Текст книги "В поисках убийцы"

XI
В угаре страсти

Дьякова до сих пор не знала ни любви, ни страсти, а теперь словно вихрь закружил ее, и, едва она просыпалась, первой мыслью была мысль о Чемизове. В его присутствии она теряла самообладание; она ложилась спать с мыслью о нем, и в сонных грезах он являлся пред нею. Чемизов наполнил все существование молодой женщины. Она не знала, любовь это или страсть. Прикосновение руки Григория Владимировича электрическим током пробегало по ее телу, и она вся содрогалась в сладком предчувствии. Встречаясь взглядом с его черными бархатными глазами, она забывала все окружающее, и ей казалось, что ее укачивают волны. Когда раньше за нею ухаживал Сергей Филиппович Прохоров, ей нравилось смотреть, как он краснел и бледнел, как в ее присутствии терял самообладание и как ее ласковое прикосновение к его плечу или руке заставляло его содрогаться. А теперь то же самое испытывала сама она, и при мысли об этом ей было и сладко, и жутко. Сегодня Елена Семеновна проснулась поздно и сразу же задумалась о Чемизове. Вчера она была с ним в театре, и он. провожая ее, целовал и говорил о своей любви.

Она причесала кое‑как волосы, надела капот и приказала Агаше подать ей кофе. Опустившись в мягкое будуарное кресло, полузакрыв глаза, она пила кофе, как вдруг опять вошла Агаша и сказала:

– Григорий Владимирович.

Всем существом содрогнулась Дьякова.

– Чего же ты? Зови! – сказала она и приподнялась с кресла.

Чемизов, войдя, стремительно подошел к Дьяковой, протянув к ней обе руки. Она вскрикнула и прильнула к его груди. Он обнял ее и стал целовать глаза, лоб, волосы.

– Дорогая Лена, я не мог утерпеть, чтобы не заглянуть к тебе, хоть на полчаса, и сказать» доброе утро».

Дьякова счастливо засмеялась.

– Хочешь кофе?

– Непременно, – сказал он, садясь против нее в кресло.

Дьякова позвонила. Агаша внесла чашку с блюдцем.

– Как мне дорого твое внимание, – ласково, с любовью сказала Елена Семеновна своему гостю, наливая ему кофе.

– Милая! – и Чемизов поцеловал ее обнажившуюся руку.

Дьякова содрогнулась и поставила кофейник. Чемизов придвинулся к ней, не выпуская ее руки. Молодая женщина в сладком изнеможении откинулась к спинке кресла.

Григорий Владимирович смотрел на нее, и ей казалось, что раздвигаются стены, уходит потолок, и она погружается в сладкий, баюкающий сон. Чемизов, ласково гладя ее руки, задушевно произнес:

– Скоро, скоро, моя дорогая, мы с тобой улетим отсюда, как перелетные птицы, далеко ото всех. Уедем в Крым. Мы проведем там с тобою медовый месяц вдвоем. Теперь там нет никого, и мы будем с тобою как на пустынном острове, а когда вернемся, то уже будем мужем и женою: где‑нибудь по дороге повенчаемся тихо, скромно.

– Радость моя, я на все согласна! – шепнула Дьякова, изнемогая от счастья.

– А там, к осени, мы поедем в твое имение и проведем там время до начала сезона. Потом вернемся в Петербург, снимем квартиру и соберем всех знакомых. Да?

– Все, как ты хочешь, – воскликнула Елена Семеновна, словно колыхаясь в волнах.

Голос Чемизова доносился к ней издалека. Он что‑то просил, она что‑то делала, встала, уходила, вернулась.

– Ну, мне пора! – раздался близко подле нее голос Чемизова.

Дьяковой показалось, что она словно проснулась.

– Ты придешь, милый, вечером?

– Я сегодня приду к тебе ужинать.

– Я буду ждать тебя. Я приготовлю все, чтобы устроить наш маленький пир.

– Отлично! – засмеялся Григорий Владимирович, крепко поцеловал молодую женщину и вышел.

Дьякова упала в кресло. Голова ее кружилась, губы улыбались; ей казалось, что в вихре страсти она теряет сознание.

