Текст книги "Кровавые жернова"

"И почему он выбрал именно эту икону? Вот спросить бы. Наверное, дед ответил бы просто:

«Приглянулась!»". Дед помнился ему старым, седым, с окладистой бородой. Но самого лица сразу не мог вспомнить, помнил лишь седую бороду и косматые брови. Лицо ушло навсегда, ушло из жизни и из памяти.

«Удивительно! Кроме этой иконы, у меня из родительского дома ничего не осталось, если не считать воспоминаний, – и Полуянов ласково провел ладонью по гладкой поверхности иконы. – Сволочь я все-таки! Даже на могилу к матери, к деду не сходил. И не потому, что поленился, просто забыл. О кладбище вспомнил, себе место на нем купить хотел, а о них забыл».

Что-то хрустнуло, зазвенело в столовой.

«Может, жена? А если она спала? Тогда почему в столовой?»

Антону стало страшно, как случалось в детстве, когда происходило что-нибудь непонятное, необъяснимое. Он почему-то на цыпочках прокрался в столовую и ничего подозрительного не услышал. Звон повторился. Звенели хрустальные подвески на люстре.

«Сквозняк, что ли?»

И только сейчас Антон разглядел взъерошенного воробья, нагло усевшегося на бронзовый рожок. Птица дрожала, вертела маленькой головкой. Полуянов распахнул окно и взмахнул рукой, сгоняя воробья с люстры. Испуганная птица метнулась к потолку, пронеслась над буфетом и с разгону ударилась в стекло – средняя часть окна не открывалась. Воробей упал на подоконник с распростертыми крыльями.

«Глупая птица».

Антон с опаской положил на ладонь неподвижного воробья. Почувствовал биение сердца птицы и принялся гладить по перьям. Воробей встрепенулся и сел на ладонь. Воробей преспокойно почистил перышки, затем, взмахнув крыльями, легко полетел в раскрытое окно.

Полуянов, опершись на подоконник, проводил его взглядом, пока не потерял из виду.

«Хоть одно доброе дело сделал за сегодняшний день».

И только сейчас Полуянов изумился:

«Как он сюда попал? Окно же было закрыто!» – Полуянов точно помнил, что и дверь в столовую тоже оставалась закрыта.

Хрустнул в замке ключ, и Полуянов с улыбкой вышел в прихожую. Жена вернулась из магазина и не удивилась тому, что муж уже находится дома. Дежурное «привет», поцелуй в щеку. Антон взял корзину с покупками и понес на кухню. Супруга отправилась мыть руки, даже не спросив у мужа, где он был все это время.

Глава 11

Ранним утром Антон Полуянов подогнал свою «Волгу» к подъезду Сергея Краснова. Подниматься в квартиру не стал: знал, что Сергей человек обязательный, задерживаться без нужды не станет. К тому же не хотелось снова видеть вместе Сергея и Марину. Тогда мысли у Антона путались и вел он себя непредсказуемо.

Мог сморозить какую-нибудь глупость, из-за которой потом бы злился.

Даже утром воздух в столице не хочется вдыхать в полную грудь. Антон открыл дверцу и спустил ноги на асфальт. Он сидел, изучая трещину, сквозь которую пробивалась невероятно зеленая, нежная и беззащитная травинка.

«Что поделаешь, – подумал Антон, – обязательно кто-нибудь растопчет, проедет по ней колесом».

Краснов выходил из подъезда не спеша, под руку с ним Марина.

«Опять увязалась!»

Но тут же злость на любовницу сменилась у Полуянова предвкушением близости, причем скорой. Он не сомневался, что Марина поедет вместе с ними. Оделась она как в дорогу – джинсы, рубашка, наброшенный на плечи свитер, рукава завязаны на груди. Было в этом что-то детское и в то же время возбуждающее.

Сергей забросил сумку в багажник и устроился на переднем сиденье.

– Погоди, – поднял он указательный палец, – все нужно проверить.

Выложил на приборную панель портмоне, паспорт и билет. Подумал и добавил к ним ключи от квартиры.

– Все, полный набор. Трогай.

Марина тихо сидела на заднем сиденье, зажав ладони между коленями.

«У нее же красивые ноги, – думал Полуянов, выводя машину со двора. – И почему она так любит дурацкие джинсы? Если она считает, что выглядит от этого моложе, то ошибается. Моложе всего она смотрится обнаженной».

