Текст книги "В поисках «полезного прошлого». Биография как жанр в 1917–1937 годах"

X = Кюхельбекер

Тынянов использовал в своих научных работах формулу «Пушкин + X»: в 1926 году он опубликовал статьи «Архаисты и Пушкин» и «Пушкин и Тютчев», а в 1934 году – «Пушкин и Кюхельбекер»[44]44
  См. зарождение этой идеи в работе [Greenleaf 1992: 280–281]. Гринлиф предположила, что Тынянов сознательно изучал «недооцененных и эксцентричных» пушкинских современников, сопоставляя их с самим Пушкиным.


[Закрыть]. Эта схема свидетельствует о том, что центром притяжения его интересов и как ученого, и как писателя оставался Пушкин, – это и выразилось наиболее ярко в написании большого биографического романа.

У Пушкина Тынянов находил полезные и интересные для себя идеи и приемы. Так, например, в статье «Пушкин» (1928) он опробовал идеи, которые были особенно значимы для него как для художника. Как писал сам Тынянов в частном письме, обращение к пушкинскому «Графу Нулину» заставило его задуматься о том, как писатель экспериментирует с историей[45]45
  Цитируется в комментарии [Тынянов 1969: 393]. Такой способ «экспериментирования» в точности совпадает с тем, то Гаспаров считает тыняновским методом в «Смерти Вазир-Мухтара». См. об этом в предыдущей главе.


[Закрыть]. Тынянов-писатель повторял путь Тынянова-ученого: в студенческие годы он занимался Кюхельбекером, затем перешел к Грибоедову и Пушкину и в дальнейшем всю свою жизнь продолжал движение по этому пути[46]46
  Ср. письмо Тынянова к В. Б. Шкловскому (1929), цитируемое в [Тынянов 1969:408].


[Закрыть]. Пушкин был, несомненно, чрезвычайно важен для Тынянова-писателя, однако можно предположить: не исключено, что еще более важным объединяющим началом в трех романах послужил Кюхельбекер. Этот герой оказался тыняновским открытием. Именно Тынянов воскресил забытого поэта-декабриста и сумел в ходе своих научных и литературных занятий заинтересовать современников произведениями и судьбой этого человека. Я отмечала, что Тынянов отождествлял себя с Грибоедовым – с его разочарованиями и его трагической судьбой. Исследователи также высказывают предположение, что тыняновское изображение Пушкина в поздние годы жизни поэта напоминает автора [Greenleaf 1992: 287][47]47
  Гринлиф описывает тыняновский портрет Пушкина (и автопортрет Тынянова) как изображение «писателя, испытывающего антипатию к Литературе, который отступает к позициям автора, работающего с документами: отбирающего и систематизирующего, редактирующего и переставляющего фрагменты материала» [Greenleaf 1992: 287]. Заметим, однако, что этот «поздний Пушкин» не попадает в тыняновский роман; как будет указано ниже, повествование обрывается на 1820 годе, конце пушкинской юности. Примерно на той же дате заканчивается рассказ Ходасевича о Пушкине.


[Закрыть]. Однако интерес Тынянова к Кюхельбекеру – герою романа, равно как и его восхищение Кюхельбекером-поэтом, зафиксировано и в истории, рассказанной К. И. Чуковским, и в тыняновском романе.

Отсутствие Кюхельбекера в «Смерти Вазир-Мухтара» было замечено исследователями[48]48
  Это можно объяснить временными рамками романа: в 1828–1829 годах Грибоедов не мог встречаться и переписываться с Кюхельбекером, однако тыняновский метод – включать в текст фрагменты из ранних лет Грибоедова и его письма той поры – все-таки позволял ему обратиться к Кюхельбекеру. Напомним также, что Кюхля как бы присутствует в романе через отсутствие – как и пушкинский «Борис Годунов» – за счет близких тем, таких как поэзия, архаисты, ссылка. Поскольку Тынянов обращался к пушкинскому «Путешествию в Арзрум», используя его в качестве подтекста, и давал отсылки к изданию сочинений Пушкина для сравнения двух изображений встречи поэта с телом Грибоедова, читатель мог вспомнить и встречу Пушкина с Кюхельбекером на дороге из Михайловского в Петербург, описанную в отрывке 1827 года «Встреча с Кюхельбекером» [Пушкин 1949: 307].


