Текст книги "В поисках убийцы"

– Мы пока поместим ее в комнате, у вас в номерах, а завтра позовем профессора, все расскажем, и он нас научит. В Петербурге есть один, специально занимающийся гипнотизмом.

Семечкин тяжело вздохнул.

– Никаких денег не пожалею. Ах, мерзавец, мерзавец! Что он с ней сделал, душу вынул!

– Вернем, вернем, прежняя Настасья Петровна будет! – утешал его Пафнутьев и пожимал ему руку.

Действительно, на другой день в номера, где жил Семечкин, приехал профессор. Он подробно расспросил Пафнутьева, осмотрел Коровину и сказал:

– Необходимо поместить ее в клинику. Будьте покойны, мы ее вылечим.

– То есть ничего не пожалею, – воскликнул Семечкин. – Спасите ее!

Он вытер платком слезы.

– Не беспокойтесь, поправим! И будет она снова здоровой и бодрой. Я осмотрел ее, она совершенно здорова. Сегодня же поместите ее в клинику; я распоряжусь.

Снова унылые дни потянулись для купца Семечкина. Каждый день заезжал он в клинику, беседовал с профессором, а потом входил в комнату Коровиной. А она так же отстраненно сидела в глубоком, спокойном кресле, как в той убогой комнатенке в Луге.

– Настасья Петровна, да неужто вы не узнаете меня, Егора Егоровича? – восклицал Семечкин, и в ответ она неизменно говорила:

– Я – Александра Кирилловна и не знаю, почему вы меня зовете Настасьей Петровной?

Семечкин уходил. Даже Авдахов не мог успокоить его.

– Не бойтесь, выздоровеет она. Сразу это сделать нельзя, – уверял его Пафнутьев.

Профессор каждый день усыплял Коровину и повторял свои внушения, пытаясь вернуть ее к воспоминаниям о прежней жизни. И наконец долгожданный час настал: Семечкин приехал в клинику, вошел в комнату Коровиной и увидал на ее лице краску, а в глазах – осмысленный взор. Он подошел к ней и дрогнувшим голосом сказал:

– Здравствуйте, Настасья Петровна! Она кивнула ему.

Он просиял.

– Узнаете вы меня? Я – Егор Егорович Семечкин; в Саратове мы с вами были…

– Нет, как будто бы не знаю… А может быть… смутно что‑то… Я не знаю даже, кто – я. Странно как‑то!

Семечкин вышел от нее и прошел в кабинет профессора.

– Все идет по – хорошему, – ободряюще сказал тот. – Еще немного, и Настасья Петровна выздоровеет.

XXVIII
Радостные вести

Патмосов возвращался домой.

Было раннее утро. Катя хлопотала по хозяйству и поджидала Пафнутьева, который неизменно являлся с утра и проводил с ней весь день, весь в радостном ожидании, что их любовь наконец завершится свадьбой.

Катя давала распоряжения Маше и вдруг услыхала стук входной двери; выбежав в прихожую, она увидала отца.

– Папа, здравствуй! – крикнула она. – Как тебе не стыдно, что ты не известил о своем приезде!

Патмосов нежно поцеловал ее и шутливо ответил:

– Хотел свою хозяюшку врасплох застать. Ну, чем отца покормишь?

– Покормить?.. Маша, что у нас есть? Ах да! Если хочешь, я тебе сейчас зажарю малороссийскую колбасу, а пока дам водки и закусить что‑нибудь. Кофе у меня заварен.

– Отлично! – входя в комнаты и, по обычаю, потирая руки, сказал Патмосов. – Выпьем и закусим. Я изрядно проголодался.

Катя вприпрыжку побежала на кухню, а Патмосов надел домашние туфли, сбросил пиджак, заменил его обычной тужуркой, сел к своему бюро и занялся работой.

– Иди, папа! – крикнула Катя из столовой.

– Сейчас! Ну, скажи, что твой Сенечка делает?

– А он сейчас будет, – вспыхивая, ответила Катя. – Он говорит, что я могу соскучиться в одиночестве, и каждый день приходит. А какие он мне подарки из Москвы привез!

– Знаю, знаю. Так сейчас придет? А ты вот что, милая: подойди к телефону, позвони в сыскное и вызови ко мне Чухарева; пусть он сейчас заезжает.

