Текст книги "Слепой. Живая сталь"

Ведя машину, генерал привычно думал о многих вещах сразу: о танке «Черный орел», о русских специалистах, о множестве насущных проблем и большой, глупой, насквозь проеденной коррупцией заокеанской стране, которую так ловко оставил с носом. О человеке с забинтованным лицом, что истуканом торчал на заднем сидении, он думал тоже. Грядущие внеочередные выборы президента, высокооплачиваемое светило пластической хирургии, в погоне за фантастическим гонораром примчавшееся в Венесуэлу из далекой Швейцарии, хорошо замаскированная известковая яма в одном из боковых ответвлений тоннеля, по которому они сейчас ехали, – все это каруселью вертелось в его мозгу, то и дело складываясь в мозаичные, никогда не повторяющиеся, как в калейдоскопе, картинки.

Генерал Моралес думал о том, что человек – раб привычки. Один привык литрами глушить крепкий черный кофе и выкуривать по две пачки сигарет в день, другой не мыслит себе жизнь без ежедневных десятикилометровых пробежек; кто-то вполне доволен, выбирая из мусорных баков гнилые объедки, а кто-то еще настолько привык к льстивым дифирамбам клюющих у него с ладони журналистов, что считает их искренним проявлением всенародной любви, а главное, уверен, что так будет всегда. Конечно, будет, а как же иначе, ведь он ко всему этому привык!

Машина миновала три пары массивных, способных выдержать прямое попадание тяжелого бронебойного снаряда автоматических ворот. За последними из них, наконец, обнаружились люди – трое вооруженных до зубов, гренадерского роста молодцов в камуфляже и малиновых беретах. Один из них держался за рукоятки крупнокалиберного пулемета, другой, расставив ноги на ширину плеч и держа поперек груди автомат, пятнистым изваянием застыл слева от шахты грузового лифта. Третий, в чине капрала, заглянул в машину, узнал сидящего за рулем генерала и, отчетливо козырнув, отступил в сторону. Моралес загнал внедорожник на платформу подъемника, и та сейчас же плавно пошла вниз.

Прибыв на последний подземный уровень, они вышли из машины, которая так и осталась стоять на платформе лифта. Здесь охраны уже не было. Человек остается человеком, сколько его ни дрессируй, пытаясь превратить в послушный, не рассуждающий и ни в чем не сомневающийся механизм. Даже у самого тупого исполнителя мозг достаточно сложен, что делает его способным на неожиданные выходки. Есть секреты, которые нельзя доверять никому, и места, в которые никого нельзя допускать. Роскошный пятизвездочный бункер, расположенный на глубине двадцати метров под президентским дворцом, был как раз таким местом. Солдаты, сторожившие шахту лифта, знали, что охраняют секретный правительственный объект особой важности, но не имели ни малейшего представления о его характере и назначении.

На стене обставленной удобной низкой мебелью гостиной беззвучно переливалась яркими красками большая плазменная панель; фальшивое окно в противоположной стене при невнимательном взгляде с некоторого расстояния создавало полную иллюзию нахождения в пентхаусе небоскреба.

– Наконец-то, – впервые за всю дорогу нарушил молчание сеньор Гомеш. Его сиплый голос, наводивший на мысль, что у него что-то не так с голосовыми связками, волшебным образом изменился, став нормальным мужским баритоном, да и говорил он теперь не по-португальски, как на полигоне, а по-испански. – Я уже начал думать, что вот-вот задохнусь!

Сказав так, сеньор Гомеш снял кепи и очки и принялся энергично сматывать с головы бинт. Генерал Моралес с сильно преувеличенной готовностью бросился ему помогать. Вскоре ворох пропотевшей, издающей резкий запах медикаментов марли отправился в мусорную корзину вместе с фальшивой бородой. Сбросив камуфляжную куртку, так называемый сеньор Гомеш облачился в просторную национальную рубаху навыпуск и со вздохом облегчения опустился в кресло. Его широкое одутловатое лицо было вдоль и поперек облеплено пластырем и представляло собой почти сплошной багрово-фиолетовый синяк.