А Чемизов, выйдя от нее, оделся, сунул Агаше рубль и быстро спустился по лестнице; на площадке он вынул из кармана пачку сторублевых ассигнаций и бережно переложил их в бумажник. Лицо его торжествующе улыбалось. Он сел в экипаж и бросил:

– К» Контану»!

Там он привык завтракать.

Через несколько времени после его ухода Агаша, неслышно войдя в комнату, спросила Елену Семеновну:

– А что, барыня, будете одеваться?

– А? Что ты сказала?

– Барыня будет одеваться?

– Да, да, да! У меня что‑то кружится голова, я хочу прокатиться. Прикажи заложить серого и приготовь платье.

Елена Семеновна прошла в спальню, и Агаша помогла ей одеться. Через полчаса Дьякова села в сани, и серый в яблоках рысак помчал ее по снежной пелене Каменноостровского проспекта. Свежий морозный воздух обвевал ее лицо. Она вспоминала свою первую поездку с Чемизовым по пустынным аллеям Островов среди деревьев, усыпанных снегом.

Так прошло несколько времени.

– К Горяниным! – приказала Елена Семеновна кучеру, и сани понеслись в город.

Раскрасневшаяся, с блестящими глазами, Дьякова вошла к Горяниной, пышущая здоровьем, радостная, морозная.

Евгения Павловна вышла к ней навстречу и воскликнула:

– Что это, голубушка, столько времени и глаз не показали?

– Я вас ждала, – весело ответила Дьякова, – а сейчас к вам потянуло. Душечка, Евгения Павловна!.. Всегда, когда моя душа переполнена, я стремлюсь к вам! Алексей Петрович дома?

– Нет. В эту пору он всегда в суде.

– Тем лучше, я очень рада, – сказала Дьякова, проходя в зал. – Мы пойдем с вами в гостиную, сядем в уголок, и я вам открою большой – большой секрет!

Горянина улыбнулась, взяла свою гостью под руку, и они прошли в маленькую, уютную гостиную.

– Ну, рассказывайте, – сказала она, распорядившись подать чай, печенье.

– Ах, дорогая! – воскликнула Дьякова. – Я вас не видела столько, столько времени!.. Я влюблена… я люблю, и меня любят…

Она сжала руки Горяниной.

– Прохоров? – спросила та.

– Чемизов, Григорий Владимирович!

– Он? – с изумлением воскликнула Горянина.

– Да, он!

– Ведь вы его совсем не знаете. Признаться, и я его мало знаю: он был товарищем Алексея Петровича по гимназии, давно – давно.

– Он словно заворожил меня. И я, – Дьякова счастливо засмеялась, – кажется, тоже заворожила его. Он такой счастливый…

– Что же, вы выходите за него замуж?

– Да! Мы сперва устроим предсвадебную поездку. Ах, как я счастлива! Я приехала сюда лишь для того, чтобы рассказать вам об этом.

– Спасибо, – Горянина крепко поцеловала свою гостью.

Та вдруг заплакала и, как бы извиняя свою слабость, сказала:

– Я – совсем дура; сейчас мои нервы натянуты, как струны. Все меня радует, все меня волнует, и я вся, как лейденская банка, наполнена электричеством.

Евгения Павловна снова поцеловала ее.

– Ну, я поеду, – сказала Дьякова, быстро вставая. – Мне надо еще к портнихе, в Гостиный двор…

Она поднялась, снова поцеловалась с Горяниной и прошла в прихожую.

Когда за нею захлопнулась дверь, Евгения Павловна задумчиво покачала головою. Этот Чемизов показался ей теперь в другом виде. Правда, он – интересный, занимательный собеседник; правда, он красив, но в нем есть что‑то отталкивающее. Нет! Чемизов – герой не ее романа.

Между тем Дьякова сходила с лестницы и вдруг встретила поднимавшегося Прохорова. Он остановился и взволнованно воскликнул:

– Елена Семеновна!

Молодая женщина вздрогнула.

– А, это вы, – узнала она, и на мгновение ей, счастливой и радостной, стало жалко его. Ей захотелось приласкать этого вдруг отвергнутого ею поклонника, и она сказала: – Почему вы ко мне не заглядываете?

– Елена Семеновна, я неоднократно пытался посетить вас, но каждый раз получал ответ, что вас нет дома. Два раза вы уезжали с этим господином. Я совершенно упал духом. Мне кажется, что нет несчастнее меня человека…

– Это почему? – с лукавой наивностью спросила Дьякова.

