Текст книги "Русский брат. Земляк"

– Сейчас те, кто у власти, хотят поскорее списать эту войну в архив, – заметил Левченко. – На Кавказе пошла другая игра.

– Помнить надо все. Не ради того, чтобы есть себя изнутри или без конца посыпать голову пеплом. Опытом разбрасываться не стоит. И хорошим, и плохим. Если бы не чеченская война, с армейской реформой тянули бы еще не один десяток лет.

С каждым шагом толпа густела, приходилось протискиваться вперед. Самохина узнавали – здоровались, расступались.

– Надо еще поддерживать региональные организации там, где они не могут найти спонсоров, – продолжал Самохин.

Ему пришла уже пора занимать свое место напротив трехметровой гранитной стелы.

Бабка в белом платке раздавала всем подряд тонкие свечи. Люди брали огонек друг у друга и держали горящую свечу, оберегая свободной рукой от дуновения ветра. Левченко тоже прикрыл свою. Но внимание его сосредоточилось на другом, и свеча в разгар панихиды погасла, испустив струйку голубоватого дыма.

Плохое предзнаменование.

Панихида оказалась короткой. Следом за остальными Левченко возложил к памятнику цветы и направился по аллее к выходу. Толпа быстро рассасывалась, редела. Постников в окружении небольшой группы людей уверенно шагал, опираясь на костыль. Вдруг рядом с ними одна из надгробных плит полыхнула ослепительно белой вспышкой. С опозданием на долю секунды Левченко услышал громкий хлопок. Ближайшие к могиле люди повалились как подкошенные.

На несколько секунд над кладбищенской аллеей повисла тишина. Потом кто-то из раненых громко простонал. Словно по сигналу все засуетились, забегали, озираясь по сторонам. Раздавались женские вопли, хриплые проклятья. Кто-то орал в трубку сотового телефона, вызывая «скорую».

Крепкие ребята в камуфляже закрыли Самохина со всех сторон. После секундного оцепенения он решительно двинулся к месту взрыва. Раненых уже оттаскивали в сторону, укладывали на траву тех, кто не подавал признаков жизни. Максим вместе с незнакомым человеком осторожно приподняли двухметрового парня, забрызганного кровью, своей и чужой – его одежда тлела на коленях и груди. Обмякшее тело налилось свинцовой тяжестью.

Две машины «скорой помощи» подъехали почти сразу, они как будто ждали у ворот. Убитых оказалось трое, в том числе Постников – ему изрешетило осколками грудь и швырнуло взрывной волной на соседний памятник. Еще троих тяжелораненых увезли в реанимацию.

Сдав своего раненого на руки врачам, Левченко, наконец, мог позволить себе взглянуть на кусок дымящейся земли. Взрыв сдвинул с места могильную плиту, сбоку от нее виднелась приличных размеров воронка. Осколки валялись в радиусе пяти-шести метров. Большая их часть попала в нужную сторону – взрывчатка была заложена со знанием дела и удар получился направленным.

Глава вторая. Гости на запущенной даче

«Королевская арка» собиралась на общие заседания раз в неделю. Парадные созывались ради масонских праздников, приема высоких гостей из братских лож, посвящения в различные степени. На рабочих изучались история и символика масонства, ставились задачи, отчитывались исполнители.

Белозерский подозревал, что это только видимая часть айсберга. Слишком влиятельные и высокопоставленные особы были вовлечены в деятельность ложи, чтобы она ограничивалась благотворительностью и архаичными церемониями.

«Зачем я им понадобился? – спрашивал он себя. – Наверно, впрок. Мало ли каким боком придется им еще столкнуться с законодательством.»

«Ну а мне зачем «Королевская арка»? Затем, что это отлично смазанный механизм, который действует бесшумно и эффективно. Механизм такого рода даст результаты в России. Восстановить дом, лето, подстриженную лужайку, вернуть из небытия дам в широкополых шляпах от солнца, молодого загорелого отца? Нет. Уже нет. Нужно собирать из обломков другой, большой дом – Россию. Эти обломки еще сохраняют свойства гранита.