– Что сказал тебе этот русский? – спросил он у возящегося с сигарой Моралеса.

– А что он мог мне сказать? – пожал плечами генерал. – Пообещал, что даром это мне не пройдет. Ха! Хотел бы я посмотреть, что они предпримут. Раздувать международный скандал не в их интересах. Если американцы пронюхают, что они не только построили у нас танковый завод, но и поделились одной из своих новейших разработок в этой области – о, вот тогда разразится настоящий скандал, который больно ударит по имиджу России на международной арене. Действовать силовыми методами, не объясняя мировому сообществу причин, они тоже не могут. У них надежно связаны руки, им остается только смириться, сделать выводы из допущенной ошибки и впредь быть умнее.

Моралес высек огонь и закурил, окутавшись облачком ароматного дыма.

– Ты блестяще провел эту операцию, Алонзо, – сказал «сеньор Гомеш», осторожно трогая кончиками пальцев свое распухшее лицо. – И, видимо, сильно устал. По крайней мере, раньше ты не сыпал благоглупостями. О какой ошибке ты говоришь, амиго?

– Это просто шутка, команданте, – сказал Моралес. – Обыкновенная ирония. Единственная ошибка этих людей состоит в том, что они родились на свет и продолжают плодить себе подобных. Европейцы чуточку умнее – они в последние десятилетия почти перестали размножаться, осознав, по всей видимости, что больше ничего не могут дать этому миру. А эти, как и гринго, все еще продолжают мнить себя великой нацией, хотя давно превратились в вымирающее сборище воров, пьяниц и взяточников.

– Теперь тебя повело произносить пламенные речи, – заметил тот, кого генерал только что назвал команданте. – Уж не репетируешь ли ты роль президента?

– Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом, – посмеиваясь, ответил Моралес. – Но боюсь, когда станет известно о возвращении на родину потерянного брата самого команданте Чавеса, шансов одержать победу на предстоящих выборах не останется ни у меня, ни у сеньора вице-президента, что бы он там ни воображал по этому поводу.

«Сеньор Гомеш» снова потрогал пальцами облепленное пластырем, покрытое оставшимися после операции кровоподтеками лицо.

– Не знаю, – с сомнением произнес он. – Не уверен, что мы правильно поступили, затеяв этот балаган. Какой-то потерянный и неожиданно нашедшийся брат… Какой брат, откуда? Где он скрывался все эти годы?

– Мы обсуждали это уже много раз, команданте, – терпеливо произнес генерал Моралес. – И неизменно приходили к выводу, что этот шаг был необходим. Norte Americano еще долго будут хлопать в ладоши, празднуя ваш уход из жизни, и хотя бы на время перестанут засылать сюда своих головорезов. Да и России в связи с последним инцидентом остается только развести руками. Тот договор подписан лично вами, вы являлись главным гарантом его выполнения с нашей стороны. Гарант умер, а с остальных, как говорят русские, взятки гладки. Теперь и они, и американцы займут выжидательную позицию, не зная, какой курс возьмет новое руководство нашей страны. Ваш брат, несмотря на кровное родство, это все-таки не вы, и ему не составит труда осуществить любые перемены, не потеряв при этом лица. А что до того, где он пропадал все эти годы, так тут, по-моему, сойдет любая басня. Конечно, было бы небесполезно подключить к этому делу профессионалов, но, учитывая его деликатный характер, нам с вами придется придумать все вдвоем, никого не посвящая в наш маленький секрет. Полагаю, ума на это у нас с вами хватит. Например, так: ваш брат выполнял секретное задание особой важности – был резидентом нашей разведки в США. Или без суда и следствия томился в застенках Гуантанамо, откуда совершил единственный в истории этой тюрьмы побег. Американцы станут это опровергать, но кто их будет слушать, особенно когда речь идет о Гуантанамо?

– Что с тобой сегодня, hombre? – удивился «сеньор Гомеш». – Что ты сочиняешь – биографию будущего президента или сюжет бразильского телесериала?