– Бензином у тебя пахнет, – поморщился Краснов. – «Волга» – не машина, а трактор, на ней только председателям колхозов ездить.

Ты бы еще бахрому по периметру стекла пристроил и пару переводных картинок на панель прилепил с красавицами.

– Таких теперь не делают, иначе они бы уже здесь красовались. Умерло государство ГДР, и нет немецких красавиц.

Краснов огляделся в салоне:

– Тебе вот чего не хватает: нужно коврами сиденья обтянуть. А то кожаные с «Волгой» не очень сочетаются.

– Брось, Сергей, нормальная машина, просторная, что тебе еще надо?

– Везут, скажи спасибо, – заступилась за Полуянова Марина.

– Я люблю, чтобы ничего не стучало, не гремело, не протекало и ехалось быстро. А здесь только сидишь и прислушиваешься: сзади стук, спереди скрежет, потом гудение. Ты же можешь себе пристойную тачку купить.

– Мне нравится.

Уже на выезде из города неподалеку от Кольцевой на автобусной остановке Краснов заприметил девушку в синей форме и распахнутом плаще.

– Тормози! – закричал он. И если бы Антон не нажал на педаль тормоза, то сделал бы это сам с пассажирского места.

– Ты чего?

– Вон, стюардессу прихватим. В стюардессы некрасивых не берут, – хозяйским жестом Краснов распахнул дверцу и крикнул:

– Доброе утро! В аэропорт не подбросить?

Девушка смерила взглядом не такого уж и молодого мужчину. Во взгляде сквозила настороженность. Но, заметив, что на заднем сиденье женщина, стюардесса подошла к машине.

– Вообще-то, меня автобус должен подобрать, но на машине приятнее.

– Вы, случаем, не рейс Москва-Ханты-Мансийск обслуживаете?

– Нет, я на Сыктывкар.

– А жаль, – Краснов причмокнул языком.

Стюардесса, как и все представительницы этой профессии, оказалась общительной. Она защебетала с Мариной как со старой знакомой.

Краснов опустил стекло, закурил и мечтательно посмотрел на бегущую дорогу. Он любил уезжать, улетать, уплывать. Ему нравилось подолгу не бывать дома, а затем наслаждаться возвращением, ощущать, что тебя ждали, тебе рады. В отъезде можно почудачить, а вернувшись, вновь стать если не примерным, то, во всяком случае, терпимым семьянином.

Поняв, что Антон не настроен на разговор, Краснов просунул голову между спинками сидений и посмотрел на колено стюардессы, затянутое в тонкий чулок.

– Вас, наверное, Жанной зовут?

– Не приставай к чужим женщинам.

– Ты сама в дорогу напросилась. Я уже настроился на вольный образ жизни.

– Да, – удивленно ответила стюардесса и, отвернув полу плаща, показала запаянный в пластик бэдж. – А как вы догадались?

– Всех стюардесс зовут или Жаннами, или Анжелами. Другие мне не встречались.

– А вот и нет! У нас в отряде я одна Жанна, а Анжел нет и в помине.

– Не страшно летать? Муж вас с легким сердцем отпускает?

– Я не замужем. А летать вовсе не страшно.

Уже третий год летаю. На машинах, кстати, куда больше, чем на самолетах, разбиваются.

– Разговорчики у вас, – вставила Марина. – Вы всегда на Сыктывкар летаете?

– Как получится. После Сыктывкара будет четыре чартерных рейса. Я чартеры не люблю: и туда все пьяные летят, и оттуда. А курят так, что в салоне от дыма не продохнуть.

– Вы, конечно, не курите?

– Не курила, не курю и, надеюсь, курить не буду.

– Ну да, от этого цвет лица портится, – засмеялся Краснов.

Стюардесса запахнула полу плаща, прикрыв полукруглое колено, и Краснов тут же потерял к ней всякий интерес.

Домчались быстро. Стюардесса даже не стала предлагать деньги, понимая, что их не возьмут. Во-первых, мужчины состоятельные, а во-вторых, сами вызвались ее подбросить.

– Вроде как и в самолете уже полетал, – Краснов не отрывал взгляда от стройной фигуры стюардессы, направлявшейся к терминалу.

