Текст книги "Отражение удара"

Кому понадобилось лезть на чердак посреди ночи? Впрочем, выходя, он мог просто не заметить сквозняка, а разглядеть люк в кромешной темноте было и вовсе невозможно. Как и большинство из нас, Аполлон Степанович жил в твердой уверенности, что с ним лично ничего плохого произойти не может, и потому немедленно забыл и о сквозняке, и о люке, и о своем удивлении.

Он сделал шаг, и тут навстречу ему из темноты шагнула странная фигура. Аполлон Степанович ужаснулся: прятавшийся у дверей в его квартиру человек был одет так же, как, если верить разным картинкам, во все времена одевалась Смерть: в широченный плащ без рукавов, но зато с островерхим капюшоном, закрывавшим почти все лицо. Не хватало только косы и песочных часов. Потом Пряхин различил цвет этого странного одеяния и понял, что его напугала обыкновенная офицерская накидка, а в следующее мгновение полы широкого плаща взметнулись, как крылья, в свете сорокаваттной лампочки тускло блеснуло лезвие топора, и на прикрытую смешной клетчатой кепкой голову пенсионера Пряхина обрушился страшный удар.

За первым ударом последовали второй и третий, и еще, и еще". Убийца поднимал и опускал топор, как усердный дровосек, превращая труп Аполлона Степановича в кровавое месиво – ненависть жаждала крови.

Наконец убийца устал. Он разогнулся, поправил сбившийся капюшон и негромко произнес, обращаясь к изувеченному телу.

– Теперь можешь звать своих легашей, старый придурок.

Он повернулся и исчез там, откуда тянуло сырым и холодным ночным сквозняком и запахом голубиного помета.

Забираясь на чердак, убийца услышал, как далеко внизу, на первом этаже, негромко хлопнула дверь подъезда. Некоторое время он колебался, но в конце концов решил, что на сегодня с него хватит: у милиционера наверняка имелся пистолет, а ненависть молчала – она была сыта.

* * *

Шинкарев чиркнул спичкой и прикурил, сосредоточенно скосив глаза на огонек. За спиной по жестяному карнизу окна монотонно барабанил дождь. На кухне царил полумрак – осенние рассветы ленивы, особенно когда небо затянуто тучами, – но Сергей Дмитриевич не торопился зажигать свет. Сидеть в полутьме у себя на кухне и неторопливо курить, пуская дым в потолок, было невыразимо приятно. В последний раз он сидел так больше десяти лет назад, и вот теперь снова…

Сергей Дмитриевич курил, не скрываясь и не боясь упреков жены. Он был достаточно умен для того, чтобы понимать: время его удовольствий на исходе. Неважно, сколько еще это протянется: день, месяц или год. Вечно так продолжаться не может, рано или поздно его поймают. Смертная казнь в России как будто отменена, но то, что будет потом, жизнью тоже не назовешь.

Теперь он ни о чем не жалел. Бесполезно переживать по поводу того, что ты не можешь изменить. Совесть его тоже не мучила: как можно терзаться угрызениями совести из-за того, чего ты не помнишь? Не забыл, не вычеркнул из памяти, а просто не помнишь. И никогда не помнил, потому что не видел. Видел тот, другой…

На минуту ему даже стало жаль, что он ничего не помнит. Тот, другой, наверняка получал удовольствие от своих ночных похождений. Он развлекался, а расплачиваться придется Сергею Дмитриевичу. Немножко несправедливо, а? И вообще, подумал Шинкарев, какие у меня удовольствия? Вот вчера, к примеру. Что я, многого хотел? Всего-то навсего собрался переспать с законной женой. И жена, что характерно, хотела того же… А что в итоге? «Извини, Шинкарев, у меня началось.» С чего бы это? Кончилось полторы недели назад, и вдруг на тебе – началось… И спать легла в этой своей бронебойной ночнушке, а не в его любимой, полупрозрачной…

Старенькие ходики на стене торопили: время не ждет. Жалко тратить оставшиеся дни на то, чтобы получать втыки от начальства и самому давать втыки подчиненным, но просто так работу не бросишь. И потом, день там или год, но жить на что-то все равно надо. Вот эти самые сигареты тоже бесплатно не раздают.