[Закрыть]. Едва закончив роман о Кюхельбекере (где в числе персонажей есть и Пушкин, и Грибоедов), Тынянов, по всей видимости, не посчитал нужным повторять сцены и характеристики из «Кюхли» в следующем произведении. Роман о Грибоедове был отступлением от принципов, согласно которым написан роман о Кюхельбекере: два текста сильно различаются стилистически, предназначены для разных читательских аудиторий и созданы с разными целями. Однако, учитывая все различия, можно попробовать показать, что два романа вступают в некий диалог. В конце концов, Тынянов занимался не только межжанровым диалогом: в диалог вступали и его художественные произведения, в которых сцены и персонажи одновременно и дополняли, и были противопоставлены друг другу. Но если роман о Грибоедове по стилю и содержанию представлял собой отступление от поэтики «Кюхли», то «Пушкин» был возвращением к временам «Кюхли».

Человека, восхищающегося «Смертью Вазир-Мухтара», роман «Пушкин» может разочаровать. Высказывалось мнение, что реакция современников на «Смерть Вазир-Мухтара» заставила Тынянова отказаться от экспериментов в области языка и формы в следующем произведении: «Пушкин» показался более традиционным историко-биографическим романом именно потому, что предыдущий произвел фурор своим модернистским языком и стилем, а также опасными политическими аллегориями, которые проводили параллели между грибоедовской эпохой и началом сталинизма. И в этой точке зрения есть доля правды. Общий план и медленное развертывание последнего тыняновского романа вызывали у читателей вопрос: намерен ли автор вообще его завершать?

Очевидно, что по ходу работы над романом автор начал испытывать проблемы с материалом, который все более расширялся и тормозил процесс. На раннем этапе Тынянов планировал захватить даже годы, последовавшие за смертью Пушкина. Однако количество подробностей, которые были задействованы при описании 21 года из жизни Пушкина, определили структуру, не позволившую осуществить изначальный замысел: в противном случае получился бы роман непомерной длины. Даже если не принимать во внимание, что за следующие 17 лет жизни Пушкина произошло еще больше событий, что он написал еще больше стихов и что сохранившихся документов этих лет количественно значительно больше тех, которые относятся к первому двадцатилетию, – в любом случае при том же темпе повествования автору предстояло бы создать еще не менее 500 страниц. А при той степени детализации, какой он придерживался в описании трех лицейских лет, роман увеличился бы на 750 страниц.

В романе о Грибоедове Тынянов вписал всю жизнь своего героя в повествование о его последнем годе, используя хронологические сдвиги и сгущение событий. В романе о Пушкине он отказался от этих приемов, что потребовало значительного увеличения и объема текста, и времени работы над ним. Похоже, такова была общая судьба пушкинских биографий. Ходасевич жаловался, что невозможно вместить жизнь Пушкина в один том (притом что ему удалось при создании биографии Державина, который прожил долгую жизнь, ограничиться всего лишь 260 страницами). Булгаков в пьесе «Последние дни (Александр Пушкин)» выбрал метод, сходный с тыняновским рассказом об одном годе из жизни Грибоедова: он обратился только к последним дням поэта. Темп развития тыняновского сюжета в последнем романе мог привести к появлению эпоса размером с «Войну и мир». Как заметил сам автор в «Автобиографии», он планировал написать многотомную биографию Пушкина: «эпос о рождении, развитии и гибели национального поэта» [Тынянов 1966: 43].