Страна стояла крепко, пока в ней правило меньшинство, воспитанное на идеях верности и чести. Не кучка темных дельцов как теперь, а замкнутая каста аристократов духа и крови. Теперешнее дворянское собрание – порнография. Княжеские титулы покупают популярные певички. Аристократию нужно создавать заново – через орден, через братство. Масонство тут отлично подойдет.

В сущности, ложа – это только механизм, который можно запустить в любую сторону. В ложах состояли монархи и революционеры, авантюристы и глубоко верующие аскеты. Именно поэтому масонство оказалось удивительно живучим. Правы и те, кто клянет его и те, кто превозносит. В его истории можно отыскать примеры удивительной самоотверженности и черной подлости. Похоже на радугу, где есть все цвета от нежно-розового до мрачно-лилового.

Кто-то скажет, что масонство и его мистические ритуалы противоречат русскому духу? Смотря какой стороной его развернуть, как интерпретировать восстановление Храма. Как всемирного Храма равенства и свободы или как Храма Великой Империи на неприступном гранитном утесе?»

Тем временем «Королевская арка» решала свои задачи. Сейчас до всех рядовых «братьев» была доведена главная задача – не допустить победы лейбористов на предстоящих выборах в парламент. Саундгрейв, сохранивший дружеские отношения с Белозерским, объяснял дело просто: подавляющая часть масонов причисляет себя к консерваторам, в консервативном кабинете есть несколько министров-«каменщиков», есть просто сочувствующие.

– Мы успешно сотрудничаем с теперешним правительством, хотя они предпочитают этого не афишировать, – заметил Саундгрейв. – В Британии Ордену никогда не приходилось действовать подпольно. В отличие от России, где масонов одинаково шельмовали и цари и Советская власть. Да и теперешние «демократы» не жалуют.

Очень скоро нашлась работа и для адвоката с труднопроизносимой фамилией. Один из ведущих лейбористов подал в суд на газету, неофициально контролируемую ложей, за статейку, которая порочила его достоинство.

Мистера Дарлингтона обвиняли во всех смертных грехах. В супружеской неверности: якобы пять лет назад он вступил в порочащую связь со своей секретаршей. Во взяточничестве: за деньги помог иранскому бизнесмену без лишних формальностей получить британское гражданство. В жестоком отношении к животным – не остановил машину, сбив на скоростной трассе бродячую собаку. Последнее прегрешение по английским меркам считалось самым тяжким.

Известный политик протестовал против всех трех и предъявил иск, ни много ни мало, на миллион фунтов стерлингов. Изучив материалы, которыми располагала редакция, Белозерский увидел, что неопровержимых доказательств вины у газеты нет. Саундгрейв пообещал, что подключит к делу частное сыскное агентство. Но солидные агентства боялись открыто собирать улики на человека, который в самое ближайшее время мог стать одним из министров.

Приближалось первое судебное заседание, а ничего существенного в багаже ответчиков пока не прибавилось.

* * *

Мотоциклы вернули в прокат. Алексей не сомневался, что в ближайшие день-два придет повестка или заедут сотрудники с разрешением на принудительную доставку. Из программы новостей он узнал, что один из «харлеистов» балансирует между жизнью и смертью. Если не он, то кто-то другой из пострадавших наверняка смог сообщить приметы.

Но Зиба не случайно держалась спокойно – прошла неделя, а молодоженов не беспокоили. Алексей решил, что Хаджиев задействовал свои мощные связи и сверху поступил сигнал замять инцидент.

Жизнь продолжалась своим чередом. Возвращаясь домой из банка, Алексей в редких случаях заставал Зибу – она листала журнал или смотрела боевик с очередной ярко упакованной кассеты. Чаще он находил записку с точным указанием места и предложением присоединиться к ней в ночном клубе, баре, на рок-концерте, в квартире новой «подруги». Зиба не лицемерила – она в самом деле хотела бы видеть его рядом.