Впервые за много лет он проснулся раньше жены и даже раньше, чем зазвенел будильник. Виновато было, конечно, выпитое на ночь пиво – похоже, сегодня ночью он никуда не выходил, а если выходил, то не удосужился облегчиться где-нибудь на улице. А правда, подумал он, выходил я или не выходил?

Он потушил сигарету и заглянул в спальню. Жена спала, разбросав по подушке волосы. Косынка, которой она с вечера стянула себе лоб, жалуясь на головную боль, совсем сползла на лицо. Шинкарев не стал поправлять – пусть спит. Рядом с ней на тумбочке кверху переплетом лежала раскрытая книга. Читала допоздна, решил Сергей Дмитриевич, осторожно прикрывая дверь.

Стоя посреди прихожей, он огляделся, решая, с чего начать. Привычным движением нащупав в стенном шкафу свою куртку, он убедился, что она сухая.

Это еще ни о чем не говорило – ночью дождя могло и не быть. Пошарив в карманах, Сергей Дмитриевич не обнаружил там ничего заслуживающего внимания.

Все говорило за то, что двойник взял отгул, но Шинкарев уже привык рассчитывать на самое худшее. Что-то нашептывало, что ночью с ним произошла масса интересных событий. "Может быть, память понемногу возвращается? – с неожиданным для себя сарказмом подумал Сергей Дмитриевич. – Вот будет номер…

Вспомнить все, что я натворил за это время будет, пожалуй, пострашнее, чем посмотреть фильм ужасов. Ну и что? Чего ты ноешь, Шинкарев? Не ты ли хотел острых ощущений?"

Было еще одно местечко, куда стоило заглянуть.

Сергей Дмитриевич открыл соседний шкаф, в котором хранил инструменты, баночки с гвоздями и шурупами, шнуры с вилками от давно вышедших из строя электроприборов и прочую дребедень, которой всегда навалом у любого хозяина. На верхних полках этого шкафа стояли банки со всякими соленьями, вареньями и маринадами, которые Алла Петровна каждый год закатывала десятками. Основные припасы хранились в подвале, а здесь была лишь малая часть, подлежавшая употреблению в ближайшее время.

То, что он искал, было здесь. Свернутая в тугой ком офицерская плащ-накидка, о существовании которой Шинкарев давным-давно забыл, лежала поверх ящика с инструментами. Она была свернута подкладкой наружу, так что было непонятно, сухая она или мокрая. Сергей Дмитриевич прикоснулся пальцами к клетчатой клеенке подкладки. Нет, так ничего не поймешь…

Ему вдруг снова сделалось страшно. Сколько ни притворяйся этаким суперменом, которому море по колено, себя-то не обманешь. Сергей Дмитриевич боялся, боялся до судорог, и именно поэтому взялся за торчащий край накидки и потянул на себя.

Накидка развернулась, и Сергей Дмитриевич едва успел подхватить вывалившийся из нее топор. Это был маленький, очень удобный топорик с прикладистым, красиво изогнутым и любовно отполированным топорищем. Сейчас он был сплошь покрыт густыми красными пятнами, еще не успевшими просохнуть, лезвие было зазубрено, словно им рубили гвозди, и кое-где на него налипли короткие седые волоски.

«Ха, гвозди! Кости им рубили, а не гвозди», – подумал Шинкарев. Он даже забыл, что боится чужой крови.

Тело утратило всякую чувствительность, взгляд расфокусировался, на губах выступила слюна. Он не мог пошевелить даже пальцем, и только под черепом шла лихорадочная суетливая возня. Мысли толкались, налезали друг на друга, а потом вдруг разбегались в стороны, как капли воды по раскаленной сковороде.

