Текст книги "Слепой. Живая сталь"

– Полагаю, что есть, – согласился подозрительный тип по имени Боб, расстегивая куртку, и дружески, как закоренелый чревоугодник жареной индейке, подмигнул Глебу.

* * *

Вилла стояла на каменистом склоне у подножия поросшей густым вечнозеленым лесом горы. Склон полого спускался к лазурной бухте, которая сверху казалась мелкой, как лужа. Эта иллюзия возникала из-за прозрачности воды, сквозь толщу которой в безветренный день можно было разглядеть каждый камешек на дне. На самом деле уже в десятке метров от берега там было довольно глубоко – насколько именно, выяснить так и не удалось, поскольку даже Сумароков, плававший, как рыба, ни разу не сумел донырнуть до дна.

К бухте вела петляющая среди скал и причудливо изогнутых муссонами деревьев, вымощенная желтовато-серым ракушечником тропинка. Если спускаться к морю было лень (а лень стало уже на второй день), можно было поплескаться в бассейне, который гигантским голубым сапфиром сверкал посреди уютного тенистого патио.

Вилла была обставлена без ненужной роскоши, но тут имелось все необходимое, вплоть до кондиционеров, которые непривычные к здешней липкой жаре сибиряки нещадно гоняли круглые сутки. В число предметов первой необходимости гостеприимные хозяева включили также повариху и горничную. Их явно не случайно было именно двое, и обе опять же неспроста выглядели так, словно только что спрыгнули с обложки одного из тех журналов, которые продаются только в строго определенных местах, только совершеннолетним и только в плотной целлофановой обертке. Судя по скудости гардероба, сошествие этих чаровниц с глянцевых страниц в реальность происходило в большой спешке: их микроскопические халатики практически не оставляли места воображению, а когда дамочки зачем-нибудь наклонялись (что происходило с завидной регулярностью), складывалось совершенно определенное впечатление, что на них отсутствует нижнее белье.

Проверить это было легче легкого, каждый шаг, каждый взгляд и каждый вздох этих горячих латиноамериканских штучек представлял собой грубую и эффективную сексуальную провокацию, но от такой проверки до сих пор без особых усилий воздерживался даже сравнительно молодой и по примеру многих женатиков вечно ищущий приключений на стороне Сумароков. И дело тут было вовсе не в супружеской верности; по его собственному признанию, Сумароков был просто не в состоянии выпить столько, чтобы захотеть переспать с камерой видеонаблюдения или извлеченным из телефонной трубки электронным «жучком».

– Понимаю, что глупо, – рассуждал он, когда после третьего или четвертого стакана на него нападала разговорчивость. – Я же себе потом этого не прощу, все волосы на ж… с корнем повыдергаю, как вспомню, какую возможность упустил. Ведь можно же круглые сутки из койки не вылезать, да хоть с двумя, если здоровья хватит! Но как подумаю, что они каждое мое слово на ус мотают, а в это время где-нибудь за вентиляционной решеткой еще и камера кино снимает – бр-р-р! Так и до импотенции недалеко, честное слово…

– Больно ты им нужен – кино про тебя снимать, – нарочно громко отвечал Гриняк. – Ты не дипломат и не президент, чтобы тебя компроматом шантажировать. И вербовать тебя не надо – слава богу, уже завербовали, сколько же можно-то? Уясни ты, наконец, что мы у них в кулаке! Захотят – приласкают, захотят – раздавят в мясное пюре для грудничков… Сейчас ласкают, так пользуйся, пока есть возможность! Охота тебе за эти шоколадки подержаться – полный вперед! Если что, я – могила, Зинке твоей ни гу-гу. Расслабляйся, пока время есть!