«Некролог», – чуть было не сказал Моралес, но, разумеется, сдержался.

– Вспомните некоторые подробности своей собственной биографии, команданте, – предложил он вслух. – Вспомните Кастро, Че Гевару, Боливара, наконец… Здесь, у нас, народ хочет видеть в своем президенте не просто высокооплачиваемого государственного служащего, а героя, истинного вождя. Поэтому я считаю, что начать предвыборную кампанию можно в ближайшее время, даже не дожидаясь, пока с вашего лица окончательно сойдут синяки. Скажем, что это следы пыток, и половина голосов избирателей сразу окажется у нас в кармане.

«Сеньор Гомеш» невесело фыркнул и зашипел от боли, осторожно кривя перекроенное скальпелем покойного светила пластической хирургии лицо.

– Как бы то ни было, отступать поздно, – продолжал Моралес. – Президент Венесуэлы Уго Чавес умер в результате продолжительной тяжелой болезни, его тело в настоящее время бальзамируется нашими специалистами и будет помещено в одном из залов музея революции. Наши люди уже произвели все необходимые подчистки, так что теперь подмену не докажет никто. Отпечатки пальцев и зубная карта покойного президента Чавеса полностью совпадают с отпечатками и зубами того человека, с которым недавно, рыдая, прощалась страна. Теперь Уго Чавес – он, а не вы, и копия шпаги Симона Боливара, которой вас посмертно наградили, навсегда останется при нем. Вам так или иначе нужно начинать новую жизнь, команданте. Выбор за вами, но я не думаю, что вы всерьез намерены стать пастухом или конторским служащим.

– Такая перспектива сулит покой, которого мне недоставало все эти годы, – заметил «сеньор Гомеш».

– Если бы вы хотели покоя, вы жили бы спокойно, – возразил Моралес. – Вы же умрете от скуки!

– Не знаю, Алонзо, не знаю, – задумчиво проговорил команданте. – Иногда мне кажется, что умереть от скуки – не самый скверный из возможных вариантов. Только, боюсь, мне такая смерть не суждена.

«Это уж точно», – подумал Моралес. Поднимаясь в потайном лифте к себе в кабинет, он все время чувствовал на бедре тяжесть кобуры, в которой лежал «смит-и-вессон». Как всякий профессиональный военный, он давно привык к этому ощущению и перестал его замечать, но сегодня оно казалось каким-то новым и незнакомым. Оружие не просто лежало в кобуре, оттягивая на сторону поясной ремень, его тяжесть сейчас не была мертвой тяжестью неодушевленного предмета: револьвер будто старался привлечь к себе внимание генерала, как это делает трехлетний ребенок, дергая отца за штанину или теребя за палец руки.

В одном запертый в бункере под президентским дворцом ходячий покойник был, несомненно, прав: все это чем дальше, тем больше напоминало балаган, и теперь, кажется, настало время с этим балаганом покончить.

В общем и целом все было готово. Вагоностроительный завод в Сьюдад-Боливаре уже спустил с конвейера первый пробный образец продукции, презентация которого прошла с ошеломляющим успехом: более половины присутствовавших на показе гостей выразили намерение немедленно заключить контракты на поставку крупных партий этого ходового товара. Что до остальных, их желание раскошелиться было только делом времени: ни одно государство не станет сидеть, сложа руки, когда ближайшие соседи вооружаются ускоренными темпами.

В окрестностях колумбийской Букараманги спасатели с трудом вытащили из ущелья и погрузили в карету «скорой помощи» черный пластиковый мешок, внутри которого лежал до полной неузнаваемости исклеванный стервятниками безногий труп. На теле обнаружили паспорт, выданный на имя гражданина Соединенных Штатов Америки Лоренса Джексона Макферсона. В левой руке мистер Макферсон сжимал револьвер двадцать второго калибра, из которого, судя по всему, выстрелил себе в висок, а на дороге близ места происшествия полицейские и спасатели собрали целый ворох фальшивых стодолларовых купюр на сумму около двух миллионов долларов США. Кто-то предположил, что покойник был наркоторговцем из Штатов, поплатившимся за попытку всучить местным баронам фальшивые деньги в обмен на товар. Если так, то умственные способности мистера Макферсона оставляли желать лучшего, что никого не удивило: глупцов, которые считают себя умнее всех, на свете хватало во все времена. Этот решил перехитрить колумбийских наркобаронов, и то, что с ним приключилось, выглядело вполне закономерно.

