Текст книги "В Портофино, и там…"

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

ПАСТУХ

Пивная банка жила на столешнице своей жизнью, осваивая новые маршруты, практически без остановок. Будь она рейсовым автобусом, её бы возненавидели. Время от времени, когда лодка особенно резко заваливалась на бок, банка врезалась в невысокий бортик, придуманный как раз для таких ситуаций, кренилась… Вот-вот полетит на палубу, превратив напиток на час-полтора в начинку огнетушителя, если переживет падение. Недолгая жизнь, зато яркая – с пеной, брызгами, пузырями! И бесполезная.

«Одна из нас. Живи пока», – определил судьбу банки Марк, сунув ее назад в холодильник. Ясно – за что пожалел, непонятно – зачем доставал.

Телефон занудствовал как женщина за окошком администратора «Я– всо-тый-раз-о-бъя-сня-ю-что-вна-шу-го-сти-ни-цу-толь-ко-по-бро-ни…» В отличие от неприхотливой бесхарактерной банки, он пытался бороться с качкой, настырно подползал к Марку, семафорил экраном, вызванил, вибрировал… Умел бы подпрыгивать и пускать дым – делал бы и то и другое; одновременно.

«Вызывает Пастух», сообщал экран.

«Овца на приеме», – ухмыльнулся Марк.

– Ян, – ответил он.

Утвердительно. Какие могли быть сомнения. Звонки англичанина, присматривавшего за лодкой, единственные, пожалуй, не раздражали Марка во время морских путешествий. Они не возвращали его на сушу с ее постылыми сухопутными проблемами, покольку Ян был необъемлимой частью столь любимой Марком портовой жизни. И симпатягой, редким симпатягой.

– Марк, ты впорядке? Не занят?

– Занят собой: второй завтрак, первый пропустил. Закругляюсь уже. Стою у берега, примерно в часе хода от Сан-Ремо. Как на качелях… У тебя что? Только, прошу, «хорошо» или «плохо», никаких подробностей. Умоляю…

Марк ладонью прикрыл микрофон от ветра, который то и дело пытался влезть в разговор, неуемный, и представил себе ухмылку приятеля.

– Не молчи. «Хорошо» или «плохо»?

– Да.

Они были старыми приятелями, особенно на вкус тинейджеров. Ян недавно отметил пятьдесят восемь и был старше Марка на бесконечные девять лет, но три четверти жизни, проведенные на соленых ветрах Северной Англии, оставили на его лице не меньше следов, чем рыбацкие сети, крючки, ножи и острые плавники – отметин на руках. Морщины на лице Яна становились заметны во всем нескончаемом множестве только когда тот улыбался, а вот руки никогда не менялись. Ни одна гадалка не взялась бы распутывать хитросплетения природных и тудовых следов и отметин, тем самым судьба Яна была навсегда скрыта от посторонних глаз, но только не от него самого.

«Рыбак свою судьбу с детства знает», – как-то заметил он, когда нынешние друзья еще только сближались.

«Настоящий рыбак», – уточнил Марк, наверное хотел сделать приятное собеседнику.

«Ненастоящий – говно, – сказал тот. – Тоже судьба, но другая».

Каждый раз, здороваясь с Яном, Марк представлял себе, как сотни изломаных линий и шрамов впечатываются в его собственную ладонь, передавая бесценную информацию, находящуюся так далеко за пределами слов, что можно всю жизнь подбирать ключ к ее расшифровке, но истинный смысл так и останется понят не до конца.

Сам Ян своих рук стеснялся, без нужды на показ не выставлял и любил приговаривать, что такие ладонями можно палубы драить не хуже, чем акульей шкурой; лучше, чище и не останется запаха рыбы. С этим образом все легко соглашались, сравнение с наждачной бумагой было бы приземленным, очень прозаическим, руки Яна этого не заслуживали. Соглашались и хитро улыбались в предвкушении следующих минут. Сам же объект внимания принимал обреченный вид: ну что ж, принимайтесь острить, бездельники…