– Ты еще со мной, – напомнила Марина, – потом будешь девушек разглядывать.

– Потом неинтересно. В твоем присутствии забавнее, – сказал это Краснов без всякой злобы.

Жене он сознательно не изменял. Если случалось, не упускал случай, а специально никогда не искал приключений.

Еще не достав сумку из багажника, Краснов расстегнул молнию и продемонстрировал Полуянову бутылку.

– Твоя, из Погоста. Из банки перелил. В самолете опробую. Назад буду лететь – пить нельзя, с деньгами. А туда – дорога быстрее покажется.

Он поцеловал жену и тряхнул на прощание руку Полуянова.

– Встретить не прошу, сам знаю, примчишься. Если не меня, то хотя бы деньги приедешь встречать.

Краснов уезжал часто, и поэтому прощание не было долгим. Никаких наставлений Марина не давала. Еще раз обернувшись, уже из-за стеклянной двери, Сергей махнул рукой и смешался с толпой.

– Грустно? – спросил Полуянов, глядя в глаза Марины. В маленьких точках зрачков поблескивали искорки.

– А ты как думаешь?

– Не отвечай вопросом на вопрос. Не люблю.

– А ты не задавай глупых вопросов, тогда и глупых ответов не услышишь.

Марина изящно развернулась на каблуках и пошла к машине. Они сидели в салоне, боясь заговорить.

– Успела позавтракать? – без лишних эмоций, как у жены спросил Антон.

– Заедем по дороге. Я знаю одно место.

– Ты даже не дождешься, пока самолет взлетит?

– Откуда я могу знать, какой самолет его?

Они здесь взлетают каждые десять минут.

Впервые Антон оказался с Мариной в аэропорту. Раньше он приезжал сюда или один, или с кем-нибудь из друзей.

– Чего стоять? Только место занимаем, людям припарковаться негде.

Машина выехала на шоссе.

Краснов не стал сдавать сумку в багаж, он запихнул ее под сиденье в самолете. Уже давно Краснов не волновался перед взлетом. Привык летать с самого детства. Менялись марки самолетов, отделка салонов, острота ощущений давным-давно ушла. Рядом с ним сидел мужчина интеллигентной внешности. Он, пока самолет разбегался, крепко сжимал подлокотники кресла, лицо покрыли бисеринки пота. Когда же самолет оторвался от полосы, мужчина мгновенно успокоился и принялся обмахиваться газетой.

– Не люблю взлет и посадку, – проговорил он хриплым голосом.

– Но без взлета и посадки полета не бывает, – усмехнулся Краснов. – Не оттолкнешься – не прыгнешь.

Мужчина выглядел как бывший партийный функционер. Бесцветные глаза, аккуратно причесанные седые волосы, безукоризненный, хоть и достаточно дешевый костюм. И часы на руке неброские, но чувствовалось, что человек с деньгами. Такое ощущается во взгляде, в том, как смотрят на других.

Стюардессы катили по проходу сервировочный столик, предлагая пассажирам завтрак.

Краснов уже успел познакомиться с попутчиком.

Того звали Савелий Иванович, работал он по поставкам нефти – финансовым инспектором.

– Я вас первый раз на этом рейсе вижу, – говорил Савелий Иванович. – Случайные люди здесь редко попадаются. Ханты-Мансийск – не курорт, чтобы туда без дела летать. А у кого одна сделка наметилась, за ней и другая последует.

Вы же по делу летите, не к родственникам?

– К друзьям.

Стюардесса склонилась к Савелию Ивановичу как к старому знакомому и сказала только ему:

– Доброе утро.

– Мне, как всегда, апельсиновый сок и два пустых стакана. Вы же не откажетесь?

– Не только не откажусь, но даже и предложу, – обрадовался Краснов. Он-то уже начинал опасаться, что попутчик попался непьющий, а в одиночестве Краснов пить не умел. – Мне чего-нибудь поесть. Что у вас там?

– Советую курицу.

– На меня не смотрите, я в полете не завтракаю. Да и курица для моего желудка достаточно острая. В моем возрасте нужно беречься.

Столик поехал дальше. Из портфеля Савелий Иванович извлек плоскую бутылку коньяка и ловко свернул пробку.

– Это хороший коньяк, – предупредил финансовый инспектор, – мне его специально из Армении привозят.

