Текст книги "«Слово о полку Игореве»: Взгляд лингвиста"

Черты XV–XVI веков в СПИ

§ 17. Морфологические и синтаксические черты XI–XII вв. облечены в СПИ в «одежду» фонетики и орфографии (в значительной степени также и морфологии) XV–XVI вв.

Так, состояние редуцированных в СПИ – такое, как должно быть в XV–XVI вв. (отнюдь не в XII в.); наряду со старыми написаниями кы, гы, хы широко представлены новые написания ки, ги, хи; отражены различные мелкие фонетические явления позднедревнерусского периода, ср., например, половецкый (с ц), рѣтко (с т), взыдоша (с ы), итти (с тт) и т. п.

В орфографии СПИ широко отражено так называемое второе южнославянское влияние: преобладают написания типа плъкъ, влъкъ, бръзый, пръвый, чрьленъ, встречается ь вместо ъ на конце слова (умь, Велесовь и т. п.), а вместо я после гласной (сiа, вѣщiа, копiа, граахуть и т. п.), имеются такие написания с жд, как вижду, прихождаху. В период с конца XIV по начало XVI века в большинстве рукописей, созданных на Руси, представлена именно эта орфография южнославянского типа.

В морфологии СПИ представлены многочисленные отклонения от норм XII века в сторону более поздней ситуации. Так, имеется довольно много случаев смешения И. мн. муж. и В. мн. муж. (например, И. мн. шеломы, сѣрыи или В. мн. хлъми), в И. В. мн. жен. мягкого склонения господствует уже новое окончание -и (лисици, галици, зори, вежи и др.), в М. ед. мягкого склонения широко представлено новое окончание -ѣ (въ Путивлѣ, въ полѣ, въ гридницѣ и др.), имеются примеры несогласованных причастий (= деепричастий) (звоня, имѣя, побарая), в шеломянемъ уже выступает аналогическое -ян- на месте исконного -ен- и т. д. Все эти явления в изобилии наблюдаются в русских рукописях XV и позднейших веков.

Мы назвали пункты, где в XV–XVI вв. устанавливается уже новая норма. К ним можно добавить также ряд пунктов, где старая норма в это время еще существует (по крайней мере в книжном языке), но начинает все чаще нарушаться. Выше уже говорилось о таких нарушениях в сфере двойственного числа и в сфере энклитик; другим подобным примером может служить такое явление, как двойное ся (§ 11).

К этой категории можно отнести также правила употребления перфекта. Перфект встречается в СПИ чаще, чем было бы естественно для древнего текста, и это одна из причин того, что СПИ воспринимается как текст, близкий к современному. Рассмотрим этот вопрос несколько подробнее.

Перфект встретился в СПИ 24 раза (не считая спорных случаев). В большой группе примеров представлено древнейшее значение перфекта – значение достигнутого состояния: Мъгла поля покрыла (34); На рѣцѣ на Каялѣ тьма свѣтъ покрыла (104); Уже бо, братiе, невеселая година въстала, уже пустыни силу прикрыла (75); Уже, княже, туга умь полонила (101); Уже соколома крильца припѣшали поганыхъ саблями (102); Дремлетъ въ полѣ Ольгово хороброе гнѣздо; далече залетѣло (40); Олговичи, храбрыи князи, доспѣли на брань (139); И древо с(я) тугою къ земли прѣклонило (199) (также (74)).

Но почти для всех остальных примеров выбор между перфектом и аористом (или перфектом и имперфектом), вообще говоря, открыт.

Здесь прежде всего обращают на себя внимание случаи, когда представлены оба возможных решения. Ср. Уныша (аорист) бо градомъ забралы, а веселiе пониче (92) – Унылы (перфект) голоси, пониче веселiе (148); Немизѣ кровави брезѣ не бологомъ бяхуть (имперфект) посѣяни (158) – Чръна земля подъ копыты костьми была (перфект) посѣяна (67). Никакого семантического оправдания различию времен здесь найти невозможно.