Была у Яна привычка: разговаривая, он часто проводил обеими руками по непокорным остаткам рыжей шевелюры, будто листья невидимые смахивал с облетающего куста. Ни у кого не возникало сомнений, что именно этот жест, а гены и возраст, згубил некогда буйные кудри, если верить семейной фотохронике. Иногда в компании, за выпивкой, когда Ян, оглаживая макушку, в очередной раз задевал Марка локтем, тот говорил ему: «Оставь уже свою палубу в покое, приятель, там чисто», кто-нибудь непременно добавлял, что «под палубой тоже». Вот такая «двухтактная» шутка – заезженная, но ненадоевшая. У неё был и свой обязательный финал, как титры в конце фильма – неизменный тычок большим пальцем в живот ближайшему соседу из своих. Обычно ближе других к Яну оказывался Марк. Он охал, сгибался, якобы, морщился; публика ахала, радовалась, и выставляла пострадавшему выпивку, будто не знала все наперед. Марк уважал отношение англичан к традициям, но думал о них исключительно как о «заморочках». Обо всех традициях, включая чай, дамские шляпки, разговоры о погоде, монархию и отношение к монаршьей семье. Верность традициям забавляла его куда больше, чем они сами.

Если уж речь зашла о забавах, то лидерство среди них, по мнению Марка, бесспорно принадлежало «эпидемии» всеобщего похудения и борьбе за отказ от привычного, то есть нормального образа жизни в пользу здорового, то есть неведомого. Кстати, с точки зрения незыблимости традиций, установки на смену образа жизни выглядели, мягко говоря, не вполне логичным. Пессимисты, однако, осторожно предполагали, что их поколению не повезло – зарождается новая… Их не били только потому, что это ни на чтот не влияло; скучная прагматичная Европа.

Кишечной палочкой всходы новой традиции проникали в жизнь порта, унося каждый день очередного товарища, иногда – двух.

От всего есть сегодня прививки – от Гепатита, лихорадки, птичьего кашля, свиного насмотрка, сглаза… Но попробуйте отыскать вакцину против жены, которая разглядела единственную возможность гарантированного выживания своей второй половины в самой диете, скомбинированной с витаминами и в принципе непереносимой абстиненцией. Есть, разумеется, пара рецептов, но они все подсудны. С другой стороны, обычными средствами невозможно остановить женщину, сорвавшуюся в пике беззаветного служения мужниному здоровью.

ДИЕТА ВАЛЬКИРИЙ

Жена Яна вдруг вспонила клятву, данную у алтаря, и решила всю себя, без остатка, посвятить здоровью мужа. Среди мотивов ее необычной целеустремленности могли также быть: телесериал, неожиданные перемены в редакционной политике единственного журнала, чтение которого было унаследовано ею по материнской линии, завистливая подруга, задумавшая разрушить брак, по причине того, что ее саму торопливо покинул муж, и она точно знала причину… Вряд ли наплевательское отношение самого Яна к ширине своей талии и весу сыграло хоть какую-то роль; Марк в это не верил.

Все знакомые Яна отнеслись к новости с пониманием, как к личной трагедии. Чутьё загнанных в угол подсказывало, что следующим будет кто– то их них. Несчастного успокаивали, кто чем мог, большинство – ромом, все прочие – вином и пивом. Бывают моменты, когда мужчинам слова ни к чему.

Будучи женщиной собранной и несомневающейся в своей правоте – черты характера достойные судейской мантии, – Майра не стала задаваться вопросом «Болен муж или нет?», отнеся его к заведомо праздным. За неделю, после самонаведения на новую цель жизни, она изучила путем телефонного опроса все недуги многочисленной родни Яна, и вынесла вполне предсказуемый вердикт: «Абсолютно болен совершенно всем».

– Это диагноз! – сказал ей Марк.

– Да. Это диагноз, – легко согласилась Майра.

Они часто говорили друг с другом, но почти никогда – об одном и том же. Никакой новизны этот раз не внес.

С того дня мобильный телефон специально запрограмированным фрагментом «Полета Валькирий» регулярно оповещал Яна о необходимости принять очередную таблетку или витаминчик. Или порошочек. Или микстурку. Через минуту раздавался обычный звонок и бдительная супруга проверяла, услышал ли больной Вагнера и понял ли, о чем речь?