– Почему? Да потому, что я люблю вас, люблю безумно! – и Сергей Филиппович, несмотря на то что разговор происходил на площадке лестницы, порывисто двинулся к молодой женщине.

Дьякова отшатнулась, и ее лицо стало серьезно.

– Сергей Филиппович, – начала она, – я глубоко уважаю вас. Правда, я виновата перед вами, потому что одно время мне нравилось ваше внимание, и я поощряла его. Но я ошибалась; я не любила вас. А теперь… теперь я…

– Теперь вы любите этого Чемизова! – с горечью сказал Прохоров.

– Да, люблю его и выхожу за него замуж. Простите мне! – и она протянула ему руку.

Прохоров сразу осунулся, и глаза его погасли. Он взял ее руку и, целуя ее, глухим голосом сказал:

– Елена Семеновна, последняя к вам просьба…

– Говорите, – просто сказала она.

– Простите меня за смелость моих слов, но все мое существо чувствует, что вы не будете счастливы, что вам нужна будет помощь. И вот, Елена Семеновна, если наступит момент, когда вам нужна будет помощь, то позовите меня.

Дьякова побледнела.

– Вы не из приятных пророков. Но хорошо, даю вам обещание: я позову вас.

Сергей Филиппович крепко поцеловал ее руку, спустился с ней по лестнице, помог ей сесть в сани.

Когда вечером к обеду Алексей Петрович вернулся домой, Горянина вошла в его кабинет и, пока он переодевался, горячо заговорила:

– Нечего сказать, удружил ты своему приятелю!

– Что ты говоришь? Не понимаю!

– Я говорю то, что ты привел к нам в дом этого Чемизова, а в него влюбилась Дьякова и выходит за него замуж.

– Неужели?

– Вот тебе и» неужели»! Если она будет несчастна, это – твоя вина. Кто такой этот Чемизов? Что ты о нем знаешь? Елена Семеновна – милая женщина, чистая душа. Твой Чемизов, несомненно, женится на ней ради ее денег, а несчастный Сергей Филиппович любил ее искренне. Мне крайне неприятна эта история.

Горянин пожал плечами и, смеясь, ответил:

– Ну, моя милая, суженого конем не объедешь. Пойдем‑ка обедать!

XII
В тоске

Борис Романович Патмосов был усиленно занят целые дни. Он принимал агентов, состоявших у него на службе, давал им поручения и слушал их отчеты. Все время неумолчно трезвонил телефон. Медленно, методично Патмосов вел свои дела… А дел у него было много. Сыскная полиция занималась только уголовными эпизодами, имеющими общественный характер. Что же касается Патмосова, то он принимал на себя разные частные поручения.

К нему обращались с интимными делами, требующими особой деликатности. Богатая женщина, разведенная с мужем, просила его найти ребенка, которого увез ее муж; аристократическая фамилия просила разоблачить поведение одного из членов своей семьи; у известной артистки пропали дорогие вещи, и она просила произвести следствие. Патмосов брался за все дела. Одни интересовали его своей материальной выгодой, другие увлекали его, как артиста своего дела.

Он окончил прием последнего агента, когда в его кабинет вошла горничная Маша и объявила:

– Господин Семечкин!

– Проси! – Борис Романович радушно встал навстречу гостю.

В кабинет вошел Семечкин. Его крепкие, красные щеки побледнели, под глазами чернели большие круги, глаза смотрели тускло. Все же он улыбнулся, здороваясь с хозяином дома, и сказал:

– Томлюсь духом, почтенный Борис Романович!

– Ой – ой! – добродушно ответил Патмосов. – Такие дела не делаются с места в карьер: нужны справки и розыски. В два дня ничего не добьешься. Все темно, и намеков, признаться, мало. А вы приехали кстати, – Борис Романович протянул руку к бюро и достал оттуда записную книжку. – У меня к вам просьба.

– Сделайте одолжение! Какая?

– Вот вы говорили, что Коровина продала свое имущество купцу Махрушину…

– Совершенно верно, Махрушину, Николаю Степановичу, за тридцать тысяч.

– Вот – вот! Он вам знаком?