В другое время, в других местах и на трезвую голову они вели совсем другие разговоры. Во время одной из прогулок по окрестностям им посчастливилось найти в лесу срывающийся с вершины скалы небольшой водопад. Вода в нем была ледяная, как в проруби на Крещенье, и Гриняк, на протяжении почти двух десятков лет укреплявший здоровье зимними купаниями, не преминул поплескаться под тугими холодными струями в выдолбленной ими же глубокой каменной чаше. Красиво тут было до умопомрачения, но главными достоинствами этого места являлись полное безлюдье и производимый водопадом шум, делавший бесполезными любые попытки установить здесь скрытые микрофоны.

Выше по склону в гуще леса они наткнулись на электрифицированный забор из колючей проволоки. Это их нисколько не удивило, чего-то в этом роде следовало ожидать, жаль было только убитых током птиц и мелкой лесной живности, что в изобилии висела на проволоке и валялась вокруг. Разумеется, это была тюрьма – комфортабельная, чуть ли не пятизвездочная, но именно тюрьма, а не отель и не чья-то дача, как можно было вообразить, если не приглядываться к мелким деталям наподобие этого забора.

Они загорали тут уже без малого неделю, с того самого дня, когда внезапно нагрянувший на полигон в сопровождении грузовика с солдатами Моралес увез оттуда участвовавших в драке техников и допустившего это безобразие майора Липу. Грузовик на полигон не вернулся; Моралес, наоборот, вернулся, но один, без Липы. Толковать это событие можно было как угодно. Рассудительный и умеренный Гриняк предположил, что механиков по вполне понятным причинам отстранили от работы в тесном контакте с русскими и отправили обратно на завод, а может быть, в родную танковую часть. А проштрафившегося Липу перевели в какое-то другое место – влепили выговор, понизили в звании и отправили на границу ловить колумбийских наркокурьеров, обращать конфискованный кокаин в доход государства. Сумароков, напротив, считал, что всю компанию просто вывезли в укромное местечко и расстреляли к чертовой матери, чтоб другим неповадно было. Теория была излишне смелая, ничем, в том числе и здравым смыслом, не подтвержденная, но в глубине души Алексей Ильич Гриняк и сам почему-то склонялся именно к ней. Поэтому, когда генерал на неожиданно чистом русском языке приказал им загнать машину в укрытие и грузиться в джип, оба решили, что эта поездка станет последним путешествием в их жизни.

Генерал, к слову, оказался мужиком неглупым и проницательным. Едва отъехав от лагеря, он высказался в том смысле, что пытаться напасть на него с целью свернуть шею, завладеть машиной и совершить побег не стоит. «Бежать вам незачем и некуда, – объявил он, вертя баранку. – Никто здесь не желает вам зла, и я, пользуясь случаем, еще раз приношу вам извинения за прискорбный инцидент, жертвой которого пал ваш товарищ. Мне жаль, что я не успел свести с ним близкое знакомство, он был настоящий мужчина и истинный патриот, и вдвойне неприятно, что он погиб в результате глупого недоразумения. Так, к сожалению, случается: из-за оплошностей, допущенных государственными мужами, гибнут простые, ни в чем не повинные, хорошие люди… Жаль, очень жаль!»

Далее последовал пространный монолог, из которого пассажиры уяснили, что, коль скоро нормальная работа экипажа без знающего механика-водителя невозможна, им вовсе не обязательно потеть и кормить москитов на полигоне. Переговоры о вербовке недостающего члена экипажа уже ведутся, а до его прибытия сеньорам предлагается погостить на правительственной даче на побережье – увидите, вам понравится!

Еще они уяснили, что генерал Моралес – большой любитель поговорить, буквально упивающийся звуками собственного голоса. Это было даже хорошо; не будь у него этого бьющего в глаза недостатка, он выглядел бы вполне приличным мужиком, каковым не являлся по определению. Симпатия, испытываемая к врагу, сильно усложняет жизнь; куда лучше, если его рожа так и просит кирпича, а изо рта непрерывным потоком льется болтовня, которую буквально подмывает остановить, схватив табуретку и наотмашь съездив оратору по сопатке.

