Текст книги "Во власти мракобесия"

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. 21–28 ФЕВРАЛЯ 1995

Смеляков был вполне доволен своими сотрудниками. Ребята целиком отдавались работе. С каждым днём в отдел поступала информация, от которой порой Виктору становилось просто не по себе. Совсем недавно ему казалось, что о преступном мире ему известно абсолютно всё, однако знакомство с деятельностью крупнейших чиновников российского правительства заставила его быстро изменить своё мнение. Смеляков знал, что многие люди не в силах устоять перед соблазном и что многие просто умирают от жадности и от желания купаться в деньгах, но он не подозревал, что жадность человеческая может быть необъятной, а стремление утолить её заставляет некоторых людей забыть об элементарной осторожности.

Ещё в бытность своей службы на Лубянке Вадим Игнатьев соприкоснулся однажды с документами, где упоминался «Балкан-Трейд», поэтому, занимаясь теперь этой фирмой вплотную, он в первую очередь сделал запросы в ФСК и МВД. Оказалось, что оба ведомства давно вели разработку «Балкан-Трейда». Пётр Ганычев, возглавлявший эту фирму, подозревается в контрабанде, хищениях, сокрытии доходов от налогов. Каким-то образом с деятельностью «Балкан-Трейда» был связан некий Григорий Машковский, но по нему СБП пока не удалось добыть никакой внятной информации. «Я работаю в этом направлении, – заверил Игнатьев. – В ближайшее время предоставлю полный расклад по Машковскому». Однако в гораздо большей степени Смелякова заинтересовала информация о господине Ильюшенко, исполнявшем обязанности генерального прокурора. Выяснилось, что Ильюшенко поддерживал тесный контакт с Петром Ганычевым. Записи их телефонных разговоров давали чёткое представление об их отношениях. Руководство ФСК и МВД не решалось направить эти материалы в прокуратуру, прекрасно осознавая, что сам Ильюшенко не станет возбуждать на себя уголовное дело.

Встретившись с Коржаковым, Смеляков выложил перед начальником СБП все материалы. Александр Васильевич читал бумаги и мрачнел на глазах. Виктор молча ждал.

– Просто поверить не могу, – наконец выдавил из себя Коржаков. – Этого не может быть.

– Александр Васильевич, я специально принёс оригиналы документов, а не копии.

– Я вижу, но это невероятно. Чудовищно! Чертовщина какая-то! Человек, который поставлен надзирать за исполнением законов, обвиняется в коррупции… Это же театр абсурда!

– Александр Васильевич, материалов против Ильюшенко слишком много. Это уже не опасения и не подозрения.

– Вижу… Вижу…

– Сомнений быть не может. Вдобавок он ещё и крохобор, дармоед и крохобор. Из-за копейки истерики закатывает. В материалах есть запись одного разговора Ганычева и Ильюшенко… Это убийственно… Наш «главный законник» получил от Ганычева новую мебель, а мастера собрать её не смогли, так как забыли фурнитуру… Вот плёнки, а вот расшифровка…

Коржаков тяжело вздохнул, взял бумагу, сощурившись, пробежал по ней глазами.

– Нет, давай включим запись.

Смеляков протянул кассету, и Коржаков вставил её в магнитофон. Тотчас послышался раздражённый голос Ильюшенко:

– Пётр Викторович, ты сегодня в Белом доме был?

– Был, – ответил Ганычев.

– У кого?

– У Зверькова, в Департаменте экономики аппарата правительства.

– И что, пропуск у тебя в Белый дом имеется? – язвительно поинтересовался Ильюшенко.

– Ну, звоню, и мне выписывают.

– Выписывают? Славненько! Чудесная у тебя жизнь… Ладно, хорошо… Но только вот что я скажу тебе, Пётр Викторович! В последнее время… Я больше просто не хочу говорить на эти темы… У меня просто пропадает желание говорить на любые темы…

– Да что стряслось-то? – Ганычев недоумевал.

– То ты забываешь сделать одно, то не соизволишь сделать другое, то вдруг говоришь… – Голос и.о. генерального прокурора делался визгливее и капризнее.

– Подожди, Лёш… Я не понимаю… Во-первых…

– Подожди минуточку…

– Во-первых, что я не соизволил сделать?

