Текст книги "Сожженные революцией"

Перед кругом вторым
Стихотворный пролог

Из следственных дел: справка

5 февраля 1880 года в Зимнем дворце прогремел мощный взрыв; погибли одиннадцать нижних чинов дворцового караула и ранено более пятидесяти человек. Взрыв произошёл под Малой столовой и был приурочен по времени к обеду, на котором должны были присутствовать Александр II и его шурин принц Александр Гессенский. Принц опоздал, начало обеда было отсрочено, и благодаря этому оба Александра не пострадали. В ходе расследования обнаружилось, что из дворца пропал некто Батышков, столяр, три месяца назад принятый на работу в дворцовую мебельную мастерскую. Было также установлено, что в подготовке взрыва участвовали члены противоправительственной организации, известной под названием «Народная воля». Только несколько лет спустя, после гибели Александра II и разгрома «Народной воли», выяснилось, что под именем Батышкова в Зимнем дворце работал народоволец Степан Халтурин. Он пронёс в императорскую резиденцию динамит (по разным данным, от тридцати до шестидесяти килограммов), смонтировал взрывное устройство, в нужный момент поджёг запальный шнур, сам же беспрепятственно скрылся.

5 ФЕВРАЛЯ 1880 ГОДА, ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ

 
Столяр Батышков выходит
из бездны – из мастерской.
Измеренный путь проходит,
красивый и молодой.
Шаги отдаются хохотом
под сводами галерей,
по сумрачным переходам,
в отверстых ушах дверей.
Он напевает песенку.
Движенья его легки.
Из тёмных зрачков выплёскиваются
тревожные огоньки.
Столяр Батышков прощается
с фельдфебелем у ворот
и в точечку сокращается:
в февральскую мглу идёт
и медленно превращается
в развеянный снежный дым.
Под глыбой Главного штаба
тают его следы.
 
 
А в переплетении арок,
в безмолвном нутре дворца
оставленный им подарок
свершает отсчёт с конца.
Невидимо смерть разлита
над выдохнувшей Невой.
Полцентнера динамита
Уложены в воздуховод.
Корпус из гибкой меди
пространство перечеркнул.
И медленно,
медленно,
медленно
тлеет бикфордов шнур.
 
 
А где-то выше и где-то
рукой подать – так близки —
постукивают по паркету
царские каблуки.
Шаги отдаются говором
под сводами галерей,
по залам и коридорам,
в оглохших ушах дверей.
Библиотека, лестница,
коридор, поворот.
Секундами перелистывается
считалка наоборот.
Вдох-выдох – шесть, пять, четыре.
Зуб на зуб – три, два, один.
Тени и часовые
вытягиваются позади.
Царь спешит, задыхается.
(Сердце зверьком в руке.)
Перчаткой, томясь, касается
крестика на сюртуке…
 
 
В столовой звенит посуда,
лакеями ставима бережно.
Шнур тлеет.
Ещё секунда.
Три четверти.
Четверть.
Бездна.
 

Круг второй
Александр Блок, Борис Савинков (1879–1904)
Ангелы и бездны

 
Потупя голову, в тоске ломая руки,
Я в воплях изливал души пронзенной муки
И горько повторял, метаясь, как больной:
«Что делать буду я? что станется со мной?»
 

А. С. Пушкин

Падение в бездну есть зеркальное отражение взлёта в небо. Ангел, устремляющийся ввысь со шпиля Петропавловского собора, отражается в невской воде, и там, в перевёрнутом мире, мы видим его двойника низвергнутого, падающего в преисподнюю.

Александр Блок и Борис Савинков во многом похожи – даже до двойничества. Похожи отчасти и внешне – ростом, статью, аристократизмом повадки, благородной правильностью лиц. Оба – выходцы из одной социальной среды, у них было немало общих знакомых. Линии их биографий неоднократно пересекались. Они читали одни и те же книги, искали ответы на одни и те же вопросы. И в революционном дыму и пламени задохнулись оба. Но Блок принял в сердце свет словесного творчества, жизнь отдал поиску вечной правды и в последнем творческом откровении за снежно-кровавыми вихрями революции увидел над собой лик Христа. Савинков вложил всё, что имел за душою, в дело разрушения и человекоубийства, вызывал революцию, как шаман, носился в её водоворотах, как одержимый, во всех начинаниях потерпел сокрушительный крах и навсегда низвергся в тёмную пустоту – из окна тюрьмы на Лубянке.