– Я только попробую, – Краснов остановил руку финансового инспектора. Золотая жидкость лишь закрыла донышко.

– Вы не любитель коньяка?

– Почему же!

Себе Савелий Иванович налил чуть больше.

– За знакомство и за удачный полет!

Коньяк оказался хорошим, мягким и ароматным.

– Давно такого не пробовал, – покачал головой Сергей Краснов, отпуская комплимент хозяину плоской бутылки.

Немного поговорили, и Савелий Иванович взялся за горлышко бутылки.

– На этот раз чуть больше?

– Теперь я угощаю, если не побрезгуете. Мой продукт еще более экзотический, чем ваш.

– Позвольте угадать? Виски.

– Холодно, – улыбнулся Краснов.

– Ром?

– Снова не угадали. Могу дать наводку: ваш коньяк доперестроечными временами отдает, в хорошем, конечно, смысле. Умели некоторые вещи делать. А мой продукт еще древнее. Не обращайте внимания на бутылку.

Краснов раздвинул ноги и вытащил большую литровую бутылку с этикеткой «Мартини». Свернул пробку и дал понюхать попутчику. Тот глубоко вздохнул и блаженно закатил глаза:

– Порадовали старика. Давненько я не пил настоящий хлебный самогон.

– Угадали, хлебный, если производитель не врет. Учтите, покрепче вашего коньяка будет.

Сколько вам?

– Сколько не жалко.

– Бутылка большая, могу полный стакан налить. Но вы же говорили, желудок беречь надо?

Не могу грех на душу взять.

– Вы наливайте, я скажу.

Оказалось, Савелий Иванович ведет для себя обратный отсчет:

– Девять, восемь, семь… Хватит, – выдохнул он, когда в стакане было чуть больше половины. – Для начала самое то. Последний раз самогон я пил, – финансовый инспектор задумался, наморщил лоб, – в восемьдесят восьмом году, когда на родину ездил.

– Тогда за родину.

Стаканы сошлись.

По салону самолета распространялся мягкий, щекочущий ноздри запах самогона. Пригубив, Савелий Иванович задержал жидкость во рту, пошлепал губами и с шипением выдохнул:

– Хорош!

– Могу вас заверить, – пообещал Краснов, – назавтра голова не болит, словно и не пил.

– Верю.

Все же выпивать все залпом Савелий Иванович не рискнул. Цивилизация сделала свое подлое дело, и мужчина приобрел культуру питья.

– Такой даже грех запивать, грех заедать. Так бы и сидел. Вновь молодым себя почувствовал.

– Я первый раз самогонку только в институте попробовал, когда познакомился с приезжим парнем. Мы и теперь дружим. Сейчас мы партнеры по бизнесу, а тогда он был простым деревенским заучкой, одеваться не умел, да и откуда у него деньги? Но хватка у него! У меня такой нет. Я могу отказаться от сделки, он никогда ни от чего не отказывается. И все доводит до конца.

– Вы чем занимаетесь? – спросил Савелий Иванович.

– Бензин, дизтопливо, заправки.

Пожилой мужчина улыбнулся:

– Вы и в молодости хотели стать бизнесменом?

– Такого слова тогда мы и не знали. Бизнесмены, они в Америке были, в Европе. А я хотел, – Краснов улыбнулся, – летчиком стать. Слава богу, отец отговорил в летное поступать. Сейчас бы не меня везли, а я бы за штурвалом сидел.

– И я летчиком хотел быть, только военным.

Никто в молодости не хотел становиться бухгалтером, финансовым инспектором. Почему-то казалось, эти профессии абсолютно неинтересные. Артист – да, писатель, композитор, журналист…

– Есть профессии, которые и тогда и теперь ценились, например стюардесса.

– Согласен. Но дело здесь не в профессии, а в том, что все стюардессы красивые. Вот и кажется девушкам, что поступишь в стюардессы – и сразу красивой станешь, на всю жизнь молодой останешься.

– За красивых женщин, – предложил тост Савелий Иванович, взглянув на бутылку, торчавшую из сумки. – Значит, и за вашу жену, – поднимая стакан, произнес финансовый инспектор.

– Откуда вы знаете, что у меня жена красивая?

– Несложно догадаться. Обручальное кольцо у вас потертое, значит, женились давно и по любви. А в некрасивую женщину влюбиться сложно. Я вам говорю как человек знающий.