– Ты мне… – Ильюшенко едва не задохнулся от гнева. – Ты мне эту дерьмовую мебельную компанию посоветовал? Посоветовал! Значит, ты за всё отвечаешь! Если ты, чёрт возьми, посоветовал… У нас так не делается… У нас, понимаешь, в нашей команде, так не делается!

– Да что стряслось-то? – У Ганычева от обиды сорвался голос.

– Я бы хотел всё-таки узнать, узнать по поводу того, заберут всё это завтра или нет?.. Заберут эту мебель или нет?.. Или ты всё-таки привезёшь фурнитуру?.. Я хотел бы знать в конце концов! Ты мне скажи…

– Во-первых, я не привожу фурнитуру, Алексей Николаевич, поймите! Не изготавливаю…

– Не изготавливаете, так…

– Во-вторых, значит, её привозит тот, кто поставляет это хозяйство…

– Так, – нетерпеливо подгонял Ильюшенко.

– И то, что она, значит, была принята на склад, это не говорит о том, что я её поставил… И вообще… Сегодня суббота. Искать фурнитуру, значит… Так это…

– Пётр Викторович, значит, давай так. Если ты этот вопрос не решишь, на этом всё закончится. Я имею в виду все твои посещения Белого дома и всё остальное. Никаких встреч больше не будет, ни со мной, ни с кем ещё! – Голос Ильюшенко стал ледяным. – Вот это я тебе гарантирую! Так, знаешь, нельзя мне нервы портить!..

Коржаков нажал на кнопку и выключил магнитофон.

– Хватит, – сказал он устало и после долгой паузы повторил последнюю фразу, прозвучавшую на плёнке: – «Нельзя мне нервы портить»… Чертовски нервный парень, оказывается, этот наш «законник»… Ладно, решим так… Я встречусь с Барсуковым, обмозгуем это…

* * *

Машковский вышел из «мерседеса» и разгладил пальто. В дверях дома появился Николай.

– А, Коля, ты уже здесь? – Казалось, Машковский несказанно обрадовался своему секретарю.

– Здравствуйте, Григорий Модестович. Как дела?

Медленно поднявшись по ступенькам, Машковский приятельски похлопал секретаря по плечу и покивал, думая о чём-то своём. Пройдя в дом, он остановился. Николай снял с него пальто и повесил на вешалку, сделанную в виде торчавших из стены человеческих пальцев.

– Виделся сегодня с одним человеком с Лубянки, – заговорил Машковский после долгой и угрожающей паузы. – Узнал от него, что на Ильюшенко заготовлен убийственный материал. Очень вероятно, что будет возбуждено уголовное дело. Неаккуратно, ох неаккуратно ведёт себя Алексей Николаевич, заносит его на поворотах… Ты, Коля, распорядись, чтобы крепенького кофе мне приготовили.

– Уже готовится.

– Как бы наш Алексей Николаевич не потянул за собой других людей… нужных людей, – продолжил Машковский. – Да, ты ещё коньяку принеси. Я пойду кое-какие бумаги посмотрю, а когда вернёшься, соедини меня с Солдатовым.

– С Солдатовым?

– Ну да, с начальником Управления по экономическим преступлениям Москвы… Или нет. Пожалуй, не стоит сейчас. Я позже займусь этим…

Григорий Модестович поднялся на второй этаж, но не принялся за работу сию же минуту. Он долго стоял перед столом, чуть покачиваясь, навалившись всем своим мощным туловищем на трость. Принесённый ему через несколько минут кофе он выпил молча и не садясь. Он поднёс опустевшую чашку к самому лицу и поболтал ею, вглядываясь в осадок на дне.

«Ведь кто-то гадает на этой гуще, видит там что-то. Только всё это, конечно, чушь… Вот получилась какая-то голова… И торчат из неё вроде рога. Что бы это могло значить? Чья башка? Моя? Снятая с плеч? Или что?.. Глупости… Если начать верить в такую ерунду, то можно легко спятить…»

Машковский злобно фыркнул, поставил чашку на стол, брякнув ею о блюдце, и уставился на бокал с коньяком.

– Ладно, – громко сказал он, – надо работать…

Он неторопливо выпил коньяк, медленно выдохнул через нос, пошамкал губами и зевнул. Ему не хотелось браться ни за какие дела.

– Пожалуй, позволю себе расслабиться сегодня.

