Текст книги "Спецназовец. За безупречную службу"

Глава 7

Сев за руль, Юрий первым делом закрепил на ухе пластиковую улитку беспроводной гарнитуры. Эти штуковины никогда ему не нравились, потому что смахивали на слуховой аппарат и неизменно делали своих владельцев похожими на лунатиков, которые бродят по улицам, громко разговаривая сами с собой. Одного у них было не отнять: они действительно освобождали руки, позволяя параллельно с разговором вести машину, а это, как он чувствовал, сегодня могло ему пригодиться.

Предчувствие его не обмануло: генерал позвонил, чтобы дать дополнительную информацию, еще до того, как Якушев миновал развязку на съезде с Кольцевой. Информация была такая: примерно четверть часа назад директор захваченного рейдерами «Точмаша» Горчаков появился у закрытых ворот предприятия, чтобы поговорить с представителями общественности, средств массовой информации и полиции. Он объявил, что присутствие на заводе посторонних вооруженных людей вызвано производственной необходимостью, что это никакой не захват, а ЧП внутризаводского значения, которое в данный момент расследуется силами уполномоченных на то представителей заказчика по одному из последних проектов – вот этих самых господ в масках и с автоматами.

«И они это проглотили?» – удивился Юрий. «Насколько мне известно, даже не поперхнулись, – ответил его превосходительство. – Полицейское оцепление снято, в городе все спокойно. А телефоны Горчаковых – и домашний, и мобильные, – не отвечают. Странно, правда?»

Ничего странного Юрий в этом не видел. Странно, на его взгляд, было другое – не то, о чем говорил Ростислав Гаврилович, а то, о чем генерал промолчал. Полученная информация всего лишь подтверждала версию, согласно которой захватившие «Точмаш» люди были никакие не рейдеры, а обыкновенные налетчики, до сих пор не нашедшие того, за чем пришли. Горчаков и его семья почти наверняка были взяты в заложники, начальник местной полиции либо уродился болваном, каких поискать, либо имел с этого дела свой клок шерсти. В любом случае, генерал Алексеев оказался прав, когда не захотел действовать официальным порядком.

В общем, информация была вполне ожидаемая, в меру скудная и не внесла в картину происходящего ничего нового. Зато в связи с ней у Юрия возник один вопрос: а откуда, собственно, его превосходительство эту информацию получил? Кто ему обо всем так оперативно доложил, кто донес? Неужели та история с гибелью Камышева так крепко его зацепила, что он в ущерб другим делам целых полгода держит в этой дыре кого-то из своих оперативников? А если так, почему не дал Юрию его координаты? Одна голова хорошо, а две лучше… Или у Ростислава Гавриловича есть основания считать, что применительно к данному случаю старая поговорка неверна?

Чтобы не пропустить последующие звонки генерала, он не стал включать музыку. Музыка хороша, да и то в меру, когда едешь покататься для собственного удовольствия или просто спешишь куда-то по не слишком важному, бытовому делу. Музыка – это всего лишь еще одна разновидность наркотика: она либо расслабляет, либо, наоборот, вызывает бурные эмоции, делая человека более агрессивным, чем обычно, и настраивая на лихой, героический лад – море по колено, горы по плечо и так далее. На задании, даже самом простеньком, и то, и другое смерти подобно. Эмоции на задании только мешают, полевому агенту при исполнении надлежит быть собранным, сосредоточенным и холодным, как скальпель хирурга.

