Текст книги "Мастер сглаза"

15

Как было написано на личном штампе царя Соломона, «И это тоже пройдёт».

Настал день, когда меня с самого утра не кололи в шею. Я начал соображать и даже сам дошёл до сортира. И весь день меня преследовало состояние дежа вю.

Когда-то я уже испытывал нечто подобное. Долгое состояние отупения, которое наконец сменилось пугающей ясностью в голове. Некоторая торжественность момента. Небольшая комнатка, несколько приятных людей. Правда, люди были, кажется, другие. И цель была другая. Или, кажется, тогда цели не было, а теперь есть. Я точно знаю, что сегодня должно случиться что-то важное и значительное в моей судьбе. Не помню что – в голове всё ещё шумит – но мне всё расскажет вот этот мудрый седой человек. Он всегда говорит правильно и всё мне подсказывает.

И действительно, седой и мудрый встал и, протянув мне крепкую уверенную руку, указал на кресло в углу. Я сел, и на мгновение в комнате повисла траурная тишина, какая бывает только перед объявлением «Оскара» за лучшую режиссуру.

Выждав тщательно отмеренную паузу, главный человек встал и произнёс негромким, но внушительным голосом:

– Друзья!

Он подождал какое-то время, подумал и высказался более развёрнуто:

– Дорогие друзья!

В ушах у меня начало звенеть, и я сообразил, что какое-то время не дышал. Коротко перезагрузив лёгкие свежим воздухом, я стал ждать продолжения.

– Сегодня для некоторых из нас (значительный взгляд в мою сторону) важный… самый важный день в его жизни. Сегодня наконец решилась судьба одного из наших друзей, человека, который за это время сумел вызвать восхищение всей нашей маленькой команды. За Андрея!

Пистолетно хлопнула пробка. У всех в руках волшебным образом очутились бокалы, кто-то протянул шампанское и мне, я вскочил вместе со всеми и растерянно стал вертеть головой. Как много, оказывается, людей может набиться в маленькую комнатку! И каждый протягивает мне свой бокал. Те, кто не дотягивается, приветственно поднимают его с возгласом: «За Андрея», «За тебя!», «Браво!».

Какие славные ребята! В носу защипало, и глаза заволокло влагой. Но я не стеснялся! Что мне стесняться! Я так их всех люблю! Пусть все видят, как…

…«скупая мужская слеза скатилась по его скупому мужскому лицу».

Странная мысль! Недостойно легкомысленная! Как она могла прийти мне в голову в столь торжественный момент? Нет! Я буду думать только о том, какая радостная новость меня ждёт! Сегодня такой день!.. Я даже помотал головой, стараясь вытряхнуть из себя ту холодную и неприятную частичку мозга, которая осмелилась не радоваться. Она болела. Так болит поломанная нога после того, как оканчивается действие заморозки.

Глоток шампанского несколько поправил положение, боль стала тише. Я торопливо допил бокал и практически выхватил новый у кого-то из рук. Действительно, так полегче.

– …Руководство Конторы рассмотрело наше предложение и согласилось, что наш Андрюша – (одобрительный гул слушателей) – попадает под программу защиты свидетелей! – (Громогласное «ура!», удары по плечу, светлая зависть во взглядах.) – Так что теперь, дорогой Андрей Валентинович, Андрюша, Андрюха – все это имена из прошлого. Программа выберет тебе новое имя, новое место жительства, новую, не побоюсь этого слова, судьбу! Добро пожаловать в Америку!

Мы снова выпили, меня снова хлопали по плечу, а я, растерянно улыбаясь, всё лил и лил шампанское на оттаивающий участок сознания, словно подсолнечное масло на раскалённую сковородку. «Вспомни! – вопило у меня внутри. – Это чужие люди! Где твой здравый смысл! Зачем тебе в Америку?!» Я снова помотал головой и понял, что на сей раз у меня это вышло излишне амплитудно. Я даже задел чью-то причёску. (Женщины? Откуда они тут, интересно?)

– Что-нибудь случилось?

Я поднял глаза и понял, что сфокусироваться удаётся не сразу, только в несколько приёмов. Это был… я никак не мог вспомнить его имени… словом тот, кто говорил речь. Ага, значит, речь уже закончилась. Ну да! Он ведь уже здесь и спрашивает, что меня волнует. Как же его зовут? Очень неудобно получилось!

– Я… А как зовут? Как звать?