Бездна бездну призывает…

I
Из хорошей семьи

1877 год, Санкт-Петербург, Университетская набережная, ректорский флигель. Квартира ректора Императорского университета Андрея Николаевича Бекетова. Знаменитый профессор ботаники живёт здесь семейственно: жена Елизавета Григорьевна, четыре дочери – Екатерина, Софья, Александра и Мария. Старшей дочери двадцать третий год, младшей пятнадцать. Причуднице Александре, Асе, самой резвой, непоседливой, – семнадцать.

Осень, полусумрак прихожей. Звонок в дверь. Прислуга отворяет. На пороге стоит красивый господин лет двадцати пяти в безукоризненном сюртуке, белоснежной сорочке со стоячим воротничком, при модном галстуке. Вьющиеся волосы над высоким лбом, усы и бородка, взгляд одновременно пристальный и туманный…

– Александр Львович Блок, приват-доцент, – представился молодой человек. – Дома ли его превосходительство?

Господин препровождён в кабинет – он пришёл по какому-то служебно-учёному делу. Но прислуге, каковая обо всём догадывается лучше хозяев, показалось, что истинная цель визита иная. Очень уж тщательно одет и причёсан молодой человек, и потом, замечены были взоры, дважды или трижды брошенные им в сторону дверей, ведущих в жилые комнаты ректорской квартиры. Любопытство горничной было удовлетворено, когда посетитель в сопровождении учтивого хозяина вышел из кабинета в прихожую. Заветные двери распахнулись, и оттуда выпорхнула прелестная барышня в светлом домашнем платье и с лентами в лёгких чарующих волосах. Увидев незнакомого мужчину, остановилась.

– Асинька, познакомься. – Добрые глаза Андрея Николаевича Бекетова заискрились любовью при появлении дочери, и в обширной бороде обозначилась улыбка. – Это господин Блок, Александр Львович, очень милый и талантливый молодой человек.

– Мы, кажется, уже знакомы с Александрой Андреевной, – произнёс приват-доцент приятным глуховатым голосом. – Виделись на вечере у Озерецких.

– Ах, ну вот и прекрасно, вот и прекрасно. Прошу вас, mon chèr[24]24
  Мой дорогой (франц.).


[Закрыть], бывать и у нас. У нас ведь весело, не правда ли, Асинька? И молодёжи много. Да вот хоть бы в ближайшую субботу…

Соединились судьбы двух хороших интеллигентных семейств.

Генеалогическая справка. Род Блоков по мужской линии происходил от лекаря-немца Иоганна-Фридриха (по-русски Ивана Леонтьевича) Блока, поступившего на русскую службу при Елизавете Петровне и со временем занявшего должность лейб-хирурга при наследнике престола Павле Петровиче. По восшествии на престол император Павел пожаловал права дворянства своему доверенному врачу и всему потомству его. За сто лет Блоки обрусели, перешли в православие. Внук Ивана Леонтьевича Лев Александрович, преуспевающий чиновник, выпускник Училища правоведения, был женат на дочери псковского губернатора Ариадне Александровне Черкасовой. В их семье родился в 1852 году первенец Александр, тот самый, что четверть века спустя вызвал закономерное любопытство служанки Бекетовых.

Александр Львович стал часто бывать в ректорском флигеле, и вскоре от него повеяло жениховством. Он был прекрасный музыкант, интересный собеседник, подающий надежды учёный. В нём открывалась какая-то завораживающая глубина, и внешность его, благородная и немного демоническая, казалась изысканным ларцом, в котором спрятан таинственный тёмный бриллиант.