Надо идти, чтобы быть рядом с ней. Трудно переломить себя – ревность, усталость. Заделаться партнером в ее больном кайфе? Иногда он оставался дома, застывал с закрытыми глазами. Или принимал душ, садился в машину и отправлялся в назначенное место.

Однажды ему повезло. Безо всякой задней мысли он завел разговор о старой хаджиевской даче и вдруг почувствовал, как Зиба внутренне дернулась.

– Этот кайф не для меня. Мне свежего воздуха в городе хватает.

В ее словах не было ничего особенного, но прозвучали они неожиданно резко. Видимо, Зиба сама это почувствовала и добавила в оправдание:

– С детства терпеть не могу.

– За что?

– Не знаю. Плохо помню, что там есть. Здоровые яблони, пять кустов смородины, двухэтажный дом, весь в коврах.

– Охраняют как положено?

– Вроде бы живет кто-то из прислуги. Я там сто лет не появлялась.

К выходным над Москвой повисло тяжелое марево – все линии и силуэты подрагивали и колыхались в токах горячего воздуха, струящегося от асфальта и стен домов.

– Виски ломит, – признался Алексей. – У вас есть какая-нибудь вода рядом с дачей?

– А как же – озеро.

– Поехали, чего ради здесь торчать? Хотя бы без ночевки, если тебе так уж тяжело.

Алексей нутром чуял, что «собака зарыта» где-то на даче. Но не хотел спешить, напирать. Он не собирался настаивать на своем, Зиба сама неожиданно легко согласилась. Наверно, боялась предстать перед мужем по-женски мнительной.

Они приехали на озеро в четыре утра. Низко над поверхностью воды висело одеяло тумана. Рассвело очень быстро – туман распался на клочки, открылась чистая зеркальная гладь, в которой отражался берег, малахитово-зеленый от хвои. Среди сосен и елей попадались редкие тонкие прожилки берез. На середине озера застыла резиновая лодка – мужик в плащ-палатке удил рыбу.

Алексей разжег костер. На дальнем конце озера возле автомобиля с распахнутыми дверцами горел почти без дыма еще один, словно кто-то, разлегшись на траве, махал ярким платком. Окунувшись в теплую непрозрачную воду, Алексей полежал на спине с раскинутыми руками. С неба сходил один полупрозрачный слой за другим. Наконец, открылся сияющий голубой свод. И сразу же его прочертил белый пенистый след самолета.

– Доволен? – спросила Зиба, когда он вышел на берег и стал вытираться махровым полотенцем.

– Нормально. На мозги больше не давит. Классное место – как оно может не нравиться?

– Я говорила про дачу.

– Может ты в детстве испугалась там чего-нибудь?

– Никогда я ничего не боялась – ни темноты, ни черта лысого.

– Далеко она отсюда?

– На тачке пять минут.

Алексей не стал ничего предлагать – плод должен был сам созреть.

– Лет до двенадцати я там благополучно развлекалась. А потом как ножом отрезало. Отец зовет с собой, а я ни в какую.

На противоположном берегу кто-то с разбегу бултыхнулся в воду и радостно заржал. По зеркалу озера пошла легкая рябь. Мужик в резиновой лодке в первый раз за все время пошевелился – как будто очнулся ото сна.

– Это отец нас вытащил после той истории?

– Без понятия.

– Не слыхала, как там этот ублюдок в реанимации – задышал?

– Я уголовной хроники не читаю.

Оставшись без внимания, костер почти погас.

Охапка тонких веток быстро прогорела, и теперь только угли дышали жаром, попеременно темнея и оживая.

– Покатили?

– Куда торопиться?

– Я от природы тащусь только на проезде, на большой скорости. Ничего не поделаешь, не создана я для здорового образа жизни.

Но повернула она не к городу, а в противоположную сторону.