– Как вас будут называть в Америке? – Главный доброжелательно ухмыльнулся. – Этого даже я не буду знать. Для вашей же безопасности.

– Нет. Я хочу…

– К сожалению, свидетель не имеет права выбирать себе имя. Психика человека устроена так, что он невольно пытается снова и снова повторить себя. А это зацепка, которую оставлять не стоит. Но вы можете выбрать профессию. А что мы все на вы? Брудершафт?

Произошёл брудершафт. Очередной бокал оказался с моим любимым, полусладким. Видимо, поэтому я почувствовал себя более уверенно и спокойно. Я даже вспомнил, как зовут человека, с которым я теперь на ты. Джон. Мировой мужик!

– Итак, смотри, – продолжал мировой мужик Джон. – Хочешь пойти в армию? Вот видишь – Пентагон. Здесь ты можешь полностью раскрыть свои аналитические таланты.

Я держал в руках отлично оформленный альбом. Бравые парни в камуфляже. Умники у компьютеров. Белозубая деваха в пилотке. И всюду – известный ещё по газете «Правда» пятиугольник. Я хотел туда.

– Или, скажем, министерство ядерной энергетики! Абсолютная безопасность, интересная работа с лучшими профессионалами! Всемирный торговый центр. Святая святых американской экономики. Штаб-квартиры большинства финансовых корпораций. Наконец, ЦРУ. Риск, приключения, тайны. Настоящая мужская работа.

Голова шла кругом. Я хотел одновременно на все предлагаемые мне работы. Странное возбуждение захватывало меня, окончательно заглушая остатки внутреннего зудения. Там, где меня ждали, было хорошо, там просто не могло быть плохо. И будет ещё лучше! Во всяком случае я этого желаю всей душой! Пусть у этих славных, добрых людей всё будет очень и очень хорошо!..

Где-то внутри выла сирена тревоги. Оттаявшая часть сознания вопила, трясла меня за плечи изнутри, чего-то требовала, просила, умоляла. Но это было неважно. Гораздо важнее оказалось то, что вокруг – отличные ребята, а скоро я поеду в гости к ещё более отличным ребятам. И пусть всем будет так замечательно, как и мне сейчас! Америка – превыше всего! Ура!

И я встал посреди этих добрых людей, и кричал им о любви и счастье, и о Великой Америке, где все мы будем жить долго и счастливо и никогда не умрём.

– Да будет так!.. – прохрипел я последние слова буквально на последних глотках воздуха, шумно вдохнул и грянул бокал оземь.

Постояв немного с закрытыми глазами, я понял, что пора проветриться. Меня никто не задерживал.

– Да, удалась вечеринка! – довольно бормотал я, перешагивая через распростёртые тела, застывшие в самых нелепых позах.

А потом я вышел в коридор, где увидел троих милых парней. Мне очень захотелось помочь им, но не хотелось будить. Было удивительно, как быстро может сон сморить молодых здоровых мужчин. Вот только-только они протягивали ко мне руки, сжимая в руках непонятного вида подарки, только я хотел сказать им, как люблю их, как они мне дороги – и вот уже лежат у двери три парня, сладко посапывая во сне.

Так я добрался до двери, которая оказалась зачем-то закрыта. Я подёргал её несколько раз, сильно устал и решил тоже прилечь прямо у порога.

Мне снились Пентагон, Лос-Анжелес и шикарные небоскрёбы, окружённые молодыми и бодрыми людьми. Я летел к ним на роскошном авиалайнере и пил дорогой джин. Внизу все пили шампанское, смеялись и бросали мне цветы.

Утром я проснулся с дикой головной болью, сильнейшей жаждой и в окружении 34 неподвижных тел. Когда на следующий день дверь взломали снаружи, 27 из них были уже мертвы.

Часть 3
ПАМЯТИ ПИРРА

В слове «победа» мне слышится

торжествующий топот дураков…

Фазиль Искандер

1

Осень была сухой и опрятной, как заведующая привилегированным детским садом. Листва опадала в строгом порядке, чтобы облегчить работу дворникам: вначале нетерпеливые клёны, потом каштаны, стесняющиеся своих бурых листьев, а уж следом – все остальные. Но и они не роняли всю крону разом, а постепенно, словно опытные стриптизёры, сбрасывали один листок за другим. Окно квартиры, которую мне предоставили после госпиталя, выходило на берёзовую рощицу, и каждое утро я несколько часов кряду смотрел на берёзки, стараясь ни о чём не думать и ничего не хотеть.