Как и другие писатели, чьи произведения стали предметом данного исследования, Тынянов начал свой пушкинский проект в связи со столетием со дня смерти поэта. Мысль о написании биографического романа о Пушкине восходит к 1933 году: именно тогда Тынянов решил взяться за такую работу. Самой трудной частью ему представлялось повествование о детстве поэта. В 1934 году Тынянов отмечал в газетном интервью: «о нем <детстве> сохранилось меньше документальных и исторических данных, а имеющиеся представляют собой много еще не решенных загадок. Например, его взаимоотношения с отцом, с матерью…» [Тынянов 19346][49]49
  Ср. статьи Тынянова в «Литературной газете» в 1937–1939 годах («Проза
  Пушкина», 20 февраля 1937; «Творческие планы», 5 февраля 1939).


[Закрыть]. Как сформулировал цель Тынянова один из журналистов, обобщая его встречу с читателями и обсуждение первой части романа, автор стремился «снять грим, наложенный на великого поэта усилиями комментаторов, развеять дым легенд, окружающих его имя. Живой Пушкин, а не “Пушкин в жизни” – вот что интересует Тынянова» [Дельман 1935]. Противопоставление Тынянова Вересаеву здесь не случайно: в 1930-е годы все биографические проекты, связанные с Пушкиным, неизбежно сопоставлялись с «Пушкиным в жизни». Разумеется, Тынянов отнес бы Вересаева к числу тех, кто создавал «мнимого Пушкина». Он видел свою задачу в том, чтобы попытаться противостоять этим «мнимым Пушкиным» несколькими способами. С одной стороны, он собирался продолжать писать полемические статьи и литературоведческие работы, представляющие настоящего Пушкина, а с другой – создавать многотомную пушкинскую биографию, в которой будет запечатлен «правильный» образ поэта.

Тынянову при его методе работы, чтобы приступить к новому художественному произведению, нужен был какой-то импульс, исходящий из архивных документов. Он не был автором, способным выкроить историю из «цельного куска ткани», а нуждался в «лоскутках», из которых можно пошить одеяло. И каждый раз, когда Тынянов брался за создание нового художественного произведения, где события происходят в первой трети XIX века (в его любимой эпохе), ему требовался новый ворох таких лоскутков, свежих архивных находок, способных составить основу рассказываемой истории. Я считаю, в числе причин, побудивших Тынянова взяться за роман о Пушкине, было знакомство с новыми для него материалами из архива Кюхельбекера, к которым он получил доступ в 1928–1929 годах[50]50
  См. примечания к статье «Пушкин и Кюхельбекер» [Тынянов 1969: 408]. Тынянов написал историко-литературную статью под тем же названием, что и оставшаяся неопубликованной его статья 1918 года, рукопись которой сгорела в Ярославле. Тынянов считал своим долгом собирание неизданных документов из архива Кюхельбекера и, как вспоминал Каверин, в 1828–1829 годах приобрел у антиквара большое количество бумаг Кюхельбекера.


[Закрыть]. Этот архив, по словам Тынянова, «разрушает старое представление о лицее» и по-новому освещает деятельность Пушкина в лицейский период его жизни [Тынянов 1934а]. Открытые Тыняновым новые документы позволили ему вернуться в изображенный в романе о Кюхельбекере мир и на этот раз представить первый лицейский год гораздо подробнее. В «Кюхле», как будет показано далее, автор обошел молчанием большую часть событий шести лицейских лет, потому что еще мало знал о них и не мог предложить собственную концепцию истории Лицея. Если использовать терминологию Тынянова, то лицейские годы в «Кюхле» могут служить примером того, как автор «не выходит за пределы документа и не достигает его». Интуиция, по-видимому, не подсказала ему ничего такого, что можно было бы воплотить в живых сценах. Однако в 1930-е годы, вооружившись новыми материалами, Тынянов решил, что обладает теми «документами», которые позволят «придумать» лицейскую обстановку 1810-х годов. Другой причиной для написания романа о Пушкине, как уже говорилось, была связанная с Пушкиным «атмосфера» 1930-х годов. В это время ни один автор не мог не пройти мимо Пушкина, и автор романов о двух пушкинских приятелях и коллегах не стал исключением.