Во всяком случае, такой она казалась гимназистке старшего класса Асе Бекетовой. Поэтому, когда последовало сватовство, Ася после непродолжительных колебаний согласилась. Рад сватовству был и её отец. Пятидесятитрёхлетнему профессору импонировала незаурядная образованность и сосредоточенная вдумчивость молодого приват-доцента.

Со свадьбой пришлось повременить: невеста должна была окончить гимназию; жених тем временем получил кафедру в Варшавском университете, и ему необходимо было отправиться к месту службы. Но вот все препятствия позади. На Рождество 1878 года Александр Львович приехал в Петербург. Венчались сразу же после святочных гуляний и Крещения, 7 января 1879 года, в университетской Петропавловской церкви. Невесте было восемнадцать лет, жениху двадцать семь. Вскоре после свадьбы молодожёны уехали в Варшаву.

Супруги Блок вновь появились в ректорском флигеле осенью 1880 года. Александр Львович приехал в Петербург по учёным делам: готовить к защите магистерскую диссертацию. Александра Андреевна была на сносях. Всем близким сразу же бросилось в глаза: в молодой семье нет благополучия. Муж выглядел сдержанным, но зловещие искры частенько вспыхивали в его глазах; тени лежали на исхудалом лице жены. Что произошло между молодожёнами за полтора года жизни в Варшаве? Какая причина породила нарастающий между ними разлад? Неизвестно. Ася о чём-то печаловалась родителям, но о чём? Её младшая сестра Мария впоследствии уверяла, что Блок мучил жену своим высокомерием и ревностью, что он был болезненно скуп и подвержен приступам ярости, во время которых доходил до рукоприкладства. Но Мария Андреевна пристрастна, образ деверя в её воспоминаниях и дневниках сильно демонизирован. Так или иначе, родители Бекетовы настояли на том, чтобы Ася осталась на время родов в их доме. Александр Львович уехал в Варшаву один.

Рано утром в воскресенье 16 (28) ноября 1880 года у Александры Андреевны родился сын. О том, как его назвать, долго не размышляли: конечно, Александром. Крещён он был в той же Петропавловской церкви, где без малого два года назад венчались его родители.

Александра Андреевна не вернулась к мужу. Разрыв между ними был болезненным и долгим. Александр Львович приезжал, требовал, чтобы жена и сын возвратились к нему, уезжал, писал письма – то грозные, то бранные, то умоляющие. Девять лет длился тяжёлый конфликт, пока наконец огонь не угас и спалённая любовь не обратилась в пепел. В 1889 году был, наконец, оформлен развод. В том же году Александра Андреевна вступила во второй брак. Александр Львович тоже женился – и вновь неудачно…

А мальчик Александр, Саша, Сашура, родившийся тем хмурым ноябрьским утром в ректорском флигеле, рос, окружённый восторженной любовью и заботами всего семейства Бекетовых. Рос крепким, здоровым, так что приятно было смотреть. Долгими петербургскими зимами многочисленные знакомцы ректора могли наблюдать, как нянька прогуливает маленького карапуза по набережной Невы или по дорожкам университетского Ботанического сада. Другая нянька здесь же водила за ручку маленькую девочку – дочку профессора Дмитрия Ивановича Менделеева Любочку. Младенцы, наверно, встречались, но вряд ли обращали друг на друга внимание. Старики – Менделеев и Бекетов – состояли в приятельских отношениях. Их имения – менделеевское Боблово и бекетовское Шахматово – находились в Клинском уезде Московской губернии. Туда их семьи выезжали на лето.

Сашура был, конечно, баловень судьбы. Не только маменькин сынок, что имело место в полной мере, но ещё и бабушкин и дедушкин внучек, и тётушкин племянничек. Все любили его, все вертелись вокруг него, не могли на него наглядеться, ждали от него чего-то необыкновенного в будущем. Дед, барин, профессор, большой, беловолосый и белобородый старик (молодой духом, но старик по обличью), возился с внуком, веселил его, летом бродил с ним по шахматовским полям и перелескам. Бабушка, писательница, учила его грамоте и всяким детским наукам. Незамужняя тетушка Мария Андреевна глядела на него с умилением и уже, должно быть, собирала материал для его будущей биографии. Что уж говорить о матери! Для неё после болезненного разрыва с мужем Саша стал смыслом жизни и светом в окошке. Она называла его Би-бой и одевала, по странной моде того времени, в девочкины платьица с кружавчиками.