Мне нельзя было ничего хотеть. Нельзя улыбнуться девушке без страха её убить. Нельзя погладить котёнка без риска обречь его на мучительную и неизлечимую болезнь. Нельзя… Нет! Не думать! Ни о чём не думать! Смотреть на листья! И не вспоминать ничего! Смотреть на листья!

И я смотрел на листья, хотя с каждым днём это становилось всё грустнее. Берёзки – настоящие женщины – страшно стеснялись своей лысеющей шевелюры, лихорадочно пудрились золотым (под цвет волос) солнцем, но каждое утро начиналось с того, что мрачные похмельные дворники сметали потемневшие листья в кучи. Странное дело – эти кучи! Те же листья, но трепещущие на ветру, смотрятся чуть ли не подвенечным платьем. А листья в кучах даже на саван не тянут.

В один из дней угасающей берёзовой красоты я наконец решился на эксперимент. Надо было раз и навсегда разобраться – насколько я опасен. Возможно, все не так страшно и меня ещё можно держать под колпаком компенсатора?

Хотя Маша не заходит. Николаич говорит – боится. Меня теперь все боятся, даже Машка…

Словом, надо было выяснить степень своей опасности для окружающих. Если я просто перестраховываюсь, следует срочно понять это самому и попытаться объяснить окружающим. Если нет… Тогда даже в пустынь уходить не стоит. Как показал опыт, это меня не остановит.

Я облизнул пересохшие губы, прерывисто вздохнул и уставился на ближайшее дерево. Вон тот листочек, один из последнего десятка. Я просто представлю себе, как он отрывается и летит вниз. Просто представлю. Если он продержится… скажем, час… Нет, если он упадёт последним, значит мой дар, моё проклятие по-прежнему внутри. И тогда зло придётся уничтожать прямо с носителем. Я смотрел и представлял, заставлял себя снова и снова прокручивать прощальный вальс листа в прозрачном осеннем воздухе…

Лист упал через четыре минуты. На ветке оставалось ещё восемь его собратьев.

Я мог позволить себе перевести дыхание.

2

В течение следующей недели я непрерывно производил эксперименты.

Вначале только с неодушевлёнными предметами и растениями. Потом с животными (с голубями, которые облюбовали карниз рядом с моим балконом) и, наконец, с людьми. Я представлял себе всевозможные события в мельчайших деталях, и они всё равно происходили! Это могло означать только одно, я стал свободен! К субботе я настолько в этом уверился, что сам позвонил Николаичу.

Николаича не оказалось на месте. Это несколько обескуражило меня, но не слишком. Сегодня нет, так завтра позвоню. Жаль, а так хотел с ним поговорить.

Я вдруг остановился посреди квартиры, как вкопанный. Я хотел… а его нет… Хотел… нет на месте…

Омерзительно засосало под ложечкой. Значит, вот как оно. Пока я развлекался с листиками и голубками, сглаз тихо дремал. А как только дошло до серьёзного…

Я доплёлся до кресла и тяжело упал внутрь него. Чудес не бывает. Проказа неизлечима. Мне пора освобождать мир от пагубного присутствия. Просто шагнуть из окна…

Ещё чего! Один опыт ещё ничего не доказывает! Необходима серия. Хотя бы повторный эксперимент.

Загадал так: четыре гудка. Четыре гудка я буду хотеть (очень хотеть), чтобы Маша подняла трубку. Если нет… Ничего сложного, шестой этаж – это практически гарантия. Только выпью водки и дождусь, когда она начнёт действовать.

Маша ответила почти сразу. Она сказала «Алло» так быстро, что я вдруг растерялся. Ей пришлось повторить его ещё дважды, прежде чем я смог произнести:

– Машка, приезжай, пожалуйста. У меня, кажется… кончилось. Я теперь… как все.

Теперь молчала она. Молчание становилось невыносимым, и я неловко пошутил:

– Или ты общаешься исключительно с паранормальными мужчинами?

Маша ещё мгновение молчала.

– Хорошо, говори адрес.

– Адрес? Ах да, ты же у меня на новом месте ни разу не была.

– Я боялась, – тихо ответила трубка.

3

Маша боялась и сейчас.

Это было заметно по насторожённому взгляду, по позе – казалось, что при малейшем моем резком движении она вскочит и убежит.