Соответствующий департамент министерства внутренних дел Колумбии оперативно послал запрос своим коллегам в США. Поскольку дело касалось наркотрафика, американцы ответили быстро. Ответ, увы, был негативным: паспорт с указанными в запросе данными никому не выдавался и, следовательно, является фальшивым, а человек, изображенный на фотографии в этом паспорте, не значится ни в одной из существующих баз данных. Колумбийцы, в глубине души ожидавшие именно такого ответа, лишь пожали плечами и занялись другими делами. След таинственно исчезнувшего из своей московской квартиры сотрудника российского дипломатического корпуса Игоря Чернышева, таким образом, затерялся окончательно и бесповоротно.

На приличном удалении и от Москвы, и от Каракаса, и от Букараманги, в католическом храме нью-йоркского района Квинс служили заупокойную мессу по военнослужащим, геройски погибшим при выполнении поставленной командованием боевой задачи. Погибшие исповедовали разные религии; среди них были и атеисты, но заказавший мессу сержант морской пехоты Таддеус Камински считал, что перед богом все равны, и что это вдвойне справедливо для тех, кто пал на поле боя. Под высокими сводами храма торжественно рыдал орган. Сержант Камински стоял, низко склонив голову в знак искренней скорби по ушедшим товарищам, а на его парадном кителе сверкала, отражая пламя свечей, полученная накануне за успешное выполнение сложной секретной миссии медаль Конгресса.

Трюк был не нов и не блистал оригинальностью, но он помог генералу Моралесу выиграть время. А когда обман все-таки раскроется, будет уже поздно: глядя в дула сотен новейших танков, даже чванливые американцы волей-неволей станут более уступчивыми.

Да, танки… Конечно, чтобы по-настоящему напугать Соединенные Штаты, одних танков мало. Да это и не требуется; зато здесь, внутри страны, они придутся ко двору. До внеочередных президентских выборов завод в Сьюдад-Боливаре успеет выпустить с десяток новых машин, которые в случае возможных беспорядков станут в руках сеньора Алонзо мощным козырем. Скоро начнется предвыборная кампания, самым заметным событием которой станет зверское убийство вырвавшегося из застенков Гуантанамо брата покойного президента Чавеса. Стремясь дестабилизировать политическую обстановку в Венесуэле, продажные наймиты американского империализма развяжут настоящую охоту на участников президентской гонки, отстреливая их одного за другим. Чтобы остановить террор, в стране придется ввести военное положение, передав всю полноту власти хунте, которую возглавит – угадайте, кто?

Разумеется, только временно, пока не восстановится порядок.

Разумеется.

Да.

– Потерпи, амиго, – опустив ладонь на клапан кобуры, сказал своему револьверу генерал Моралес.

Глава 11

– По-прежнему никакой определенности, – раздраженно, как тигр в клетке, расхаживая по мансарде из угла в угол, говорил генерал Потапчук. – Я пытался связаться с Уралвагонзаводом. По телефону мне ответили, что это не телефонный разговор, а на официальный письменный запрос не ответили вообще.

– А как давно вы послали запрос? – спросил Глеб.

От попыток удержать генерала в поле зрения у него уже ныла шея, и ему стоило немалых усилий не попросить его превосходительство перестать маячить взад-вперед, как стрелка метронома, и куда-нибудь сесть.

– Три дня назад, – с возмущением ответил Федор Филиппович.

Глеб, не удержавшись, фыркнул.

– На Урал, – сказал он. – Письменный запрос. Три дня назад. Действительно, хамство! Да они, наверное, его до сих пор даже толком не прочли, не говоря уже о том, чтобы сесть за ответ.