Он подошёл к книжному шкафу и, поводив пальцами по корешкам, выбрал томик стихов…

* * *

Григорий Машковский проснулся от внезапного и громкого лязга. Приподнявшись на локтях, он повертел большой головой, вслушиваясь в тишину. Лязг не повторялся. Машковский сел и свесил ноги с кровати.

– Приснилось чёрт знает что… Тюрьма…

Он тяжело поднялся и, прихрамывая, проковылял к окну.

– Что-то часто сны стали беспокойные приходить, – прошептал он.

Он стоял у окна, вглядываясь в ночь, затем вздохнул, повернулся и пошёл к массивному старинному глобусу, в чреве которого находились бутылки. Откинув верхнее полушарие, разрисованное морскими чудовищами и всевозможными животными на неправильных очертаниях континентов, Григорий Модестович дзынькнул увесистой бутылкой коньяка, извлекая её из недр глобуса, и наполнил рюмку до краёв.

– Чем дольше живу, тем больше накапливается страха. Странно… Мне всегда казалось, что должно быть наоборот…

Он доковылял до кресла и, плюхнувшись в него, сделал небольшой глоток. Спиртное приятно обожгло горло.

– Сейчас бы поговорить с кем-нибудь… Только ведь никого нет. Дожил до старости, окружён всякими знакомыми, связей полно, а близких людей нет… Чем же я лучше бездомной собаки, если даже голову не к кому на плечо преклонить? Живу в конуре, увешанной картинами Айвазовского…

* * *

Вечером 24 февраля, когда Смеляков уже собирался уходить с работы, зазвенел телефон.

– Виктор Андреевич, ты чем занят? – раздался в трубке строгий голос Коржакова.

– Домой собираюсь. Конец дня уже.

– Домой? Это хорошее дело, приятное. Ты уж извини, что отрываю от семейных забот, но хочу увидеть тебя.

– Когда? – Виктор посмотрел на часы.

– Давай встречаться прямо сейчас. Мне нужны эти материалы по Ильюшенко. Медлить нельзя. Я возвращаюсь из Внукова, по дороге тебя подхвачу.

– Где?

– Подходи минут через двадцать к гостинице «Мир»…

В назначенное время Смеляков ждал возле входа в гостиницу. Он сразу заметил «Волгу» с затемнёнными стёклами. Внутри на задних креслах сидели Коржаков и Барсуков.

– Прыгай к нам.

Барсуков и Смеляков поздоровались за руку.

– Давай документы, Виктор Андреевич, – велел начальник СБП.

Смеляков протянул материалы.

– Поехали, – сказал Коржаков водителю.

За окнами плыла вечерняя Москва, залитая огнями ярко освещённых витрин, сновали прохожие, возле бесчисленных киосков толпились покупатели.

Барсуков вдумчиво читал справки и «сводки», на лице его не отражалось никаких эмоций. Затем вдруг он вспыхнул:

– Нет, ну надо же! Смотрите-ка, что он Ганычеву по телефону: «Я у тебя пылесос на складе видел, ты мне его привези!» Сволочь! Крохобор!

– Это ты ещё до сцены с фурнитурой не добрался, – ухмыльнулся Коржаков, и в его глазах Смеляков увидел знакомую хитринку. – Сейчас почитаешь, обхохочешься. Или разрыдаешься. Зависит от того, как у тебя с нервишками.

– Натянуты, – сквозь зубы ответил Барсуков.

– Что будем делать, Миша? – спросил Александр Васильевич, когда начальник ГУО[11]11
  Главное управление охраны.


[Закрыть] закончил читать. – Надо к президенту идти.

– А что к нему ходить? Помнишь, мы с тобой принесли ему материалы по тому делу … – Барсуков не уточнил, по какой причине они ходили к Ельцину, но Коржаков понял его. – И что? Как отреагировал шеф? Почитал-почитал, взял что-то со стола, повертел в руках и вышел. Ни слова не сказал! Вышел и всё, будто мы к нему не материалы государственной важности принесли, а незваными гостями впёрлись водки хлебнуть на халяву.

Коржаков многозначительно похлопал ладонью по папке с бумагами:

– Но и так оставлять тоже нельзя.