«Что было у этой женщины на уме, когда она выбирала такой «рингтон»?» Мелодия сильно озадачила Марка. «Видела себя девой-воительницей, уносящей с поля боя в небесное царство павшего воина? Хорошо, что на психфак не пошел. – Мучился бы сейчас бессонницей в переживаниях за жену друга, а так – сплю себе аки младенец».

Всё-таки он пристал с Вагнером к Майре и получил, что заслуживал: «Лучше не мешай».

Со следующего дня Валькирии были списаны в утиль, а телефон Яна взялся мурлыкать что-то такое пошло-гламурное, что и вторая половина семьи обратилась к Марку с аналогичной просьбой: «Лучше не лезь».

Случись Майре знать, что где-то рядом с ее кормильцем находится Марк, она строгим голосом напоминала Яну, что ни одна таблетка, ни даже ее половинка, четвертушка, крошка микроскопическая… категорически не совместимы с алкоголем. Глубину этого заблуждения трудно себе представить, Марианский жёлоб [3]3
  Марианский жёлоб – самый глубокий из известных на Земле. Его глубина составляет 10 971 метр. Находится на западе Тихого Океана. (Прим. автора)


[Закрыть]– обычный омут по сравнению с ним.

Марк лично проверял спорную гипотезу.

Блестящие коричневые шарики, как оказалось, отлично шли под светлое пиво – темные сорта он не любил, не стал даже пробовать. Желтый порошок без следа исчезал в бокале опять же светлого, но уже нефильтрованного – там и без него было мутно. Ром убивал горечь крупных белых таблеток с иероглифом посредине, а второй глоток – «контрольный» – окончательно смывал аптечное послевкусие…

– Пойми, чудак, во всех этих идиотских запретах, ограничениях, самоистязаниях мы теряем в себе че-ло-ве-ка! Убиваем его, горемыку, превращаясь в жилистую оболочку для засушенных зерновых и всякого пророщенного говна! – внушал приятелю Марк в заключительной фазе эксперимента. – Если бы за меня, к примеру, боролись хотя бы вполовину, как б¹орются… против курения… Где бы я сейчас был? Во-от!

Долго Яна убеждать не пришлось. По странному стечению обстоятельств, он самого начала интуитивно был на стороне Марка. А тут еще и серьезная доказательная база подоспела.

Спустя месяц позционных боев с мужем и высказанным в категоричной форме нежеланием видеть его друга – «популяризатора распутства и пьянства» (распутство было придано пьянству исключительно для массовости), Майра посетила сеанс сприритизма и, пообщавшись, похоже, с кем то из покинувшей этот мир родни Яна, выяснила, что на самом деле все не так плохо. Зная ее упорство, Марк допускал, что духи были грубы, хамоваты и бескомпромиссны: «Стоп! Завязывай!» – по-видимому, услышала женщина окрик «оттуда». За те деньги, которые получил медиум, другого он и не ожидал.

От Яна отстали, взяв напоследок клятвенное обещание похудеть. «Это сколько угодно!» – бодро пообещал он и бодрым шагом перешёл в лагерь сострадающих.

Сомнение в необходимости Яну худеть, ошибочно высказанное непосредственно Майре, Марк оплатил смиренным выслушиванием нотации о губительности пренебрежительного отношения к собственному здоровью и недопустимости такого же отношения к здоровью чужому.

«И вообще, ты еще слишком молод, чтобы понять нас – стариков», – выговорила она Марку, будучи старше его максимум на год, а по паспорту – на семь моложе. Что может быть интернациональнее женских привычек? Разве что мужские…

Главное было в другом: Майра с Марком опять разговаривала.