Именно таким человеком был сеньор Алонзо Моралес. Стелил он мягко, а насчет того, каково будет спать, сомневаться не приходилось: сколько ни говори о прискорбном недоразумении, кража останется кражей, обман – обманом, а свидетели всего этого проживут ровно столько, сколько сочтут нужным воры и обманщики в погонах с большими звездами.

Мир между ними восстановился давно. Слегка поостыв, выслушав доводы Гриняка и поразмыслив, Сумароков нашел в себе силы вслух признать, что Алексей Ильич прав: кулаками и бранью тут ничего не исправишь. Положение, в котором они очутились, было близко к безвыходному, и даже геройски погибнуть по примеру Сердюка они не могли: как совершенно справедливо заметил Гриняк, их пребывание здесь было щедро оплачено в твердой валюте, и кто же станет попусту швыряться деньгами, отстреливая вышедшие из повиновения ценные кадры?

Впрочем, по поводу своей и Сумарокова ценности тот же Гриняк не менее справедливо заметил, что всему на свете существует предел. Если перегнуть палку, кое-кто может плюнуть на потраченные деньги ради удовольствия пару раз нажать на спусковой крючок и поглядеть, как мозги русских танкистов, курясь паром, стекают по горячей от тропического солнца броне. Танк при этом никуда не денется, а научиться управлять им не так уж и сложно – в конце концов, это, хоть и новейший, все-таки танк, а не образчик технологии инопланетной цивилизации.

Разумеется, безмятежного спокойствия, которое они старательно изображали, в действительности не было и в помине. Время от времени, когда был уверен, что за ними не подглядывают, Сумароков доставал из-за пазухи и принимался внимательно рассматривать свое сокровище – подробную топографическую карту прилегающей к полигону местности. Когда на второй день после драки на полигон явился «Аморалес», напуганный неожиданным приездом начальства Липа забыл на лобовой броне «Черного орла» свою полевую сумку. Позже сумку забрал какой-то незнакомый лейтенант, посланный специально за ней. Гриняк и Сумароков не возражали – нам чужого не надо, – тем более что карта к тому времени уже перекочевала из планшета к Сумарокову за пазуху. Теперь она, пропотевшая, засаленная и основательно истрепанная, служила ему чем-то вроде талисмана, на который он разве что не молился, как на чудотворную икону.

Толку от этого талисмана, увы, было немного. В ущелье – и, разумеется, из него тоже – вела всего одна дорога, которую Моралесу и его банде ничего не стоило перекрыть. Что до бездорожья, то в здешних краях его не представлялось возможным преодолеть даже на танке: сколько ни называй гусеничную машину орлом, через горное ущелье ей не перелететь и с отвесной пятидесятиметровой скалы не спуститься.

– Пешком попробовать? – в сотый, наверное, раз задумчиво произнес Сумароков под плеск падающих в глубокую каменную чашу прозрачных ледяных струй.

– Далеко ты пешком уйдешь? – скептически спросил Гриняк, с удовольствием подставляя солнечным лучам мокрую после купания грудь. – В километре от лагеря возьмут за штаны и вернут на место. Еще и по шее накостыляют.

– По железной дороге можно, – предложил свежий вариант Сумароков. – Затихариться на какой-нибудь платформе, выехать за линию постов, соскочить, и поминай, как звали! Или прямо отсюда – вплавь. Доберемся до нашего посольства…

– Без штанов, – подсказал Гриняк. – Ерунда это все, Григорий. Ты еще предложи повариху или горничную в заложницы взять. Обрати внимание, охраняют нас с тобой спустя рукава. Думаешь, это из-за нашего примерного поведения? Да ничего подобного! Просто Аморалес прав: бежать нам с тобой нет никакого смысла. Танк-то у них останется, а уж кого посадить за рычаги, они как-нибудь найдут.

– Танк угнать можно, – не сдавался Сумароков. – Пусть попробуют остановить!

– И далеко ты на нем уедешь? Прямо в Каракас двинем, в посольство? Да о чем тут говорить! Раздолбают ракетами, и весь разговор. Прямо там, в горах, и раздолбают.