Кроме того, имеются пассажи, где в одном ряду стоят аорист и перфект – и тоже без видимых семантических оснований, например: Въстала (перфект) обида въ силахъ Дажьбожа внука; вступил‹а› (перфект) дѣвою на землю Трояню; въсплескала (перфект) лебедиными крылы на синѣмъ море, у Дону; плещучи убуди (аорист) жирня времена (76).

Узус безразличного употребления двух разных времен (вообще или в каких-то позициях) достаточно обычен для XV и более поздних веков, но не для древности. Он проявляется в бесчисленном количестве случаев, когда в одних списках в некоторой точке текста стоит аорист (или имперфект), а в других перфект, а также в свободном чередовании времен в рамках единого пассажа. При этом, конечно, общая тенденция переписчиков состояла в том, чтобы заменять архаичные прошедшие времена на живую форму, т. е. перфект (хотя в отдельных случаях бывают и примеры обратного).

Вот пример замены аориста на перфект при списывании. В старшем изводе НПЛ под 1333 г. имеется фраза: … и нъ молбы не прилъ, а ихъ не послушалъ, а мироу не да (аорист), поѣха (аорист) прочь. В младшем изводе, списанном в XV веке, эта фраза выглядит так:… и онъ молбы не приялъ, а ихъ не послушалъ, а миру не далъ (перфект), и прочь поихалъ (перфект).

Еще пример. В Строевском списке Псковской 3-й летописи, сделанном в XVI в., под 1217 г. имеется запись: и убиша (аорист) двѣ воеводѣ, а третьего руками яша (аорист), а лошадеи отняли (перфект) 7 сот. Первоначально в этой записи явно стоял аорист отняша (в начале XIII в. перфект в таких летописных сообщениях еще не употребляется) – перфект здесь появился при переписке.

Пример несхождений между разными списками можно взять из Задонщины:

Уж(е), брате, возвеяша (аорист) сил(ь)нии вѣтри по морю на усть Дону и Непра, прилѣлѣяшас‹я› (аорист) великиа тучи по морю на Рускую землю, из них выступают (презенс) кровавыя зори (список И-1) –

Уже бо, брате, возвияли (перфект) по морю на устъ Дону и Непра, прилѣяша (аорист) тучи на Рускую землю, из них же выступали (перфект) кровавые зори (список У).

А вот пример из Строевского списка, где взаимозаменимость времен для позднего писца проявляется особенно ярко: месяца генваря 22 ‹…› бысть пожаръ во Псковѣ, загорѣся (аорист) от Федоса от Гоболѣ от мястника, а загорѣлося (перфект) в неделю вечером, и горѣ до обѣда (л. 92 об.).

Из этих примеров понятно, что в СПИ некоторое число «лишних» перфектов могло возникнуть точно таким же путем.

Итак, в рамках версии подлинности СПИ все указанные факты объясняются без всякого затруднения как совершенно обычные эффекты, возникавшие под пером переписчика XV–XVI в. Подобного же рода позднюю фонетическую и орфографическую (отчасти и морфологическую) «одежду» имеют и все другие древние сочинения или переводы, которые дошли до нас только в поздних списках, – например, Русская Правда, «Поучение» Мономаха, «Вопрошание Кириково», «История Иудейской войны» Иосифа Флавия, «Повесть об Акире Премудром» и т. д.

В рамках версии поддельности первая и простейшая идея, которая приходит в голову при виде представленных в СПИ поздних окончаний склонения и т. п., состоит в том, что это просто черты собственного языка Анонима, т. е. черты языка XVIII века, которым он по незнанию или по невнимательности позволил проникнуть в его сочинение. В самом деле, многие из упомянутых выше поздних форм, например, аки (вместо акы), шеломы (вместо шеломи), въ полѣ (вместо въ поли), звоня (вместо звонячи) вполне соответствуют нормам XVIII века.

Поскольку речь идет о выборе между XVI и XVIII веком, естественно возникают два вопроса:

1) есть ли в СПИ такие поздние формы, которые в XVIII веке существовали, а в XVI отсутствовали?;

2) и есть ли в СПИ такие поздние формы, которые, напротив, в XVI веке существовали, а в XVIII отсутствовали?