«Да, ночка у меня была еще та. А ведь не видать мне ни тюрьмы, ни сумасшедшего дома, – понял он вдруг. – Менты меня просто пристрелят, как бешеного пса, а в отчете напишут, что я оказал сопротивление при аресте. Поделом, не спорю, но от этого не легче. Хотя, чем так жить…»

Он снова, в который уже раз, подумал о самоубийстве, но только вскользь, отлично понимая, что у него никогда не хватит мужества на последний шаг. Он знал, почему люди порой кончают с собой, но никак не мог взять в толк, как они это делают. Как можно спрыгнуть с двенадцатого этажа или пустить пулю в лоб? Как можно сидеть в теплой ванне и пилить вены, точно зная, что после этого обязательно умрешь? Ну, скажите на милость, КАК? Пусть уж лучше это сделают другие.

И лучше, если произойдет это ночью, когда власть над телом берет полоумный двойник. Вот его пусть и убивают выстрелом в затылок, а он, Сергей Дмитриевич, просто ляжет вечером спать и не проснется. То-то жена удивится… Или не удивится?

Ладно, решил он, приходя в себя. Что будет, то будет, а торопить собственный конец ни к чему. Ну, что тут у нас?

Он осторожно, чтобы не брякнуть, положил топор на плащ-накидку и посмотрел на руки. Ладони были в крови. Шинкарева затошнило, но только чуть-чуть, и сразу же отпустило.

Вот с этого и начнем, решил он, снова беря топор и направляясь в ванную. Свет он включил локтем, чтобы не запачкать кровью выключатель.

Он тщательно отмыл топор и руки, а потом и ванну, забрызганную розовым. Ему подумалось, что надо было мыть топор в раковине – вряд ли он теперь сможет мыться в этой ванне. «Сможешь, – сказал он себе. – Сможешь, как миленький».

Топор он положил назад в инструментальный ящик, решив как-нибудь потом, когда все более или менее уляжется, отнести его на работу и отдать заточнику столярного участка, чтобы тот привел в порядок поврежденное лезвие. Заточник был мастером своего дела, и топор, побывав в его руках, становился острым, как бритва. Шинкарев представил, на что похожа сейчас его жертва, и содрогнулся от пугливого отвращения. «Нет уж, – подумал он, – лучше все-таки ничего не помнить. Спокойнее как-то».

Теперь надо было решить, что делать с плащ-накидкой. Район был старый, о мусоропроводах здесь знали только понаслышке, а хранить испачканную кровью хламиду дома опасно – на нее могла случайно наткнуться жена. Устраивать постирушки Сергею Дмитриевичу было уже некогда, да и где такую здоровенную сушить? Покопавшись в шкафу, он осторожно выволок из-под груды хлама старые гантели, с помощью которых когда-то мечтал сделать себе мышцы. Гантели были ржавые, но веса от этого не потеряли. Одну он затолкал на место, а вторую туго обернул плащ-накидкой. Образовавшийся увесистый ком Сергей Дмитриевич затолкал в пакет с прочными пластмассовыми ручками. Дело было, можно сказать, сделано. Накидка отправится вслед за наручниками.., кстати, откуда они все-таки взялись, эти наручники? Теперь, узнав о себе побольше, Шинкарев почти не сомневался, что снял их с мертвого милиционера. Тогда где, интересно, пистолет? Не мог же он, забрав наручники, оставить на трупе пистолет. Или мог?

Ох, вряд ли…

Пистолет, скорее всего, лежал где-то, дожидаясь своего часа, и что-то подсказывало Шинкареву, что время это скоро наступит. "Вот кончится у меня инструмент, – подумал он, – тогда, глядишь, и пистолет найдется. А может, поискать? Вдруг он где-то в квартире?

Нет, не стоит. Начнешь рыться, жена обязательно спросит, что ищешь. Еще и помогать полезет… Нет, не стоит искать. Придет время, сам найдется. Да и вряд ли я пистолет дома спрятал. Слишком опасно".

Его вдруг заинтересовал один вопрос: а почему, собственно, двойник никогда не убирает за собой? Почему он постоянно оставляет какие-то улики? Что это – послания от ночного Шинкарева Шинкареву дневному?

Очень может быть… Написал бы письмецо, что ли…

Мысль неожиданно показалась забавной. А почему бы и нет? Если тот псих не пишет, то можно написать ему. Уймись, мол, сволочь… А вдруг ответит?

По спине у него пробежали мурашки, живот свело.