Барсуков долго смотрел в окно и наконец ответил:

– Ладно, давай пойдём… В очередной раз… Только я не верю, что у нас что-то получится…

Смелякова высадили недалеко от дома. С улицы он увидел, что свет в окнах квартиры потушен, стало быть, все уже спят. Если работать в таком режиме, то семья вовсе забудет, как он выглядит. Кто-то однажды сказал Виктору, что надо уметь не только хорошо работать, но и хорошо отдыхать. «Ну хожу я на теннисный корт, сбрасываю там напряжение, только ведь хочешь или не хочешь, но там тоже постоянные служебные разговоры. Обстановка меняется, но голова не освобождается от служебных дел».

Он отпер дверь и осторожно вошёл в квартиру. Да, все уже спали. Виктор сел, не раздеваясь, на стул и задумался. За окном покачивались освещённые фонарём голые ветви деревьев, тени от них расплывались на стенах, рисуя мутные причудливые картины…

На следующий день Смеляков узнал, что Коржаков и Барсуков так и не пошли к президенту. Слишком сильна была уверенность в том, что глава государства, как обычно, спрячет все материалы «под сукно». Для начала Коржаков решил поговорить с самим Ильюшенко и, вызвав его к себе, сказал ему прямо: «На тебя есть серьёзные компрометирующие материалы. Мой добрый совет: пиши заявление „по собственному“. Не уйдёшь – покажем документы президенту. Тебе же хуже будет». Ильюшенко обещал подумать. Однако время показало, что исполняющий обязанности генерального прокурора даже не собирался расставаться со своим креслом.

* * *

Когда Трошин быстрым шагом вошёл в кабинет начальника отдела, там уже находилось несколько человек.

– Сергей, – Смеляков многозначительно постучал пальцем по наручным часам, – тебя ждём.

Трошин виновато развёл руками:

– Извините, Виктор Андреевич… Пробки… Застрял…

– Застрял… А с «Проминформкооперацией» не застрял? Запрос в Контрольное управление сделал?

– Сделал. – Трошин сел за стол, на ходу открывая папку, и начал докладывать: – Значит, дело обстоит следующим образом. Выделение этой фирме нефти совершенно не обоснованно хотя бы потому, что подобные квоты даются только предприятиям-производителям под целевые программы. «Проминформкооперация» ничего не производила, целевой программы не имела. Но главное не это. От продажи двух с половиной миллионов тонн нефти на счёт Минфина денег не поступило, а Министерство внешней экономики вообще не контролировало эту сделку.

– А какую сумму должна была внести «Проминформкооперация» на счёт Минфина? – спросил Смеляков.

– Около ста миллионов долларов.

– Кучеряво! Пришло время послать документы в Генпрокуратуру.

– Контрольное управление администрации президента уже обращалось в Генпрокуратуру с просьбой возбудить уголовное дело.

– И что? Наверняка был отказ?

– Отказ, – кивнул Трошин. – Якобы Генпрокуратура не смогла отыскать никаких нарушений налогового и валютного законодательства.

– Какой, однако, она порой делается подслеповатой… Ладно. Отдам все материалы шефу, пусть от своего имени направит их на имя Ильюшенко. Впрочем, у меня нет ни малейшего сомнения насчёт того, что он нам ответит.

Из селектора донёсся голос секретарши:

– Виктор Андреевич, к вам Игнатьев.

– Пусть войдёт.

Игнатьев, как всегда подтянутый, собранный и неотразимый, остановился перед столом:

– Виктор Андреевич, я принёс справку в дополнение к прошлым наработкам по секретариату.

– Давай! – Виктор взял протянутый ему лист бумаги и кивком отпустил всех. – Все свободны.

Некоторое время он молча читал справку, затем нажал кнопку селектора.

– Слушаю, Виктор Андреевич, – тут же откликнулась секретарша.

– Вызови ко мне Волошина.

Виктор поднялся и подошёл к окну. Москва лежала в мутной золотистой дымке. Подкрадывался вечер.

– Звал? – послышался за спиной голос Волошина.

Смеляков медленно повернулся и указал на бумагу, которую принёс Вадим Игнатьев.

– Если я скажу, что в этом большом Белом доме не всё в порядке, то это будет лишь грубым черновиком к насыщенной и почти необъятной теме.

– Что-нибудь новенькое? – спросил Волошин.