У меня уже третья жена.

– Красивая?

– Да. На двадцать лет меня моложе.

– Не боитесь одну оставлять?

– Нисколько. У нее маленький ребенок, – и Савелий Иванович, достав портмоне, продемонстрировал Краснову фотографию своей супруги с малышом на руках. Если бы финансовый инспектор не предупредил Сергея, что это его жена, он подумал бы, дочь с внуком. Женщина действительно была красивая, но при этом холодная даже на фотографии.

Фотоснимка Марины Краснов никогда с собой не носил.

– Под спиртное и дорога короче кажется.

Сергей выглянул в иллюминатор. Но когда летишь на большой высоте, то пейзаж не меняется. Далеко внизу, похожие на белый рыхлый снег, распростерлись облака.

* * *

Марина держала в руках меню и медленно вела ярко-малиновым ногтем по строчкам, проговаривала названия блюд, ожидая, когда же Полуянов ее остановит. Они договорились, что возьмут одну порцию на двоих. Есть не хотелось, хотелось посидеть вдвоем за столиком на улице, под большим пестрым зонтиком. Рядом по шоссе проносились машины, и было приятно никуда не спешить, выпасть на время из повседневной жизни.

– Цыпленок табака, – произнесла женщина и взглянула поверх папки меню. – Кажется, то, что надо. Хочется острого. И еще я выпью, если ты не возражаешь.

– Мне нравится, когда ты немного пахнешь вином.

– Я хочу водки с апельсиновым соком.

– Странное сочетание.

– Мне нравится.

Когда официантка принесла заказ, Полуянов даже залюбовался. Получился чудесный натюрморт: шипящая, румяная, распластанная птица, ярко-оранжевый густой сок и прозрачная, как дождевая вода, водка.

– Птица смотрится эротично.

– Ничего эротичного, – заспорила Марина.

– Для женщины – да. Но для мужчины…

– И почему это мужчины во всем видят потаенный смысл? – Марина сняла и положила на стол солнцезащитные очки.

– Наверное, это твое присутствие так на меня действует, – виновато улыбнулся Антон.

– А если бы меня здесь не было, что бы ты подумал?

– Не знаю. Но ты же здесь.

Полуянов наполнил рюмку, подвинул ее к Марине. Сам взял высокий стакан с ярко-оранжевым соком и, прикоснувшись к рюмке, глянул в глаза женщины.

Та хмыкнула:

– За что выпьем?

– За нас, – мягко произнес Антон, делая глоток густого сока.

Марина медлила. В небе послышалось гудение самолета. Марина, запрокинув голову, посмотрела в синеву, зажмурилась, сощурила глаза и скривилась, будто от боли.

– За нас так за нас, – она выпила водку мелкими глотками и запила ее апельсиновым соком.

Полуянов разломал цыпленка на две части, разложил по тарелкам. Ели они с аппетитом. И мужчина, и женщина чувствовали, что их начинает охватывать желание. Они почти не разговаривали, обменивались короткими фразами:

– Вкусно?

– Да.

– Очень?

– Тебе еще?

– Спасибо.

– Мне воды, – остановив официантку, попросил Антон. – Минеральной, без газа. И, пожалуйста, холодной.

Официантка была в накрахмаленном фартуке, на высоких каблуках, словно работала не на улице, а в дорогом ресторане. Старомодная белая корона с кружевными краями была приколота к волосам.

– Смешная, – сказал мужчина, когда официантка, покачивая высокими бедрами; направилась к стойке.

– Прямо снежная королева какая-то. Почему-то в детстве у меня было желание стать не артисткой, не певицей, не врачом, не парикмахером, не учительницей, а именно официанткой.

Полуянов смотрел на задумавшуюся Марину. Та сидела упершись локтями в край стола, положив подбородок на сомкнутые пальцы.

– Странная мечта.

– Я даже не знаю, почему официанткой, а не кем-то другим. Когда я была маленькой, мамина подруга работала в ресторане на Тверской.

Мы с мамой заходили к ней, она угощала меня мороженым, конфетами, фруктами. Она была такая красивая, всегда такая нарядная, что мне даже хотелось, чтобы именно она была моей мамой. И я как-то, рассердившись на маму, сказала ей о своем желании.