Обращаясь к последнему роману с чисто формальной точки зрения, замечаешь, насколько важны были для автора новые архивные источники. Тынянов успел закончить три части своей книги. «Детство» напечатано в журнале в 1935 году; «Лицей» – в 1936–1937 годах; вместе они вышли отдельным изданием в 1936 году и перепечатывались в 1937 и 1938 годах. Финальная часть «Юность»[51]51
  Поскольку «юность» и «молодость» в русском языке близки семантически, можно сказать, что Тынянов и Ходасевич описывали один и тот же период жизни Пушкина под разными заглавиями.


[Закрыть], законченная автором незадолго до смерти, публиковалась в журнале «Знамя» в 1943 году. В полном издании романа количество страниц на каждую часть следующее: «Детство» – 174; «Лицей» – 263; «Юность» – ПО. Это показывает, насколько важен был для Тынянова именно лицейский период. Подобный «арифметический» подход к анализу романа свидетельствует также, что в процессе работы Тынянов не знал точно, насколько объемным окажется его текст. Вторая часть книги стала самой большой и самой детализированной, существенно превысив по объему другие части. Кроме того, временной период, который она охватывает (от 1811 года, когда был открыт Лицей, и до 1814 года, когда прошел первый публичный экзамен), составляет три года, то есть всего лишь половину времени, проведенного там Пушкиным, – а этому посвящена почти половина романа[52]52
  Возможно, Тынянов решил завершить лицейскую часть романа 1814 годом из-за того, что она уже стала поглощать весь роман. Другими причинами, из-за которых он перешел к «Юности», где Пушкин все еще находится в Лицее, возможно, было то, что первая публикация Пушкина – послание «К другу-стихотворцу» (1814), – как считал Тынянов, была посвящена Кюхельбекеру; кроме того, в этой части говорится о «первой настоящей любви», в которой автор видел Карамзину. Поэт, чьи стихи уже публикуются, ухаживает за женой придворного историографа, и его никак нельзя считать всего лишь лицеистом, хотя ему всего лишь 15 лет. Об адресате послания «К другу-стихотворцу» см. в примечаниях В. Э. Вацуро [Вацуро 1994: 50].


[Закрыть].

Один из исследователей указывал, что при работе над «Пушкиным» Тынянов использовал очень широкий круг источников: воспоминания и письма Пушкина, как опубликованные, так и неопубликованные; сохранившиеся записи лекций лицейских профессоров и их научные работы; документы из лицейского архива, а также из архивов Кюхельбекера и Горчакова. В дополнение к этому можно сказать, что важную роль сыграли произведения Пушкина, в том числе набросанный им в 1830 году план автобиографии – к этой теме мы еще вернемся[53]53
  См. об этом замечания Б. О. Костелянца [Костелянец 1959: 559].


[Закрыть]. Нельзя сказать, что Кюхельбекер стал самой важной фигурой в этой части романа; в ней получили детальную разработку образы многих учеников, а также профессоров и лицейских служителей, был описан учебный процесс и даже царскосельские парки, по соседству с которыми находился Лицей. Однако, сравнивая эту часть романа со статьей 1934 года «Пушкин и Кюхельбекер», прислушиваясь к диалогу этих двух тыняновских сочинений, начинаешь понимать, насколько важными при написании художественного произведения оказались бумаги Кюхельбекера.

Создав роман о Кюхельбекере, Тынянов тем не менее решил вернуться в Царское Село, чтобы запечатлеть его великого соученика. В начале романа гораздо больше внимания уделяется атмосфере эпохи, семье и однокашникам Пушкина, чем самому поэту. Первые читатели даже сетовали на то, что Пушкин в двух начальных частях несколько отодвинут в сторону, однако Тынянов заверял их на встречах, что это сделано специально, согласно плану[54]54
  Волович полагает, что в «Детстве» и «Лицее», «пока герой, только еще прислушиваясь к миру, активно в тексте не действует, Тынянов стремится погрузить его во все разрастающееся море больших и малых человеческих страстей и страстишек, житейской прозы, предметного быта, национально-исторических катастроф и явлений национальной и мировой культуры» [Волович 1989: 525]. Во время одной из встреч с читателями Тынянов объяснил разницу между «историческим рассказом» и «историческим романом». Первый, по его словам, может сосредоточиться на центральном герое, поскольку относительно короток, но в историческом романе, который будет развиваться медленно на протяжении многих частей, уместно оставить героя до поры до времени молчащим и не выдвигать его в центр действия в начале повествования. Это внимание Тынянова к различным жанровым правилам подтверждает мою мысль о том, что он помнил о подобных требованиях, когда работал одновременно над художественной прозой и научными трудами.