– Надо внести ясность. Ты сам виноват, напомнил про эту чертову дачу.

«Она не хочет иметь слабых мест, – подумал Алексей. – Тем лучше.»

Отгороженный сеткой участок выглядел запущенным. По всему чувствовалось, что Хаджиев и сам давненько сюда не наведывался. Остервенело залаяла овчарка, не узнав Зибу.

– Фу, Изольда, фу! – крикнул небритый человек в легкой куртке цвета хаки. Узнав хозяйскую дочь, он почтительно склонил голову, признавая свою вину за все оптом: за неухоженные кусты, собачий лай, щетину.

– С приездом… С благополучным прибытием… – бормотал он себе под нос.

Зиба прошла мимо, не здороваясь, не обращая внимание на беснующуюся овчарку, которую человек в куртке с трудом удерживал за ошейник. Алексей кивнул сторожу и проследовал за женой.

– Входите, добро пожаловать… Не беспокойтесь, я загоню машину.

Плитки на дорожках потрескались, в трещины рьяно пробивалась трава. Деревья стояли по колено в сорняках. Зиба сорвала яблоко, надкусила и поморщилась.

– Одичал сад. Повесить этого сторожа мало.

– Ты спроси его, когда сюда последний раз приезжали.

Они подошли к дому.

– Тогда еще никто не рисковал строить большие коттеджи. А потом отец не захотел ничего переделывать.

Внутри в самом деле безраздельно царствовали ковры – на стенах, на полу. Багровые, зеленые с коричневым. Мелкий геометрический узор, вьющийся растительный орнамент.

– Удивительно, как их моль не сожрала, – заметила Зиба.

Приглядевшись к замысловатому сплетенью, можно было вообразить себе странные морды фантастических зверей с вытаращенными глазами и разверстыми пастями.

Грузная муха описывала виражи, со звоном ударяя в стекло. Около телевизора валялись на полу видеокассеты, на подлокотнике кресла лежал пульт ручного управления – сторож коротал здесь время за голливудскими боевиками.

Придирчиво осматриваясь вокруг, Зиба не столько отмечала следы запустения и неухоженности, сколько пыталась восстановить прошлое. По меркам конца девяностых годов дом был действительно небольшим, они быстро обошли все комнаты по два раза.

Зиба злилась на себя все больше и больше. Человек мужского склада, она здесь ощущала себя по-женски впечатлительной, нервной. И не могла найти видимой причины.

– Маразм какой-то, – скрипела она сквозь зубы.

Алексей выглянул наружу через пыльное стекло:

– Наверно, растет какая-нибудь гадость с отрицательной энергетикой, – пошутил он. – Это сейчас модная теория.

– Презираю экстрасенсов и народных целителей. Рассчитано на домохозяек.

Косая линия делила ковер на две неравные части, тут узор пылал на солнце, там нежился в тени.

– Хочешь найти что-то по принципу «холодно-горячо»?

– Отстань, – Зиба морщила лоб, сосредотачиваясь.

Она дотронулась до занавески, выдвинула ящик буфета, забитый массивными серебряными вилками и ножами. Уселась за обеденный стол, накрытый белой скатертью. Потом вдруг резко встала и направилась в дальний конец сада, решительно продираясь сквозь кусты.

Алексей следил за ней с крыльца. Вокруг больше не было видно ни души. Сторож, похоже, боялся нагоняя и не показывался на глаза. Собака затихла – то ли ей кинули еды, то ли нацепили намордник.

Откуда ни возьмись налетел порыв ветра, волной прошелся по траве и кустам, стал ворошить и трепать листву. Замерев на месте, Зиба глядела себе под ноги. Встревоженный Алексей сдвинулся с места, но не успел он сделать и десяти шагов, как жена качнулась и свалилась на землю.