Поэтому Юрий гнал машину почти строго на восток в тишине, слыша лишь ровный гул мотора, шорох и шлепки покрышек по горячему асфальту шоссе да монотонный шелест рассекаемого обтекателями боковых зеркал воздуха. Карабкающееся вверх по безоблачному небосводу солнце постепенно скрылось за краем крыши, перестав слепить глаза. Оно старательно калило машину, явно вознамерившись испечь майора Якушева заживо, но кондиционер в этом обшитом изнутри светлой натуральной кожей катафалке работал отменно, и солнце старалось зря. На покатом, закругленном спереди капоте яростно сверкал хромом навек застывший в прыжке хищник из семейства кошачьих – слава богу, отлитый не в натуральную величину. Скорость в этом роскошном сундуке на колесиках совсем не чувствовалась, и, глянув на спидометр, Юрий ослабил давление на педаль газа: там, на спидометре, было уже сто восемьдесят, а Ростислав Гаврилович, помнится, посылал его не в рай, а в Мокшанск. А впрочем, какой там рай! Юрий был процентов на девяносто пять уверен, что бесы в чистилище начинают многозначительно перемигиваться и плотоядно потирать руки, едва заслышав его фамилию: скорей бы уже, что ли, надоело ждать! Если так, то торопиться тем более не стоит: без малого сорок лет ждали и еще подождут, ничего им, сатанинскому отродью, не сделается…

Краем глаза он все время ловил у себя за спиной, на фоне правого заднего окна, ритмичное движение темного широкоплечего силуэта. Юрий знал, что это такое, но путь ему предстоял неблизкий, бесконечно гонять по кругу одни и те же мысли и немногочисленные известные факты не имело смысла, и он расслабился, отдавшись во власть навеянной этим монотонным раскачиванием иллюзии, будто находится в машине не один. Это была приятная, вселяющая оптимизм и веру в светлое будущее иллюзия, особенно если представить, что там, на заднем сидении, развалился Ти-Рекс, с которым Юрий прошел огонь, воду и медные трубы. Да, будь с ним Быков, перспектива голыми руками разогнать на все четыре стороны света банду вооруженных до зубов профессиональных налетчиков волновала бы Юрия не больше, чем необходимость принять душ и побриться: лень, конечно, но дело, во-первых, нужное, а во-вторых, пустяковое, так что можно и потерпеть…

Но никакого Быкова в машине не было – там, сзади, подвешенная к ручке над дверью, болталась распялка с черным деловым костюмом в пластиковом чехле. Костюм, как и машину, Юрий видел впервые в жизни. Он его не примерял, но не сомневался, что тот сядет как влитой. Роскошный «ягуар» вместе с этим костюмом он обнаружил у своего подъезда, а состряпанную наспех, шитую белыми нитками легенду Ростислав Гаврилович поведал ему буквально в двух словах, вручая ключи от машины. От ответа на вполне законный вопрос, откуда эта машина взялась, его превосходительство уклонился в своей фирменной манере, просто сделав вид, что не услышал, а когда Якушев спросил, почему для выполнения задания ему подогнали всего лишь «ягуар», а не «майбах» или соплеменный «ягуару» «роллс-ройс», молча бросил красноречивый взгляд на часы. И Юрий сдался, прекратив ненужные расспросы, хотя уже тогда ему до смерти хотелось узнать, каким образом все это было добыто, доставлено и организовано за тот мизерный промежуток времени, что прошел между звонком жены Горчакова господину генералу и его звонком в дверь Якушева. Зато, по крайней мере, стало понятно, почему там, на кухне, его превосходительство был так неторопливо многословен: время тянул, ждал, пока к подъезду подгонят вот это корыто…

На пластиковом чехле, в который был упакован костюм, красовался тисненый золотом логотип всемирно известного производителя. Костюмчик, таким образом, стоил, как подержанная «Лада», и, чтобы почувствовать себя настоящим Джеймсом Бондом, Юрию не хватало, пожалуй, только одного: чтобы «ягуар» оказался «астон-мартином». Оперативность генерала Алексеева на этот раз граничила с обыкновенной спешкой – вернее, с необыкновенной, экстренной, чуть ли не панической, – и на фоне всего этого было нетрудно вообразить, что и впрямь едешь спасать мир. Жаль было только, что спасать мир придется не в швейцарских Альпах и не на каких-нибудь экзотических южных островах, а в захолустном Мокшанске. Но в этом плане утешаться оставалось лишь цитатой из бородатого анекдота: родину не выбирают, сынок…