[Закрыть]. Образы родственников поэта: например, Сергея Львовича, Надежды Осиповны и Василия Львовича – были нарисованы в «Детстве» с гораздо меньшим осуждением, чем это обычно делали другие писатели. Тынянов позволил своему читателю взглянуть на родных поэту людей глазами всезнающего повествователя, далекого от точки зрения юного Пушкина. В «Лицее» Тынянов возвращался в ту атмосферу, которую он описал в «Кюхле», но на этот раз с новыми знаниями и другой целью[55]55
  О «Кюхле» см. [Эйхенбаум 1986: 201–205]. Эйхенбаум замечал также, что лицейские главы «Пушкина» весьма отличаются от описаний того же времени в «Кюхле»; он указывал, однако, что последний роман отличается от первого почти во всем. Единственное сходство, которое усматривал ученый, состояло в том, что Тынянов по-прежнему писал «научный роман»; соединение художественной и научной мысли оставалось важной частью его пушкинского проекта [Эйхенбаум 1986: 222].


[Закрыть].

В статье «Пушкин и Кюхельбекер» использована переписка Кюхельбекера с его матерью, сестрой и другими родственниками, а также его дневник и «словарь» – ни то, ни другое ранее не публиковалось, не было известно и не использовалось для воссоздания лицейской атмосферы. Тынянов был счастлив от того, что ему удалось восстановить историю Лицея, искаженную в воспоминаниях тех, кто учился позднее: эти мемуаристы считали, что поскольку Пушкин и его друзья-декабристы посещали ту же альма-матер, то их жизнь и учение проходили так же, как и в последующие времена. Согласно Тынянову, в первые годы Лицей представлял собой совершенно иное учреждение. Он выделяет три периода в истории пушкинского Лицея, каждый из которых имел свои особенности и был по-своему важен для Пушкина, Кюхельбекера и их товарищей [Тынянов 1969: 239–243][56]56
  Тынянов опирается на мемуары И. И. Пущина о трех лицейских периодах: «Лицейское наше шестилетие, в историко-хронологическом отношении, можно разграничить тремя эпохами, резко между собою отличающимися: директорством Малиновского, междуцарствием (то есть управление профессоров: их сменяли после каждого ненормального события) и директорством Энгельгардта» [Пущин 1907: 240].


[Закрыть]:

Первый период длился от осени 1811 г. до марта 1814 г. – около двух с половиной лет; второй – «междуцарствия», или «безначалия», – от марта 1814 г. до февраля 1816 г. – два года и, наконец, самый короткий – «энгельгардтовский» – от февраля 1816 г. до июня 1817 г., т. е. менее полутора лет [Тынянов 1969: 240].

Существующие истории Лицея внушают читателю мысль, что последний («энгельгардтовский») период представляет эту школу в целом, однако Тынянов указывал, что Энгельгардт не оказал сильного влияния на Пушкина и Кюхельбекера[57]57
  См. также статью «Личность Пушкина»: «Главная роль в лицее пушкинской поры была приписана директору Энгельгардту, ставленнику Аракчеева, человеку, с которым Пушкин враждовал…» [Тынянов 1937: 3].