Катя тотчас отправилась в кабинет, а Патмосов налил рюмку водки, посмотрел на свет, выпил, крякнул и стал есть ветчину.

Зазвенел звонок, и скоро в столовую вошел Пафнутьев.

– Борис Романович, ты и не известил о приезде! – воскликнул он, подходя к Патмосову,

Тот встал и дружески поцеловался с гостем.

– Зачем извещать? Чай, не персона и не расслабленный. Вышел с вокзала, сел в трамвай, вот и дома. Ну, расскажи мне все новости. Семечкин рад?

Пафнутьев, махнув рукою, ответил:

– И рад, и не рад! Этот мерзавец совершенно искалечил Коровину, обратив ее в какую‑то идиотку, и теперь ее лечат.

– Ну, и что же?

– Обещают вылечить. Вчера видал Семечкина, он сам не свой. Доктора говорят, что к ней вернется сознание.

– Ну, дай Бог, дай Бог! Было бы жалко, если бы наше дело не увенчалось полным успехом.

– Тут увенчалось, а дело осталось делом: кто – убитая и кто – убийца?

Патмосов тихо засмеялся.

– Нашел! Будь покоен! Так обделал все дело, что лучше и не надо.

– Нашел?

– Ну да! Чего удивляешься?

Катя внесла на шипящей сковородке поджаренные колбаски.

– Вот съедим да выпьем, потом кофе, а там придет Чухарев, и я все доподлинно расскажу, – заявил Патмосов.

– Удивительно! И это ты в одну неделю обделал?

– Чего же тут долго возиться, когда я все дороги знал? Дело вовсе не трудное; нужно только уметь смотреть и понимать. Ну, за твои будущие успехи! – поднимая рюмку и чокаясь с Пафнутьевым, сказал Патмосов.

В это время раздался звонок, и в комнату вкатился маленький рыжий Чухарев, по дороге поправляя воротничок и манжеты.

– Здравствуйте, дорогой Борис Романович! Приехали? С новостями поздравить можно?

– Здравствуй, здравствуй, Петр Кондратьевич! Ну, садись! Я тебе сюрприз приготовил, – смеясь, сказал Патмосов. – Катя, подавай кофе. Может, закусить чего хочешь?

– Нет, спасибо! Я позавтракал. В» Плевне» завтракали.

– Обычно, по – вашему. Ну, расскажи пока, что у вас там?

– Да что? Канитель одна! – Чухарев махнул рукою. – Градоначальник снова говорил нашему начальнику, а начальник – помощнику, помощник на меня набросился, а я что? Я вам верю, Борис Романович…

– И хорошо делаешь! Ну, теперь, братцы, слушайте. Ты, Катя, тоже можешь оставаться. Я здесь расскажу.

– Неужели нашли? – и Чухарев даже приподнялся на стуле.

– А то как же! Чего же ради я ездил? – усмехнулся Патмосов. – Про Коровину ты знаешь?

– Как же! Семен Сергеевич мне все рассказал.

– Ну, так это – одна история, а наше дело с тобой другое. – Патмосов помолчал, потом закурил папиросу и начал: – Как я обещал тебе, Петр Кондратьевич, что дело это твое будет, так оно твоим и будет; постарайся только за него побольше сорвать.

Чухарев просиял.

– Помилуйте, Борис Романович! Если я открою это дело, непременно отличие будет.

– Ну, так вот и старайся! – Патмосов пыхнул папиросой. – Когда я был у вас на осмотре, то прежде всего, если ты помнишь, я нашел два волоса – черные и длинные.

– Как же! – сказал Чухарев. – Я удивлялся, что мы просмотрели.

– Ну, вот! А ведь Коровина‑то, по описанию, русая?

– Совсем светлые волосы с золотым отливом, – сказал Пафнутьев.