В этой затее было что-то от спиритизма, от нее отчетливо попахивало мистикой, сделкой с дьяволом… Сумасшедшим домом это пахнет, решил Шинкарев, но мысль засела в сознании, как ржавый гвоздь.

Перед тем, как уйти на работу, он заглянул в спальню. Жена по-прежнему спала. Она переменила позу, повернувшись к двери спиной и свернувшись калачиком.

Сердце Сергея Дмитриевича сжалось от нежности и печали. Как она будет жить, когда все откроется? Как она перенесет его арест, а может быть, и смерть? Жалость тут же сменилась раздражением. «А я? – подумал он. – А как это перенесу я? Ей хорошо, она ни в чем не виновата. Спит себе и ничего не подозревает, как курица на птицефабрике. Муж по ночам бродит неизвестно где, а ей хоть бы что».

Он немедленно устыдился своих несправедливых мыслей и тихо прикрыл дверь. Спускаясь по лестнице и здороваясь с одетым в камуфляж соседом, который был мокрым насквозь не то от пота, не то от дождя, он подумал, что такая резкая смена настроений вряд ли свидетельствует о душевном здоровье. Ему вдруг стало смешно: тоже мне, светило психиатрии! Как будто мало прямых свидетельств того, что у него поехала крыша, так надо еще и смену настроений приплести! Цирк, да и только.

Плащ-накидку он утопил на очистных вместе с пакетом, а во время обеденного перерыва сел за стол в пустой комнате мастеров, придвинул к себе бланк накладной, взял шариковую ручку и крупно написал на обороте бланка: «Шинкарев!»

Выведя свою фамилию, он задумался: ну, и что дальше? Описать свои переживания? Бред, ей-богу. Если писать, то писать надо так, чтобы никто, кроме него самою, не понял, о чем идет речь. Ну, это ладно, это не проблема.

Но что именно должно быть в письме к самому себе?

Он пожал плечами. Двойник с ним не церемонился и в тонкости не вдавался. В конце концов, главное – установить контакт. Господи, подумал он, контакт! Это с собой-то. Обалдеть можно.

Он тряхнул головой и решительно закончил свое послание. Оно получилось коротким, но энергичным. «Шинкарев! – было написано в письме. – Опомнись. Если можешь, ответь».

Сергей Дмитриевич перечитал написанное, удовлетворенно кивнул и подписался: «Шинкарев».

– Вот так, – тихо пробормотал он, сворачивая письмо и пряча его в карман. – Если получу ответ, можно смело идти сдаваться в психушку.

Посмотрев на висевшие над столом часы, он встал и вышел из комнаты: у него еще оставалось время на то, чтобы на скорую руку перекусить. Направляясь к буфету, он испытывал удовлетворение, словно наконец сделал что-то важное и необходимое.

Когда он вернулся, жены уже не было дома – ушла на работу, оставив коротенькую записку: «Шинкарев, не скучай. Еда в холодильнике. Буду поздно. Ты свиненок, потому что я из-за тебя проспала до десяти. Почему не разбудил? Я соскучилась. А.»

Сергей Дмитриевич равнодушно скомкал записку и выбросил в мусорное ведро. Ему подумалось, что сегодня просто какой-то день письма или что-то в этом роде – всех тянет поупражняться в эпистолярном жанре.

Он вывалил на сковородку немного картофельного пюре, разбил сверху два яйца и поставил на огонь. В глубине холодильника стояла банка с остатками томатного сока.

Есть не хотелось. Честно говоря, хотелось напиться, чтобы перестать, наконец, думать.

Выложив еду на тарелку и прихватив стакан с соком, он прошел в гостиную и расположился в кресле напротив телевизора. Он включил ящик и стал есть, держа тарелку на коленях и бездумно глядя в экран.

По телевизору шел какой-то документальный детектив. Впрочем, это могла быть передача «Человек и закон» или еще что-нибудь в этом же роде – Шинкарев не застал начала и ни капли об этом не жалел. Какая разница? Все равно смотреть передачу про чужие преступления лучше, чем сидеть в пустой квартире и думать о своих собственных, Показывали какого-то субъекта, который, как понял Сергей Дмитриевич, специализировался на том, что выделывал кожи. Сырье для своего промысла он добывал, свежуя подростков в возрасте от десяти до пятнадцати лет, предпочитая при этом мальчиков.