Злое солнце потихонечку перекочевывало по небу в направлении багажника «ягуара», слепя глаза, только когда отражалось от ветровых стекол и хромированных деталей встречных автомобилей. По обтянутому светлой кожей салону перемещались косые тени боковых стоек, навстречу неслись похожие на следы трассирующих пуль прерывистые линии разметки, мелькали километровые столбики и синие щиты дорожных указателей. На подслеповатом из-за яркого дневного света дисплее спутникового навигатора неподвижно замерла жирная, направленная острием по ходу движения машины стрела, справа и слева от которой неторопливо перемещались схематичные контуры местности: ломаные черные линии второстепенных дорог, голубые змейки рек и неровные пятнышки озер. Навигатор помалкивал: сказать ему было нечего, да и звук Юрий отключил сразу же, как только выехал из своего двора, поскольку его всегда раздражал гнусавый женский голос, монотонно повторяющий: «Через пятьсот метров поверните направо; через четыреста метров поверните направо; поворот направо; неверное направление, разворот через двести метров»…

В пачке сигарет множились, сливаясь друг с другом, темные полости, пепельница под приборным щитком потихоньку наполнялась, являя собой неприглядное зрелище, смахивающее на забитый скрюченными мертвыми телами ров. Машина жадно глотала километры, выплевывая их дымком из выхлопной трубы, двигатель чуть слышно пел на высокой ноте, с аппетитом пожирая бензин высшей очистки. Время не стояло на месте, и к тому моменту, когда «ягуар», не сбавляя скорости, проскочил мимо громоздкой бетонной стелы, уведомляющей, что Юрий въехал на территорию автономии, административной единицей которой является город Мокшанск, мстительное закатное солнце уже вовсю сводило с ним счеты, слепя глаза через зеркала заднего вида.

Укрепленный под ветровым стеклом антирадар тревожно запищал, предупреждая о том, что где-то неподалеку затаился подстерегающий добычу патруль ДПС. Сбрасывая скорость, Юрий вспомнил еще один бородатый анекдот об археологах из далекого будущего, раскопавших вблизи древнего шоссе белую портупею – по их мнению, фрагмент шкуры вымершего ящера ментозавра, который обитал вблизи дорог и кормился исключительно капустой.

Вскоре впереди, частично скрытый жидкими придорожными кустиками, показался и сам «ящер». Это была не одна из тех обезображенных сине-белой боевой раскраской новеньких иномарок, что уже успели примелькаться москвичам и жителям крупных областных центров, а обычная «девятка» – тоже, разумеется, сине-белая. Прогуливающийся около нее счастливый обладатель белой портупеи шагнул с обочины на проезжую часть, повелительно поднимая полосатый жезл. Юрий начал притормаживать, но тут «ментозавр» углядел под ветровым стеклом «ягуара» поблескивающий любопытным глазком объектива видеорегистратор и, мигом утратив аппетит, нетерпеливо крутанул жезлом: проезжай!

Якушев проехал и, оглянувшись через плечо, увидел, как патрульный, глядя ему вслед, что-то говорит в микрофон рации. «Ну-ну», – подумал Юрий. Замысел Ростислава Гавриловича был ему понятен и не отличался ни новизной, ни какой-то особенной оригинальностью. Впрочем, и здешние блюстители закона принципиально ничем не выделялись из серой массы себе подобных в любом регионе России: появление в зоне их юрисдикции белой вороны на роскошном авто со столичными номерами вызвало в их стае вполне предсказуемый переполох. Юрий хорошо знал, что бывает с белыми воронами, но нынче был не тот случай: у этой белой вороны имелись зубы, и притом довольно острые.