– Мама, конечно, обиделась?

– Нет, ничуть. Она рассмеялась и сказала, что ее подруга несчастная, что все у нее плохо. И детей нет именно потому, что работает официанткой. Тогда я этого не поняла, а потом, уже в школе, желание стать официанткой забылось.

Официантка в накрахмаленной короне, цокая каблучками, принесла бутылку минеральной воды и высокий чистый стакан. Поставила перед Полуяновым.

– Не могу тебя представить официанткой.

Хотя любая форма делает женщину, по моему мнению, более желанной.

– А по мне так это чушь.

– Нет, это правда. Вспомни, как Краснов смотрел на стюардессу.

Напоминание о муже Марины слетело с уст Полуянова случайно, помимо воли. Он тут же осекся и, как ему показалось, даже немного покраснел от смущения.

Марина взглянула на пустую рюмку, давая понять, что Антон должен ее наполнить.

* * *

Самогон из деревни Погост, вознесенный самолетом на девятикилометровую высоту, почти беззвучно булькал в стаканы. Финансовый инспектор Савелий Иванович раскраснелся, расслабил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу.

Ему было хорошо, и он этого не скрывал.

– Легко пьется, как парное молоко.

Краснов улыбался с видом победителя. В бутылке живительного напитка оставалось еще предостаточно. Время от времени он поглядывал в иллюминатор.

– Люблю ровное гудение двигателя. Всякое однообразие, монотонность успокаивают, усыпляют.

– Правда, – сказал Савелий Иванович. – Монотонность и однообразие вредны лишь в сексе. Это я вам могу сказать как человек, сменивший двух жен.

– А я менять супругу не собираюсь.

– Возможно, когда станете богатым, смените жену, – Савелий Иванович крутил в пальцах до половины налитый стакан, крутил довольно ловко.

– Нет, не сменю. Я уже стал достаточно состоятельным, но желание к переменам так и не появилось.

– Значит, недостаточно богатым, – глубокомысленно заметил финансовый инспектор и, выдохнув, быстро выпил самогон.

Краснов синхронно повторил движения спутника.

– Через два с половиной часа будем на месте. Интересно, какая там погода?

– Будет жарко. Я звонил накануне. Меня встретят, могу и вас подбросить.

– Не откажусь.

Минут пять говорили о пустяках, ни для финансового инспектора, ни для Краснова интереса не представляющих.

– Вы надолго в Ханты-Мансийск?

– Думаю, не меньше недели. Придется с бумагами повозиться. А вы?

– День-два и назад. Я бы, может, и дольше задержался, но много работы осталось в столице.

– А у меня служба, командировка выписана на десять дней. И суточные получены, и гостиница оплачена. Так что десять дней Москвы мне не видать. – Огромный самолет качнулся, затем вздрогнул, и пластиковый стаканчик финансового инспектора завалился на бок. Несколько капель самогона вылилось на откидной столик.

– Он горит, – засмеялся Краснов, – я проверял.

– Охотно верю.

– От него удивительное тепло, даже в кончиках пальцев покалывает.

* * *

Полуянов посмотрел на темно-зеленую бутылку, повернул ее к себе этикеткой и вслух прочел:

– Разлито и бутилировано с благословения святейшего Патриарха. Слышала?

– И что из того?

– Такую же штуку можно сделать и в Погосте. Договориться с церковниками и разливать по бутылкам воду из источника, продавать в Москве, в Питере. Источник-то святой.

– Почему вы с Красновым, – произнеся фамилию мужа, Марина вздрогнула, – все сводите к деньгам, все пытаетесь превратить в деньги? Что вы за странные люди такие?

– А почему бы и нет? – ладонь мужчины накрыла ладонь женщины. – Давай не будем о делах, – Антон сжал тонкие пальцы Марины. – Когда ты рядом, я не могу думать о работе. У меня вообще все мысли пропадают. Я в этом только что имел возможность убедиться, – Полуянов выпил стакан воды, положил на столик деньги.

Когда они шли к машине, Марина оглянулась на стройную официантку, убиравшую посуду, и ее взгляд на какое-то мгновение вспыхнул той детской, неподдельной и искренней завистью.

– Вот такая ты мне нравишься, – приобняв за плечи, Полуянов прижал к себе Марину и поцеловал в висок. – Очень нравишься.