ПАСТЕЛЬНЫЙ ТИП

На свой возраст Марк выглядел весьма и весьма неплохо. Худой, высокий, круглый год загорелый. Не сказать, что атлет, но сложен вполне «пляжно» – любимое словечко его последней пассии. Лицо приятное, особенно когда улыбается, но если что-то не по душе, взгляд становится жестким, пристальным, уголки губ едва заметно съезжают вниз, роняя складки к жесткому, рельефно очерченному подбородку, нос с небольшой горбинкой кажется чуть острее, а лоб – выше… Будто пересобрали: детали те же, а рисунок другой, узнаваемый, но другой. И даже когда происходит возвращение на «исходные», еще некоторое время, как бы по инерции, высокомерие не успокаивается и продолжает соперничать за линию рта с более слабой и поэтому миролюбивой надменностью. Марк о себе многое знает, поэтому он улыбчив. Светлые и густые выгоревшие волосы неплохо прячут обильную седину, но она находит отдушину в трехдневной щетине, обустроившей себе на хозяйском лице натуральный «английский газон» задолго до появления модных трэндов, еще тогда, когда на границе требовалось неукоснительно соответствовать своей фотографии в загранпаспорте, а вклеивать в документ небритые лица считалось преосудительным. Глаза серо-голубые, обычно немного прищурены из-за жизни на солнечном Юге, кажется что озорно…

«Палевый, серо-голубой, кофе с молоком… Очень даже пастельный тип», говаривала все та же девица.

Зная про два вида пастели – твердую и мягкую, Марк все же решил не уточнять – комплимент это или претензия? Подозревать в подруге эксперта по живописи не стоило, а просвящать в детали было долго и лень.

По-немецки с Марком не заговаривали только те, кто либо еще не овладел немецким, либо уже разок накололся.

– Достали. Выучу, – как-то пообещал он Яну.

– Испанский выучи… – посоветовал Ян таким тоном, будто сам был способен без разговорника заказать себе пиво.

– После вас, сэр, лень мне.

– Сам говорил, что «лень русских доведет однажды до полного паскудства», – процитировал Ян приятеля, подражая его манере говорить вроде бы ни к кому не обращаясь, но на последнем слове резко поворачиваться к собеседнику и смотреть в глаза – «Ну?»

– И что? Не самое плохое состояние, раз вы живете… Кстати, совсем необязательно повторять всё то, что я говорю о своих соотечественниках по совершенно конкретным поводам, это не обобщения… Я, если помнишь, это о себе…

– Ага. Так и я о тебе. И, кстати, никто не говорит, что англичане ленивые.

– Ага, – похоже передразнил Марк. – Хочешь еще раз услышать? Шучу. Я согласен, сдаюсь. И работаете серьезно, и отдыхаете с выдумкой… О, как сказал! О! Кстати, вслушайся в этот звук! Это не преклонение перед уникальным талантом находить себе развлечения… Это первая буква в названии города, потрясенного безграничностью вашей фантазии, дру мой!

Ян не нуждался в уточнениях, что имеет ввиду Марк. Обреченно вздохнул, уточнив «справедливости ради», что изачально придумано всё было американцами.

Марк лишь дурашливо развел руками:

– Справделивости ради, я тут подумал, хорошо бы отдать тебя гринписовцам на перевоспитание или в фонд Дикой природы – на растерзание… Но ведь это наш фонд! Это ведь мы – самая что ни на есть дикая природа, самя дикая из всех диких природ?! Так и быть, я беру тебя на поруки.

ОДЕССКИЙ КРЕСТ

Лет пять назад знакомые Яна позвали его в экипаж новой яхты, путь которой лежал в Одессу. Перегон был длинным, лодка – «сырой», чудеса на каждом шагу, без толкового рукастого механика было не обойтись, а свои под различными заминками увильнули, знали что строили. Судно с грехом пополам довели до порта назначения, пару дней мыли-чинили в надежде на то, что владелец не дока в судостроении, ну и сдали хозяевам на руки. В тот же день представитель верфи и экипаж после коллективного «молебна» легли на домашний курс – не стоило искушать судьбу, а «вольнонаемный» Ян задержался в городе еще на денек, тем более, что хозяева лодки, жаль их – приличные люди – оплатили гостиницу, по собственной инициативе. Предлагали еще водителя и экскурсовода, но Яну и без того было неловко, хотя к верфи, построившей диковинное судно, опровегнувшее поялением на свет немало законов физики и не только, лично он никакого отношения не имел. С благодарностью отказался и порадовался, что море на ближайшее два дня – штормовое, и яхта вне всяких сомнений останется на приколе. Да и всего-то хотелось ему побродить по улицам, на которых никто тебя не знает и ты никого… Устал, наверное от портового микромира, со всеми случается, не беда.