Семья Бекетовых была архиинтеллигентной. Если бы для оправдания исторического бытия русской интеллигенции нужно было представить в небесную аттестационную комиссию образцовую интеллигентную семью, то вряд ли нашлось бы что-нибудь лучше семьи Бекетовых. В ней все были причастны к умственному труду, к творчеству. Об Андрее Николаевиче и говорить нечего: учёный, общественник, ректор университета, создатель университетского Ботанического сада (того самого, в котором гуляли Биба и Люба), основоположник Санкт-Петербургского общества естествоиспытателей, заботливый отец Высших женских Бестужевских курсов, секретарь Вольного экономического общества и редактор его «Трудов», и прочая, и прочая. Его жена Елизавета Григорьевна, урождённая Карелина, плодовитейшая переводчица: в её переводах русский читатель знакомился с романами, повестями и новеллами Вальтера Скотта и Диккенса, Гюго и Бальзака, Лесажа и Теккерея, Брета Гарта и Мопассана, Жорж Санд и Бичер-Стоу, с эпохальным естественно-научным трудом Чарльза Дарвина «Путешествие вокруг света на корабле “Бигль”». Можно смело сказать: несколько поколений юношей и девушек в России (как до-, так и послереволюционной) выросло на чтении книг, переведённых Елизаветой Григорьевной. Этими переводами духовно питались многие, если не все герои нашей книги. Например, мальчики Савинковы и их друг Янек Каляев в далёкой Варшаве…

К литературе и науке были причастны чуть ли не все родственники Саши Блока по материнской линии. Прадед Григорий Силыч Карелин (отец Елизаветы Григорьевны) был известный путешественник, исследователь Средней Азии; брат деда Николай Николаевич Бекетов – физико-химик, член Петербургской академии наук, преподавал химию наследнику престола, будущему императору Николаю Александровичу. Четыре сестры Бекетовы, дочери Андрея Николаевича и Елизаветы Григорьевны, все что-нибудь писали или переводили.

Круг друзей и знакомых семейства Бекетовых был высокодуховен. Знакомцы деда – в основном мужи наук; среди них уже упомянутый Дмитрий Иванович Менделеев, а также физиолог Иван Михайлович Сеченов, химик и композитор Алексей Порфирьевич Бородин, ботаник Андрей Сергеевич Фаминцын и многие другие; перечень их имён выглядит как оглавление энциклопедического словаря русского естествознания второй половины XIX века. Среди родственников и знакомых попадались и люди иного склада, по отношению к которым дед испытывал, надо полагать, нечто вроде опасливого недоверия, но к которым восторженно тянулась молодёжь. Это прежде всего московское семейство Соловьёвых, тоже архи-интеллигентное, только в более гуманитарном духе. Дети знаменитого историка Сергея Михайловича Соловьёва: Владимир, Всеволод, Михаил, Поликсена – все были творцами, писателями, поэтами. Самым знаменитым среди них к исходу восьмидесятых годов сделался Владимир, вдохновенный философ, визионер и поэт. С Соловьёвыми Бекетовы состояли в родстве: жена Михаила Сергеевича Соловьёва Ольга Михайловна была дочерью Александры Григорьевны Коваленской, урождённой Карелиной, сестры Елизаветы Григорьевны Бекетовой. Саше Блоку Ольга Михайловна Соловьёва приходилась двоюродной тёткой, а её маленький сын Серёжа – троюродным братом. Это родство в скором будущем сыграет в судьбе Блока заметную, может быть, решающую роль.