– Ну и пусть долбают, – упрямо набычился Сумароков. – Сами смастерили, сами и раздолбают, и все за собственные денежки. Да мы его и сами можем взорвать – какой-никакой, а все же урон противнику.

– В масштабах государства урон копеечный, – заметил Гриняк. – Ты им танк на куски разнесешь, а они тебе башку. При этом, заметь, у них есть завод, на котором этих танков можно наштамповать сколько хочешь, а у нас с тобой не то что запасных голов – даже ремкомплекта к ним не наблюдается.

– Что-то часто ты стал об этом вспоминать: раздолбают, башку разнесут… Скажи-ка честно, Алексей Ильич: сдрейфил? Все правильно, потерю одного танка они как-нибудь переживут, а с заводом мы с тобой ничего не сделаем – прямо скажем, кишка тонка. И что? Что ты предлагаешь – сидеть сложа руки и как ни в чем не бывало обучать этих клоунов управлять «орлом»? А когда обучим, отправиться следом за Саней?

Гриняк спокойно обтер мокрые ладони полой лежащей на траве рубашки, вынул из нагрудного кармашка сигареты, закурил и присел на камень, но тут же, ойкнув, вскочил – лежащий на самом солнцепеке камень оказался горячим, как сковородка.

– Ты, Гриша, не кипятись, – миролюбиво сказал Гриняк, потирая обожженное место. – Я, как и ты, офицер и, поверь, не забыл, кому давал присягу. И ничего я не сдрейфил, просто храбрость храбрости рознь. Не знаю, были ли на самом деле такие командиры и политруки, каких иногда в кино показывают. Прет на его позицию целый танковый батальон, а он прыг из окопа, руку с наганом кверху задрал и, как водится: за Родину, за Сталина, ура! А фриц полоснул из пулемета – брык, и нет героя… Это, по-твоему, храбрость? Глупость это, Григорий, и больше ничего. А что до трусости, так побег, на котором ты так настаиваешь, это она самая и есть. Бросить все и слинять, пока не пришили – конечно, чего проще-то! Добежать, если получится, до посольства, пожаловаться: глядите, что творят! Но в посольстве-то, поди, все и без нас отлично знают. Знают, а поделать ничего не могут – вот именно, руки коротки. И нам они не помогут – с какой радости, какая такая у нас с тобой беда? Условия контракта выполнять расхотелось?

– А Сашку кто угробил – тезка его, Пушкин Александр Сергеевич?

– А драку кто затеял – Понтий Пилат? – парировал Гриняк. – Свидетелей уйма, а понадобится, так их еще впятеро больше станет. Убит в драке, которую сам же и учинил, виновные установлены и наказаны. Остальные члены экипажа живы, здоровы и как сыр в масле катаются – ну, где он, повод для дипломатического вмешательства? Повод – это завод, но мы-то с тобой к нему никаким боком…

– Так что ты все-таки предлагаешь? – Сумароков взял из пачки Алексея Ильича сигарету и тоже закурил, опустившись на корточки. – Принять здешнее гражданство, как Липа советовал, обжиться, баб завести, наплодить ребятишек и помаленьку готовить государственный переворот? А что, это мысль! Венесуэльская автономная республика в составе Российской Федерации – чем плохо? И завод автоматически вернется на родину, и мы с ним заодно… И американцам это будет такой подарочек, что смешнее не придумаешь! Чавес вам не нравился, так как насчет Путина?

– Думать надо, Григорий, – сказал Гриняк. – Думать и ждать – по крайности, до возвращения на полигон. Очень мне интересно поглядеть, что за птица этот новый механик-водитель, которого нам Аморалес обещал. Чует мое сердце, что наши этого им так не оставят, и что паренек, которого мы ждем, будет непростой, с сюрпризом.

– Твои бы слова да богу в уши, – проворчал Сумароков.

– Даже не сомневайся, – с уверенностью, которой вовсе не испытывал, произнес Алексей Ильич.