Нагулялся Ян по Одессе вволю, а во второй половине дня сдружился с троицей земляков, соседями по гостинице, у которых, как и у Яна, выявился стойкий иммунитет к крепленому красному, вызывавшему у непривитых с детства синие пятна на лице и бордовые – почти прободные – на одежде. Случайная компания мало чем отличалась от любой мужской, оказавшейся на дистанции от глазастых подруг и приставучих детей. Накупили еды, выпивки, поуговарили присоединиться дежурную по этажу. Та, не зная английского, правильно все поняла – то пуговку теребила на пышной груди, то кокетливо поправляла шеньон: «Ну я прямо не знаю, запрещено нам». Поддавшись настойчивости постояльцев, показала на часах шесть, игриво намекнула про подружку и в половине шестого сменилась; больно нужны неприятности с начальством.

Чем мужикам было занять себя, чтобы еще больше не разочаровываться? Тут и пришла в чью-то дурную пьяную голову идея пойти прогуляться по набережной, а заодно покормить чаек таблетками растворимого аспирина, посмотреть что будет. Вроде как не догадывались. Зачинщик сказал, что развлечение это придумали американцы, а за ними, известное дело, все надо проверять, особенно посте истории с химическим оружием в Ираке.

Бедные американцы, им, пожалуй, и невдомек, сколько странных фантазий приписано им стыдливыми пуританствующими скромнягами из Европы.

Ян пытался новых товарищей отговорить от затеи. Пока выпивали, всё рассказывал про то, что души погибших моряков переселяются в птиц… Тогда выпили за души, а к аспирину добавили алказельтцер. «Сухопутные люди, а души морские правильно понимают», – рассудил сильно хмельной Ян. Снова, второй раз за день, он проникся к компании и примнул.

Сам в безобразии Ян не участвовал, только смотрел издали как чайки на лету хватают подачки, глотают, «не жуя», а через некоторое время надуваются, как воздушные шарики, и вниз… Кто в воду, кто на камни, одна-две – прохожим под ноги, на асфальт. Вопли, крики людей, чаек… Голос: «Гляди, одна лопнула!»

«Компьютерщики, – ужасался Ян. – Это же для них игра… Думают, нажмут «выход», и все оживет как было вначале. Дебилы…» У него, как ни старался, никак нге получалось протрезветь.

Чем всё завершилось на набережной, Ян не знал. Последнее, что отпечаталось в сознании, это резкая трель, такие издают свистки стражей порядка в любой стране. Видимо, дальше инстинкты, чтобы хватило энергии на сохранение телу свободы, отключили все остальные внутренние потребители. Он совершенно не помнил, как оказался в гостинице, вдруг почувствовал под щекой мягкое, приоткрыл один глаз на гигенический запах – подушка. Ниже – брючный ремень, сами брюки, а дальше кроссовки шевелятся, значит – на ногах.

На другой день ему было плохо и стыдно в незначительно изменяющемся соотношении, школьный жидкостный манометр, а не человек. На оставшееся до вылета время Ян укрылся в экскурсионном автобусе, но надолго не вышло, побоялся напачкать, его отпустили. Взял такси и махнул в аэропорт, где и доспал после трех чашек кофе в пластмассовом креслице, чутко удерживая между ступней дорожную сумку. Там же и отоварился сувенирами: ушанка с армейской кокардой и глиняная фигурка Герцога де Ришелье, неправдоподобно ярко расписанная, больше похожая на священномученика Святого Януария в «боевом раскрасе» для праздничного уличного прохода. Майра обожала яркие статуэтки.

С тех пор Ян редко упускал случай подкормить чаек свежепойманной рыбкой или просто куском хлеба, специально прихваченного с собой из дома. Чувство вины окончательно не исчезло, он жалел бестолковых, прожорливых птиц, а они так и не освоились с благодетелем и нещадно гадили с высоты, без разбору, не сдерживаясь, не делая исключений, если внизу находился Ян.