А ещё она притащила с собой Гарика.

Мудро. Немного обидно, но, безусловно, мудро. Маша вообще умна и рассудительна, несмотря на все свои страхи. Она не стала ничего выспрашивать и требовать объяснений. Просто протянула кубик и попросила:

– Выкинь «шестёрку».

Это оказался тот самый кубик, с помощью которого меня дрессировали… матерь божья! Всего год назад!

Я сосредоточился, зажмурился, отчётливо представил себе шесть полукруглых лунок на шершавой эбонитовой поверхности. И выкинул «шестёрку» со второй попытки.

Маша тут же метнулась взглядом к Гарику. Тот несколько удивлённо покачал головой и для снятия всех вопросов тут же озвучил жест:

– Без балды. Чего хотел, то и получил.

И тут Маша повела себя, как обычно, неожиданно и, как обычно, мудро. Она требовательно глянула на Гарика и сжала ему кисть руки. Тот послушно заграбастал мою. Маша внимательно посмотрела мне в глаза и произнесла равнодушным тоном:

– А ты похудел.

– Да при чём тут… – я не успел даже толком возмутиться, как в меня хлынули Машкины мысли, старательно транслируемые Гариком.

Пересказать буквально наш диалог, понятное дело, затруднительно, но озвучить его можно было бы примерно так.

Маша. Продолжай нести чепуху. Здесь наверняка полно микрофонов и камер. Говори что-нибудь, а сам слушай меня.

Я. Так это же невозможно! Я же запутаюсь!

Маша. (снисходительно). Мужчины! Самых простых вещей делать не умеете! Ладно, спроси у меня «А ты-то как?». Молодец. Пока я говорю, попробуй подробно вспомнить, как ты обнаружил своё… изменение?

Я. (подробный отчёт об экспериментах с листиками, голубями и посетителями моей юдоли).

Маша. Убедительно. Слава богу (чувствуется, что она волнуется), а то я боялась, что ты нас всех поубиваешь! Как тех людей в бункере.

Я. Я не хотел! Наоборот, я всячески желал им (обрываю оправдания на полумысли)

Маша. Вот именно. И нам ты тоже пожелал бы. Всячески. Мы бы через порог переступить не успели бы. (Виновато.) Если бы не это, я бы обязательно пришла. Я очень…

В этот момент Гарик отнимает от меня свою лапищу, и я не успеваю дослушать мысль. «Нос зачесался» – невинно замечает Гарик в ответ на мою свирепую гримасу, демонстративно мнёт горбатую шнобелину и снова берёт меня за руку. Связь возобновляется.

Маша. Короче, ты нас всех здорово перепугал!

Я. А те, в бункере, они от чего умерли?

Маша. По-разному. В основном инсульты и инфаркты. Некоторые – от асфиксии, пищевого отравления, внезапной остановки сердца. Кто-то поперхнулся, кто-то споткнулся и неудачно упал. А Ивановский – от старости.

Я. Ивановский?

Маша. Да. Это был руководитель группы. У него обнаружилась редкая и неизлечимая болезнь – не помню как она называется – когда человек начинает стремительно стареть. Парадокс в том, что она поражает только молодых мужчин и мальчиков, а Ивановский, слава богу, был уже полковником. У него трое внуков осталось.

Гарик (неожиданно встревает). Сам виноват! Нечего было с огнём играться! Выковал, понимаешь, сверхоружие. Сам помер и народу положил…

Маша. Гарик, прекрати!

Я. Я не хотел. Я… Я не контролировал себя. И вообще, если вы явились нотации читать, спасибо вам, дорогие друзья, и валите, откуда пришли.

Маша. Не обижайся. Просто… Нам тоже тяжело. Не так, конечно, как тебе, но всё-таки. Всего десяток человек в мире знают, что на самом деле произошло. И мы в том числе. Не очень приятная ноша. Хорошо, что весь этот ужас уже позади. Эти руины, тела…

Гарик. Насдак рухнул. На рынке полупроводников – беспредел.

Я. А что это такое – Насдак?

Гарик. Это такой индекс активности всяких высокотехнологичных отраслей. Чем он ниже, тем хуже. Я сам точно не в курсе, но у меня теперь есть специальный аналитик.

Я. В казино?!

Гарик (мрачно). Ага. Надо мной уже пит-менеджеры по углам смеются. Но должен же я был хоть как-то разобраться в ситуации.