– Он‑то? Приятели, можно сказать. У нас по купечеству никак иначе нельзя, все одним делом занимаемся, по одним трактирам работаем. Ну, так что же надо?

– Напишите ему письмо… Человек‑то ведь он деловой?

– И очень даже…

– Так, может быть, он помнит, какими деньгами заплатил эти тридцать тысяч рублей госпоже Коровиной. Не могут быть это все трехрублевые ассигнации, или сотенные, или даже пятисотенные!

– Да, так.

– Может быть, акции какие‑нибудь, бумаги, закладные листы. Вот вы бы это и узнали. А это может нам послужить на пользу.

– Так! – раздумчиво произнес Семечкин. – А какая же польза?

– Да как же вы этого не соображаете! Я во все банкирские конторы сделаю дружеские сообщения, что если кто придет менять билеты за такими‑то номерами, акции такого‑то общества, то прошу сообщить мне немедленно. Не будет же человек держать у себя акции до второго пришествия; придется менять!

– Да, это так, – согласился Семечкин. – А где? Может быть, в Таганроге, может – в Варшаве. Ему. негодяю этому, пути не указаны.

– Совершенно верно. Но я могу оповестить все более или менее значительные города. Вы сделаете то, о чем я вас прошу?

– Непременно! Как только домой приду, так пропишу Махрушину: «Так и так, Николай Степанович, расскажи мне, какими деньгами ты заплатил Коровиной за имущество».

– Великолепно! Ну, а вы чем занимаетесь? – спросил Патмосов.

– Мысли от себя гоню, Борис Романович. То есть так тоскую, – сказать вам по совести, – что один оставаться совершенно не могу. Как останусь один у себя в номере, так мне все Настасья Петровна представляется. Голова эта, вся изодранная!.. Господи Боже мой! И за что она полюбила этого разбойника? Вот я и не могу. Места себе не нахожу, червь точит сердце. Сейчас я к своему, значит, приятелю – и с ним кутеж.

Патмосов покачал головою.

– Ну, это, знаете ли, не важно. Вы лучше бы ехали опять в Саратов и взялись за дело.

– Пропадай все! Теперь я как к вам прицепился, так и не отстану. Разве что скажете: «Егор Егорович, ничего не нашел. Пропал, мерзавец, как в воду канул».

– Нет, – Патмосов похлопал пальцем по столу. – Не бывало такого со мной случая, чтобы я, имея хоть маленький кончик, не распутал всего клубка. Есть у нас браслетка, может быть, узнаем деньги, да и на коробке тоже след есть… Нет, нет, Егор Егорыч, унывать не надо!

Лицо Семечкина просветлело.

– Вот обрадовали!.. Истинно, можно сказать. Теперь я как именинник. Денег не надо?

– Нет, – засмеялся Патмосов. – Затоскуете, опять загляните.

– Ваши гости! – ответил Семечкин и вышел от гостеприимного хозяина, обрадовавшего его.

Погода была светлая, ясная. Егор Егорович пошел по улице, весь под впечатлением радостной надежды, и с удовольствием поглядывал на встречных.

– Э, Сергей Филиппович! – вдруг воскликнул он, встречая возле Гостиного двора Прохорова, шедшего с портфелем под мышкой. – Вот приятная встреча! Вы куда?

– Собственно говоря, сейчас возвращался с одного поганого дела. Сегодня описывал имущество.

– Ну, что же, коли кто не платит, а должен, так надо имущество описать. У нас закон такой.

– Неприятное занятие! – сказал Прохоров. – Вы завтракали? Нет! Тогда поедем вместе. Мне тоскливо одному. Хотите – к» Контану», хотите – в» Европейскую».

Семечкин подумал.

– К» Контану». Люблю я его. Хорошо кормят и музыка. – Он повертел пальцами и подозвал извозчика. Они сели в сани. – К» Контану»!

Извозчик дернул вожжами, и собеседники помчались.

– То есть места себе не нахожу, Сергей Филиппович, – дружески заговорил Семечкин. – Ни торговля, ни дела – хоть разорись, глазом не моргну! Вся душа моя теперь в этом деле. Найти бы мне того мерзавца, что назвался Кругликовым, и посмотреть, как его в каторгу засудят. Тогда моя задача, можно сказать, будет исполнена и я успокоюсь. А то такая тоска!..