После этой встречи он ожидал более или менее неприятных инцидентов, но их не последовало. Дорога вела его все дальше вглубь овеянных мрачными легендами мест. Где-то здесь, среди этих бескрайних полей и лесов, до сих пор функционировали стяжавшие себе недобрую славу еще в тридцатых годах прошлого века учреждения, знаменитые на весь Союз Потьменские и Темниковские лагеря – ясно, что не пионерские. В силу присущей его профессии специфики майору Якушеву чаще приходилось убивать людей, чем брать под стражу, и, положа руку на сердце, он затруднился бы сказать, какой из двух вариантов – сесть или лечь – предпочел бы сам, случись ему оказаться на месте своих клиентов.

Верующие люди, когда их начинают одолевать неприятности, утешаются таким рассуждением: дескать, хорошего человека Бог наказывает за грехи при жизни, давая шанс одуматься и своевременно исправить ошибки. А плохому позволяет в довольстве и роскоши дожить до старости, чтобы после смерти взять его, стервеца, в настоящий крутой оборот. Звучит и впрямь утешительно, только что же это получается: выходит, тут, под Потьмой и Темниковым, а также в десятках других небезызвестных местечек, за проволокой сидят тысячи хороших людей? А те, кого на протяжении своей не сказать, чтобы блестящей, карьеры убил Юрий Якушев, они кто – мученики? Взорвал жилой дом, расстрелял десяток заложников, схлопотал за свои подвиги пулю между глаз – и все, ты чистенький, добро пожаловать в рай?

Он почувствовал, что ступает на скользкую, зыбкую тропу рассуждений о предмете, в котором ровным счетом ничего не смыслит. Кое-какие разъяснения на этот счет ему могли бы дать в церкви, купола которой поблескивали сусальным золотом в лучах заходящего солнца в нескольких километрах справа от шоссе. Но Юрий решил повременить с теологическими изысканиями: впереди его ждали изыскания совсем другого сорта, которые он не имел права откладывать. Кроме того, насмотревшись на столичное духовенство, он испытывал стойкое предубеждение против служителей культа. Понятно, что священник священнику рознь, но не станешь же, в самом деле, его пытать: батюшка, а вы сами-то в бога веруете? А пожертвования на храм, часом, не прикарманиваете? Ответ-то известен заранее: да, верую; нет, не прикарманиваю. Другого ждать не приходится, а правда это или нет – это, брат, сам решай…

Вот бред-то, подумал Юрий и резко затормозил, едва не проскочив мимо указателя с надписью «Мокшанск». Если верить знаку, от цели путешествия его отделяло всего двадцать километров, а глаза подсказывали, что это будут не самые легкие двадцать верст в его жизни, не говоря уже о биографии новенького «ягуара», не предназначенного для езды по пересеченной местности.

Он повернул направо, и машина покатилась по неизбывной российской «щебенке с гребенкой». Великолепная подвеска практически полностью гасила вибрацию, целиком принимая на себя ее убийственное воздействие, за кормой до самого неба поднялась подсвеченная закатными лучами пыль. Ветра не было, и пыль стояла над дорогой плотной, ежесекундно удлиняющейся стеной, которая становилась видна во всей своей красе, когда дорога делала поворот. Огненная лодка древнеегипетского бога солнца Ра, как на рифы, напоровшись на острые верхушки дальнего леса, медленно тонула в нем, как в море, отчаянно и безнадежно светя Юрию в правый глаз.

Потом щебенка снова сменилась относительно ровным асфальтом. Справа мелькнула синяя стрела с надписью «Мокшанск 1», но Якушев не стал поворачивать. Дорога взбежала на высокий мост, переброшенный через неширокую равнинную речку. «Р. Мокша», – прочел Юрий на установленном при въезде на мост указателе и, как обычно, испытал легкое разочарование от того, что дорога, какой бы долгой и трудной она ни была, и что бы ни поджидало его в пункте назначения, кончилась. За мостом он повернул направо, съехал с насыпи и, преодолев еще километра полтора по узкому асфальтированному проселку, въехал в застроенную новенькими коттеджами заречную часть города. Поскольку никто не потрудился внести подробную карту данного населенного пункта в базу данных системы спутниковой навигации, навигатор стал окончательно бесполезным. Юрий выключил его, и плоский экран, делавшийся все ярче по мере того, как угасал дневной свет, потух, превратившись в матово-серый прямоугольник зернистого с виду, а на ощупь абсолютно гладкого пластика.