Элитарная интеллигентность семьи Бекетовых базировалась на старом добром дворянском фундаменте. Дед был настоящий русский барин, прекрасно воспитанный, добрый, житейски наивный, проникнутый духом европейской, преимущественно французской культуры, и, конечно же, до мозга костей идеалист и либерал. Именно вера в идеалы и любовь к свободе положили конец его ректорскому служению. В 1883 году во время студенческих волнений он добился от полицейских властей обещания не вторгаться силой на территорию университета. Разумеется, власти не сдержали обещания. Увидев из окна своей ректорской квартиры полицейских, по-хозяйски разгуливающих во дворе Двенадцати коллегий, он тут же написал прошение об отставке и вскоре был уволен. Семья Бекетовых вместе с трёхлетним Сашей покинула ректорский флигель и в последующие годы кочевала по неуютным съёмным петербургским квартирам.

Настоящей отдушиной и домашним раем стало для деда Бекетова имение Шахматово. Родовых владений Андрей Николаевич не имел, но к усадебной жизни имел наследственную дворянскую тягу. Ещё в 1874 году он купил небольшое земельное владение в Клинском уезде, в живописнейшем уголке Подмосковья близ станции Подсолнечное Петербургско-Московской железной дороги. Здесь, в окружении благородных парковых лип, был выстроен небольшой уютный усадебный дом, в котором всегда царил лёгкий беспорядок – признак покоя и свободы. Здесь проводили каждое лето; здесь дедов любимец Сашура, переодетый уже из девочкиных платьев в мальчиковые короткие штанишки, знакомился с огромным, безграничным миром, окружающим маленькое человеческое существо. Слушал таинственный шум листвы и бодрое пение птиц, копался в земле, валялся на травке, ходил с дедом по ближним лесам и лужайкам, возился со щенками и прочей живностью, играл с мальчишками – словом, занимался всем тем, чем занимается ребёнок, которому посчастливилось проводить летние месяцы в русской деревне.

II
До света

В 1889 году Александра Андреевна вышла замуж за поручика лейб-гвардии Гренадерского полка Франца Феликсовича Кублицкого-Пиоттуха. Вместе с девятилетним сыном переехала на казённую квартиру мужа в гренадерские казармы, что на Петербургской стороне, возле Гренадерского моста. Здесь Саше Блоку предстоит прожить семнадцать лет, повзрослеть, превратиться из крошки Бибы в подростка-гимназиста, потом в юношу, потом в красавца мужчину. Здесь – в этой темноватой неуютной квартире с высокими потолками и окнами, глядящими на Большую Невку, в долгом и не очень ладном житье-бытье с нервной матерью, с тихим, ко всему как будто бы равнодушным отчимом, его меняющимися денщиками и любимой таксой Краббом – произойдёт великое перерождение.

В нашем герое, в его разумной душе, будет запущен прекрасный и страшный механизм творения стихов.

Отселе начинаются три жизни Александра Блока. Одна, отражённая в фактах внешней биографии, – пряма, не изобильна событиями и, насколько это возможно в эпоху великих потрясений, благополучна. Тут перед нами предстаёт красавец, умница, баловень своей родни, любимец успеха, не знавший материальных тягот и убийственных потерь, обладатель ранней и устойчивой славы, кумир барышень и властитель студенческих дум. Вторая – внутренняя – жизнь чёрной нитью обовьётся вокруг первой, переплетётся с ней в загадочном единстве. Она напитана неизбывным трагизмом. Этот второй человек одержим огненно-ледяной бурей; он разорван между безднами света и тьмы, его сердце болит от жути неостановимого полёта (или падения?) и, в конце концов, разрывается, не выдержав боли. Третья, главная жизнь – в стихах…

Но в 1889 году об этом ещё никто не знает. Знают другое: Сашура выучился всему, чему можно научить способного интеллигентного мальчика дома. Пора отдавать его в хорошую школу. Александр Блок был зачислен в Императорскую Введенскую гимназию, что на Большом проспекте Петербургской стороны.

Гимназия не оставила в его судьбе видимого следа. Учился Саша Блок не всегда ровно, но успешно. Однако школу не любил. От девяти гимназических лет не осталось никаких зафиксированных в творчестве воспоминаний; не осталось и долгих дружб. Другое дело – Шахматово: там каждое лето что-нибудь новое. Общение с родственниками. Поездки по соседям. Издание – вместе с матерью, тётками и двоюродными братьями – рукописного журнала под названием «Вестник» (если перевести на греческий – получится «Ангел»). Любительские спектакли в имении Менделеевых в Боблове. Там мальчик растёт, укрепляется духом и телом. Каждый год, в конце августа, приезжает в Петербург подросшим, похорошевшим, загоревшим.