Маша. Ладно, хватит. Хорошо, что всё так обернулось. Но мы уже, наверное, пойдём. А то я как-то…

Если нас на самом деле прослушивали и просматривали, то этот момент наверняка стал предметом тщательного и безуспешного анализа. Представьте себе: сидит себе тётка, вяло рассказывает про какие-то проблемы с ремонтом ванной и вдруг, сразу после слов «А плитку я решила всё-таки польскую брать» – бух на шею этому поднадзорному и давай реветь.

Женщины – это загадки.

4

Теперь Гарик с Машкой стали приходить ко мне чаще. Мы с удовольствием болтали и вслух, и пользуясь Гариком в качестве передатчика.

Выяснилось, что произошло много чего интересного и в мире, и в городе, и со мной лично. Последнее меня интересовало, каюсь, больше всего, поэтому я надоедал собеседникам до тех пор, пока не выяснил всё.

Оказалось, что меня через голову подполковника Минича Сергея Сергеича вытребовал уже упомянутый полковник Ивановский, человек безумного усердия и самоотверженности. А ещё был он патриотом советской закалки, из породы «ястребов» времён «холодной войны». С эффектом «мастера сглаза» он был знаком не так глубоко, как Сергей Сергеевич, но суть уловил верно: если меня заставить полюбить Америку, то будет этой самой Америке полный кирдык, джихад и вообще беда. Двенадцать недель он накачивал меня любовью к Соединённым Штатам вперемешку с транквилизаторами и психотропными технологиями. Он прививал мне мечты об Америке, пока не высчитал, что пришло время пустить «супероружие» в моём лице в ход.

Вот и шарахнул я (в состоянии пароксизма мечты) по любимой Америке, а рикошетом смёл всю оперативную группу Ивановского, он же американский агент Джонсон.

Потом меня долго выхаживали и вылечивали. Кстати, с иглы я слез на редкость быстро и безболезненно. Гарик тут же изложил стройную теорию о том, что, дескать, я так хотел наркотиков, что это желание (в силу необыкновенных способностей «отбойника») тут же заблокировало наркотическую зависимость.

Уже по навороченности фразы стало понятно, что Гарик это не сам придумал, а подслушал у Николаича.

– Кстати, а Николаич-то куда девался? – поинтересовался я и получил (частично трансцендентным путём) ответ, что дескать, всё по плану, а сам шеф сейчас в той самой секретной командировке, куда он тянул нас всех ещё весной. Обещал, как вернётся, забрать меня отсюда. Милый дедушка, Константин Макарович…

– Скорей бы уж, – вздохнул я. – Достало меня тут. Вот выйду…

– И что? – Маша пытливо заглянула мне в глаза.

И я задумался. А действительно – и что? Что я делать-то буду? Гарик меня назад не возьмёт.

Я только глянул на Гарика, и он смущённо покачал головой. Действительно, дружба дружбой, а бизнес – вещь суровая. Всех друзей не прокормишь. На старую работу, что ли сунуться? Возьмут ли? То есть взять-то возьмут, а вот сколько платить станут? Как-то привык я считать триста баксов карманными деньгами. В общем, к вопросу «И что?» я оказался не готов. А Машка, как обычно, оказалась готова. Вот что значит работа в страховом бизнесе!

– Помнишь, – осторожно начала она, – ты книгу писал?

Я досадливо поморщился. Книгу – по одной графической программе – я действительно писал. Уже много лет. Но разработчики неизменно успевали выпустить новую версию раньше, чем я – дописать книгу по старой.

– Так вот, – продолжила Машка, – пока есть возможность, садись да пиши!

– Всё лучше, чем водку по подъездам жрать, – внушительно добавил Гарик, который не переносил на дух ни одного бездельника в мире (кроме себя, естественно).

5

Так у меня наконец появилось занятие.

Компьютер предоставили вполне приличный, монитор – профессиональный 21 дюйм, оперативной памяти вбухали не жалея (я потом сообразил, что это, в общем-то, моя заслуга: полупроводники-то сильно подешевели в результате кризиса, который я же и спровоцировал). Правда, дисковод отсутствовал, последовательных и параллельных портов не наблюдалось, а корпус тщательно опечатан. Top Secret.

Думаю, если КГБ когда-нибудь исчезнет, мы об этом узнаем совершенно случайно через много-много лет. Или на следующее утро из новостей Би-би-си.