– С золотым отливом, а тут черные. Значит, могут быть два объяснения: первое – что убийцей была женщина с черными волосами, а второе – что убита была женщина с черными волосами. Следовательно: или убита не Коровина, или убийцей является не тот Кругликов, которого обвиняют в преступлении (теперь мы знаем, что это – Чемизов), а какая‑то женщина с черными волосами. Словом, – засмеялся Патмосов, – ищи женщину! Хорошо!.. Затем когда я осмотрел коробку, то увидел сразу, что она нездешней работы; тут таких коробок не делают. Здесь делают ящики на Охте, делают лубяные короба, а таких картонок, как та, где была голова, у нас нет. Их выделывают в Варшаве и в Лодзи. Я несколько раз выписывал оттуда разные вещи, и всегда в таких же самых коробках, как та. Это – второе. Я запомнил. А третье: если ты вспомнишь, то этот багаж был послан по адресу Станислава Личинского, в Вильну, на Немецкую улицу. Что надо делать? А надо ехать к этому Станиславу Личинскому и говорить с ним.

– Мы к нему запрос посылали и показания брали, – сказал Чухарев.

– Запрос, показания… Что же он мог сказать?«Черт их знает, откуда пришла посылка», – вот и все. Я решил, что надо его расспросить, и тогда, может быть, найдутся какие‑нибудь следы. Ясное дело, что если посылают посылку к нему, то посылает ее непременно кто‑нибудь знающий его. Фамилии и адреса так себе из головы не выдумаешь. Понял?

– Так‑то оно так, хотя можно и прямо из головы. Вот я пошлю: Парголовская улица, семьдесят два, Кувыркову. Она и пойдет.

– Положим, это можно, – согласился Патмосов, – но для этого много ума надо. Обыкновенно попадается чья‑нибудь знакомая фамилия с адресом, и туда гонят. Может быть, даже есть расчет правдоподобности, вероятности. Шут их знает, но обычно дело ведется так. Хорошо! Поехал я к Личинскому. Веселый парень, любит поесть, любит выпить… Ну, и я – не дурак. Один раз он меня угостил, другой раз – я его, сказал, что хочу магазин открывать. Он и разговорился. Торгует он всяким хламом: за девяносто четыре копейки сто двадцать вещей посылает. Ну, а хлам этот получает главным образом от Плинтуса. Зовут последнего Генрихом Брониславовичем, и живет он в Лодзи, причем торгует главным образом костюмами и разной галантереей. Он, значит, посылает все Личинскому, а Личинский уже публику обдувает. Спрашиваю последнего, у кого он еще товар покупает? Почти ни у кого: Плинтус – самый главный. «Что за Плинтус?«Слово за слово: веселый господин, хорошо бы с ним дела делать, только жена у него бедовая: влюблена в него, как кошка, ко всем ревнует и во всякое дело нос сует. Стал я дальше расспрашивать. Тут пан Личинский мне одну историю рассказал, другую историю, а потом говорит: «Какая она, то есть жена этого самого Плинтуса, такая – сякая. Была у них красивая кассирша, Берта Эдуардовна Шварцман, так она ее со света сжила». – «Как, – говорю, – сжила?» – «А так, увезла ее и рассчитала. Так, – говорит, – и пропала. А Плинтус после того два месяца нос повесив ходил». Ну вот, я это на ус себе намотал и прямо в Лодзь, а там к Плинтусу. Пришел в магазин и говорю: «Подайте мне Берту Эдуардовну Шварцман». Тут сейчас его жена – она рыжая – и спрашивает: «Зачем вам эту самую Берту?» – «Я, – говорю, – ее родственник, за ней приехал». Плинтус руками развел. «Как, – говорит, – уехала она с моей Стефанией, так и пропала». – «Как это, – говорю, – пропала? Вы, сударыня, с ней уехали?» – спрашиваю Плинтусиху. «С ней, – отвечает. – А по дороге она рассорилась со мной и прочь уехала». – «А где это? А когда это было? А почему? А где ее вещи?«Эта самая Стефания смутилась и к себе за конторку спряталась. Ну, я ушел к себе, а в гостинице управляющий – большой болтун. То, се, тары – бары, хороший табачок, я его посадил за стол и давай расспрашивать. Ну, тут узнал я всю подноготную Плинтусов. Генрих‑то Брониславович – мужчина красивый, лет под сорок, ухаживать охотник, а жена его, можно сказать, – кошка драная: острый нос, глаза навыкате и ревнива. Управляющий рассказал мне столько сцен, что со смеха помрешь. А эта Берта Шварцман у них кассиршей была, высокая, статная, красивая брюнетка. Плинтус с ней и сошелся. Весь город об этом знал. Стефания металась и не знала, как от нее отделаться, а потом поехали они вместе товар и покупать, и продавать, сперва в Варшаву, потом в Петербург. Стефания уехала с Бертою, а вернулась одна. Вот тебе и вся история.