Углядев на обочине нетвердо ступающего, но вполне прилично (естественно, по демократичным провинциальным меркам) одетого аборигена, Юрий притормозил и вежливо поинтересовался, как проехать на улицу Луговую. Тянуть не имело смысла: белая ворона приземлилась в самой гуще стаи, и теперь судьба этой залетной пташки целиком и полностью зависела от ее ловкости и проворства.

Следуя полученным указаниям, столь же путаным, как если бы их дал навигатор, он повел машину сквозь сгущающиеся сумерки в указанном аборигеном направлении. Усталость, которая одолевала его на последних двух или трех сотнях километров пути, как рукой сняло: он прибыл на место, что автоматически сделало обстановку максимально приближенной к боевой. Не без труда отыскав нужный адрес, Юрий остановил запыленный «ягуар» около закрытых ворот, заглушил двигатель и вышел.

Калитка, как и ворота, была заперта. Стучать в нее кулаком, по счастью, не пришлось: тут имелось такое неоспоримое удобство, как электрический дверной звонок. Помянув добрым словом прогресс, который принес в эти края не только рейдеров, но и кое-что полезное, Юрий утопил большим пальцем кнопку и подождал. Звонка он не слышал, но искренне надеялся, что у директора приборостроительного завода хватает денежных средств и возможностей, чтобы содержать в исправном состоянии такую несложную инженерную конструкцию, как дверной звонок.

Он позвонил снова, и с тем же результатом: полная тишина и ни малейшего движения. В соседнем коттедже бормотал телевизор – кто-то, открыв для сквозняка все окна, смотрел трансляцию из Лондона, где не подозревающие о существовании города Мокшанска олимпийцы продолжали сражаться за медали. Где-то лаяла собака – монотонно, явно от скуки; с соседней улицы донеслось требовательное мычание вернувшейся в стойло из выжженных продолжительной жарой заречных лугов коровы. Потом Юрий услышал знакомое тарахтение движка, пронзительный скрип тормозных колодок и, даже не оборачиваясь, по одним этим звукам и разлившемуся в тихом вечернем воздухе запаху дешевого бензина понял, что у него за спиной остановился «рашн джип» – популярное среди неприхотливых обитателей российской глубинки, десятилетиями не претерпевающее заметных изменений в конструкции ведро с болтами производства Ульяновского автомобильного завода.

Делая вид, что не обратил на подъехавшую машину внимания, Юрий снова нажал кнопку звонка. Что ему никто не откроет, он уже понял и, более того, убедился, но для полной ясности следовало как можно конкретнее обозначить свои намерения. Это, кажется, удалось в полной мере: за спиной лязгнула захлопнувшаяся дверца, и сытый, самоуверенный голос с начальственной ленцой окликнул:

– Гражданин, вы к кому?

Юрий неторопливо обернулся. Там, сзади, как он и ожидал, обнаружился сине-белый «бобик» патрульно-постовой службы, перед которым, засунув большие пальцы за ремень, расставив ноги и по-хозяйски выпятив живот, стоял представитель местного закона в чине старшего сержанта. Короткоствольный автомат висел у него на плече дулом вниз, а козырек форменного кепи был надвинут до самой переносицы, так что, чтобы хоть что-нибудь видеть, кроме носков собственных ботинок, сержанту приходилось по-верблюжьи далеко запрокидывать голову. Небрежность в одежде и особенно поза этого молодца говорили о многом; у Юрия нестерпимо зачесались кулаки, но он сдержался и с издевательской, но при этом безупречной вежливостью ответил вопросом на вопрос:

– А в чем, собственно, дело?

– Документики предъявите, – одним глазом разглядывая Юрия, а другим – его машину, с прежней начальственной, не терпящей возражений ленцой потребовал сержант.