– Привет, коллега, – с набитым ртом сказал ему Шинкарев. – На твоем месте мог бы быть я.

Субъект ничего не ответил Сергею Дмитриевичу. Он был худой, с нездоровым цветом лица и рыхлой кожей и говорил монотонно, словно против собственной воли произносил заученный текст.

– А шкура у тебя дерьмовая, – нарочито развязно и грубо заметил Сергей Дмитриевич. – Я бы ее выделывать не стал. Ты же псих, приятель, разве нет? Мы с тобой оба психи.

– Самое страшное? – вяло переспросил этот кожевенник, отвечая, видимо, на вопрос журналиста, которого Сергей Дмитриевич не расслышал за собственной тирадой. – Самое страшное в таких, как я, это то, что мы обычные люди. У нас нет клыков и когтей, мы ничем не выделяемся из толпы… – Он вдруг улыбнулся – мягко, застенчиво, словно признавался в милых детских шалостях. – Мы живем среди вас, и мы можем появиться где угодно.., буквально где угодно. В любое время. И никто не узнает, что перед ним маньяк, пока не станет поздно. Обыкновенность, понимаете? Вы нас не замечаете, а мы живем среди вас, и нас больше, чем вы думаете.

– Среди вас, – повторил Сергей Дмитриевич. Аппетит у него пропал окончательно. – Среди… «Среди» – это ерунда, вчерашний день. «Внутри» – вот нужное слово.

Он поднес ко рту стакан с томатным соком, но тут же резко отшатнулся и поставил стакан на пол возле кресла, едва сдержав рвотный позыв.

Ему почудилось, что в стакане кровь.

Глава 10

Когда Илларион подъехал к казино, все места для парковки были уже заняты. Стоявший у входа охранник, похожий на чучело ковбоя из музея восковых фигур в своих кожаных штанах, жилете с шерифской звездой и стетсоновской шляпе, окинул притормозивший напротив потрепанный внедорожник тяжелым взглядом, в котором в равных пропорциях были смешаны подозрительность и пренебрежение, и что-то сказал через плечо крутившемуся рядом парковщику. Парковщик кивнул, криво улыбнулся и выстрелил в сторону Илларионовой машины окурком.

«Ясное дело, – подумал Забродов, озирая выстроившиеся напротив входа в „Старое Колесо“ „крайслеры“, „мерседесы“ и „шевроле“. – Как говорится, не лезь с посконным рылом в калашный ряд. Эту пословицу наши российские холуи выучили отменно. Жаль только, что на этом их знакомство с народной мудростью закончилось. Им, похоже, ни разу не приходилось слышать, что не все то золото, что блестит».

Свободное местечко отыскалось за углом, на тихой боковой улочке. Илларион приткнул «лендровер» к бровке и вышел из машины. Заперев дверцу, он недовольно подвигал плечами – одолженный у Мещерякова смокинг жал под мышками, стесняя движения. Говоря по совести, в смокинге Илларион ощущал себя ряженым, но деваться было некуда: вездесущая народная мудрость гласила, что в чужой монастырь со своим уставом не лезут. И, опять же, назвался груздем – полезай в кузов…

Он улыбнулся, ни к селу ни к городу вспомнив, что в детстве эта пословица буквально ставила его в тупик.

Всякий раз, как он слышал про кузов, ему представлялся здоровенный самосвал, под завязку нагруженный черными груздями, и он поражался: кто же это ездит за грибами на грузовике и, главное, где взять столько грибов?