Сумароков не ответил – самолично затеянный спор его уже утомил. Поднявшись с корточек, он вынул из озерца под водопадом одну из помещенных туда для охлаждения банок пива, присел на камешек в тени скалы и стал, чередуя глотки с затяжками, смотреть на море, которое синело над курчавой, как волосы на голове африканца, зеленью тропического леса. В детстве, с жадностью глотая книги Рафаэля Сабатини, повествующие о приключениях благородного корсара Питера Блада, Григорий Сумароков страстно мечтал когда-нибудь побывать в этих краях. Со временем мечта поблекла и зачахла, не выдержав конкуренции с серыми буднями, но эти названия – Ямайка, Барбадос, Аруба, Картахена – по-прежнему звучали, как песня дальних странствий. И вот он здесь, но много ли ему от этого радости?

Радости было мало, тем более что эти мысли всколыхнули воспоминания о Сердюке, в котором он совсем недавно пытался отыскать и расшевелить романтическую жилку. Старая мечта окончательно умерла, но теперь на смену ей пришла новая, куда менее романтическая, но зато гораздо более яркая, а главное, вполне осуществимая: дождаться подходящего момента и, развернув башню, жахнуть прямой наводкой по джипу его превосходительства генерала Алонзо Моралеса.

Глава 16

Как и обещал шаман Александр Потапенко, с наступлением апреля в город робко вступила весна. Днем температура стойко держалась выше ноля, а на пригреве, в укромных уголках, куда не доставал холодный ветер, было уже по-настоящему тепло. Весьма обрадованные этим обстоятельством коты окончательно забыли о приличиях и принародно предавались разнузданным оргиям, привлекая к себе внимание общественности хриплыми потусторонними воплями. Из регионов начали приходить первые сообщения о массовых подтоплениях, да и по Москве далеко не везде можно было пройти, не замочив ног.

Несмотря на относительно теплую погоду, гражданин, выбравшийся из передней дверцы роскошного «майбаха», что остановился у чугунной больничной ограды, был одет по-зимнему, в теплую спортивную куртку яркой расцветки и косматую волчью шапку. В тот короткий миг, когда он стоял около машины, держась рукой в отороченной мехом перчатке за верхний край дверцы, его демократичный наряд резко и неуместно контрастировал с роскошью элитного немецкого авто. Но, как только гражданин захлопнул дверцу и, перепрыгнув скопившуюся у бордюра лужу талой воды, сделал пару шагов по тротуару, все стало на свои места: «майбах» существовал сам по себе, а яркая куртка, волчья шапка, поношенные джинсы и желтые ботинки, равно как и их владелец – сами по себе, отдельно от машины.

Старательно огибая лужи и скопления талой снеговой жижи, желтые замшевые ботинки прошествовали по главной аллее, а затем свернули на боковую дорожку, что, петляя среди мокрых голых деревьев, вела к отдельно стоящему в глубине больничного парка, подальше от глаз пациентов и посетителей, приземистому одноэтажному строению под низкой двускатной крышей. Закрашенные изнутри белым окна строения были забраны прочными решетками. Владелец волчьей шапки и желтых туристских ботинок хорошо знал, что на свете полно извращенцев, однако при виде этих решеток все равно было трудно отделаться от мысли, что они поставлены не затем, чтобы не пустить злоумышленников внутрь, а наоборот, затем, чтобы не выпустить тех, кто заперт внутри здания.

«Спасибо Голливуду», – с иронией подумал человек в волчьей шапке, поймав себя на этой мысли. Его живое и в данный момент ничем не занятое воображение быстренько прокрутило красочный ролик в жанре «хоррор», в котором он, прячась за деревьями, бегал по тающим апрельским сугробам и отстреливался из табельного пистолета от вырвавшихся на волю голых жмуров с казенными бирками на большом пальце ноги. Потом он сообразил, что не помнит, на палец какой именно ноги покойникам вешают эти самые бирки, а потом размышлять о ерунде стало некогда, потому что он пришел.