Пока длился этот короткий обмен репликами, на сцене появился еще один полицейский в чине лейтенанта. Водитель «уазика», повернув к Юрию широкую загорелую физиономию, заинтересованно наблюдал за происходящим. Стая начала шевелиться, исподволь собираясь вокруг неосторожно вторгшейся на ее территорию белой вороны. Кулаки у Якушева чесались со все нарастающей силой, но время унять этот знакомый зуд еще не пришло, и, запустив руку во внутренний карман легкой спортивной куртки, он достал и протянул сержанту документы – сразу все, начиная с паспорта и кончая талоном с отметкой о прохождении «ягуаром» технического осмотра.

Бегло их просмотрев, сержант сделал незаконченное движение в направлении нагрудного кармана своей форменной рубашки, явно намереваясь положить документы туда, но лейтенант, едва заметно толкнув его локтем, глазами указал на «ягуар», из-под ветрового стекла которого неприкрыто таращился видеорегистратор – прибор, не отличающийся продвинутым дизайном, но уже второй раз за последние несколько часов оказавшийся весьма полезным. Впрочем, Юрий не особенно полагался на его волшебные свойства: у любой палочки-выручалочки есть предел возможностей, а у произвола, в отличие от нее, предела не существует до тех пор, пока кто-нибудь не возьмет себе за труд этот предел положить.

Стрельнув глазами в сторону машины, сержант, явно не имевший приказа хватать без разбора и сажать в «обезьянник» всех приезжих, с видимой неохотой вернул водительские документы и снова зашелестел страничками паспорта.

– Из Москвы, значит? – спросил он, зачем-то покосившись на лейтенанта.

– Там написано, – сказал Юрий.

– Ольшанский Олег…

– Николаевич, – подсказал Якушев. Это был один из тех неприятных моментов, которые время от времени напоминали ему, что мелочей в его профессии не бывает. Отъезд его происходил в большой спешке, и в обнаруженные в бардачке «ягуара» документы он заглянул машинально, по привычке и мельком – вот именно, одним глазом. Ему помнилось, что первые буквы его временной фамилии, имени и отчества складываются в аббревиатуру ООН, но стопроцентной уверенности в том, что он именно Николаевич, а не Никифорович или Никодимович, не было.

– Николаевич, верно, – возвращая паспорт, повторил сержант. Разумеется, ничего другого он сказать просто не мог; если бы Юрий, одним глазком посмотрев на свой оперативный псевдоним, ошибся с отчеством, место ему было бы не в отделе генерала Алексеева, а в богадельне. – А зачем, если не секрет, пожаловали в наши края?

– А я что, обязан перед вами отчитываться? – удивленно приподнял брови Якушев. – Ну, предположим, в гости.

– Предположим, в гости, – повторил сержант и снова бросил косой многозначительный взгляд на безмолвно наблюдающего за развитием событий лейтенанта. – А к кому? Я тут, можно сказать, всех знаю.

– Если всех знаете, зачем спрашивать? – немедленно наказал его за излишнюю общительность Юрий. – Вы же видите, в чью калитку я звоню!

– И в чью же, по-вашему, калитку вы звоните? – пришел на выручку обиженно насупившемуся напарнику лейтенант.

– В калитку директора завода «Точмаш» Горчакова Михаила Васильевича, – предельно недовольным тоном сообщил Юрий. – Я что, ошибся адресом?

– Да нет, – сказал лейтенант, – не ошиблись. Только его дома нет. Он сейчас на заводе, у них там какое-то ЧП…

– А семья его где?

– Да я их что… гм… Что я им – нянька? – обиделся патрульный. – Может, в гости ушли, может, в отпуск укатили – на море, в Египет или в Турцию… Откуда я знаю? Вы бы лучше в гостиницу ехали, тут недалеко – вон на том углу налево повернете, и через пару километров будет вам гостиница. А Горчакова ждать не стоит, там у них что-то серьезное, до утра точно не вернется.