Ответы оказываются совершенно определенными. Ответ на первый вопрос – отрицательный: в СПИ не найдено никаких форм, которые принадлежали бы XVIII веку, а в XVI еще не существовали. Например, приведенные выше аки, шеломы, въ полѣ, звоня для XVI века совершенно обычны.

Ответ на второй вопрос – положительный: таковы, например, написания плъкъ (вместо полкъ), сiа (вместо сiя), формы типа гради (вместо грады), живая (вместо живыя) и много других.

Ясно, что примеры типа аки или шеломы для выбора между XVI и XVIII веком не дают ровно ничего, тогда как примеры типа плъкъ или сiа исключают XVIII век, допуская лишь XVI век (или какие-то другие века, которые дали бы тот же эффект).

Таким образом, указанная простейшая идея объяснить появление в СПИ всех этих поздних форм никоим образом не может. В рамках версии поддельности оказывается необходимым признать за Анонимом несравненно более сложные действия, чем простое использование привычных для себя форм. Чтобы получить ту картину, которую мы реально видим в СПИ, Аноним, очевидно, должен был детально изучить совокупность тех орфографических и языковых признаков, которые отличают русские рукописи XV–XVI вв. от рукописей XI–XII вв. И в этом, казалось бы, третьестепенном в масштабах его замысла деле он проявил поистине изумительную дотошность, воспроизводя привычные манеры переписчиков XV–XVI в. и их типовые ошибки во множестве мелких деталей, которые Аноним явно предназначал только для будущих высококвалифицированных филологов (поскольку обычному читателю они ничего не говорят). В данном случае он уже не мог действовать «крупными мазками», как, например, когда он оснащал весь текст формами двойственного числа, или нечленными прилагательными во всех падежах, или многочисленными имперфектами. Здесь он уже должен был знать и уметь применять десятки маленьких частных правил.

Добавим еще, что в версии поддельности, вопреки первому впечатлению, довольно сложно объяснить обилие перфектов в СПИ: фальсификатору, который прекрасно умел строить и архаичные прошедшие времена, насыщать текст перфектами (т. е. современными формами) было чрезвычайно невыгодно: тем самым он очевидным образом укреплял у читателей подозрение, что текст не древний. А поверить в то, что он действовал бездумно и перфекты у него выскакивали просто оттого, что он сам так говорил, на фоне всего того, что он умел, и того, как тонко он работал в других случаях, практически невозможно.

Сухой характер перечня, данного в начале этого параграфа, не должен вводить в заблуждение: в действительности за каждой его строчкой стоит сложная задача, которую должен был решить фальсификатор. Так, в частности, в важной работе О. Страховой (2003) убедительно показано, что для одной лишь имитации орфографических эффектов второго южнославянского влияния фальсификатор должен был вначале открыть тот факт, что в истории русской письменности имелся период, который характеризовался именно такими эффектами (и этим отличался как от древнейших веков, так и от нового времени), – т. е. сделать то же, что веком позже сделал А. И. Соболевский. Этот период был сравнительно коротким – с конца XIV по начало XVI века; тем самым в данном пункте фальсификатор не мог опираться ни на рукописи и книги XVII–XVIII веков, ни на рукописи древнерусской эпохи. Отсюда видно, что уже одной лишь орфографической проблематики в принципе достаточно, чтобы версия о поздней подделке оказалась предельно маловероятной.

Не забудем еще, что само изучение орфографических и языковых особенностей рукописей XV–XVI веков Аноним мог начать лишь после того, как он каким-то способом выявил в море рукописей те, которые относятся именно к этим векам, – точно так же, как для изучения раннедревнерусских особенностей необходимо было сперва выявить древнейшие рукописи. Между тем дату в тексте имеет лишь ничтожная часть древнерусских рукописей, а определение возраста недатированных рукописей и теперь составляет непростую задачу. Что же говорить об эпохе, когда еще не было ни каталогов рукописей, ни палеографических руководств, ни исторических грамматик! Невозможно представить себе никакого другого пути решения этой задачи, кроме того, который реально прошли филологи XIX–XX веков: вначале кропотливое собирание датированных рукописей, затем выявление по этим рукописям характерных палеографических и языковых признаков каждой эпохи. Мы в очередной раз убеждаемся, что Аноним должен был в одиночку проделать тот же труд, что вся армия филологов двух последующих веков.