– Что же вы думаете? – спросил Чухарев.

– Да нечего тут и думать. Возьми отпуск, поезжай в Лодзь, найди этих Плинтусов, подойди к Стефании и скажи: «Я вас арестую за убийство Берты Шварцман». Вот и все!

– Неужели? – Чухарев вскочил. – Борис Романович, да ведь это – такое счастье, да ведь если это так, то какая же мне награда? А слава‑то какая!

– Так, так, милый человек, будь покоен! Я уж тебе без обмана.

Чухарев подбежал к Патмосову и горячо стал встряхивать его руку.

– Я уж не знаю, как и благодарить вас.

– А никак, – смеясь, ответил Патмосов. – Сделай дело – ладно, а мне твоя помощь когда‑нибудь еще нужна будет.

– Да и я, и дочь моя жизнь за вас положим, вот что! – воскликнул Чухарев. – Можно мне идти, Борис Романович?

– Иди, иди!

Патмосов засмеялся. Чухарев стремглав удалился.

– Осчастливил человека, – сказал Пафнутьев.

– Надо. Все время держат в черном теле, а он – человек с мозгами.

– Смотрю я на тебя, Борис Романович, и диву даюсь. Куда мне! Ввек не дойти до такой тонкости.

– Ну, ну, присматривайся да учись понемногу, а если дело нравится и есть к нему охота, так все, братец, будет. В конце концов, все эти дела немудреные. Во всю свою жизнь ни разу я не видал, чтобы преступник мог скрыть свое преступление. Всегда какая‑нибудь мелочь, пустяк – и он открыт. Да понятно. Разве можно человеку, какой он ни будь умница, хоть семи пядей во лбу, обдумать все случайности? Сообразил он их тысячу и приготовился к ним, а вдруг ему тысяча первая, и все насмарку! Он растерялся и след оставил. Ну, дело кончено! Отдохну я немного, а потом займемся другими делами.

Патмосов встал, поцеловал дочь и пошел в свой кабинет, говоря:

– Обед к четырем часам сделай, а тогда и меня разбудишь. Пока что гуляйте, ребята. Ты, Сенечка, узнай про Семечкина: как и что?

– Он у меня в семь часов будет; хочешь, я его к тебе приведу?

– Нет, сегодня не надо. Сам с собою побыть хочу. Ну, всего доброго! Покалякайте тут! – и Патмосов скрылся в своем кабинете.

XXIX
Жених и невеста

Доктор обнадеживал Семечкина. Коровина уже узнавала последнего и охотно беседовала с ним. Она полнела, румянец вернулся на ее щеки, в глазах было осмысленное выражение, и только иногда, временами, она забывалась и называла себя Подберезиной. Порою она вдруг вспоминала Кругликова и тогда бледнела, откидывалась к спинке кресла и погружалась в какое‑то оцепенение. Семечкин испуганно бежал тогда к доктору, тот приходил, погружал ее в транс и грозно кричал на Коровину:

– Вы меня слышите?

– Слышу, – слабо отвечала она.

– Вы должны забыть этого Кругликова. Его уже нет, его не было. Поняли?

– Поняла.

– Что вы должны?

– Забыть Кругликова; его нет, его не было.

– Проснитесь!

Коровина просыпалась; растерянно смотрела на Семечкина и говорила:

– О чем это вы рассказывали?

Егор Егорович, как будто ничего не случилось, продолжал свой рассказ.

Иногда с разрешения доктора он возил Коровину по окрестностям Петербурга. Они побывали и в Петергофе, и в Царском Селе, и Настасья Петровна радовалась, смотря на окружающую красоту и вдыхая теплый весенний воздух.

– Ах, Егор Егорович! – говорила она. – Не пойму, что со мной было, но сейчас я словно начинаю жить новою жизнью.

– Настасья Петровна! – взволнованно восклицал Семечкин. – Мы и начнем новую жизнь, ежели вы посмотрите на меня своими добрыми глазами и поверите в мою любовь.