Глава третья. Работа для адвоката

Постникова хоронили через день на том же кладбище, в двух шагах от места взрыва. Воронки уже не было и в помине, после того как милиция все изучила и сфотографировала, здесь быстро навели порядок. Присыпали воронку, зато появилась глубокая яма с ровными краями – могила.

Народу пришло не меньше, чем на памятную дату – почти те же лица. Снова венки, живые цветы. Несколько раз Левченко слышал клятвенные обещания разобраться с убийцами, угрозы в адрес Самохина. Перед директором фонда стоял трудный выбор. Его появление на похоронах могло спровоцировать конфликт. Не прийти означало косвенно признать свою вину.

Все-таки он явился. Но не стал лезть вперед, а встал в стороне, глядя прямо перед собой. Левченко заметил как человек из сопровождения директора подошел к распорядителю похорон. Видно от имени шефа попросил разрешения возложить венок. Человек с траурной повязкой даже не обернулся.

Ветераны спецназовцы сами опустили гроб на веревках. Люди стали подходить по очереди, чтобы кинуть в яму пригоршню сырой ярко-рыжей земли. Слова Лины Альтшуллер воплощались в действительность. Не так, как ожидал Левченко, но воплощались. Майор не сомневался, что взрыв организовали люди, которые решили сменить руководство фонда.

Угрюмый Самохин уже садился в машину, когда Левченко обратился к одному из сопровождающих:

– Нам с директором нужно договорить.

Тот посмотрел настороженно – после взрыва сотрудники фонда явно пребывали в постоянном напряжении.

– Пропусти человека, – Самохин увидел Левченко и взмахом руки пригласил его в машину.

– Надо бы нам как-то изменить место встреч.

– Было бы неплохо, – согласился директор. – Знаете, что я вам посоветую? Повремените пока со своими пожертвованиями. Сами видите, что творится. Сейчас начнут все перетряхивать сверху донизу. Перевод денег именно в эти дни вызовет кучу вопросов.

– Конечно, вы правы. Боюсь, что целили не только в Постникова.

– Нам навязывали свое покровительство, – в порыве откровения признался Самохин. – Последнее время мы с покойным не могли найти общего языка. Мне казалось, что эти люди сделали ставку на него. Оказывается, нет. Они решили сыграть наверняка – поставить меня под подозрение.

– Именно вас?

– Именно меня. Я же сказал – мы здорово конфликтовали. Все знали, что он схватится со мной по-крупному на перевыборах. Вам эти дрязги знать ни к чему. Главное – потерпите с благотворительностью. Когда все утрясется – милости просим.

Он умолк и отвернулся к окну. Но все-таки не удержался и добавил:

– Сегодня или завтра я подам в отставку. Сами видели реакцию на похоронах.

– Это именно то, ради чего расправились с Постниковым.

– Может быть.

– Они выведут из игры сразу две популярные фигуры и протащат свою «темную лошадку».

– Для постороннего человека вы очень точно схватили суть дела.

– Не могу ответить взаимной любезностью. То, что вы собираетесь делать, называется капитуляцией.

– Через три дня перевыборы. Откладывать их никто не позволит. Отмыться за такой срок я не сумею даже при самом радужном раскладе. Лучше уйти самому, чем дожидаться, чтобы тебя прогнали пинками.

Показалось здание фонда, оно выглядело пустым. Первое впечатление оказалось верным:

– Сегодня я всех отпустил по случаю похорон, – сказал Самохин.

– Может быть я смогу вам помочь, – медленно произнес Любченко. – Только давайте продолжим разговор в любом другом месте.

– Через час мне нужно быть в ГУОПе для дачи показаний.

– Времени больше, чем достаточно.

Машина проехала еще несколько кварталов. Выйдя на улицу, они спустились в полуподвальное помещение пивного бара. У стойки сидела молодежь, по телевизору крутили невразумительный клип с лихорадочно дергающимся изображением. Собеседники взяли по кружке светлого пива с соломкой, уселись на высокие табуреты. Музыка играла не слишком громко и не мешала слышать друг друга.