[Закрыть]. Он подчеркивал роль Малиновского и Сперанского и полагал, что более свободным для пушкинского лицейского класса был средний период, когда отсутствовал официальный руководитель:

Таким образом, единого лицея не было; ложное единство лицейской истории первого выпуска создано традицией. Период Малиновского больше всего повлиял на Вальховского и отчасти Кюхельбекера и Пушкина, период «междуцарствия», может быть, больше всего отразился на Пушкине, Пущине, Кюхельбекере – каждом по-своему, а период Энгельгардта образовал «cavaliers galants» и «chevaliers servants» – Горчакова и Корфа [Тынянов 1969: 243].

В своей статье Тынянов стремится исправить то впечатление, которое читатель мог вынести из «Кюхли». В этом романе 1925 года, хотя он и начинается с того, что на семейном совете решено отправить Вильгельма в новое учебное заведение, первое упоминание о новом директоре Энгельгардте не сопровождалось обсуждением смерти Малиновского и периода «междуцарствия» [Тынянов 1994а: 34][58]58
  В романе «Пушкин» «междуцарствие» и «анархический период» описаны как некая республика: «Лицей был нынче республикой, и в республике этой царил беспорядок» [Тынянов 19946: 424].


[Закрыть].

В первом романе Тынянов представил все три периода лицейской жизни как один, строго следуя традиционному прочтению истории Лицея. По временам он даже выказывал небрежность, заявляя, например, что переводные экзамены, проходившие после первых трех лет, «в Лицее были всегда большим событием» [Тынянов 1994а: 36]. Поскольку экзамен 1814 года был первым в лицейской истории, тут нельзя употребить обобщающее слово «всегда»[59]59
  Заметим, что Тынянов за несколько страниц до этого представляет Энгельгардта как нового директора, то есть допускает хронологическую ошибку в более чем два года. Далее он заставляет Энгельгардта председательствовать на экзамене. См. в романе: «По лестнице уже звучали шаги – директор бежал встречать Державина» [Тынянов 1994а: 37]. В позднейшей трактовке, предложенной в романе «Пушкин», Тынянов будет различать отцовски покровительствующего, исполненного собственного достоинства Малиновского и льстивого Энгельгардта, который действительно мог помчаться бегом встречать почетного гостя. В сцене экзамена Тынянов дал Державину задачу – вспомнить директора Малиновского и затем, под влиянием старческой рассеянности, припомнить, что Малиновский не мог обидеть его своей неявкой на экзамен, поскольку Малиновский давно умер [Тынянов 19946:441–442].


[Закрыть]. Заметно, что при написании лицейских глав «Кюхли» Тынянов опирался на те же истории Лицея, которые он впоследствии критиковал за нивелирование и унификацию прошлого этого учебного заведения[60]60
  См. продолжение этой критики заблуждений, касающихся истории Лицея, в работе «Личность Пушкина».


[Закрыть]. В 1934 году в статье «Пушкин и Кюхельбекер» Тынянов воспользовался новыми материалами, к которым еще не имел доступа в середине 1920-х годов и которые пролили свет на ранее не известные факты юности двух поэтов. Впоследствии в романе «Пушкин» Тынянов смог воплотить эти события лицейской жизни.

Одним из источников знаний о жизни и духе пушкинского Лицея обычно служили посвященные лицейским годовщинам стихи Пушкина. М. А. Цявловский указал Тынянову на вариант строфы из стихотворения «19 октября» (1825), который писатель использовал в лицейских главах:

 
И черный стол, и бунты вечеров,
И наш словарь, и плески мирной славы,
И критики лицейских мудрецов
 

[Тынянов 1969: 250].

Несколько деталей из пушкинского описания лицейской жизни были для Тынянова новы. Например, вплоть до публикации статьи 1934 года оставался загадкой упомянутый в отрывке словарь, он не появляется в написанном в 1925 году биографическом романе о Кюхельбекере [Тынянов 1969: 247–248][61]61
  О словаре, который должен был находиться в его распоряжении, Тынянов писал, что он «является сводом философских, моральных, политических и литературных вопросов, интересовавших Кюхельбекера (и <…> его товарищей) в лицее» [Тынянов 1969: 248]. По мнению Тынянова, не удивительно, что у Кюхельбекера столь рано появились идеи такого рода; при этом он указывал на заметку Пушкина в составленном в 1830 году плане автобиографии: «Философические мысли – Мартинизм».