– Я – вам компаньон, – отозвался Прохоров. – У меня тоже большая заноза в сердце, и я тоже рад забыться.

Они вошли в роскошный зал ресторана. К ним подошел метрдотель и почтительно подал карту.

– Попервоначалу беленькой – похолоднее – и закусить, – распорядился Егор Егорович.

Метрдотель поклонился, и лакеи быстро побежали исполнять приказание.

Прохоров огляделся и вдруг вздрогнул. Недалеко от них сидел Чемизов; против него сидела красивая дама в собольей шапке, с горжеткой и огромной муфтой. Григорий Владимирович глядел на нее и вполголоса говорил что‑то, а она широко улыбалась, обнажая белые зубы.

«Вот этот Чемизов! Дьякову сватает, а здесь с новой путается», – подумал Сергей Филиппович, и у него даже на мгновение мелькнула злая мысль вызвать по телефону Дьякову, но он тотчас отказался от нее. – Эх, плохие наши дела! Выпьем по единой! – Семечкин поднял рюмку.

Они заказали завтрак.

Семечкин потребовал вина, а затем шампанское и ликеры. Лицо его раскраснелось, глаза заблестели.

– Ну, Сергей Филиппович, – заговорил он, переходя на» ты», – позовем сейчас моего приятеля, Савелия Кузмича, и учиним питру с тройкою.

– Неловко. У меня прием, – попробовал отказаться Прохоров.

– Пустое! Ты его побоку; скажи, что у тебя консультации, – засмеялся Семечкин. – Ей – Богу!

– Ну, что же, зови Авдахова!

– Вот это люблю, – обрадовался Егор Егорович. – Эй, малый! – крикнул он лакею. – Пойди к телефону, соедини с купцом Авдаховым. Понял? Контора, хлебная торговля на Калашниковской.

Лакей записал и отошел.

– Вот это у нас будет дело первый сорт! – в предвкушении хорошей попойки воскликнул Егор Егорович.

– Пожалуйте, – сказал, подходя, лакей.

Семечкин неровной походкой пошел к телефону, а Прохоров откинулся в кресле и не спускал взора с Чемизова. Тот почувствовал устремленный на него взгляд и быстро обернулся. Взгляды их встретились. Чемизов, вероятно, прочел во взгляде Прохорова злобу и ненависть и в свою очередь ответил ему насмешливой улыбкой. Сергей Филиппович отвернулся, поеживаясь. В это время вернулся и Семечкин.

– Готово! – радостно объявил он. – Сейчас прикатит сюда, а там уж что выдумает, то и хорошо будет.

– Будем кутить! – сказал Прохоров. – Ехать – так ехать, как говорил попугай, когда его тащила за хвост кошка, – и он деланно засмеялся.

XIII
Незадача

Пафнутьев с жаром взялся за дело – поиски браслета.

По адрес – календарю он выписал всех столичных ювелиров и начал их обход. Он заходил в магазин и заказывал браслет по своему образцу, причем показывал рисунок, сделанный со слов Семечкина. Все охотно брались за работу, Пафнутьев выбирал камни, не выказывая никаких сомнений, торговался, не сходился в цене и, раздосадованный, возвращался домой.

Каждый раз, когда он приходил к Патмосову, Катя интересовалась результатами его поисков.

– Ну, что сегодня? – спрашивала она.

– Ничем ничего, – с досадою отвечал Семен Сергеевич. – Обошел я полгорода – и никакого следа. И почему я должен найти этот браслет?

– Глупости! – возразил ему однажды Патмосов, услышав их беседу. – Я не говорю тебе: должен, а возможно. Браслет – это для нас вещественная улика. Отчего не поискать на счастье? Понятно, здесь все случай, но надо уметь и пользоваться случаем, и находить его. Ищи, братец!

И Пафнутьев продолжал поиски. Однажды он опять жаловался Кате на безрезультатность своей работы:

– Теперь в центре города остались только Садовая и Гороховая. Если не найду ничего тут, тогда уже отправлюсь на Васильевский остров и Петербургскую сторону.

– На Садовую и Гороховую я с тобою поеду, – сказала молодая девушка.

– Вдвоем все‑таки занятнее. Завтра заеду!