Летом 1897 года обычный летний распорядок был изменён. Врачи посоветовали Александре Андреевне съездить на какой-нибудь из европейских курортов. Она страдала непонятной болезнью то ли сердца, то ли нервов, и болезнь явно прогрессировала. Выбран был Бад-Наухайм в Германии. Туда отправились втроём: Александра Андреевна, её сестра Мария и сын Саша, шестнадцатилетний гимназист, только что переведённый в последний класс.

Новый поворот в биографии Блока совершился неожиданно. Его предвестием стало появление в длинной аллее Бад-Наухаймского парка стройной, изящной дамы, в модной широкополой шляпке с вуалью, с солнечным зонтиком в руке. Под вуалью скрывались лучистые синие глаза. Черты лица правильные, молодые, но сквозь них проступала уже усталость. Даму звали Ксения Михайловна Садовская. Ей было далеко за тридцать, она была замужем, мать троих детей. Здесь, в Бад-Наухайме, она пребывала в одиночестве: приехала лечиться от какой-то сердечной болезни, а наипаче – от семейной скуки. Стройный сильный красавец гимназист заинтересовал её. Не пришлось много трудиться, чтобы привлечь к себе его восхищённое внимание. Он вставал рано утром, покупал розы и бежал встречать её у гостиницы. Они прогуливались вместе, катались на лодке допоздна.

Влюблённость тем сильнее, чем короче отпущенное для неё время. Через три недели Ксения Михайловна уехала в Петербург. Потом уехал и Саша вместе с матерью и тёткой. О продолжении этого романа в Петербурге мы почти ничего не знаем. Во всяком случае, он скоро угас. Блок впоследствии никогда не рассказывал о нём – только несколько раз зафиксировал образ-воспоминание в своих записных книжках и стихах.

 
Помнишь ли город тревожный,
Синюю дымку вдали?
Этой дорогою ложной
Молча с тобою мы шли…
 

1898

 
Синеокая, Бог тебя создал такой,
Гений первой любви надо мной…
 

1897–1909

В записных книжках несколько жёстче:

«Bad Nauheim: первой влюблённости, если не ошибаюсь, сопутствовало сладкое отвращение к половому акту…» (20 июня 1909 года).

«В поганых духах французских или испанских пошляков, допахивающих до моего окна, есть что-то от m-me[25]25
  Мадам (франц.).


[Закрыть] Садовской всё-таки» (19 июля 1913 года)[26]26
  Блок А. А. Записные книжки. 1901–1920. М., 1965. С. 149, 192.


[Закрыть].

Воспоминания раздваиваются. Гений первой любви витает над пошлостью и отвращением. Но Синеокая была одна и та же – раздваивался Блок. В нём зазвучал мятежный шум словесного творчества – а вместе с ним выявилась и вторая, чёрная нить его жизни. Так под вуалью Прекрасной дамы рождается Страшный мир.

Трудно придумать что-либо более далёкое от поэзии, чем Бад-Наухайм конца XIX века, скучный город вялых курортников и расчётливо-добропорядочных бюргеров. Но именно по возвращении оттуда Блок начинает писать стихи. Вообще-то он писал их и раньше, как всякий образованный интеллигентный мальчик: маме на именины, в гимназии по случаю, для домашних развлечений в Шахматове, для себя – в подражание Байрону и Лермонтову. Конечно, много читал, из поэтов любил Жуковского, Фета, Полонского, Бодлера. Но писание стихов как жизнь – это началось после Бад-Наухайма. И в этих стихах вдруг засветился невиданный луч, родилось неповторимое сияние. Стихи этого периода впоследствии были объединены автором в сборник Ante lucem – «До света», но свет и тени блоковской лирики ощущаются в них вполне явственно.