– Откровенность за откровенность, – Левченко продемонстрировал свое удостоверение майора ФСБ. – Торжественно обещаю: все, что вы скажете, не будет использовано против вас. Я не буквоед и не дотошный сотрудник налоговой инспекции. Я отдаю себе отчет, что в наше время, делая дело, трудно обходиться без мелких грехов.

Самохин отхлебнул пива, но из-за внутреннего напряжения поперхнулся и долго не мог прокашляться.

– Что вас интересует? – спросил он наконец.

– Все, что касается этих «покровителей». Когда вы впервые почувствовали на затылке их дыхание?

– У фонда был тяжелый период, когда застопорились все наши программы. Появился человек, который предложил дать денег на покупку спортивной одежды у одной итальянской фирмы. Мы купили ее, во-первых, со скидкой от итальянцев, во-вторых, беспошлинно, а потом показали в отчетности, что раздали костюмы бесплатно. На самом деле они ушли в торговлю. За это на наш счет некая строительная фирма перевела сто миллионов. Лично я…

– Поверьте, меня ваши личные доходы меньше всего интересуют.

– Я не взял себе ни копейки. Мы смогли профинансировать несколько неотложных дел. Просто так получить от кого-то деньги удается в редчайших случаях. Наш фонд слабо крутят по телевизору, поэтому у спонсоров мало шансов заработать себе очки.

– А ваша обойма вице-председателей? Столько популярных имен.

– Кое-что удалось сдвинуть с мертвой точки. Но здесь нужны годы, а сделки с товаром позволяют получить деньги в течение двух-трех дней.

– И это превратилось в систему.

– Совершенно верно. Мы могли бы и сами заняться бизнесом, но я знал, что он потом подомнет под себя все. Фонд превратится в ширму, простой придаток.

– Потом вас стали шантажировать.

– Нетрудно догадаться. Мне предложили выполнять указания и получать свою долю прибыли. На это я не мог согласиться. Тут полилась грязь, потом всплыл Постников. Не брезговали и прямыми угрозами. Но у меня надежная охрана, ее трудно прошибить. Они и сейчас рядом – только не бросаются в глаза.

Левченко медленно осмотрелся в полумраке: тощие парни, голоногие девицы, негр с заплетающимся языком. Разномастные туфли шаркают и танцуют по мостовой. Бармен невозмутимо подставляет под пенную струю из крана целый букет кружек. Вон они, голубчики, в углу. Сидят себе, грызут соломку, для вида прикладываются к пиву.

– Крепкие ребята… С какой фирмой вы имели дело?

– С несколькими, но посредник был один и тот же.

– И вы, конечно, не в курсе его настоящей фамилии?

– Да, документов он не показывал. Хотя корочку сейчас можно слепить любую.

– Мне вы однако поверили.

– В Чечне пришлось повидать людей из вашей конторы. Есть вещи, которые подделать нельзя.

– А вы могли связаться с ним по собственной инициативе? Мало ли какие возникают обстоятельства.

– Нет, он появлялся, когда считал нужным.

– Давно он пропал из виду?

– В конце прошлого месяца. Когда я твердо сказал «нет».

– И вы никогда не пытались заиметь на него материал про запас? Заснять скрытой камерой, хотя бы записать разговор на кассету.

– Зачем? Не такие уж он страшные вещи говорил.

– Думаете, он больше не вернется к своим предложениям?

– На кой хрен я ему теперь нужен? Директор на пару дней.

– Может быть ваши ребята засекли номера?

– Засекли. Я сам пытался навести справки через знакомых в ГАИ. Но оказалось, что таких нет в природе. Еще вопросы будут?

– Вы подозреваете кого-нибудь из своего окружения?

– До последнего времени не подозревал. Сейчас секретаршу. Она не знает, что ее шеф маленько разбирается в компьютере. Недавно я засиделся допоздна и решил распечатать один документ. Вошел в редактор, а он обычно показывает список последних файлов, с которыми работал пользователь. Это удобно.

