Ладно, с заводом понятно, – кивнул Гоша, – а что там еще? Опять слово забыл, и кто его только выдумал.

– Твой же комиссар, между прочим. Нельзя же говорить «супермаркет», зачем нам выражаться на языке вероятного противника? Так что большой магазин самообслуживания, ты уж запомни, в России называется гросслабаз. Вот на открытие первого мы и заедем, заодно и купим чего-нибудь. Или у тебя опять денег нет?