Он закурил и неторопливо двинулся вперед. Идти на презентацию не очень хотелось, но название книги интриговало. Было интересно, что думает небезызвестный писатель и сценарист Старков о спецназе. Как говорится, писатель – зеркало действительности, и Иллариону было до жути любопытно посмотреть, в каком виде отражается в этом зеркале спецназ, и сравнить отражение с оригиналом. Уж очень солидно, с претензией на глубокую информированность, звучало название:

«Спецназ в локальных войнах». Прямо монография какая-то, ей-богу…

Забродов сомневался, что Старков мог получить доступ к по-настоящему секретной информации. Если бы даже и получил, то на одном из этапов подготовки книги к выходу в свет ее бы непременно притормозили – ГРУ это ГРУ, а не овощная база, и вообще ФСБ во все времена ревностно охраняла свои секреты от посторонних, так что вряд ли содержание книги соответствует солидному названию. Ох, вряд ли…

Он обогнул угол и подошел ко входу в казино. Маскарадный ковбой, заметив это, расправил внушительные плечи и загородил проход. Впрочем, сделано это было вполне корректно, в духе времени – презентация презентацией, но и клиента отваживать не стоит. Взглянув на малоподвижное лицо охранника, Илларион снова ощутил, что смокинг на нем с чужого плеча, и понял, что охранник определил это с первого взгляда.

– Извините, – почти не шевеля губами, сказал охранник, – но сегодня казино закрыто.., гм.., на спецобслуживание.

– А я как раз намерен спецобслужиться, – вежливо ответил Илларион и предъявил пригласительный билет.

– Извините, – повторил охранник, освобождая Проход. – Добро пожаловать.

Проходя через зал с игровыми автоматами, Илларион услышал впереди негромкий взрыв вежливых аплодисментов и понял, что торжественная часть близится к завершению. Это его не слишком огорчило, он никогда не был большим охотником до хвалебных речей, к кому бы эти речи ни относились. Хорошее всегда хорошо, а плохое – плохо, что бы при этом ни говорили окружающие.

Он миновал двух молодых людей, которые, периодически отхлебывая из бокалов с шампанским, сражались с «однорукими бандитами». Судя по укрепленным на лацканах карточкам, это были представители прессы. Проходя мимо, Илларион уловил обрывок их разговора.

– ..чертова бодяга. То же, что и всегда Можно было и не приходить, и так все известно наперед.

– Скажи спасибо, что в казино, а не в кабаке. Надоело смотреть, как они обжираются.

– Спасибо… Можно подумать, ты мимо рта носишь…

Забродов сдержал улыбку и вошел в главный зал.

Он угадал: речи уже закончились, и присутствующие начали растекаться по залу. Илларион выделил две сравнительно густых кучки: возле кассы, где всем желающим бесплатно выдавали фишки, и возле одного из столов, на котором лежала стопка книг в одинаковых пестрых обложках и за которым сидел мужчина лет сорока пяти. Он с размеренностью автомата надписывал протянутые книги, успевая при этом улыбаться и что-то говорить в ответ на звучавшие со всех сторон комплименты, Судя по всему, это и был Старков.

Илларион с любопытством разглядывал писателя, не испытывая, впрочем, никакого пиетета. Старков писал неплохие повести, и по его сценариям было снято несколько очень неплохих фильмов, что достойно всяческого уважения. Но здесь имелось одно «но»: все это было давненько. А вот теперь, похоже, Старков решил-таки, выражаясь языком шоу-бизнеса, «раскрутиться».

Забродов огляделся. Да, это была раскрутка, причем раскрутка по полной программе: среди присутствующих были лица, чьи фотографии месяцами не сходили с газетных полос и чьи появления на телеэкране были почти такими же регулярными, как рекламные паузы. Он с удивлением узнал в сидевшем поодаль дряхлом старце классика советской детской литературы, которого давно считал умершим и всеми забытым. Патриарх выглядел так, как должен выглядеть человек в его годы, и непрерывно брюзжал.

– Нет, Костенька, – услышал Илларион надтреснутый старческий тенорок, – это я не люблю, не умею я этого. В наше время в рулетку не играли. Вот если бы шашки…

Костенька, которому на вид было лет пятьдесят с хвостиком, убрал в карман стопку фишек, которые пытался предложить классику, и растерянно огляделся, пытаясь, видимо, сообразить, где можно раздобыть шашки. Патриарх детской литературы взирал на него снизу вверх с самым требовательным видом. Иллариону показалось, что старик просто развлекается на свой манер – о маразме Забродову думать не хотелось.