§ 18. СПИ разделяет с подлинными рукописями XV–XVI веков также следующую характерную черту: указанные выше орфографические и морфологические особенности реализованы не совсем последовательно – встречаются и некоторые отклонения от них.

Конечно, сам по себе этот факт еще не доказывает подлинности СПИ: эти отклонения могут принадлежать и Анониму, причем он в принципе мог допустить их как случайно, так и намеренно – для правдоподобия. Но здесь существенно следующее: отклонения этого рода в СПИ таковы, что для них практически всегда находятся аналоги в подлинных рукописях XV–XVI вв.

Выше, в § 8 и 17, уже приводились примеры имеющихся в СПИ ошибок, связанных с двойственным числом и с перфектом, которые вполне сходны с ошибками в рукописях.

Вот некоторые другие примеры.

Слабые редуцированные в принципе в СПИ уже на письме отсутствуют, но есть и редкие исключения, например, къмети, тъщими. Систематическим отклонением от этого принципа является сохранение ъ в приставке въз-, въс-, например, възбиваетъ, въстала, въскръмлени; но в свою очередь и от этого частного правила иногда бывают отклонения, например, взмути. Всё это вполне соответствует тому, что можно наблюдать в рукописях XV–XVI вв.

Сочетания типа *ТъrТ обычно записываются в СПИ по южнославянскому образцу (бръзый, плъкъ и т. п.). Но при использовании такой записи допущены две ошибки: с ръ, лъ записаны также подпръся (154) и плъночи (155), хотя в этих словах не было сочетания типа *ТъrТ (вместо правильных подперся и полночи). И вот оказывается, что точно такие же ошибки встречаются и в подлинных рукописях XV–XVI вв.

Во фразе И отъ всѣхъ странъ Рускыя плъкы отступиша 'и со всех сторон [половцы] русские полки обступили' (51) в последнем слове от – ошибка вместо о (оступиша 'обступили'). Но в рукописи здесь явно стояло не от, а (см. выше, § 6), т. е. ошибка состояла в написании вместо (стоупиша вместо стоупиша). А это как раз одна из тех ошибок, которые многократно встречаются в подлинных рукописях.

Слово 'через' пишется в СПИ то чресъ (древняя форма), то чрезъ (новая форма); и это ровно то, что бывает в рукописях.

Словоформа 'cебе' (Д. падеж) предстает в СПИ в виде то себѣ, то себе, то собѣ; и это снова точно отражает узус.

Окончание И. В. мн. жен. и В. мн. муж. членных прилагательных (твердого склонения) имеет в СПИ вид -ыя или -ыи, например, красныя дѣвкы Половецкыя, храбрыя плъкы, горы Угорскыи, подъ тыи мечи харалужныи. Но один раз представлено неправильное окончание -ая: на живая струны. Однако это отнюдь не случайная замена буквы, а гиперкоррекция, встречающаяся и в рукописях. Окончание -ая есть книжный (= церковнославянский) вариант к -иѣ, -ия после шипящих (например, в И. В. мн. прочая нивы и т. п.); а в живая струны оно применено за рамками своей законной сферы{18}18
  Таким образом, неправ был Б. А. Ларин (1975: 160), считавший, что такая ошибка могла возникнуть только на этапе подготовки рукописи к изданию.


[Закрыть]. Вот примеры совершенно аналогичной ошибки в рукописи Строев.: В. мн. и прошед горы непроходимаа (л. 7); Р. ед. оу псковскаа рати (л. 142 об.) – вместо нормальных для этого памятника непроходимыа, псковскыа{19}19
  Изложенное здесь объяснение формы живая полностью совпало с предложенным в работе Стенсланд 2002, с которой я, к сожалению, познакомился лишь с опозданием. Л. Стенсланд приводит целых пять примеров с аналогическим окончанием -ая из рукописей XV–XVII вв.