– Не вижу ничего смешного, – проворчал Потапчук. – На дворе не восемнадцатый век, и запрос мой отправился в Челябинск не на почтовых тройках. И потом, я не начальник жилконторы и не представитель инициативной группы праздношатающихся граждан, чтобы месяцами думать, отвечать мне или, может, не стоит.

– Правильно, – с серьезным видом сказал Глеб. – Бюрократия внутри ФСБ – внутреннее дело самой ФСБ, в которое посторонним соваться не рекомендуется. А бюрократия, с которой ФСБ сталкивается вовне, – это и впрямь возмутительно. Хотите, я туда съезжу? Пытками заставлю признаться, продали «Черного орла» Венесуэле или нет, а потом перестреляю всех к чертовой матери, чтоб неповадно было бюрократию разводить…

– Дал господь подчиненного, – проворчал Федор Филиппович.

– Я вас тоже люблю, – сказал Слепой. – А с тех пор, как выяснилось, что мы с вами приобрели официальный статус платных киллеров и помогли кому-то спрятать концы в воду, моя любовь к вам стала вдвое горячей.

– Кстати, о концах. – Перестав расхаживать, генерал запустил руку во внутренний карман пиджака и вынул оттуда компакт-диск в простом бумажном конверте. – Вот, просмотри на досуге, вдруг да пригодится.

– А что это?

– Видеозаписи, сделанные на похоронах твоих клиентов – Зарецкого, Кравцова и Ромашина.

– Вот не знал, что там было телевидение! Или нынче вошло в моду снимать на видео не только свадьбы, но и похороны?

– Перестань паясничать, – сказал Федор Филиппович. – Записи сделаны скрытой камерой по моему приказу. Я отдал приказ еще до того, как ты раскопал эту историю с договором о строительстве завода, в надежде обнаружить связь между убитыми. Просмотрел это кино трижды и ничего не увидел. Совершенно разные люди, хотя речи произносят, в общем, одинаковые. Посмотри сам, у тебя глаза помоложе моих – авось, что-нибудь заметишь, что я проглядел.

– Посмотрю, – без энтузиазма пообещал Сиверов. – Я вот тут подумал… Завод – это завод, его не спрячешь. Но если там действительно производят танки, их надо где-то испытывать, обкатывать, или как там это у них называется… Короче, нужен полигон, а полигон – это такой объект, который должен быть заметен даже из космоса. Наличие полигона косвенно подтвердило бы, что весь этот звон насчет строительства железных дорог – просто дымовая завеса. Большого толку нам с вами от этого не было бы, зато, по крайней мере, стало бы понятно, движемся мы в верном направлении или бредем куда попало, исходя из неверной предпосылки. Может, они там и в самом деле вагоны строят!

– Да при чем тут вагоны! – с досадой отмахнулся генерал. – Ты прекрасно понимаешь, что дело тут не в вагонах и не в танках даже, а в той темной, гнилой истории, в которую я, старый дурак, позволил себя втянуть. Не поверишь, по ночам просыпаюсь и жду, когда за мной придут – поднимут с постели, дадут по морде и предъявят обвинение в организации тройного убийства.

– М-да, – глубокомысленно изрек Слепой. – Не все коту масленица.

– Что?

– Я говорю, тяжелая ситуация. В такие моменты герои детективных драм обычно просят у кого-нибудь закурить. Им говорят: так ты же бросил! А они: дай, и все. Если что, пачка на подоконнике.

– Трибунал по тебе плачет, – вздохнул Федор Филиппович. – Не понимаю, с чего ты так развеселился. Смотри, как бы плакать не пришлось.

– Смех без причины – признак дурачины, – ввернул Глеб.

– А что касается спутниковой съемки, – отмахнувшись от него, как от мухи, вернулся к делу генерал, – так тут, действительно, есть кое-что любопытное. Вернее, было.

– То есть как это – было?