– У меня такое впечатление, что здесь повязаны все. Каждая тварь рассматривает своё кресло в этом доме как источник наживы. Бабы из секретариата – и те наваривают деньги. А от них зависит только одно: включить просителя в список посетителей или не включить. По пять тысяч долларов берут в качестве взятки за такую услугу! И ведь не стесняются, открыто выставляют коммерсантам условие: вы мне даёте деньги, я ваше имя включаю в список посетителей, и чем больше сумма, тем ближе очередь… Ну как это назвать?!

– Обыкновенное взяточничество.

– Я бы так не сказал. Гребут лопатами. Ничего не боятся.

– Равняются на своё начальство.

– Возьми эти материалы, займись.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. 1–15 МАРТА 1995

Алексей Нагибин сразу обратил внимание на Ларису. Она выделялась из общей массы работавших в клубе девиц и природной грацией, и пронзительным взглядом, и какой-то необъяснимой, почти властной притягательностью. К девушке тут же захотелось подойти. Но Алексей заговорил с ней не сразу, потому что увидел её впервые в комнате, где две барышни изображали перед клиентом лесбийскую любовь, а затем проводили с ним «сеанс ручной стимуляции», как это называл Чеботарёв.

Потом уже, сидя в баре, Нагибин разговорился с Ларисой, и между ними сразу установились почти приятельские отношения. Лариса была единственной из всех девушек, с которой Алексей мог спокойно беседовать. Она одна не пробуждала в нём отрицательных чувств.

За месяц работы у Дмитрия Чеботарёва, известного в криминальной среде как Кочерга, у Алексея стало что-то происходить с психикой. Обилие голых тел начало мало-помалу вызывать отвращение. Однажды, включив видеокамеру и направив объектив на обнажённых девчонок, с неправдоподобной страстностью целующих друг друга перед устроившимся в кресле клиентом, Нагибин вдруг провалился в пучину такой удушающей тоски, что с трудом справился с собой и смог продолжить съёмку. Казалось, в мире не осталось ничего, кроме выставленных напоказ половых органов. Они заполонили собой всё, вытеснили человеческую речь, мысли, чувства, остались только дикие движения нагих тел, вульгарные подёргивания бёдер, сотрясание ягодиц и грудей, животная нахрапистость танцовщиц. Ни изящные формы, ни красивые лица, ни доступность прелестной наготы не пробуждали в нём желания прикоснуться к девушкам, ибо из людей они превратились в пожирающих друг друга монстров. Они поглотили собой всё окружающее пространство и угрожали затянуть в свои прожорливые похотливые недра даже мозг Алексея… Изо дня в день в нём нарастала паника. Он сопротивлялся, заставлял себя успокоиться, убеждал себя в необходимости отработать в клубе хотя бы несколько месяцев, чтобы заработать необходимые деньги. Но рассудок отказывался принимать действительность. Всё, что имело хоть малейшее отношение к сексу, стало для Нагибина отвратительным, ибо жизнь потеряла свой нормальный облик и приняла образ возбуждённых половых органов.

«Слишком много голых тел, – объяснял себе Алексей. – Но ведь это не страшно. Это ведь не голые тела в морге. Вот уж где отупение. А у меня… Просто баловство. Я должен радоваться, ведь вокруг меня ходят красивые женщины, а я, дурак, раскисаю… Меня же никто не держит. Я имею право уйти в любой момент, вот хоть завтра…»

Как только очередной клиент, подтягивая штаны, покинул комнату, предназначенную для лесбийских танцев, девушки измождённо рухнули на пол.

– Этот кабан никак, блин, кончить не мог, – пожаловалась Лариса и оглядела себя. – Забрызгал меня всю до пят…

Её партнёрша промычала в ответ что-то невнятное. В дверь заглянул Чеботарёв и, тяжело колыхнув зыбкими щеками, крикнул:

– Как дела, трудяги?! Лариска, справляешься?

– Да, Митя, – спокойно ответила девушка, вытирая руки бумажным полотенцем.

– Девочки, всем по стакану водки в честь первого марта! – Чеботарёв широко улыбнулся. – Лёха, ты тоже выпей. За наших сеньориточек! Слышь, подруги, на восьмое марта обещаю вам всем праздник, в натуре, я придумал кое-что особенное.

– Всех в задницу перетрахаешь, что ли? – невесело пошутила Лариса, поднимаясь с пола.

– А это мысль! – Митя хохотнул. – Пойду обмозгую…

– Устала? – спросил Алексей у Ларисы, когда Чеботарёв исчез.