– Ты мне тоже нравишься, когда о делах перестаешь думать.

«Волга» Полуянова выехала со стоянки. Рука Марины лежала на колене у любовника. Полуянов вел машину рассеянно.

– Ты сейчас о чем думаешь? – тихо поинтересовалась Марина.

– Наверное, о том же, о чем и ты.

– Как твоя спина?

Мужчины не любят, когда им напоминают об их болячках или недостатках. Антон недовольно поморщился.

– Никак, – сказал он и погладил руку Марины. – Не беспокоит.

– Слава богу. Я рада за тебя. Вот здесь свернем.

Минут через десять машина уже оказалась в лесу под высокими березами, на полянке.

– Ты знал это место?

Ветви берез висели так низко, что когда порыв ветра шевелил их, то листья нежно гладили ветровое стекло, свет становился изменчивым, пробегая по лицам мужчины и женщины, жадно и страстно целующихся прямо в салоне «Волги».

– Ты же никуда не спешишь?

– Нет, теперь никуда, – сказал Антон, разжимая объятия и выпуская из рук Марину.

– Хорошо здесь, как в раю! – запрокинув голову, глядя на уходящий в небо белый ствол старой березы, произнесла Марина.

Пальцы Полуянова уже расстегивали маленькие непослушные пуговицы. Ему приходилось бороться с каждым блестящим кружочком.

Марину это забавляло.

– Я сама, – она быстро пробежала тонкими пальцами сверху вниз.

Антон бросил на траву свою куртку, Марина опустилась на колени.

– Вот так будет лучше, – прошептала она, глядя в небо.

Шумела листва на березах. На северо-восток летели кучерявые облака. Она то открывала, то закрывала глаза, а облака все летели, похожие друг на дружку. Антон целовал ее грудь, шею, плечи.

– Погоди, я разденусь.., я уже не могу больше терпеть. Ну же, отпусти.

Антон немного отстранился и тоже взглянул на небо. Листья на березах перестали трепетать, ветви не раскачивались, кучерявые облака замерли, как на фотографии.

«Странно!» – подумал Антон, проводя рукой по глазам. Он даже тряхнул головой, не понимая, это наваждение или на самом деле мир остановился и замер.

Марина разделась быстро и стала похожа на девочку. Рубашку она так и не сбросила, сидела поджав ноги, обхватила колени руками и тоже смотрела на остановившиеся облака. Высокий гул от самолета, напоминавший серебряный крестик в голубом небе, прилетел на землю.

Марина вздохнула, упала навзничь, раскинула руки, закрыла глаза. Слишком слепящим был свет, исходивший из небес. Полуянов прильнул к ней, сжал виски ладонями и припал к ее губам…

* * *

…Илья Ястребов, облаченный в шелковую длинную фиолетовую накидку, неподвижно сидел на мельничном жернове. Его глаза были прикрыты, руки лежали на коленях. Сильные чуткие пальцы едва заметно подрагивали. Высокий смуглый лоб бороздили складки глубоких морщин. Они возникали, как рябь на воде, и так же быстро пропадали. Ветерок шевелил короткие седые волосы. Черный петух с огненным хвостом величаво ходил вокруг хозяина. На слепящий диск солнца набегали тучки, и тогда по земле бежала быстрая тень.

В кольце растрескавшихся валунов были сложены дрова. Старинная трещотка из коричневого дерева лежала на жернове рядом с Ястребовым.

– Арунла, Арунла… – шептали губы Ястребова. Этот зов вырывался изнутри и был он раскатистый, как удар далекого грома. – Арунла… приди, я тебя жду.

Голова Ильи Ястребова запрокинулась в небо, веки разомкнулись. Сверкнули ярко-синие глаза с двумя черными точками зрачков. В глазах отразился серебристый крестик высоко надо облаками летящего самолетика. Солнце сверкало на дюралевых крыльях.

– Арунла! – вскакивая с жернова, воскликнул Ястребов и, схватив трещотку, принялся колотить ею себя по колену.

Петух остановился, тоже запрокинул голову в небо. Его клюв раскрылся, острый язык несколько раз дернулся, и петух издал резкий, почти металлический крик. Он захлопал крыльями и осекся, словно острая кость застряла у него в горле.