Работа затянула меня полностью, хотя вначале пришлось немного поднапрячься, разбираясь в нововведениях и вспоминая ремесло, которым я когда-то зарабатывал себе не только на хлеб. О выходе в Интернет мечтать не приходилось, а документация была, естественно, на английском, но неожиданно я обнаружил, что могу читать руководства пользователя, практически не заглядывая в словарь. Видимо, ребята Ивановского основательно напичкали меня всем, что имело хоть какое-то отношение к Америке, в том числе и техническим английским.

Через неделю я вошёл в рабочий ритм настолько плотно, что начал питаться прямо у монитора. Надзирающие за мной компетентные органы слегка обеспокоились таким рвением и несколько раз присылали людей – посмотреть, чем это я так увлечённо занимаюсь. Сначала появился просто оперативник, умный настолько, что прервал меня на второй минуте объяснений. Он честно признался, что ни черта в этом не смыслит, и спросил, не против ли я, если ко мне заглянет профессионал в этом деле. Озорства ради мне захотелось сказать, что я против, но у меня уже был опыт общения с этой мудрой организацией. Я согласился.

Профессионал – совсем молодой ещё парнишка – оказался весьма кстати. Он тут же показал мне пару ошибок, дал несколько дельных советов по оформлению книги и напоследок, в качестве бонуса, продемонстрировал столько недокументированных возможностей программы, что я начал уговаривать его пойти в соавторы. Парнишка явно возгордился, но от сотрудничества отказался ввиду большой занятости на работе. Невинный вопрос о характере работы был прокомментирован радостным смехом.

В конце концов в гости ко мне пожаловал сам Сергей Сергеевич. Он с интересом ознакомился с кое-какими примерами, которые я успел к тому времени изобрести, задал два дилетантских вопроса, а потом обратился ко мне с типичной для его профессии просьбой – не печатать на обложке мою фотку и вообще обойтись псевдонимом.

Походив вокруг да около, подполковник в конце концов подобрался к истинной цели визита.

– Теперь, стало быть, будете зарабатывать литературным творчеством? То есть у вашего друга Гарри Семёновича Гасаева вы больше работать не собираетесь?

Я осторожно ответил в том духе, что я не знаю, но чего, мол, время зря терять.

– Вы правы, время терять жалко. А ведь вы уже давно восстановились, друг мой. Сидеть над клавиатурой по двенадцать часов в сутки – это не каждый здоровый выдержит. Я давно собирался предложить вам поговорить… о выполнении нашей договорённости.

– Но, согласитесь, обстоятельства изменились, – тщательно вспоминая слова, заметил я.

Мы (с Машей и Гариком) ждали подобного разговора и даже выработали соответствующую линию разговора, но сейчас она, как нарочно, вылетела из головы. Поэтому я выкладывал точку зрения не в точной логической последовательности, а так, как вспоминалось:

– И вообще, окончательное решение давайте принимать, когда вернётся Николай Николаевич, хорошо?

– Окончательное? Хорошо, – подполковник некоторое время молчал, пытаясь что-то высмотреть на дне моих глазных яблок. И неожиданно взорвался:

– А если я прямо сейчас попрошу о помощи? Не для себя, не для Комитета, к которому вы вполне можете относиться с недоверием, – для нормальных, обычных людей, для жителей маленького городка, коим грозит беда, и помочь им можете только вы? Даже не вы, а ваш дар, который оказался у вас, согласитесь, случайно? Будете ждать санкции вашего многолюбимого вождя и учителя? Неужели вы бросите в беде несколько тысяч мужчин, женщин и детей, только потому, что просьбу о помощи принёс ваш покорный слуга?

Не люблю я, когда на меня наезжают, особенно вот так, по-наглому. «Ваш покорный слуга»! В таких случаях я начинаю хамить:

– А не пошли бы вы со своими благими планами! Полковник Ивановский тоже, небось, о благе для простых людей пёкся! И в гораздо больших масштабах. И вообще, без Николаича ни о чём разговора не будет!

Некоторое время мы сидели молча, потом Сергей Сергеич хмыкнул, слегка склонил голову набок и поинтересовался:

– Слушай, тебе же с экрана, наверное, читать неудобно. Давай-ка я тебе принтер сюда поставлю.

Я только сглотнул слюну. За принтер я был готов вытерпеть многое.

Даже фамильярное «ты».