– Ну, видишь ли, в один прекрасный день кто-то из операторов обратил внимание на то, что в горном районе близ этого самого Сьюдад-Боливара странным образом изменился рельеф местности: со снимков бесследно исчез отрезок ущелья. Сверху это выглядело так, словно участок длиной километров в десять заполнили землей и насадили лес…

– Маскировочная сеть, – с уверенностью сказал Сиверов. – Чертовски много маскировочной сети. И работы тоже. Да, это уже теплее.

– Увы, – отрицательно покачал головой Федор Филиппович. – Мы связались с американскими коллегами, и те сочли возможным поделиться с нами информацией. Они, разумеется, тоже заметили этот фокус с исчезновением ущелья и, поскольку все это происходит не так уж далеко от их границы, задались целью во что бы то ни стало узнать, что там затеяли господа латиноамериканцы. Это любопытство стоило им нескольких разведгрупп «морских котиков», которые в полном составе пропали без вести вместе с вертолетами. А совсем недавно командир последней группы, взятый в плен и сумевший бежать, сообщил, что в горах строится всего-навсего противоатомный бункер – надо полагать, для руководства страны.

– Ставка Гитлера «Волчье логово», – сказал Глеб. – Действительно, мимо. А это точно?

– Ну, сам я там не был, – не без яду ответил Потапчук. – Но, по-моему, даже американский морпех неспособен перепутать бункер, пусть себе и в начальной стадии строительства, с танковым полигоном.

Выпив чаю (Глеб с трудом поборол неразумное желание предложить его превосходительству валерьянки), Федор Филиппович собрался уходить.

– Одну минуту, – неожиданно не только для генерала, но даже и для себя самого сказал Глеб. – Давайте, я выйду первым. Мне все равно надо вынести мусор. А вы подождите пару минут и ступайте следом. Дверь захлопните и ступайте.

– Это что еще за фортели? – настороженно спросил Федор Филиппович.

– Если б я знал, сказал бы непременно, – ответил Сиверов, вынимая из ящика стола «Стечкин» и проверяя обойму. – Что-то вы меня разволновали, неспокойно мне как-то. Что же это, думаю, такое: на свете вон что творится, а у меня мусор не вынесен…

Генерал почел за благо промолчать, решив, что это лучший способ заткнуть фонтан красноречия, который опять – как всегда, не к месту – ударил из его агента. Кроме того, предчувствиям Сиверова он уже давно доверял больше, чем своим. В прошлом Слепого, среди всего прочего, была поросшая густым быльем история, в ходе которой ему будто бы довелось встретиться с самой Вангой и даже, согласно каноническому тексту легенды, получить от нее если не провидческий дар как таковой, то, по крайности, признание врожденных экстрасенсорных способностей. Относясь к подобным вещам с умеренным скепсисом, Федор Филиппович, тем не менее, признавал, что в своих предвидениях Слепой ошибается крайне редко. Словом, если приспичило ему выносить мусор именно сейчас, да еще и с пистолетом за пазухой – пусть выносит. Кому от этого хуже?

Глеб натянул снятый с вешалки в прихожей старый армейский бушлат, нахлобучил на голову вязаную лыжную шапочку, выглядевшую так, словно ею долго вытирали пыль и чистили обувь, прихватил мусорное ведро и вышел. Генерал послушал, как стучат вниз по ступенькам, постепенно становясь тише, его удаляющиеся шаги, хмыкнул, пожал плечами и начал неторопливо натягивать пальто.

* * *

– Ну, куда, куда ты полез? Что ты делаешь, убогий?

Сердюк чуть ли не за шиворот оттащил от приборной доски латиноамериканца в чистеньком синем комбинезоне техника, который пытался при помощи отвертки вскрыть панель бортового компьютера. Техник дернул плечом, сбросив его руку, что-то сказал – судя по тону и выражению лица, не особенно приятное, – вылез из танка и, демонстративно сунув руки в брюки, независимой походкой запылил туда, где несколько его соотечественников дымили сигаретами, сидя на штабеле зарядных ящиков.