[Закрыть]. Однако после обнаружения и прочтения этот словарь сыграл важную роль в характеристике и Кюхельбекера, и Пушкина в последнем романе Тынянова.

Всюду с собою Кюхля таскал толстую тетрадь: это был его знаменитый словарь. От А до Я Кюхля терпеливо переписывал все мысли, казавшиеся ему замечательными. Сначала, как всегда, Александр вместе с другими посмеивался, потом перестал, а там сам стал для Кюхли отмечать то и се, и наконец Кюхлин словарь стал его любимым чтением [Тынянов 19946: 413].

В руках Тынянова словарь стал инструментом внедрения в роман философских идей о гордости, страсти, свободе и так далее, «от А до Я»; он дал возможность прозвучать ранее неслышным голосам мыслителей, которых читали на досуге лицеисты.

И Кюхельбекер, и Пушкин видели себя в будущем поэтами, однако Тынянов изображал их творческие пути противоположными: Кюхля – романтик, он предвидел, что его как поэта ожидают испытания и мученичество, а его поэтический путь будет усеян препятствиями, преодолеть которые он должен при помощи вдохновения. Пушкин, напротив, был прагматичен: «…когда он писал стихи, это, кажется, не было восторгом. Забвение, внезапный холод, рифмы, подтверждавшие верность всего, мгновенная радость знания, недовольство, все, что угодно, но не восторг» [Тынянов 19946: 418]. Тынянов трактовал Кюхельбекера как противоположность Пушкину, причем описывал обоих друзей, опираясь на бумаги Кюхельбекера. Пушкин и Кюхля в сознании автора были тесно связаны и в лицейские годы, и впоследствии, поскольку их поэтическая манера и образ жизни вступали друг с другом в сложный диалог. Сопоставление поэтов – Пушкина и архаистов – открывало для Тынянова возможность увидеть картину истории литературы 1810-х, 1820-хи 1830-х годов в целом, и он последовательно выступал за то, чтобы рассматривать круг архаистов наряду с Пушкиным. В своей концепции истории литературы он указывал на важность включения в нее второстепенных фигур, а не только «генералов», для того чтобы получилась ясная и правдивая картина прошедшего.

Автобиография Пушкина и биография, созданная Тыняновым

В «Пушкине» тыняновский «научный роман» принял форму, отличавшуюся от той, что была опробована в «Смерти Вазир-Мухтара»: в дополнение к ссылкам на работы других Тынянов прибегал здесь к ссылкам на собственные труды. Статьи о Кюхельбекере и о Пушкине, как и роман «Пушкин», обращенные то к одному, то к другому из этих поэтов, превращают пушкинский проект в прекрасный, еще более выразительный, чем «Кюхля», пример «межжанрового диалога» (термин Э. Вахтеля). Один из наиболее интересных аспектов этого диалога – временной аспект; в определенном смысле Тынянов создал в 1920-30-е годы целую галерею образов Пушкина и Кюхельбекера, дорабатывая портреты поэтов так, чтобы они отражали новейшие документальные источники, заменившие прежние.

Правила игры в «научный роман» требуют от писателя следования источникам. В «Смерти Вазир-Мухтара» Тынянов двигался по составленной Шляпкиным биографической канве, в «Пушкине» же чувствуется более личное отношение к теме. Писатель использовал набросанную самим Пушкиным в 1830 году «программу автобиографии» в качестве основы для собственной биографической книги. В пушкинском фрагменте список событий, которые он собирался включить в автобиографию, доходит только до 1815 года и знаменитого экзамена в присутствии Державина [Пушкин 1949:158]. И хотя для «научного романа» такая документальная основа, как эта программа автобиографии, представляет собой большое подспорье, я думаю, что в определенном смысле пушкинский набросок «вмешивался» в работу автора, задавая как темп, так и содержание тыняновского романа.