Она пожала плечами:

– Почему устала? Нет. Нормально. Обыкновенно.

– Мне показалось, что ты не очень любишь танцевать.

– Раньше было не до танцев… Я ведь просто ловила клиентов на улице. – Она одарила Нагибина таким глубоким взглядом, что он усомнился в её словах. Такая девушка не могла быть уличной проституткой. Она опять посмотрела на Алексея. – Что тебя удивляет? Проституция? А тут разве что-то другое?

– Но ведь не в постели.

– Да, Митя здорово придумал. Ха-ха! Стимуляция руками! В данный момент не в постели, но ведь любой вонючий хер, притащившийся сюда, может захотеть взять меня домой. И я пойду, блин, не откажусь никогда, потому что здешние мужики носят с собой толстенные кошельки. А некоторым и нельзя отказать. Иначе… – Лариса тяжело вздохнула. – Ну а танцевать мне и впрямь прежде не приходилось. Поэтому я тут, в подвале, а не наверху, где танцы вокруг шеста. Вот лесбиянкой однажды побывала, потому что клиент захотел, чтобы с ним трахались сразу две тёлки. Мне всё по фигу, ради денег на что угодно пойду. Главное – деньги.

– У тебя удивительное лицо. – Алексей попытался перейти на другую тему.

– Лицо? – Она надула губы. – Да, мама меня сделала смазливой. Но между ног у меня штучка поинтереснее.

Она выставила вперёд бёдра и потрепала себя ладонью по лобку. Казалось, она не ведала стыда.

«Почему она пытается казаться хуже и примитивнее, чем есть?» – подумал Нагибин.

– Пойдём, – сказал он. – Кочерга угощает.

– Кто?

– Митя, – пояснил Нагибин. – Ты разве не слышала, как его охрана называет? Кличка у него, должно быть, такая. Для приличных людей он Дмитрий Чеботарёв, а для братвы – Кочерга.

– Сначала схожу в душ.

– Буду ждать тебя в бильярдной.

Через пятнадцать минут она нашла Алексея в бильярдной комнате. Он сидел в низком кресле, с наслаждением вытянув ноги, и отхлёбывал виски из массивного стакана. Несколько мужчин в строгих костюмах гоняли шары, громко смеясь и перебрасываясь ничего не значащими фразами, а возле клиентов стояли голые девицы, обутые в туфли на высоченных каблуках, воркуя сладкими голосами и переминаясь с ноги на ногу. Они то и дело наклонялись к гостям, предлагая им выпить чего-нибудь, нежно касаясь их рук и мягко поглаживая по плечам. Мужчины, уже разогретые коктейлями, живо откликались на приставания, обнимали обнажённых красавиц за талию, некоторые норовили даже губами захватить торчащие соски. Впрочем, на большее девицы не соглашались, вкрадчиво сообщая: «Это всё… Дальше нельзя… Если хотите, то пойдёмте в комнату для танцев или на массаж… Там я облегчу вас…»

Лариса заказала себе водку, смешанную с сухим мартини, и подсела к Алексею. На ней было короткое розовое платье на тонких бретельках, туфли она надевать не стала, чтобы ноги могли отдохнуть до следующего танца.

– Ты все развлечения снимаешь для клиентов? – спросила она.

– Если они заказывают, то снимаю. Хотя, как я понимаю, некоторые забывают про плёнку, тогда она остаётся здесь. Куда её девает Митя, я не знаю. Но уж с его хваткой он не даст материалу пропасть.

– Ясно… А ты тут не напрягаешься? Всё-таки тьма голых задниц. Я знавала некоторых мужиков, у которых торчит при одной только мысли о бабах.

– Через некоторое время стану импотентом, – хмыкнул Нагибин. – Поначалу заводился, а теперь ничто не шевелится. Работаю на автомате. Вот вы тискаете друг друга, лижете во всех местах, а я будто на бетонную стену смотрю.

Лариса понимающе кивнула и спросила внушительно:

– Деньги платят?

– Да.

– Тогда терпи. А потом мы с тобой, когда набьём хорошенько карманы, свалим отсюда. Я, блин, не собираюсь всю жизнь торчать в этом вонючем подвале. У меня парень есть, Никитой зовут, так вот я раньше хотела замуж за него, о нормальной семье мечтала…

– А теперь другие мечты?