– Ну, и куда он почесал? – устало поинтересовался Сердюк. – Что он хоть сказал-то?

– Поблагодарил вас за своевременную подсказку, – сообщил сеньор Умберто, он же Липа, который, стоя около открытого люка, с любопытством наблюдал за ходом ремонтных работ. – Сказал, что должен обсудить проблему с коллегами.

Сердюк некоторое время молча наблюдал за техником, который, остановившись у штабеля, взял из протянутой кем-то пачки сигарету, тоже задымил и начал, оживленно жестикулируя, что-то горячо объяснять «коллегам». При этом он дважды оглянулся на танк; дувший с той стороны легкий ветерок донес дважды прозвучавшее слово «побрекито» – дурачок, недоумок.

– По ходу, Саня, главную техническую проблему он видит в тебе, – сказал сверху Сумароков.

Горобец не обманул, обещая, что испанский они освоят быстро. Полиглотом никто из них, конечно, не стал, но совместными усилиями всего экипажа они уже могли бы составить краткий словарь наиболее употребительных в здешних краях ругательств.

– Ну вот какого хрена? – горестно воззвал к затянутым маскировочной сетью равнодушным небесам Сердюк. – Кому это надо – мне или им?

Небеса, как и следовало ожидать, воздержались от ответа. Провисшая маскировочная сеть лениво колыхалась; кое-где в ней уже появились прорехи, и даже снизу было видно, сколько листвы, мелких веток и прочего растительного мусора нанесло туда вчерашней бурей.

Вместо небес Сердюку ответил Липа.

– Вы неверно ставите вопрос, Алехандро, – сказал он. – Людям этого сорта, – он пренебрежительно указал на вяло митингующих земляков дымящимся кончиком тонкой сигары, – во все времена и в любой стране нужно только одно: поплотнее набить брюхо, затуманить мозг алкоголем и смотреть по телевизору футбол или боевик со стрельбой и кровью. Или комедию – чем глупее, тем лучше. А работа для них – просто неприятный, не единственный, но самый простой и безопасный способ все это получить.

– И что из этого следует? – опередив механика-водителя, который по молодости лет сгоряча мог ляпнуть что-нибудь не то, сдержанно поинтересовался из глубины центрального отсека Гриняк.

– Вы правы, Алекс, – подумав секунду, склонил в знак согласия прилизанную голову переводчик. – То, что людям присущи животные инстинкты, вовсе не означает, что им нужно потакать.

Резко повернувшись на каблуках, он решительно направился к штабелю. Первый залп, совсем как «Черный орел», сеньор Умберто дал еще на ходу, после чего, приблизившись вплотную, пошел по всем правилам утюжить деморализованного противника гусеницами своего латиноамериканского красноречия. Всевозможные «cabrones» и «perra» градом сыпались на втянутые в плечи черноволосые головы; сопротивления не было и не могло быть, поскольку сеньор Умберто, как недавно выяснилось, оказался целым майором и, по наблюдениям экипажа, пользовался на полигоне почти неограниченной властью.

– Эх, – вслушиваясь в доносящуюся со стороны снарядного штабеля словесную канонаду, мечтательно произнес Сердюк, – развернуть бы сейчас башню да жахнуть по этой шайке осколочным!

– Ты чего, Саня? – удивился Гриняк. – Чего взъелся-то? Ну лентяи, ну бестолочи, так разве ж за это из танка расстреливают?

– Не знаю, – недовольно проворчал Сердюк, – не в этом дело. Мутные они какие-то, ни хрена я их не пойму. То торопились, как голый к бабе под одеяло, то резину тянут, как эти…

Он умолк на полуслове и, безнадежно махнув рукой, принялся в сотый раз ощупывать соединения проводов под приборным щитком, явно надеясь, что случайное прикосновение восстановит нарушенный контакт или что танк, оценив его усилия и заботу, починится сам собой.