[Закрыть].

В Т. ед. твердого о-склонения последовательно выступает древнее окончание -ы: пълкы, шеломы, щиты, копыты, веслы и т. д. Но один раз встретилось неправильное окончание -и: молотятъ чепи ('цепами') харалужными (157) (чеп– здесь вместо цѣп– в силу смешения ц с ч и ѣ с е){20}20
  К сожалению, это место нередко комментируется неверно. Так, СССПИ (6: 148) дает здесь в качестве исходной формы чепь; С. П. Обнорский (1960: 55) пишет: «неясна форма тв. мн. чепи вместо чепьми».


[Закрыть]. Эта аномалия, однако, встречается и в рукописях: ср. исьшекли топори в частье 'иссекли топорами на части' (Строев., л. 181–181 об.), всеми пятми сбори 'всеми пятью соборами' (там же, л. 121), с своими дроузи 'со своими друзьями' (там же, л. 106 об. – 107), съ влъ́сви 'с волхвами' (евангелие учительное 30-х – 40-х гг. XVI в., псковское, ркп. РГБ, фонд 98, № 80, л. 480 об.). Механизм здесь ясен: Т. мн. на -ы одинаков с В. мн., а в эпоху, когда И. мн. и В. мн. активно смешиваются, в роли Т. мн. уже может быть использована и форма И. мн.; ср., например, со всими кине 'со всеми киевлянами' (Ипат. [1113], л. 102 об.).

Особую группу отклоняющихся от нормы написаний составляют в средневековых рукописях диалектизмы. Они тоже есть в СПИ; см. о них ниже § 21–22.

Поскольку случайное совпадение ошибок в этих и других подобных случаях находится за пределами вероятного{21}21
  Понятно, впрочем, и из общих соображений, что у средневекового переписчика и у позднего фальсификатора случайные отклонения имеют мало шансов оказаться одинаковыми: слишком сильно различаются их базовые знания и автоматизмы, и совершенно различна сама природа операций, которые они совершают.


[Закрыть], приходится признать, что Аноним вставлял в текст все эти ошибки отнюдь не наобум, а очень обдуманно, и делал это на основе предварительного тщательного изучения реальных ошибок средневековых писцов. Поистине, он не жалел труда для достижения полного сходства своего фальсификата с реальными рукописями – даже в деталях, о которых никто из его современников и не подозревал.

§ 19. Не разбирая подробно все факты этого рода, остановимся на одном важном для характеристики рукописи аспекте данной проблемы: посмотрим, как распределяются отклонения переписчика от оригинала на протяжении текста памятника.

Начнем с вопроса о распределении в СПИ написаний с кы, гы, хы и с ки, ги, хи. Здесь прежде всего важно учитывать, что четыре источника, по которым мы знаем СПИ (П., Е., М. и К.), расходятся в этом отношении между собой, т. е. при копировании переписчики (по крайней мере некоторые) иногда записывали ки вместо стоявшего в рукописи кы или наоборот (первое, конечно, вероятнее).

Разделим все точки, где встречается кы, гы, хы или ки, ги, хи, на три группы: 1) во всех сохранившихся списках стоит запись с ы (т. е. кы, гы или хы); 2) списки расходятся – хотя бы в одном списке запись с ы и хотя бы в одном запись с и; 3) во всех списках стоит запись с и (т. е. ки, ги или хи). Естественно предполагать, что в группах 1 и 3 мы всегда или почти всегда имеем дело с верной передачей того, что стояло в рукописи. Для группы 2 можно строить лишь предположения относительно того, какой вариант стоял в оригинале; но мы не будем этим заниматься, а просто приведем данные по всем трем группам.

Оказывается, что текст СПИ распадается с данной точки зрения на две части, а именно: а) звенья 1–56; б) 57–218. Распределение написаний таково:

Случайностью столь резкое отличие первой части от второй быть не может.