Продолжая взмахивать трещоткой, Ястребов бросил зажженную спичку в сложенные дрова, и они мгновенно, словно по волшебству, вспыхнули, затрещали и захрустели. Взвилось высокое пламя. Сноп, состоявший из миллионов маленьких золотистых точек, взлетел к небу, закрутился наподобие смерча, превратился в синевато-белесый дым и умчался в высоту. Ястребов ходил вокруг гудящего костра, высоко вскидывая ноги.

Шелк фиолетовой накидки переливался, постоянно меняя форму. Трещотка не умолкала ни на секунду.

В уголках рта Ястребова собрались капельки белой как снег слюны. Дым развеялся, костер горел ровно. Трещотка смолкла. Ястребов устало опустился на жернов и замер, даже складки легкого шелка перестали трепетать и переливаться.

Петух стоял у освещенного солнцем забора, похожий на силуэт, вырезанный из черной бумаги..

* * *

– ..Тебе хорошо со мной? – спросил Полуянов, заваливаясь на бок и глядя на искусанные губы Марины.

– Даже не знаю, – ответила она. – Как-то странно… Ты не чувствуешь холода?

– Нет, – сказал Антон, обводя взглядом вокруг себя.

Белели стволы берез, зеленела трава. Мельтешили солнечные зайчики, порхали мотыльки.

Синело небо, белые кучерявые облака летели на северо-восток. Кожа на спине под повязкой вспотела и немного зудела.

– Нет, мне, наоборот, жарко.

– А мне холодно, – Марина быстро сомкнула ноги, резко села. Оперлась подбородком о колени, вся сжалась и задрожала. Стала кусать губы. – Что-то очень холодно!

– Земля теплая, – сказал Антон, – очень теплая, нагретая солнцем.

– Не знаю, Антон, не знаю… – дрожь сотрясала тело женщины, даже зубы мелко стучали. – Извини, я оденусь, – и она принялась натягивать на себя одежду.

"Что это с ней? – подумал Антон. – Чего это вдруг? Такого раньше никогда не случалось.

А может, простыла?" – и он протянул ладонь, чтобы прикоснуться ко лбу Марины.

Женщина нервно отбросила его руку, а затем произнесла шепотом:

– Извини, Антон, что-то мне нехорошо.

Антон накинул на плечи Марины куртку.

– Садись в машину, в ней наверняка жарко.

– Да, сейчас.

Пошатываясь, Марина направилась к машине и села не вперед, а забралась на заднее сиденье.

Антон устроился за рулем и закурил.

Машина тронулась, мужчина приоткрыл боковое окно. Струйка дыма взвилась от кончика сигареты и тут же пропала, подхваченная ветром, словно ее и не было…

* * *

…Голос стюардессы напомнил, что самолет идет на посадку, просьба пристегнуть ремни.

Температура в Ханты-Мансийске плюс двадцать два. Свет, весь полет бивший в иллюминатор, вдруг померк. В самолете стало почти темно.

– Тучи, облака, – пробормотал Сергей, отодвигая шелковую занавеску.

Самолет стало бросать и потряхивать.

– В грозу попали?

– Не похоже, – сказал Краснов.

– Может, коньяк допьем? – спросил Савелий Иванович, держа в руках плоскую бутылку.

Самолет трясло все сильнее и сильнее. Лицо финансового инспектора стало серым, как асфальт.

Командир ТУ-154, крепко сжимавший штурвал, смотрел на черные клубящиеся тучи:

– Почему нам ничего не сообщили? – злясь, крикнул он, обращаясь и к штурману, и к радисту, и ко второму пилоту.

– Не знаю, командир, – ответил радист, запрашивая диспетчеров ханты-мансийского аэропорта. – Помехи. Сплошные помехи! – злясь, говорил радист, облизывая пересохшие губы.

Самолет трясло все сильнее и сильнее.

– Проскочим, командир, и не такое бывало на нашем веку, – сказал второй пилот, поправляя наушники.

Командир сжал зубы, удерживая дрожащий штурвал. Желваки ходили у него на скулах, на лбу выступили крупные капли пота. И вдруг тучи разошлись, как расходится лед. Показалась земля. Почти минуту не дышавший командир с облегчением выдохнул, направляя машину в образовавшееся отверстие в черно-фиолетовых тучах, тяжелых, лоснящихся, полных дождя.