– Только не с утра, а часов с двенадцати.

На другой день Семен Сергеевич действительно приехал за Катей.

– Едем на поиски!

Молодая девушка быстро оделась, и они вышли.

– Вот посмотри, как это весело, – сказал Пафнутьев. – На заказ ювелиры бросаются, как собаки на мясо, а я должен и наболтать с три короба, и отвильнуть от заказа.

Катя засмеялась.

– Так ты не заказывай, а ищи вещь в этом роде. Не так ты взялся.

– Ну, теперь все равно. Зайдем хоть сюда!

Они вошли в магазин. Хозяин безучастно посмотрел на рисунок и согласился сделать.

Пафнутьев начал торговаться и не сошелся в цене.

– Уф! – вздохнул он, выходя из магазина. – Задал мне твой папаша работу!

Катя только засмеялась.

Они обошли около полдюжины магазинов на Садовой улице и свернули на Гороховую.

– Дойдем до улицы Гоголя, и шабаш! – сказал Пафнутьев. – Пойдем в» Вену» завтракать. Невмоготу.

– Хорошо! – согласилась молодая девушка. – Но вот магазин Брыкалова. Зайдем!

Они вошли. Из соседней комнаты от станка поднялся рыжий субъект в одной жилетке и стал за прилавком. Другой, с плешивой головой, выпуча глаза и надув щеки, дул в паяльную трубку.

– Что угодно? – спросил хозяин магазина.

– Вот не можете ли вы изготовить мне браслет по этому рисунку? – сказал Пафнутьев, протягивая ювелиру бумажку.

Тот сначала почесал голову, потом взял рисунок, внимательно рассмотрел его и воскликнул:

– Э! Какой удивительный случай!

– Что такое? – торопливо спросил Пафнутьев.

– Ну, пожалуйста, посмотрите сами!

Ювелир подошел к конторке, отпер ящик и вынул из него сверток. Осторожно положив его на прилавок, он развернул папиросную бумагу, и изумленные Пафнутьев с Катей увидали тот самый браслет, который они искали. Катя незаметно дернула своего спутника за рукав, чтобы он не выдал себя. Глаза Семена Сергеевича загорелись. Он схватил браслет, стал рассматривать его, повернул и ясно прочел надпись:«1900 – 16 апреля – 1910».

– Продайте его мне, – сказал он ювелиру. – Я вам заплачу по вашей оценке.

– Нет, это невозможно! – ответил ювелир. – Ведь его дали мне для переделки, сказали, чтобы я сделал из него брошку. Вот так! – и ювелир показал, как надо перерезать браслет пополам и сложить его фигурою. – Тогда будет бриллиант, рубин, изумруд и опять бриллиант, рубин, изумруд. Очень играть будет.

– Кто принес вам этот браслет? – спросил Пафнутьев. – Может быть, я могу купить у него?

– Не знаю. Заказчик обещался прийти в субботу, и вы можете сговориться с ним.

Пафнутьев облегченно вздохнул.

– Вы говорите – в субботу?

– В субботу, в час, заказчик будет тут. Я переделаю браслет, а вы приходите и говорите с ним.

– Я не хочу, чтобы вы переделывали. Я хотел бы иметь именно браслет.

– Ну, – ювелир подмигнул Пафнутьеву, – вы заплатите мне немного, и я скажу, что не успел.

– Отлично!

Пафнутьев с Катей вышли из магазина. Лицо Семена Сергеевича сияло.

– Сделали дело, Катя! – радостно воскликнул он. – До субботы мы спокойны. На радостях едем в» Вену», а потом отца порадуем.

Пафнутьев кликнул извозчика и усадил Катю.

Патмосов дремал у себя в кабинете, когда Пафнутьев ворвался к нему с криком: «Нашел!«Борис Романович сразу сел на диван:

– Что нашел? Где?

– Браслетку нашел! На Гороховой, ювелирный магазин Брыкалова! Она там лежит. Приходил какой‑то заказчик, принес и велел переделать в брошь. В субботу придет за заказом.

– Э, – сказал Патмосов, – это уже кое‑что! От этого господина мы узнаем, как попал к нему этот браслет, а там и до самого доберемся. Спасибо! Надо сходить туда да хорошенько посмотреть эту вещицу. Захвачу с собой и Семечкина; пусть он посмотрит, может быть, это и не тот браслет.