– Знаю, – улыбнулся Левченко. – У меня своя машина стоит на столе.

– А тут смотрю – эта функция отключена. Это мне сразу не понравилось. Пришлось потратить время, но мои труды даром не прошли. Оказалось, что она открывала файлы с документами по товарным поставкам. Наверняка распечатывала. Я-то думал, они давно стерты.

Левченко дожевал последнюю соленую палочку.

– Подбиванием бабок занимается бухгалтерия. Так что моей красавице незачем лезть в старые дела. А она полезла.

– Когда я только начинал работать, меня учили не торопиться с выводами. Каждый вечер наступает момент, когда вы оба отправляетесь восвояси.

– Приемная заперта на ключ, доступ к компьютеру защищен паролем.

– Тут нет проблем, поверьте моему опыту.

Молодежь за стойкой расхохоталась. Оба собеседника на долю секунды позавидовали беззаботной компании.

– Вам пора. В ГУОП лучше не опаздывать. С вас первый раз снимают свидетельские показания?

– Уже был разговор по горячим следам. Пока не напирают – разговор идет о последних днях.

– Держитесь спокойно – никаких заявлений об отставке. Аккуратно являйтесь на работу. Договорились?

* * *

На примере дела Дарлингтона Белозерский увидел от начала и до конца как работает ложа. В этой работе он сам был не последним лицом. Именно ему поручили отправиться к бывшей секретарше лейбориста с предложением круглой суммы за показания на суде.

Секретарша оказалась типичной англичанкой – плоской как доска, блеклой как поздняя осень. Она приняла адвоката сухо и настороженно. Сами ее внешность и манера поведения должны были стать сильным аргументом в пользу невиновности Дарлингтона. Только человек с необузданным темпераментом мог покуситься на честь этой дамы.

В довершение ко всему она явно ударилась в религию. На стене аскетично обставленной комнаты висело большое распятие в окружении цветных репродукций на евангельские темы. По стилю исполнения, обилию розового и голубого они напоминали картинки из детского журнала «Барби».

Перед началом разговора хозяйка демонстративно прошептала молитву, словно к ней заявился дьявол собственной персоной, с рогами и хвостом. Белозерский перетерпел ее монотонное бормотание.

– Теперь вы можете не беспокоиться о своем добром имени – я обещаю отстоять его в суде. Ваш обидчик понесет заслуженное наказание.

– Не говорите глупостей. Мистер Дарлингтон чистейший человек. Меня просто тошнит от этих гнусных сплетен.

– Такой женщине как вы безусловно трудно говорить во всеуслышание об интимных вещах. Как истинная христианка вы не хотите сказать дурного слова даже о том, кто причинил вам боль. Это, безусловно, внушает уважение.

Бывшая секретарша молча посмотрела на гостя бесцветными, слегка навыкате глазами.

«Как он мог взять ее на работу? – подумал Белозерский. – Секретарша с таким взглядом. А ведь этой особе всего-навсего тридцать пять.»

– К счастью в наши дни существует анонимная женская организация, борющаяся за равноправие слабого пола, – продолжил гость. – Они выплачивают жертве насилия единовременную помощь наличными.

Он выложил на стол пачку банкнот, даже не потрудившись вложить деньги в конверт. В «Королевской арке» его предупредили, что в случае необходимости сумма будет удвоена. Но Белозерский сразу увидел, что повышать ставки не понадобится.

– Это был один-единственный эпизод. Я даже затрудняюсь назвать его насилием, – пробормотала хозяйка, чьи щеки слегка порозовели. – Мистер Дарлингтон крепко держал меня за руки и говорил ужасные непристойности.

– Если дело ограничилось только этим, боюсь вы не сможете рассчитывать на помощь. Слово «насилие» все-таки означает нечто более серьезное.