Но еще больше Ян жалел, что дал слабину и поделился этой историей с Марком.

БЛИЗНЯШКИ

Настоящей проблемой Яна были две дочери – близняшки.

Одна раз в полгода «почти» выходила замуж. «Почти» означало, что в последний момент церемонии отменялись со всеми вытекающими для семьи неустойками: за банкет, торт, музыку, цветы, лимузин… У Яна с Майрой был специальный список, уже довольно потрепанный. В строжайшем секрете от отца Марк назвал этот тип поведения «ложным замужеством». Секрет конечно тут же раскрылся, но автор оказался вне подозрений, так как самые разные люди без стеснения приписывали себе меткое определение, а ссориться со всем портом все равно как готовиться к переезду; Ян и не стал.

Знатоки уверяли, что несостоявшиеся свадьбы давно перекрыли расходы на три-четыре доведенные до конца. Не стоит лишний раз напоминать, что эти темы были «табу» в присутствии несчастного родителя. Единственное, что отчасти примирядо отца с… (даже про себя Марк избегал пользоваться словом «традиция») взбалмошностью наследницы, был энтузиазм ее матери Майры, с которым та включалась в подготовку очередной обреченной свадьбы и месяца на полтора съезжала с маленького острова на большой.

Сестра «ложной невесты» примерно с такой же периодичностью, на то и близняшки, два раза в год теряла бойфрэндов. При этом, всякий раз почему-то теряла работу, впадала в дипрессию и оказывалась на родительской шее. Тоска соперничала по прочности с клеем «Момент» и не отпускала, так «возвращение к жизни» затягивалось… до появления нового бойфрэнда. Наверное, все они начинали с предложения поработать в их фирме. Если так, то многое прояснялось.

Марк никогда не видел сестер, если не считать фотографий у Яна и Майры на каминной полке. Они навещали родителей летом, когда Марк уходил в путешествия и не верил подначкам Яна, что Майра специально подгадывает под его убытия, так, мол, больше шансов видеть дома отца. Еще якобы говорила, что «легкомысленный он не по возрасту».

А вот это точно было от Майры.

– Нет, ты скажи, в кого они такие? – изрядно выпив, Ян нередко сворачивал на тему непутевых близняшек. Потянуло и в этот раз: – По миру нас с Майрой пустят! Я тут вкалываю с утра до ночи, а толку? Тоже, кстати сказать, не вечен…

– Да ладно тебе, все наладится, ты вечен! Как вечный огонь… Всегда найдется пионер, прости, скаут, что бросит монетку… Всё это – собачье дерьмо. Не печалься, выскочат в скором времени обе замуж. Вот увидишь, – по-дружески успокаивал Яна Марк, думая про себя, что «срань мышиная» звучало бы не в пример романтичнее «собачьего дерьма», но где в чужом языке зачерпнуть столько красок?

Его потянуло на воспоминания о детсадовском детстве. Это, конечно, не помогало объяснить поведение двух затейниц-девиц, но могло бы отвлечь горюющего отца. В последний момент Марк передумал – «Замучаюсь переводить», и решил, рассказать об одной приятельнице, которая до того как затормозить на его – Марка – жилплощеди, пожила недолго с известным московским фотографом, та еще… дамочка. Никакой связи с близняшками. Просто вспомнил историю и неизвестно зачем решил рассказать. Про девицу выходило не очень интересно, Марк повествование скомкал и заострил внимание на ее предыдущем сожителе, фотографе, который вроде как снимал балет, балерин, реже «снимался» сам – с балетными мальчиками, не для печати. Понятно, что всё со слов девицы, будь она не ладна…

Позже Марк никак не мог вспомнил, с какого боку приблудилась к столу вся эта история, и какого черта ему приспичило рассказывать именно ее. Тем более, так вышло, что рассказал он в итоге и не про девицу свою бывшую, и даже не очень про фотографа… Поди теперь, высвистай правду, о чем в тот момент думал…

– Девушку звали Анной. Энн, по-вашему, а вот его… Ни имени ни фамилии, убей, не вспомню, по-моему, что-то немецкое…

– Путин.