– Любовь? Я люблю вас, Егор Егорович, но все мне как‑то странно; кажется мне, что я словно прожила какую‑то долгую – долгую жизнь и стала старой – старой.

– Эх, бросьте! Какая же вы старая? Красавица вы, Настасья Петровна.

– Да? – спрашивала Коровина и веселела.

– А то как же? Теперь вы еще на двадцать пять лет помолодеете. Вот доктор сказывает, что надо вам за границу ехать. Поженимся и сейчас поедем, хоть к черным арапам, куда прикажете. Будем мы с вами счастливы, потому люблю я вас, – Семечкин ударял себя в грудь кулаком. – Только поверьте мне!

– Верю, верю, Егор Егорович, – и молодая женщина крепко опиралась на его руку.

Доктор все веселее смотрел на свою пациентку и наконец сказал Семечкину:

– Берите теперь Настасью Петровну, и дай Бог вам совет да любовь, как говорят обычно.

– Благодетель вы! – пробормотал Егор Егорович, пожимая его руки.

В тот же день Коровина переехала в роскошный номер» Европейской» гостиницы, и Семечкин каждый день с утра до позднего вечера проводил у нее.

Радостный, сияющий он приехал к Патмосову и стал обнимать его.

– Борис Романович! Такое мое счастье, что и рассказать вам не могу! Я просил вас найти этого мерзавца, убийцу, хотел его в кандалы заковать, а вы ее нашли, счастье мое вернули. Как мне и благодарить вас, уж я и не придумаю.

– Как? – усмехнулся Патмосов. – Уговор у нас был: три тысячи.

– Что значит три тысячи!.. Три тысячи, были назначены, чтобы убийцу подлого найти, а вы мне мою Настеньку вернули. Борис Романович, я вам пять дам. Уж вы меня извините, я бы и больше. Скажете – дам больше.

– Зачем мне больше? Спасибо и на этом.

Семечкин вынул чековую книжку, радостно подписал чек и, подавая его талантливому сыщику, сказал:

– А еще милости прошу. Мы теперь с Настасьей Петровной уедем, но в августе непременно вернемся; так не откажите на нашей свадьбе попировать.

Патмосов рассмеялся.

– Прохоров звал на свадьбу – раз; вы меня зовете – два. Нужно еще третью.

– А Семен Сергеевич, – воскликнул Семечкин, – с вашей Екатериной Борисовной! Вот и три!

– И то! Значит, все свадьбы и справим. То‑то кутеж будет!..

Семечкин горячо обнял Бориса Романовича.

На другой день он снова приехал к Патмосовым вместе с Настасьей Петровной и привез Кате футляр с драгоценным ожерельем.

– Это вам, Екатерина Борисовна, от моей Настасьи Петровны на памятку.

– Спасибо, – вспыхнула Катя.

Настасья Петровна посмотрела на нее с ласковой улыбкой и затем спросила:

– Вы, значит, одна у батюшки?

– Одна как перст, – сказал Патмосов. – А теперь ее у меня мой злодей отнимает.

– Так что же, – сказала Катя, – все равно ты с нами будешь. Мы с тобой ни на минуту не расстанемся.

– Знаем, знаем, – ответил Патмосов. – А все‑таки была ты у меня в покорности, а теперь под чужую руку переходишь. Вроде как бы изменяешь подданство, – пошутил он.

– На то и женщина! Вот и Настасья Петровна в подданство ко мне переходит, – и Семечкин, взяв руку Настасьи Петровны, горячо поцеловал ее.

– И хорошо, – сказал Патмосов, – а чтобы он не очень утеснял вас, вы ему приданое в тридцать тысяч.

Коровина густо покраснела.

– Было оно! – тихо сказала она.

Семечкин с укором взглянул на Патмосова. А тот смеялся:

– Оно и есть! Не угодно ли? – он вышел в свой кабинетик и. вернулся с пачкой денег. – Извольте сосчитать. Все тридцать тысяч!

Семечкин разинул рот, Коровина отшатнулась.

– Откуда это?

– Отобрал у Кругликова, по – нашему – Чемизова.

– Ну и кудесник! – воскликнул Семечкин, приходя в себя. – Настя, бери!.. Твои деньги. Борис Романович вроде доброго духа.