В рамках версии подлинности СПИ эта картина допускает простое объяснение. В оригинале XII в., как и должно быть в эту эпоху, везде было кы, гы, хы. Переписчик XV–XVI в. в начале работы копировал оригинал очень точно; но потом его внимание постепенно слабело и он уже, в частности, довольно часто писал ки, ги, хи (нормальные для языка его времени) вместо стоящих в оригинале кы, гы, хы. Это явление – уменьшение тщательности копирования к концу рукописи – хорошо известно; оно наблюдается во многих рукописях. Например, во многих акцентуированных рукописях знаки ударения к концу редеют или даже исчезают.

Конечно, картина дополнительно исказилась при копировании в конце XVIII в. (причем у кого-то из копировщиков эффект здесь мог быть того же типа, что у переписчика XV–XVI в.). Очевидно, однако, что выявленное здесь различие двух частей текста имелось уже в Мусин-Пушкинской рукописи.

§ 20. Обратимся теперь к совсем другому – к выбору в СПИ правильной или неправильной (с исторической точки зрения) формы И. мн. и В. мн. твердого о-склонения мужского рода{22}22
  Речь не идет о новых формах В. мн., равных Р. мн. Такая форма в СПИ всего одна: князей (164). За этим одним исключением, в В. мн. здесь выступают только формы с -ы, -и: сваты, вои, князи, соколы и т. д.


[Закрыть]. В XV–XVI вв. в живой речи древнее противопоставление этих двух форм было уже в основном утрачено, поэтому писец вполне мог при некотором ослаблении внимания переписать, например, фразу уныша цвѣти как уныша цвѣты; с другой стороны, в силу гиперкоррекции могло появиться, например, притопта хлъми вместо правильного притопта хлъмы.

Вот полный список таких ошибок в порядке их появления в СПИ: И. мн. възлелѣяны (23) (по П.; в Е. -ни), шеломы… поскепаны (55), В. мн. хлъми (89), И. мн. ранены (128), В. мн. салтани (131), гради (137), И. мн. шеломы 141, щиты (141), В. мн. стязи (149), вережени (149), И. мн. Рюриковы (166), Давидовы (166) (по П.; в Е. -ови), хоботы (166), В. мн. лучи 'луки' (183), тули (183), И. мн. цвѣты (199). Перечислять все примеры с правильными окончаниями нет необходимости (их 68){23}23
  Здесь и далее мы считаем излишним вдаваться в обсуждение альтернативных интерпретаций некоторых мест, равно как вопроса о том, какая из копий достовернее. Это могло бы чуть изменить наши цифры, но на общую картину не повлияло бы.


[Закрыть].

Нетрудно заметить, что указанные ошибки учащаются к концу памятника. Для более точной оценки этого явления разделим текст на три части: а) 1–54; б) 55–127; в) 128–218. Процент ошибок данного типа оказывается в этих частях таков:

Источник подобного распределения явно такой же, как и у рассмотренного выше распределения написаний с кы, гы, хы и с ки, ги, хи. Писец вначале копировал оригинал достаточно точно, но по мере ослабления внимания все чаще отклонялся от буквы оригинала, записывая нечто более близкое к своей живой речи или, напротив, гиперкорректное.

Еще одно явление того же ряда – выбор старого или нового окончания в некоторых формах адъективного склонения: М. ед. муж./сред., Д. М. ед. жен., Р. ед. жен., И. мн. муж.

Материал по старым окончаниям (сохраненным в точности или с небольшими модификациями) в СПИ таков: М. ед. муж./сред. – синѣмъ (76), златовръсѣмъ (97), жестоцемъ (113) (по П.; в Е. -цѣмъ), златокованнѣмъ (130), жестоцѣмъ (171); Д. М. ед. жен. – святѣй (63), (213), сребреней (114); Р. ед. жен. – красныя (56), святыя (160), которыи (4), Половецкыи (67), Рускыи (85), Половецкыи (152); И. мн. муж. – храбрiи (52), (73), поганiи (78), (87), тiи (115), друзiи (166).