На очищенной от снега и почти целиком превратившейся в мелкое озеро талой воды площадке перед входом в больничный морг, как и следовало ожидать, стоял черный «мерседес» среднего класса с синим ведерком проблескового маячка на крыше. Забрызганные грязью номера могли подсказать сведущему человеку, что данный автомобиль приписан к ведомственному гаражу ФСБ. Гражданин в волчьей шапке был достаточно сведущ в подобных вопросах, но на номер «мерседеса» даже не взглянул: он и так знал, откуда это корыто, а также кто и зачем приехал на нем в это скорбное место.

Прошлой ночью на одном из загородных шоссе произошло очередное ДТП: идущий на большой скорости автомобиль потерял управление, сошел с трассы, перевернулся несколько раз и загорелся. Поскольку авария случилась глубокой ночью на пустынном отрезке дороги, свидетелей происшествия не было, а первые доброхоты с огнетушителями подоспели, когда тушить было уже нечего: десятилетний «мерин» выгорел до голого железа, и то, что осталось от водителя, больше всего смахивало на упавший в костер и забытый там по пьяному делу шашлык. Документы, естественно, превратились в пепел и развеялись по ветру, но по номерным знакам удалось установить, что машина принадлежала генералу ФСБ Потапчуку, а на превратившемся в головешку запястье мертвеца обнаружились дорогие швейцарские часы. Золотой корпус расплавился и потерял форму, но нержавеющая стальная крышка механизма уцелела, как и гравировка, гласившая: «Генералу Потапчуку Ф. Ф. на добрую память от сослуживцев».

Помимо часов, на теле обнаружили пистолет – вернее, то, что осталось от пистолета после того, как взорвалось содержимое обоймы. По заводскому номеру удалось установить, что данный ствол зарегистрирован на имя все того же генерала ФСБ Потапчука. Из выгоревшего дотла багажника извлекли пригоршню мелких оплавленных железок – остатки двух чемоданов и находившихся в них предметов одежды и туалетных принадлежностей. Машина двигалась из Москвы в южном направлении: похоже, находившийся в розыске по подозрению в организации убийства генерал-полковника Лужина Потапчук намеревался найти убежище у своих сообщников на Кавказе.

Казалось бы, все было ясно – яснее некуда. Но кое-кто считал, и не без оснований, что в свете недавних событий такая смерть представляется чересчур удобной для всех – в первую очередь для самого покойника. Клеймо изменника и предателя вряд ли способно украсить остаток дней; в такой ситуации и впрямь куда лучше умереть, чтобы со временем, когда заживут оставленные скальпелем пластического хирурга шрамы, воскреснуть где-то далеко-далеко, на берегу теплого моря или, на худой конец, туманного Альбиона. Для этого у ставшего на скользкий путь государственной измены генерала ФСБ Потапчука было все – и навыки, и опыт, и возможности, и, самое главное, нажитые преступным путем немалые деньги.

В глубине души владелец желтых ботинок и волчьей шапки был убежден, что все это полнейшая ерунда. Жизнь сама по себе достаточно сложная штука, чтобы усложнять ее еще больше, выдумывая небылицы, которым самое место на страницах дешевых детективных романов. В отличие от тех, кто по долгу службы занимался расследованием обстоятельств смерти генерал-полковника Лужина, данный гражданин хорошо знал цену выдвинутым против Потапчука обвинениям. В этой ситуации такой старый упрямец, каким зарекомендовал себя Потапчук, не стал бы убегать и прятаться. Напротив, он сопротивлялся бы до последнего, доказывая свою невиновность и пытаясь вывести на чистую воду настоящих виновников. Из Москвы он почти наверняка уехал лишь затем, чтобы выиграть время, и погиб, как гибнут тысячи людей, в результате банальной дорожной аварии – заснул за рулем и вылетел с трассы, только и всего.