– Мне трудно говорить…

Женщина с бесцветными глазами оказалась прекрасной актрисой. На секунду Белозерский сам поверил в глубоко запрятанную тайну стыдливой и чопорной души. Но когда она согласилась на некоторую корректировку обстоятельств, понял, что имеет дело с талантом, не нашедшим себе применения.

– Подумайте о том, какой резонанс будет иметь процесс, – добавил он в заключение. – Сколько девушек по всей стране найдут в себе силы противостоять домогательствам своих боссов.

Большой необходимости в красивых словах уже не было. Он почувствовал, что голова этой женщины разделена по крайней мере на два не сообщающихся между собой отсека. Искренняя вера в бога с красивых картинок прекрасно совмещается с возможностью лжесвидетельства – оно будет разыграно как по нотам.

«А я сам? Что сказал бы отец, узнав до чего опустился его сын? Я ведь говорил чужим языком. Или адвокатская практика постепенно делает душу резиновой, способной растянуться и вместить в себя все?»

На следующий день адвокат с труднопроизносимой фамилией отправился к иранцу Хариджани. Тот обитал в загородной резиденции на побережье. Здешнее море по мнению восточного человека годилось только для рыб – обитатели резиденции и их гости пользовались большим, овальной формы бассейном с подогретой водой.

Сам Хариджани предпочитал сидеть под тентом и играть в нарды со стариком-слугой, время от времени отвлекаясь на переговоры по сотовому телефону. Он любезно приветствовал Белозерского, тотчас приказал принести шербет и сладости.

Бирюзовая вода бассейна плескала в нескольких шагах от столика. Трое длинноволосых девушек ловили друг друга, поднимая тучи брызг. Несколько капель попали на штанину адвоката. Хариджани улыбнулся, призывая проявить снисходительность к невинным шалостям.

Из уважения к Белозерскому он прервал партию и отослал слугу.

– Неприятности друзей меня всегда огорчают. А мистер Дарлингтон мой давнишний приятель. Смешно читать, когда в газетах пишут о какой-то взятке. Согласитесь, что это издержки демократии – в канун выборов жалкая статейка может склонить чашу весов.

– Есть суд, где никому не возбраняется доказывать свою правоту.

– Угощайтесь. Кажется из этих фиников забыли вынуть косточки.

Косточки оказались поджаренным миндалем. Хариджани с довольным видом наблюдал за Белозерским, как всякий восточный человек он радовался каждый раз, когда гость отправлял что-нибудь в рот.

– Насколько я понял, вы намерены защищать интересы газеты. Даже если их обвинения – правда, зачем мне свидетельствовать против самого себя?

– Меня уполномочили передать, что в этом случае вам гарантируется беспрепятственный выезд из Соединенного Королевства.

– О, Аллах, почему среди европейцев столько невежественных и самонадеянных людей? Как вам понравился шербет?

– Замечательно.

Тут хозяину пришлось отвлечься на звонок – несколько минут он разговаривал на фарси, потом отложил трубку и извинился:

– Раньше у мусульманина было время для молитвы, время для дела, время для отдохновения от трудов. А мой компаньон из Бахрейна заразился от европейцев манией – делает бизнес днем и ночью. Как будто затраченное время определяет успех. Надо уметь работать не напрягаясь сверх меры.

Еще полчаса прошло в неторопливой беседе. Почувствовав первые признаки нетерпения гостя, Хариджани погладил короткую бороду:

– Боюсь, я ничем не смогу помочь вашим друзьям.

– В самое ближайшее время они предпримут свои меры. Какие – не знаю. Это не шантаж, просто предупреждение в ответ на гостеприимство.

За день до начала судебного заседания по иску Дарлингтона в резиденцию Хариджани явилась полиция с разрешением на обыск. Белозерский прочел в газете, что у иранца нашли крупную партию героина. Не могло быть сомнений в том, что наркотик просто подбросили. После состоявшегося разговора Хариджани наверняка потрудился бы сплавить подальше все мало-мальски компрометирующее.