– А как проехать на «Точмаш»? – невинным тоном поинтересовался Юрий.

Патрульные заметно напряглись. Сержант, как младенец в пустышку, вцепился в казенник автомата, ища успокоения в привычной тяжести вороненого металла, а лейтенант озадаченно дернул книзу козырек фуражки.

– А зачем вам на «Точмаш»? – спросил он.

– Машину заточить, – сказал Юрий, кивнув в сторону «ягуара», и, опять не к месту вспомнив Джеймса Бонда, добавил: – Под «астон-мартин».

– Типа, как у агента ноль-ноль семь? – неожиданно блеснул эрудицией сержант.

– Что за допрос, командир? – подчеркнуто проигнорировав этого знатока бондианы, строго осведомился Якушев у лейтенанта. – В чем дело? Знака, запрещающего стоянку, здесь нет, и закона, ограничивающего право гражданина Российской Федерации гостить у другого гражданина Российской Федерации, я не знаю. А если существует какое-нибудь постановление местных властей, вводящее такое ограничение, оно явно противоречит российской Конституции. Я трезв, не нарушаю общественного порядка, так какого дьявола, повторяю, я должен перед вами отчитываться?

– Ничего вы мне не должны, – буркнул лейтенант и небрежно взял под козырек. Выглядело это так, словно он не отдавал честь, а лениво отгонял вьющуюся перед лицом надоедливую муху. – Счастливого пути. Гостиница налево и прямо.

– А «Точмаш»? – лишний раз подтверждая справедливость нелестного мнения жителей глубинки о москвичах, требовательно напомнил Якушев.

– А я вам не справочное бюро, – сравнял счет лейтенант, и, дернув за рукав сержанта, который сверлил Юрия неприязненным взглядом из-под козырька кепи, направился к машине.

– Ну, не козлы?! – вполголоса воззвал Юрий к наливающимся густой вечерней синевой небесам, сел за руль, запустил двигатель, включил фары и, раздвигая хромированной решеткой радиатора плотный, теплый, как парное молоко, пахнущий луговыми травами воздух, повел «ягуар» в указанном лейтенантом направлении.

«Бобик» проводил его до самой гостиницы, посвечивая фарами в зеркала, и, забросив полупустую сумку и чехол с костюмом в выделенный ему номер, Юрий совсем не удивился, когда, выглянув в окно, увидел полицейскую машину на противоположной стороне улицы.

Это было неприятно, но совсем не страшно: удобства в здешнем «Хилтоне» размещались на этаже, и окно туалета, как уже успел убедиться Якушев, выходило во двор.

* * *

Подполковник полиции Анатолий Павлович Сарайкин сидел за письменным столом в своем рабочем кабинете и задумчиво ковырял в носу, время от времени облизывая извлеченный из ноздри палец. Он знал, что это не просто дурная, а отвратительная привычка, но что с того? На людях, даже в кругу семьи, он этим не занимается, и кому какое дело, чем он грешит наедине с собой?

Действующий президент неодобрительно наблюдал за манипуляциями подполковника с висящего у него за спиной портрета, но Сарайкина этот строгий взгляд нисколечко не волновал: времена, когда такие портреты внушали священный трепет наравне с иконами, к счастью, остались в прошлом. Портрет – это просто прямоугольник запачканной типографской краской бумаги. Это во-первых. А во-вторых, президент – точно такой же человек, как и все простые смертные, и ничто человеческое ему не чуждо. Кто знает, чем он занимается, когда его никто не видит? В чиновнике любого уровня главное – то, как он работает, а его маленькие слабости – его же личное дело. Подполковник Сарайкин считал, что работает хорошо – отчетность, по крайности, в порядке, и взысканий на него не налагали уже лет пять, если не больше. Чего ж еще-то? А президент, между прочим, не напрасно повешен лицом к двери, за спиной у Анатолия Павловича. Не за ним он наблюдает, не на него хмурится, а на тех, кто входит в дверь. Затем его туда и повесили, чтобы каждый, кто переступает порог кабинета, лишний раз вспомнил, КТО висит… то есть, тьфу ты! – кто стоит у подполковника Сарайкина за плечами.