Так думал человек в шапке, пошитой из шкуры собственноручно застреленного матерого волка. Но решения здесь принимал не он, и ему, как дисциплинированному офицеру, оставалось только беспрекословно и точно выполнять приказы. Он и выполнял, хотя, с учетом характера предстоящего мероприятия, не испытывал по этому поводу ни малейшего восторга. Не то чтобы он боялся мертвецов; но кто, скажите на милость, их любит?

Для начала, как водится, пришлось пообщаться с живыми. Небритая личность в бледно-зеленой медицинской униформе, обнаружившаяся за столом в помещении, которое так и подмывало назвать приемным покоем, в ответ на вопрос, имеются ли в морге неопознанные трупы, ответила:

– Да куда ж без них!

Голос у личности был сиплый, вид помятый, а глаза скрывались за темными стеклами солнцезащитных очков, из чего посетитель сделал вывод, что перед ним не врач, а медбрат или даже санитар, страдающий от жестокого похмелья.

– Родственника ищете? – шумно прихлебывая чай из большой щербатой чашки с изображением двух снегирей на сосновой ветке, поинтересовался этот тип.

– Вроде того, – коротко ответил посетитель. – Куда пройти?

– Вообще-то туда, – ткнул большим пальцем через плечо санитар. – Но туда сейчас нельзя. Опознание там.

– Ничего, я не помешаю, – сказал посетитель, делая движение в сторону двери, на которую указал санитар.

– Это ты так думаешь, – вместе с офисным стулом на колесиках выдвинувшись из-за стола и перекрыв ему дорогу, возразил санитар. – А они, может, по-другому считают. Сам посуди, на что мне неприятности? Вот если бы их как-то компенсировать, что ли… Желательно, в жидкой валюте, но сойдет и денежный эквивалент.

– Перетопчешься, любезный, – сказал этому наглецу человек в волчьей шапке и, вынув из внутреннего кармана, сунул ему под нос служебное удостоверение.

Санитар протянул руку, чтобы взять документ, посетитель живо отвел свою подальше.

– Но-но, – сказал он, – без рук!

Санитар поднял на лоб темные очки. Как и следовало ожидать, вокруг глаз у него залегли темные круги, а сами глаза были красные, как у лабораторной крысы.

– Ишь ты, – протянул он, вчитываясь в удостоверение, – целый полковник! Так бы сразу и сказал.

Рокоча пластмассовыми колесиками по кафельному полу, он вернулся на исходную позицию и шумно отхлебнул из чашки.

– Так я пройду? – убирая удостоверение в карман, без особенной необходимости уточнил посетитель.

– Да мне по барабану, – сообщил несостоявшийся взяточник. – Я вообще-то в хирургии работаю, а сюда забежал чайку попить.

– Бардак, – направляясь к двери, поставил окончательный диагноз посетитель.

– Кругом бардак. А мы чем хуже? – сказал ему в спину санитар.

За дверью, в которую вошел мгновенно забывший об его существовании посетитель, обнаружился недлинный коридор. Одна из выходящих в него дверей была приоткрыта; услышав доносящиеся оттуда голоса, человек в волчьей шапке остановился и стал слушать.

– …недостаточность, – услышал он. – Для его возраста вполне обычное явление. Мужчина немолодой, внутренние органы изношены, сердце вообще ни к черту… Таких, если хотите знать мое мнение, за руль сажать нельзя категорически. Большая удача, что это произошло ночью, на пустой трассе. А если бы днем и в городе – вы представляете, что он мог натворить?

– Ближе к делу, если можно, – прервал оратора другой голос.

– А что, собственно, вы желаете от меня услышать? – сдержанно возмутился тот. – Это вы должны его опознать, а не я, я его в глаза не видел! Все, что мог, я вам уже сказал. Пол и возраст соответствуют описанию, зубы… Ну, протезы, как видите, сильно повреждены – видимо, ударился лицом об руль, а потом еще и огонь… Но их конструкция и конфигурация имеющихся в наличии зубов совпадают с предоставленной мне зубной картой…

– А экспертиза ДНК? – вставил еще один голос.

– Во-первых, это не по моей части, – сказал патологоанатом. – А во-вторых, нужен материал для сравнения – образец ДНК кого-то из кровных родственников.