Взрыв боекомплекта, устроенный на потеху потенциальным заказчикам, возымел определенные последствия. Этого, в общем-то, стоило ожидать: современный танк – машина тонкая и сложная, и, несмотря на мощную броневую защиту, подобные встряски ему на пользу не идут. Помимо ряда мелких повреждений, которые практически не влияли на ходовые качества и были вполне устранимы в полевых условиях, нежданно-негаданно забарахлил бортовой компьютер. В отличие от вызванной взрывом временной глухоты Сердюка, эта неисправность сама собой не прошла, и даже головастому Сумарокову до сих пор не удалось привести мудреную электронику в чувство. Тут нужен был грамотный инженер, и не какой попало, а хорошо знакомый с устройством и назначением данного конкретного аппарата – то есть один из оставшихся на заводе в Сьюдад-Боливаре инженеров и техников с Уральского вагоностроительного.

Казалось бы, что может быть проще, чем позвонить в город и организовать доставку нужного специалиста на полигон? Но не тут-то было; если верить словам Липы, все российские специалисты в настоящее время были настолько загружены работой, что отвлечься на мелкий ремонт уже спущенного с конвейера и прошедшего испытания танка ни один из них не мог. Доставить машину для ремонта на завод тоже оказалось невозможно по целому ряду причин; причины эти все время менялись, но меньше их не становилось, и даже человек, настроенный куда более миролюбиво и доброжелательно, чем сразу проникшийся к сеньору Умберто неприязнью Сердюк, заподозрил бы, что тут что-то нечисто. Говоря простыми словами, Липа врал, как сивый мерин. Это было очевидно даже для рассудительного и толерантного Гриняка, но понять, зачем майору понадобилось наводить тень на плетень, никто из них не мог.

Эта бодяга продолжалась уже третьи сутки. За это время стало очевидно, что обнаружить и устранить неисправность своими силами экипаж не в состоянии; собственное бессилие порождало раздражение, которое грозило перерасти в настоящую злость. Поэтому неожиданно возникшее у Сердюка желание дать своим эмоциям выход, пальнув по местному техническому персоналу из пушки, было вполне понятным, но, к счастью, трудновыполнимым: бортовой компьютер продолжал чудить, истолковывая поступающие команды по собственному усмотрению или вовсе их игнорируя, из-за чего танк слегка напоминал взбесившегося робота из научно-фантастического романа, управлять которым не так-то легко. Кроме того, в машине отсутствовал боекомплект – даже пулеметы, и те не были заряжены.

– Дерьмо! – с большим чувством произнес Сердюк, нащупав под приборной доской оголенный провод и получив несильный, но чувствительный удар током.

– Ну хватит уже его мучить, – сказал Гриняк. – А то скоро он нас человеческим голосом к чертовой бабушке пошлет. Перекур, братцы!

– Опять перекур, – тряся в воздухе пострадавшей рукой, недовольно проворчал Сердюк. – Курим и курим, я этим никотином скоро потеть начну, честное благородное слово…

Они с Гриняком выбрались из душного железного нутра, а спустя секунду к ним присоединился спустившийся с башни Сумароков. Отойдя в тенек, приятели закурили и стали наблюдать, как вразумленные Липой техники энергично, но бестолково суетятся вокруг танка, делая вид, что производят ремонт. Один из них, то ли получив соответствующий приказ, то ли в порыве энтузиазма решив проявить инициативу, приволок откуда-то ведро мыльного раствора и тряпку и принялся мыть танк, почему-то начав с кормы.

– Вот это правильно, – одобрительно сказал Сердюк подошедшему Липе. – Знаешь, есть такой анекдот. Едет блондинка за рулем и видит: на обочине стоит машина с поднятым капотом, а около нее ходит еще одна блондинка и явно не знает, как быть. Ну, первая решает помочь, останавливается и спрашивает: что, не заводится? Та ей отвечает: да, мол, не заводится. Что уж только ни делала, а она ни тпру, ни ну! «А под капот смотрела?» – «Смотрела». – «А колеса вот так ножкой пинала?» – «Пинала». – «А зеркальце протирала?» – «Протирала». – «Ну, тогда даже я не знаю!»