– Теперь тоже мужа хочу, но обязательно, блин, богатого. Конечно, хорошо бы любить, но… Хрен с нею, с любовью… Я после всего этого, ну после того, как подстилкой была для любого кобеля с толстым кошельком, хочу отдохнуть от этих пьяных харь… Дом хочу… И чтобы он был большой, даже огромный… И море… И «мерседес» последней модели…

– Хорошо мечтаешь. Думаешь, всё это возможно? Она шмыгнула носом.

– Другим же перепадают такие мужики.

– Ты для него просто вещью будешь.

– Это мы поглядим. Главное – чтоб мне попался такой человек… А ну и пусть вещью, зато только для него, и очень дорогой вещицей! – Лариса решительно сжала кулачки и зажмурилась. – Слушай, почему тут такой, блин, затхлый запах? У меня вся одежда провоняла. Не отстирывается даже.

– Преисподняя.

– Чего?.. Ах, в этом смысле… Смешно. А я тут чёртом работаю…

– Чертовкой, – уточнил Алексей. – Чертовски хорошенькой чертовкой… А вон Лёля, наверное, по твою душу.

– Опять, блин, работать. Даже отдохнуть не дают.

Лёля, высокая крашеная блондинка в тёмно-красном платье с огромным декольте, из которого едва не вываливались тяжёлые груди, поманила Ларису.

– Подруга, быстро на танец. Лёшенька, ты тоже давай. Митя велел заснять это.

* * *

Машковский сидел за столом и внимательно смотрел в телевизор. По всем каналам сообщалось об убийстве Владислава Листьева.

– Идиоты! Совсем мозги перестали работать из-за жадности.

Бесшумно ступая, вошёл Николай.

– Григорий Модестович, вы уже слышали?

– Как с цепи сорвались. Никакого терпения. Дальше собственного носа видеть ничего не желают! Кретины!

Вся Москва, затаив дыхание, слушала новости. Владислав Листьев был известным в России телевизионным журналистом, начинал как один из ведущих популярнейшей в начале перестройки программы «Взгляд», затем был ведущим телешоу «Поле чудес». Став генеральным директором ОРТ, начал разрабатывать новую концепцию главного всероссийского телеканала и хотел отказаться от размещения рекламы. Ворвавшаяся на телеэкраны реклама была настолько агрессивной, что вызывала шок в обществе, абсолютно не приученном к ней. Поначалу она забавляла зрителей, но мало-помалу стала не просто раздражать, но и пробуждать у всех активное неприятие своим наглым вторжением в жизнь. Реклама была всюду, расчленяла на куски произведения искусства, лишая их первозданной целостности, всякая идея превращалась из-за рекламы просто в набор слов, любой сюжет произвольно разрывался, навсегда теряя своё качество, свою притягательность. Реклама убивала. Она навязывала, давила, гипнотизировала, подсовывала, не позволяла мыслить и дышать самостоятельно…

На другом конце Москвы Сергей Трошин стоял перед телевизором, стиснув бутылку пива в руке.

– Допрыгались.

– Что ты сказал? – В комнату вошла Женя.

– Листьева застрелили…

– Убили?

– Делёж рекламного пирога… Трошин повернулся и, насупившись, пошёл на кухню.

Женя стояла в двери, у него на пути, помешивая ложечкой чай, и внимательно смотрела на телевизионный экран.

– И кому это нужно? – спросила она. – Кто мог пойти на это? Ведь Листьев был генеральным директором ОРТ!

– О-о! – Сергей выразительно потряс бутылкой, и пиво выплеснулось на пол. – Там столько интересных людей крутится. И Березовский, и Лисовский, и много всяких прочих. И у каждого есть интерес. У каждого свой аппетит. Реклама – это бешеные деньги. А бешенство, как известно, не поддаётся лечению. При желании вычислить реального заказчика будет несложно. Было бы желание. В первую очередь надо брать за горло Березовского. Интересно, хоть кто-нибудь наверху зашевелится?

– Серёж, – Женя пошла за Трошиным, – скажи, там что, ну на самом верху то есть, совсем всё прогнило? У нас хоть чуточку функционирует правоохранительная система? Хоть что-нибудь работает?

– Я работаю… Весь наш отдел работает… Но если бы ты только знала, в какую стену мы бьёмся головой…

– А почему бы вам не сломать эту стену?