За стойкой бара сноровисто орудовала Алла Петровна. Красивые сильные руки так и порхали над рядами стаканов и бутылок, и Илларион невольно залюбовался – ему всегда нравилось наблюдать, как работают настоящие профессионалы. Словно почувствовав его взгляд, Алла Петровна посмотрела на соседа и приветливо улыбнулась, сделав приглашающее движение горлышком бутылки, которую держала в руке. Илларион кивнул и пробрался к стойке.

– Здравствуйте, – сказал он, усаживаясь на освободившийся табурет. – Извините, я немного опоздал.

– Пустое, – сверкнув белозубой улыбкой, ответила Алла Петровна. – Ничего интересного вы не пропустили. Выпьете чего-нибудь?

– От пары капель хорошего коньяка не откажусь.

Это Старков раздает автографы?

– Старков. А вон там, видите? Ну, вон тот старичок, которому шашки принесли… Знаете, кто это?

– Знаю. Я, по серости своей, думал, что его уже лет тридцать, как на свете нет. Интересно, где это они шашки раздобыли?

– Ума не приложу, честное слово. А вон, смотрите, кто пришел!

Потягивая коньяк, который действительно оказался отменным, Илларион обернулся и увидел ведущего популярного телешоу. Он не сразу узнал всеобщего любимца: на лице звезды не было привычной располагающей улыбки. Без грима оно казалось усталым и сильно постаревшим. Народный любимец что-то тихо, но очень резко выговаривал стоявшему рядом с ним молодому человеку.

Молодой человек кивал, ежесекундно меняясь в лице то краснея, то бледнея. Илларион отвернулся.

Допив коньяк, он поблагодарил Аллу Петровну, поставил бокал на стойку и неторопливо двинулся к столику, на котором еще оставалось несколько экземпляров.

Старков уже встал из-за стола и теперь беседовал с кем-то в сторонке. Голос у него был звучный, как у оперного певца, но слов разобрать было нельзя из-за стоявшего в зале шума.

Илларион взял одну из лежавших на зеленом сукне книг в твердой глянцевой обложке. Название было оттиснуто золотом, а ниже красовалось изображение человека в камуфляже, который, припав на одно колено на фоне черного дыма с оранжевыми языками пламени, целился куда-то из американской снайперской винтовки Лицо стрелка было разрисовано черными полосами, а все металлические части винтовки в строгом соответствии с суровой правдой жизни скрывались под туго наверченными на них тряпками цвета хаки, чтобы не отсвечивали.

Илларион перевернул книгу. На последней странице обложки он обнаружил фотографию Старкова, на которой тот выглядел лет на десять моложе, и аннотацию, из которой следовало, что Игорь Старков знает то, чего знать не должен, если не является, как минимум, полковником ФСБ. Илларион поднял брови, выражая вежливое сомнение, до которого, впрочем, здесь никому не было дела. Ну-ну, подумал он, посмотрим. Аннотация – дело тонкое, особенно в наше время. Кто же верит рекламе.

Может быть, книга действительно неплохая, а вся эта мишура – просто дань времени и конъюнктуре? Сейчас ведь сплошь и рядом даже книги вполне серьезных авторов запихивают в такие обложки, что, если бы не читал их раньше, в руки бы не взял, постеснялся…

Он открыл книгу и первым делом просмотрел оглавление. Заглавия выглядели интригующе: «История спецназа», «Стратегия и тактика», «Война в пирамидах» – гм, ого! – «Операции на море», «Взорванные острова»… Интересно, подумал Илларион, что же это за острова такие? Не припоминаю…

Он отыскал заинтересовавшую его главу об островах и наискосок пробежал глазами первую страницу.

То, что он прочел, окончательно испортило настроение.

Дурацкий смокинг жал подмышками, в зале было жарко, в воздухе слоями плавал табачный дым, а книга, которую он держал в руках, оказалась, как и следовало ожидать, обыкновенной пустышкой, рассчитанной на дурака однодневкой, а попросту говоря – беззастенчивой халтурой.