В конечном счете, возможно, сам Пушкин помешал Тынянову закончить роман. Не меньше половины пушкинской «программы» состоит из загадочных заметок поэта о своем детстве и семье; особенно отрывочными выглядят заметки 1811–1815 годов. Тынянов, как уже говорилось ранее, полагал, что часть романа, посвященная детству, окажется самой трудной из-за недостатка документальных свидетельств. «Где кончается документ, там я начинаю», – писал он. Большую часть сюжета о ранних годах Пушкина Тынянову приходилось домысливать, это тормозило его работу и стесняло его творческие методы.

Один из самых прозрачных в плане документального обоснования фрагментов пушкинской биографии – это экзамен 1815 года, когда великий Державин «передал лиру» юному Пушкину. Тынянов не просто обратился к пушкинским воспоминаниям об этом событии, но и воспользовался мемуарами других современников. Тынянов мог выбрать детали из пушкинских заметок и «сшить» из них сцену – так же, как должен был поступить Ходасевич в своей литературной биографии Державина. В «Кюхле» Тынянов посвятил этому эпизоду почти пять страниц; в «Пушкине» ему хватило двух. И в каждом случае он добавлял к известной истории нечто новое. В «Кюхле» речь шла о стихотворении, которое Кюхельбекер написал в честь Державина и хотел прочесть во время экзамена. Кюхля и Державин в этом романе даже обменялись несколькими репликами: именно здесь Вильгельм выступил со страстной защитой поэтического восторга (который в «Пушкине» упоминался в связи со «словарем») и заслужил похвалу Державина: «Громко. Есть движение, – сказал Державин. – Огня бы больше. Державина, видно, читали», – одобряет старый поэт юного. Но в первом описании вторжения Державина в лицейскую жизнь Тынянов заставил Кюхлю также передать Пушкину важное послание: «Тебе Державин лиру передает»[62]62
  См. выше об ошибках в описании лицейской жизни, которые Тынянов исправлял по мере движения от «Кюхли» к «Пушкину».


[Закрыть]. В романе «Пушкин» повествователь сосредотачивается на Державине[63]63
  «Когда Александр кончил, только некоторые смотрели на него: большая часть смотрела на Державина» [Тынянов 19946: 443].


[Закрыть]. Два поэта оказываются практически одни в комнате, в то время как Пушкин декламирует стихи; здесь нет места для Кюхли.

Можно указать на две причины, почему Тынянов не смог завершить биографию Пушкина. С одной стороны, работая в жанре «научного романа», Тынянов следовал пушкинской автобиографической схеме, но эта программа была всего лишь фрагментом, и потому тыняновский роман остался неоконченным: не имея больше документального материала, автор не мог продолжать. С другой стороны, Тынянов строил образ своего персонажа – Пушкина, – ориентируясь на обновленные сведения о Кюхельбекере, а Кюхля перестает играть активную роль в жизни Пушкина после ареста в 1825 году. Без «программы», без подлинного Кюхельбекера и его драгоценных бумаг, необходимых для следующих частей книги, тыняновский роман начал превращаться в нечто фрагментарное и стопорился из-за недовольства автора своей работой.

Однако была еще одна причина этой остановки, связанная с тыняновским подходом к прошлому. Тынянов искал в нем уроки и образцы для настоящего, но не находил ничего «полезного» в жизни и поэтическом пути Пушкина. Кюхельбекер был трагикомической фигурой; впоследствии он прожил долгую и плодотворную жизнь в сибирской ссылке, и тот энтузиазм, с которым он когда-то учился в Лицее и затем участвовал в декабристском движении, сохранился у него после всех испытаний. Грибоедов был примером того, как слава переживает судьбу, и Тынянов, представляя последний год жизни драматурга, нашел и героя, и метод создания «полезного прошлого». Однако Пушкин в замысле Тынянова не подходил под понятие «положительного героя» советской эпохи, и роман о нем не позволял Тынянову отточить свои отчасти научные инструменты для того, чтобы открыть прошлое.