– Как благодарить вас? – сказала Коровина.

– На ее свадьбе плясать, – ответил Патмосов, кивая головой в сторону дочери.

– Нет! – сказал Семечкин. – Должна ты дать ему десять процентов. Считай три тысячи.

Коровина передала Патмосову деньги.

Семечкин уложил остальные пачки по карманам.

– Ну, теперь – все! – сказал он. – Надо и в дорогу собираться. Может быть, приедете нас проводить вечером на Николаевский вокзал? Хотим в Саратов поехать, а оттуда либо в Крым, либо на Кавказ.

– Непременно приедем втроем: я, Катя и Семен, – пообещал Патмосов.

XXX
Новый успех

Начальник сыскной полиции сидел в кабинете, занимаясь очередными делами. Вскоре к нему вошел помощник и сказал:

– Чухарев не в своем уме: говорит, что нашел убийцу Коровиной.

– Ну? Зовите его сюда!

Помощник через минуту вернулся с Чухаревым. Тот краснел, одергивал себе манжеты и, волнуясь, докладывал:

– Я, ваше превосходительство, все как есть узнал. Женщина, которая убита, вовсе не вдова Коровина – последнюю уже нашел господин Патмосов. Она жива и теперь находится на излечении, а потом господин Семечкин на ней женится.

– Как? – начальник полиции откинулся к спинке кресла и изумленно вытаращил глаза. – А этот Кругликов?

– Кругликов скрылся и ни в каком убийстве не повинен.

– Что за чепуха! Как же Семечкин искал Коровину, а она жива?

– Жива, – ответил Чухарев, – могу вас удостоверить в этом. Сейчас она на излечении находится, потому господин Кругликов ее гипнотизмом изводил.

– Кто же убит?

– А убита некая Берта Эдуардовна Шварцман.

– Что такое? Какая Шварцман? Слушайте, Чухарев, вы, кажется, того… – и начальник указал на лоб.

– Никак нет. Дозвольте рассказать все доподлинно! – Чухарев, торопясь и сбиваясь, рассказал весь ход дела. Начальник слушал его внимательно, и мало – помалу лицо его начинало принимать радостное и ласковое выражение. Чухарев кончил и сказал: – Дозвольте, ваше превосходительство. мне поехать и арестовать убийцу.

– Молодец, Чухарев! Отличились, – воскликнул начальник. – Будьте теперь спокойны, я не оставлю вас без награды и сделаю вас чиновником особых поручений. Ну, а что касается ареста, так мы поедем с вами вместе. Поняли? Собирайтесь к девятичасовому поезду. Я сейчас сделаю экстренный доклад градоначальнику.

– Слушаю – с, – ответил Чухарев и вышел из комнаты, не чувствуя под собою ног от радости.

– Что? Наградил? – спросил его Калмыков.

– Обещался наградить, а арест сам хочет сделать.

– Э! – Калмыков мрачно усмехнулся. – Разве мы этого не знаем? Он же и награду получит. Будут говорить: вот какой ловкий! В газетах напечатают. Ну, а тебе‑то что обещал?

– Сказал, что чиновником сделает.

– Ну, понятно! Нельзя же так оставить. А и счастливый же ты, Чухарев!

– Бог помог!

Калмыков наклонился к нему и сказал:

– Говори по правде, ты?

– А то кто же? – ответил Петр Кондратьевич, искоса взглядывая на приятеля.

– Врешь! Все это тебе Патмосов сделал.

– И ничуть! Я все один, как есть.

– И в Лодзь ездил?

Этот вопрос несколько смутил Чухарева, но он, быстро оправившись, с апломбом ответил товарищу:

– Ну, в Лодзь я не ездил, но у меня там есть люди, и я все справки навел. Однако мне пора; надо и дома распорядиться, и в дорогу приготовиться. Дело будет серьезное, нешуточное.

– Счастливый, – вздохнул Калмыков. – Повезло!

– Не унывай! И тебе повезет.

Чухарев отошел от приятеля и торопливо побежал домой.

– Тоже Шерлок Холмс, – усмехнулся Калмыков и досадливо плюнул.

Между тем Петр Кондратьевич быстро собрался и с маленьким чемоданом в руке вернулся в сыскное ожидать начальника.