– Сам ты Путин… Путин не фотограф, он ретушер… От фотографов карточки остаются, от Путина – только Медведефф…

«Непонятно зачем на немецкий лад».

– Марк, Медведефф – это русская фамилия или немецкая?

«Теперь понятно. Из осторожности».

– Время покажет… Молчи уже, дай мозгу передохнуть… Короче, запил этот фотограф по-черному.

…Потянулись неприятные слухи, будто «наградили» фотографа в нехристианских утехах стыдной заразой. Почтитатели предпочли тему кризиса в творчестве: впомнили вдруг прочувствованно, что с юности фотограф мечтал снимать сталеваров с доярками, а вместо этого, на тебе – «фуэте»…

Допился герой, как говорится, до «поросячьего визга», потом добавил еще чутка, а когда и голос пропал, решил больше с этой жизнью никаких дел не иметь, а уж следующую устроить как надо, с учетом пережитого.

И выбросился из окна.

Все бы ничего, только студия располагалась в центре города, в старой мещанской застройке, но и это не вся беда… Главное, что в полуподвале. Тогда еще «цифры» не было, снимали на обычную пленку, проявляли и печатали при красном свете; подвалы и полуподвалы были у фотографов в большой цене.

Влез фотограф на стол, дрожа ляжками, распахнул окно и сиганул в него «рыбкой», молча, только стол скрипнул, качнулся, но устоял, замер в новой для себя «радикулитной» позе. Как на зло, был первый день оттепели, а тротуары возле грузных, коренастых доходных домов, каждый знает – со скатом к дороге. Бедолага, как был в атласном китайском халате с драконами, так и съехал на пузе, вперед головой – тараном – прямиком под правое переднее колесо рейсового автобуса, когда тот трогался с места. Голова громко хрустнула, а фотограф, перед тем как утратить связь с жизнью, успел судорожно поджать под себя колени, отчего зад вызывающе оттопырился. В этой позе и замер. Циники, кто потом оказался в курсе, хмыкали, воротя носы: «Завидное постоянство…»

Совершенно другой фотограф, любитель, путешествовавший в наехвашем на коллегу автобусе, отбился удостоверением внештатника от разгонявшей зевак милиции, забежал спереди автобуса и сделал несколько снимков. Тут же, забыв о том, куда и зачем ехал, помчался на всех парах в самую большую городскую газету. Там знакомые лаборанты по-быстрому отпечатали кадры и фотограф собственноручно выбрал один: рельефно, благодаря атласу, откляченный зад, плечи на бордюрном камне, правая рука чуть впереди, вроде как что-то нашарил… Большое черное колесо, фрагменты бампера, фары… Голову, точнее то, что от нее осталось, видно только при очень внимательном, детальном рассмотрении… Вобщем, шедевр…

«Нобелевка! – решил для себя автор. – С такой фотки можно и плакат залудить, для социально рекламы.»

Тут же родилася и текст: «Если что потерял – не ищи где попало!»

Он записал.

Подумал о близких выборах. Пожалел, что «Голосуй сердцем!» уже было: «Ведь так бы к месту– головы-то нет!»

Редактор газеты после беглого взгляда на карточку и подпись под ней долго смеялся, потом что-то его обеспокоило, насторжило, встревожило… Он пригляделся внимательнее и его вырвало прямо на снимок.

«Вы не переживайте, я еще напечатаю», – успокоил фотограф и удивился эффекту, что возымели его простые слова.

Ничего принципиально нового он про себя не услышал. Теща, к примеру, знала о нем существенно больше, чем редактор, а когда делилась знаниями с соседями, так еще, стерва, и привирала. Поэтому не обиделся, а достал из кармана свежий носовой платок, взмахнул им, расправляя и положил перед редактором. Тот отчего-то капитуляцию не принял и фотограф покинул негостеприимный кабинет, быстро прикрыв за собой дверь, чтобы сотрудники окончательно не перепугались.