– Ну, а ты что сделал? – спросил Пафнутьев, садясь в кресло.

– Ничего, братец! Обходил все места, где ходил Калмыков с Чухаревым, и узнал то же, что и они. Дело представляется мне очень темным. Вот что‑то сделает твой браслет.

– Во всяком случае, это – уже след: мы увидим человека, у которого есть вещь убитой женщины.

Патмосов по телефону сообщил Семечкину о находке, и на другое утро тот явился чуть свет.

– Идем, Борис Романович, – торопил он. – Здесь уж лошадь стоит. Значит, мы на следу?

– Можно сказать. Это открытие решит наше дело. Патмосов быстро оделся. Они вышли.

– На Гороховую! – приказал Борис Романович, садясь в экипаж. Семечкин грузно опустился рядом. – Ну, а какой вы получили ответ от вашего приятеля?

– Глупости; ничего! – и Егор Егорович, распахнув пальто, вынул из бокового кармана смятый лист и стал разбирать каракули: – «Что касается платы денег, то плачены были наличными шесть тысяч рублей, а потом чек на Русский для внешней торговли банк. Деньги или бумаги она из банка взяла – того не знаю».

– Мало, – сказал Патмосов. – Банк несомненно платит деньгами, если она не просила бумагами. Надо навести справку.

– Можно. У меня и управляющий, и директор банка – приятели.

– Пожалуйста, пошлите телеграмму. Тот же самый вопрос: деньги или бумаги выдали Коровиной по чеку Махрушина?.. Стой! – вдруг крикнул Патмосов извозчику.

Они вошли в магазин Брыкалова. Ювелир старательно чистил замшей золотую крышку часов и спросил посетителей:

– Что прикажете?

– С просьбой к вам, – обратился к нему Патмосов. – Вчера мой сын видал у вас браслет, так мне с приятелем тоже хочется посмотреть на него.

– Это который с бриллиантом, рубином и изумрудом?

– Да, да! Вот кто‑то заказал переделать его в брошку.

– Ну, ну! И он вчера был и взял браслет назад.

– Что? – Патмосов даже отступил.

– Взял назад, – спокойно продолжал ювелир. – Только просил стереть прежнюю надпись и награвировать:«21 декабря 1912 года». Ну, я сейчас отдал браслет граверу с мальчиком, а заказчик сидел и дожидался. Очень нетерпеливый был, все торопил.

– Скажите, пожалуйста, каков он видом?

– Видом? Ну, господин хороший, на голове цилиндр, очень хорошее пальто и перчатки. Черные глаза и лицо, как у актера, бритое.

– Он, вероятно, сообщил фамилию, когда давал заказ?

– Да! – ювелир достал книжку, раскрыл ее и, водя корявым пальцем по странице, прочел: – Алексей Алексеевич Алексеев, Лиговка, двадцать восемь. Вот!

– Благодарю вас! – и Патмосов, кивнув головою, вышел из магазина.

– И что им надо в этом браслете? – крикнул Брыкалов в соседнюю комнату, где работал у станка его подмастерье.

– Я так думаю, что здесь какое‑нибудь мошенничество. Они вот ищут, а тот, который приходил к нам с браслетом, – сам мошенник.

– Ну, ну! Если так, то слава Богу, что я избавился от этого браслета.

Между тем Семечкин решительно обратился к своему спутнику:

– Значит, теперь к этому Алексееву на Лиговку махнем.

– Бросьте… там этого господина Алексеева и в помине нет. Алексей Алексеевич Алексеев, Петр Петрович Петров, Иван Иванович Иванов – это, дорогой мой, все значит: «Ищи ветра в поле».

– Так как же? – воскликнул Семечкин. – Значит, дело пропало.

– Не пропало, а сорвалось.

– Вот тебе и крышка! Эх, незадача нам с вами, Борис Романович! Я думал, что уж за хвост поймали, а тут – на тебе, какая обида! Опять искать надо.

– Не иначе! – усмехнулся Патмосов. – Ну, поедемте домой.

– Это уж вы оставьте. Выехали мы с вами по делам не евши, а теперь как есть час для завтрака.

– Завтракать так завтракать, – согласился Патмосов.