– Насколько нам известно, родственников у него нет, – сказал голос, который давеча предлагал перейти к делу.

– В таком случае, господа офицеры, должен заметить, что на «нет» нет не только суда, но и судебно-медицинской экспертизы, – довольно ядовито сообщил врач.

– Ну, что – он? – неуверенно спросил кто-то.

– А хрен его разберет, – отозвался другой голос. – Часы, машина, ствол, зубная карта… Этого для любого суда достаточно. Будем считать, что он.

– Острая сердечная недостаточность… Выходит, не мучился?

– Вероятнее всего, нет, – сказал патологоанатом.

– Вот же везучий старый хрен! Надо же, как легко отделался!

Человек в волчьей шапке не стал слушать дальше: все было ясно. Он знал, что генерал Потапчук не был виновен в инкриминируемых ему злодеяниях, но тоже считал, что старик легко отделался: останься он в живых, ему бы не поздоровилось. Он умер бы в любом случае и при любом обороте событий, поскольку это предусматривалось четким, тщательно разработанным и успешно осуществляемым планом, но смерть его обещала стать насильственной и далеко не такой легкой, как та, что выпала на его долю. Собственно, его гибель можно было считать результатом несчастного случая лишь с большой натяжкой; скорее всего, сердце пожилого генерала просто не справилось с нагрузкой, которую для него старательно организовали. Так что, если хорошенько разобраться, безвременная кончина старого хрыча отчасти, если не целиком, была заслугой полковника Губанова.

Его звали Олегом Степановичем. Так было написано в предъявленном санитару удостоверении; именно так его когда-то назвали папа с мамой, и он действительно служил в федеральной службе охраны. Санитар в больничном морге был слишком мелкой сошкой, чтобы скрывать от него свое настоящее имя и звание; он был никто, а в случае необходимости Олегу Степановичу ничего не стоило сделать так, чтобы он вообще перестал быть.

Эта каверзная мыслишка – а не шлепнуть ли его в самом-то деле, чтобы не звонил направо и налево о встрече с прижимистым полковником ФСО, который пожалел трудящемуся человеку на пузырь, – неожиданно показалась не лишенной некоторой заманчивости. Мертвый не выдаст, как сказано в одной старой книжке, да и пришить потенциального свидетеля прямо под носом у целой шайки этих клоунов из ФСБ – ну, разве не отличная хохма? Кроме всего прочего, это заставит их насторожиться и с куда большими вниманием и ответственностью отнестись к рутинной процедуре опознания горелого жмура, который может быть, а может и не быть их вчерашним коллегой.

Но, во-первых, такая акция не предусмотрена планом и может вызвать неожиданные и весьма неприятные осложнения – мало ли что они нароют, на что наткнутся, пытаясь установить, кому и зачем понадобилось с риском засыпаться мочить какого-то никчемного алкаша! Во-вторых, риск засыпаться таки существовал, и немалый, а рисковать большим делом только из-за того, что тебе вдруг захотелось немного порезвиться – ну, на что это похоже? А в-третьих, когда полковник покинул пропитанный едва уловимым, но весьма откровенным душком белый коридор, выяснилось, что ничтожество, судьбу которого он походя решал на протяжении пары или тройки секунд, пока шел от одной двери до другой, уже откочевало в неизвестном направлении – надо думать, в свою хирургию. На его месте за столом сидело другое ничтожество в точно такой же бледно-зеленой робе и напяленной поверх нее меховой безрукавке. Оно читало спортивную газету, поверх которой бросило на полковника рассеянный, невидящий взгляд.

Знакомая чашка со снегирями, до краев залитая свежим кипятком, курилась паром на краю стола, над верхним краем газеты вился сигаретный дымок. Запах дешевой отечественной сигареты напоминал вонь тлеющего сушеного навоза, но по сравнению с тем, чем попахивало в только что покинутом коридоре, даже он казался приятным, как аромат французских духов.