Редактор, изведя оба платка – свой и чужой, две бутылки минеральной воды, привел, наконец, в относительный порядок одежду и рабочий стол, и как мог вежливо попросил бестактно прикрывшую нос секретаршу отменить все запланированные на день встречи:

«Если что срочное – домой звони, поняла? Нечего тут принюхиваться, проветри лучше. Поняла, спрашиваю? Дома буду.»

Он вышел на улицу, но оказавшись на свежем воздухе и среди людей, облегчения не испытал, а так надеялся… По дороге к дому редактор истинктивно старался держать голову подальше от всех видов городского общественного транспорта. Первую часть пути его перекашивало влево, а вторую, после перехода на противоположную сторону проспекта – вправо. Только в переходе и распрямился.

«Во мужика корёжит», – завидовала троица малолеток, по случайности выполнявшая тот же маршрут. Пару раз редактор подскальзывался, что было нетрудно, учитывая смещенный центр тяжести, труднее было воздержаться от реплик, и тогда женщины, особенно если с детьми, смотрели на него укоризненно, а малолетки – попутчики с нескрываемым восхищением: «Не, ты такое слышал, а? Во плющит козла!»

Фотограф без приключений, не привлекая внимания и не вызывая роптаний на нецензурную брань, на такси добрался до дома. Он корпел над повторным отпечатком и его осенило: вот бы подвести сзади к трупу собаку покрупнее! Можно было бы и в цветной журнал снимок пристроить.

«Лаборадора… А лучше дога… Дог монументальнее. Уже ведь убрали, наверное… Вот же, кретин, сразу недопер… Любитель…» Он не бросил свой шанс под ноги случаю и, наскоро поместившись в пальто, опять двинул ловить такси. На бегу обзванивал по мобильному всех знакомых, нет ли у кого на примете дога, лучше мраморного.

– И к чему это я? – Марк поднял широкий тяжелый тамблер с полинявшим от льда шотландским напитком, помолчал, предложил пропотевшей от смеха компании выпить – жестом.

– А вот к чему… Однополые забавы, мой друг… Однополые забавы – это с одной стороны проблема, с другой, возможно, ключ… Ты слышал что– нибудь о тайских близняшках? По-моему, неплохой способ спасти родительский бюджет.

Больше на тему близняшек Марк не шутил, ни в присутствии Яна, ни даже в его отсутствие. Никогда.

Недели три Ян избегал Марка, что в условиях замкнутого портового пространства выглядело нарочито до невозможности. Ко всему, он еще заблокировал на мобильном входящие звонки с его номера, а оказавшись за одной баровой стойкой расплачивался по-быстрому и уходил.

Марк догадывался, что об их с Яном размолвке на четвертый день знали даже собаки, поэтому не удивился, когда знакомый бармен шепнул по секрету, что ставки на «окончательный разрыв» или «примирение» уже сделаны.

В принципе, это было впорядке вещей, портовая жизнь редко балует безобидными развлечениями. Разве что ревнивая жена, объявившись на борту семейной скорлупки на день-другой раньше обещанного, привезет хлопоты мужу с его подружкой и толику свежего удовольствия ближайшим соседям. Но никаких драк, ни слез-криков на публике… Хороший тон – это вызвать незаконной гостье такси, прямо на причал, к самой корме. Высший класс – расплатиться с водителем. Вечером супруги, пережившие кризис как смерчь – так же быстро, но без шума и разрушений, намеренно выберут столик у всех на виду, утешат друг друга шампанским при свечах, будут шумно приветствуют знакомых и подолгу, нежно держаться за руки. С тоски загнешься.

Марк точно знал – кто выиграет пари. Его удивило, что кому-то пришло в голову допустить «негативный» сценарий. «Новички… Уж если нас с Яном не знают, должны же соображение иметь: компании из-за таких недоразумений клиентами не разрасываются». Но сам Марк лучше всех знал, что Ян ни за что не пойдет на примирение ради бизнеса, уж скорее уволится, уйдет к конкурентам, лодки мыть станет или назад – в рыбаки, у испанцев с механиками – беда. Короче, забеспокоился. Зря. Оказался прав.