 
Пусть светит месяц – ночь темна.
Пусть жизнь приносит людям счастье, —
В моей душе любви весна
Не сменит бурного ненастья.
 

Сим стихотворением, вынесенным в самое начало Ante lucem, открывается прижизненное трёхтомное собрание стихотворений Блока и всевозможные посмертные сборники. Оно датировано январём 1898 года. Блок был педантичен во многих отношениях, в частности в датировках своих произведений. Подавляющее большинство его стихотворений печатается с авторским указанием даты написания. Январь 1898 года – одна из первых дат[27]27
  Из всех стихотворений, подготовленных к печати самим Блоком, более ранним числом (31 октября 1897 года) датировано только одно стихотворение: «Ночь на землю сошла. Мы с тобою одни…», включённое в раздел «Разные стихотворения» книги «Стихотворения, не вошедшие в основное собрание».


[Закрыть]. Последней станет 11 февраля 1921 года: этим числом подписано стихотворение «Пушкинскому дому». Двадцать два года и один месяц бескомпромиссного душевного борения.

А жизнь внешняя шла своим чередом. Бурному писанию стихов сопутствовало нелёгкое окончание гимназии. В июне 1898 года Александр Блок получил аттестат зрелости; в августе поступил в Петербургский университет на юридический факультет. Вновь здание Двенадцати коллегий с его бесконечным коридором (где-то там, в дали коридора, проходит боевитой походкой студент Савинков), с закоулками, большими и малыми аудиториями; вновь университетский двор, Ботанический сад… Но деда нет поблизости: ещё летом 1897 года, в то самое время, когда Саша вдыхал ароматы своей Синеглазой в Бад-Наухайме, Андрея Николаевича Бекетова сразил апоплексический удар. Прежде неутомимый и деятельный, он превратился в расслабленного старика: теперь он едва может говорить, его возят в кресле-каталке. Летом 1898 года, в недолгом промежутке между окончанием гимназии и поступлением в университет, Саша едет в Шахматово – повидать больного деда, бабушку, отдохнуть, набраться сил.

Вскоре после приезда по какому-то делу отправился верхом в Боблово к Менделеевым. Дело было в июне, по лугам пестрели цветы, колыхались под ветром высокие некошеные травы. В Боблове – ожидаемая и в то же время неожиданная встреча. Близ хозяйского дома в липовой аллее появляется статная юная барышня с чу́дным деревенским румянцем и ясными глазами. Кто это? Люба Менделеева? Неужто такова!

Из рукописи Любови Дмитриевны Менделеевой-Блок:

«…Я подхожу к окну. Меж листьев сирени мелькает белый конь, которого уводят на конюшню, да невидимо внизу звенят по каменному полу террасы быстрые, твёрдые, решительные шаги. Сердце бьётся тяжело и глухо. Предчувствие? Или что? Но эти удары сердца я слышу и сейчас, и слышу звонкий шаг входившего в мою жизнь».

«…Он одет в городской тёмный костюм, на голове мягкая шляпа…»

«…Лицо мне не нравится, когда мы поздоровались…»[28]28
  Блок Л. Д. И быль и небылицы о Блоке и о себе // Александр Блок в воспоминаниях современников. Т. 1. М., 1980. С. 140–141.


[Закрыть]

Нежданно-негаданно возобновилось, или, лучше сказать, заново совершилось, их знакомство. Засим последовало безотчётное взаимное притяжение, роли Гамлета и Офелии, Чацкого и Софьи в домашних спектаклях, юношеско-девичья парадоксальная влюблённость-отталкивание… Потом Саша уехал в Петербург – и всё кончилось. Так казалось.

В Петербурге они встречались, но как-то проходили мимо друг друга. Не до того было. Саша учился – успешно, но всё более неохотно – на юридическом факультете, играл без особого успеха в любительских театрах и что-то писал, не поверяя написанного никому, кроме матери и Марии Андреевны (тёти Мани). Люба оканчивала гимназию, потом поступила на Бестужевские курсы. Прошёл год, другой. И вот – начало нового века. 1901 год.