Илларион вздохнул. "Может быть, я ошибся? – подумал он. – Просто открыл книгу на неудачном месте. Надо попробовать еще. Ну-ка, что у него там про Сирию? "

Он нашел «Войну в пирамидах». Черт, то же самое… Надо уходить, решил Илларион. Проваливать восвояси, пока я ему что-нибудь не сказал. Нет, но каков наглец! Ведь ничего же не знает. Начитался «Зарубежного военного обозрения» и решил, что этого хватит. Документалист, мать твою…

Кто-то тронул его за рукав.

– Надписать вам экземпляр? – раздался над ухом оперный баритон Старкова.

"Не успел, – подумал Илларион. – Вот черт, не успел. Придется взять экземпляр и вежливо поблагодарить. Не стоит портить человеку праздник, да и демонстрировать свои познания, честно говоря, не стоит.

Бог с ним, пусть живет. В конце концов, от меня же не убудет. А книженцию эту можно будет выбросить, а еще лучше – свезти Пигулевскому. Он ее продаст какому-нибудь балбесу по бешеной цене – все-таки с автографом…"

Он обернулся. Вблизи Старков выглядел еще старше. Под глазами набрякли нездоровые мешки, в уже начавших редеть волосах серебрилась седина, глаза под полуопущенными веками показались Иллариону мутноватыми, а выражение лица было снисходительным, как у спустившегося с Олимпа небожителя, «Не заводиться», – напомнил себе Илларион.

– Давайте, давайте, не стесняйтесь, – протягивая руку к книге, продолжал Старков.

– Благодарю вас, – вежливо сказал Илларион и неожиданно для себя закончил:

– Не стоит.

Рука Старкова замерла на полпути и медленно опустилась. Так же медленно снисходительность на его лице сменилась выражением удивления. «Да какого дьявола, – подумал Илларион. – Сам напросился. Он же не испытывал душевных мук, выпуская в свет эту белиберду стотысячным тиражом!»

– Почему не стоит, позвольте узнать? – с плохо скрытым пренебрежением поинтересовался литератор.

– Просто потому, что эта книга мне не нужна, негромко ответил Илларион, стараясь не привлекать внимания.

– Зачем же вы тогда пришли? – спросил Старков.

От него сильно пахло коньяком, и Илларион пожалел, что все-таки не выдержал и ввязался в спор.

– Из любопытства, – признался он. – Меня заинтриговало название.

– А содержание, значит, не заинтриговало?

– Мне не хотелось бы это обсуждать. По крайней мере, здесь и сейчас.

– Нет, позвольте! Почему же не здесь? Здесь все свои, мне стесняться нечего.

– Так уж и нечего?

– Гм, – Старков сбавил тон, да и лицо его приняло почти нормальное выражение. – Вас явно что-то не устраивает, и не устраивает сильно. Почему бы нам это не обсудить? Читательская критика, знаете ли, порой идет автору на пользу. Или вы вообще не читатель?

– Отчего же. Я читал ваши книги и смотрел ваши фильмы, и они мне понравились. Это была очень добротная и довольно честная проза.

– Но? Ну, продолжайте. Вы меня уже похвалили, теперь настало, как говорится, время правды. Переходите к критическим замечаниям, прошу вас.

– Простите, – сказал Илларион, – но критиковать можно то, что достойно критики. А это, – он дотронулся до блестящей обложки, – обыкновенная халтура на уровне мелкого хулиганства.

– Довольно резкое замечание, – сказал Старков, натянуто улыбаясь. – Я бы сказал, что оно граничит с личным оскорблением.

– Как и ваша книга, – добавил Илларион. – Я понимаю, что в наше время все вынуждены зарабатывать деньги. Творческие люди тоже периодически хотят есть, – Вот именно, – вставил Старков.

– Да ради бога! Это же святое дело, и сугубо личное вдобавок. Ну, написали бы триллер какой-нибудь, что ли. Публика была бы довольна. Зачем же вы беретесь исследовать предмет, в котором ничего не смыслите и о котором ничего не знаете, кроме того, что он вроде бы существует? Да еще и рекламируете плод своей фантазии как документальную книгу. Кстати, фантазия у вас бедновата. Не ожидал, признаться.