– Потому что мы не революционеры и не бунтари. Мы выполняем свою работу. Мы не имеем права уничтожать тех, кого считаем преступниками… Даже не считаем, а наверняка знаем, что они преступники. Не имеем мы такого права. Хотя надо было бы кое-кого давно прихлопнуть.

– Кого? – без малейшего намёка на улыбку спросила Женя.

Трошин долго смотрел на неё, затем обнял, крепко прижал к себе и вздохнул:

– Если бы ты знала, как мне всё надоело. Вроде работаю в СБП недавно, но столько там грязи, что я начинаю уже задыхаться. Грязи – тоннами выгребать надо, а мы же ничего не можем, только докладывать должны…

* * *

Алексей Ильюшенко был дома один. Он остановился перед зеркалом, прижав телефонную трубку к уху, и изучающе посмотрел на себя. Сытое благодушное лицо в приглушённом свете выглядело почти юным. Ильюшенко поправил оттопырившиеся на затылке волосы и двумя пальцами сощёлкнул что-то с плеча тёмно-серого пиджака. Этот костюм он купил только вчера и пока ещё не налюбовался им. Он неторопливо снял пиджак и увидел на белой рубашке тёмные пятна под мышками.

– Надо другой дезодорант попробовать, – сказал Ильюшенко. Но в целом отражение вполне удовлетворило Алексея Николаевича, и он кивнул сам себе.

– Лёша! – беспокойно заверещала трубка голосом Ганычева. – Что ты там говоришь? Алло, Алексей, ты слышишь меня?

– Да, да, – Ильюшенко стал свободной рукой развязывать галстук, – говори, что там у тебя?

– Неприятности. Похоже, большие неприятности! – воскликнул Ганычев.

Ильюшенко поморщился, его раздражал громкий голос. Он повесил пиджак на спинку стула и опустился на диван. Из динамиков музыкального центра звучала эстрадная музыка.

– Ты мне конкретно, конкретно говори, – приказным тоном велел Ильюшенко. – Чего ты орёшь, как пацан перепуганный!

– Меня чекисты обложили, наезжают, сволочи, давят…

– Что они тебе инкриминируют? – Алексей Николаевич раздражённо поднялся и увернул звук почти полностью. Затем взял с журнального столика пузатый бокал с коньяком и сделал большой глоток.

– Да у них целый вагон материала по «Балкану». Помоги, Лёша! Я уж всеми способами пытался отмазаться, деньги ему предлагал, большие деньги, а он…

– Кто он?

– Да опер этот, чекист…

– Какой опер, мать твою? Ты мне фамилию, фамилию дай его! Как? Назаров?.. Я этого Назарова сгною!.. Всё, бывай…

Он записал фамилию на листок бумаги и тут же набрал номер телефона.

– Вот говнюки, всюду свои морды суют, ищейки, меры совсем не знают… Сейчас я разберусь… Ну где этот Ковалёв-то? – Он недовольно покачивал головой, шагая по комнате взад и вперёд. – Алло! Николай Дмитриевич, здравствуйте. Это Ильюшенко говорит. Я вот по какому вопросу. Там у вас сейчас дело одно ведётся, Назаров им занимается, да, Назаров… Дело какое? Ну… Это, значит, дело Ганычева, который по «Балкан-Трейду» проходит. Так вот я с какой просьбой. Мне, значит, нужны сейчас эти материалы… А?.. Что значит «зачем»? В конце концов я исполняю обязанности генерального прокурора, Николай Дмитриевич, и требую те документы, которые мне нужны для работы. Вы уж распорядитесь там… Нет, ну… что значит «передадите их мне, когда сочтёте нужным»? Мне сейчас нужно, Николай Дмитриевич… Нет уж вы дайте их мне! И побыстрее! Нет?! А я настаиваю! Ну, мне что, Степашину,[12]12
  Степашин С. В. – с 1994 по 1995 год возглавлял ФСК, затем ФСБ.


[Закрыть] что ли, звонить, напрямую, значит, звонить? Зря вы так… Зря, честное слово… Вы меня, значит, просто не уважаете… Он в бешенстве швырнул трубку на рычаг.

– Ведь совсем не уважает! Мне отказывает! Генеральному прокурору отказывает! Ладно, мы ещё пободаемся, посмотрим – кто кого…