Материал по новым окончаниям: М. ед. муж./сред. – седьмомъ (152), Половецкомъ (208); Д. М. ед. жен. – Руской (65), (67), (81), (85), (105), (164), (193), (210), (211), Пирогощей (213); Р. ед. жен. – быстрой (71), дѣдней (150), Половецкой (184){24}24
  Но Р. ед. сицей (66) – это, по-видимому, форма местоименного склонения.


[Закрыть]; И. мн. муж. – сѣрыи (25), желѣзныи (135) (по П.; в Е. -знiи), храбрыи (139), также оварьскыя (55).

Разделим текст так: а) 1–134; б) 135–183; в) 184–218. Процент новых окончаний таков:

Заметим, что в части 1–134 из восьми примеров с новыми окончаниями пять – это одно и то же словосочетание по Руской земли, так что без учета повторений процент здесь был бы еще намного меньше.

Очевидно, и в этом пункте переписчик время от времени непроизвольно заменял старые формы оригинала свойственными его живому языку более новыми формами. Как и в прочих подобных случаях, эти замены по ходу работы учащались.

Как можно видеть, разделение текста СПИ на части в трех рассмотренных выше случаях не совпадает. Одинаков лишь общий характер изменения. Отсюда понятно, что никаких резких границ между частями и не было. Просто переписчик по мере накопления усталости и постепенного ослабления внимания допускал все больше отклонений всякого рода от оригинала – как правило в сторону своего живого языка.

Тот же самый тип кривой обнаруживается в СПИ и в ряде других отклонений от древних написаний. Но материала здесь уже довольно мало, поэтому мы просто отметим некоторые из этих фактов, не входя в подробности.

Так, в частности, древние написания типа пълк- ограничены в СПИ всего несколькими примерами в самом начале текста: пълку (1), вълкомъ (3), първыхъ (4), пълкы (5). В дальнейшем уже господствуют написания с лъ, ръ, отражающие орфографические привычки XV–XVI веков.

Цокающих написаний (т. е. с ц вместо ч или наоборот), не считая неясных случаев, в первой половине текста СПИ около 2 %, во второй – около 4 %.

Имеющиеся в СПИ примеры словоформ с ярко выраженными диалектными окончаниями (которые в глазах самого переписчика несомненно были ошибками) в основном сосредоточены в последней трети текста: Р. ед. славѣ (150), Р. ед. ладѣ (183), Д. ед. головы (210), Д. ед. по Сули (137), И. мн. внуце (149), И. мн. брезѣ (158); к середине текста относятся И. мн. озеры (89), връжеса (108). И лишь один такой пример отмечен в начальной части: Р. ед. славѣ (25).

Итак, все указанные здесь особенности легко объяснимы в рамках версии о раннем создании СПИ и переписке его в XV–XVI в. А как можно все это объяснить в рамках версии о позднем создании СПИ?

Если текст СПИ создан Анонимом, значит, он зачем-то счел нужным сверх всех остальных сложных задач, которые он решал, еще и устроить в своем произведении всю эту обнаруженную нами изысканную градацию частоты ошибок по целой серии параметров. Нечего и думать, что это просто он сам списывал со своего черновика, да и подвергся эффекту усталости. При ювелирной точности, которую он проявляет в других отношениях, подобная расслабленность при создании «фальсификата века» решительно невообразима. Если бы Аноним допускал непроизвольные вкрапления своей речи XVIII века в создаваемый фальсификат, то в нем нашелся бы уже десяток лингвистических анахронизмов; а их, однако, мы не видим.

Единственное мыслимое объяснение состоит в том, что Аноним: 1) в процессе изучения подлинных древних рукописей не только установил все реально встречающиеся типы ошибок, но и открыл закон нарастания процента ошибок по ходу списывания; 2) успешно сымитировал как сами ошибки, так и этот закон. Зачем он проделал этот гигантский труд, плоды которого, как он и сам должен был понимать, в течение целых столетий не заметит и не оценит никто? Загадка непростая. Видимо, он все-таки верил, что когда-нибудь лингвисты будущего повторят его собственные открытия, заметят в СПИ подстроенные им глубоко запрятанные эффекты и решат: значит, действительно над текстом поработал переписчик XV–XVI века. А Анониму только этого и нужно.