Маленькие слабости наподобие привычки ковырять в носу, считал подполковник Сарайкин, себе нужно прощать. А то будет как с той старухой, про которую, помнится, за бутылкой рассказывал местный священник, отец Игнатий. Приходит это она на исповедь и кается: прости, батюшка, согрешила – в речке третьего дня купалась, не утерпела и в воду пукнула! Ну, вот что ей, дуре старой, на это скажешь?

Кроме того, подполковник Сарайкин, хоть и не решал в данный момент вопросы государственной важности, не просто валял дурака, ковыряя в носу, – он ждал. Где-то с полчаса назад, буквально через десять минут после того, как он явился на службу, ему позвонил дежурный и доложил, что его настойчиво домогается какой-то столичный фрукт – некто Олег Николаевич Ольшанский, подкативший к зданию управления на роскошном, хоть и основательно запыленном, черном «ягуаре» с московскими номерами.

Об этом фрукте Анатолий Павлович уже был наслышан, и все услышанное вызывало у него определенную настороженность. Область наверняка была в курсе здешних дел, но покуда помалкивала, что можно было считать знаком если не полного одобрения, то, как минимум, согласия с избранной подполковником Сарайкиным линией поведения. Правда, это молчание могло означать затишье перед бурей, но командир рейдеров был прав: отступать некуда, партию придется доиграть, и, если все кончится благополучно, с Сарайкиным ничего не случится: победителей не судят. В общем, почти сутки все складывалось хоть и не блестяще, но вполне себе недурно, а вчера под вечер в городе вдруг объявился этот перец из Москвы, прямо-таки сгорающий от нетерпения повидаться с Горчаковым и его семьей и побывать на «Точмаше».

Просто знакомый? Хорошо, если так. А что, если это лазутчик, посланный службой безопасности головного предприятия «Точмаша»? Покрутится тут с полдня, оценит обстановку – ему, если он профессионал, это не составит никакого труда, – звякнет в Москву по мобильному, и уже назавтра, если вообще не через час, город наводнят набитые вооруженными до зубов, высокооплачиваемыми боевиками бронетранспортеры. У проходной «Точмаша» начнется настоящая война, и где, угадайте, уже следующим утром окажется подполковник Сарайкин? Ну, где?.. Кто сказал неприличное слово? Ты? Молодец, мальчик, правильно угадал – именно там…

Положа руку на сердце, подполковник слегка струсил. А если быть совсем уж откровенным, то не слегка, а основательно. Паны дерутся – у хлопцев чубы трещат; когда эти московские толстосумы начинают в сто первый раз делить что-то, уже сто раз поделенное, снесенные головы летят во все стороны, и принадлежат они вовсе не олигархам с Рублевки.

Разумеется, в испуге своем Анатолий Павлович не признался даже самому себе, мысленно решив считать свою трусость обыкновенной осторожностью и предусмотрительностью. И, чтобы не пороть горячку, велел дежурному поручить московского гостя Маланье, который, хоть и не семи пядей во лбу, неплохо чувствовал и людей, и обстановку.

Наконец, на столе негромко звякнул и замигал желтой контрольной лампочкой старомодного вида телефон – угловатый, цвета слоновой кости и без диска, на месте которого серел участок поцарапанной поверхности. Царапины были нанесены ножом, наждачной бумагой и осколком стекла – подручными инструментами, которыми без проблем вычисленный шутник, пламенея ушами, под язвительные комментарии Сарайкина соскабливал с аппарата наклейку с голой сисястой бабой. Баба, конечно, была очень ничего себе, аппетитная, в соку; Сарайкину она даже нравилась, но на служебном телефоне?.. Под портретом президента?! А если начальство заглянет, тогда что? Да это диверсия, подрыв авторитета!