Текст книги "Однажды я станцую для тебя"

Глава пятая

Утром меня разбудил Сандро. Огюст приедет за мной через час, сообщил он. С виду никакого улучшения не наблюдалось, и вдобавок мои руки и ноги покрылись весьма выразительными крупными синяками. Я очень устала – из-за сильной боли и тревоги мне удалось заснуть только на рассвете.

Огюст ждал на улице возле такси. Он пошел нам навстречу, держа в руке трость – она ему была ни к чему и служила исключительно частью образа денди. Он сохранил привычку к ней со времен преподавательской деятельности. Этот пожилой господин, славящийся легендарной элегантностью, всегда умел подчеркнуть свое изящество и стройную фигуру. Я сразу догадалась, что он очень сердит, и виновато съежилась. Он постоянно предупреждал нас о необходимости быть внимательными и избегать “кульбитов” как на работе, так и в повседневной жизни. Он оглядел меня с ног до головы, увиденное ему не понравилось, и на его лице появилось полуогорченное, полуироничное выражение. Не обращая внимания на меня, он обратился к Сандро:

– Помоги мне посадить ее в машину и беги в школу. Я с вами свяжусь.

Я не закатила истерику только потому, что это был Огюст: опять это ощущение бессилия и исключенности из игры. Я впилась ногтями в руку Сандро, который подавил смешок. Он помог мне устроиться на заднем сиденье, ободряюще подмигнул и захлопнул дверцу. Стоя возле моего окна, он смеялся с Огюстом. Вскоре тот сел вперед, рядом с водителем. Я окончательно почувствовала себя дрянной непослушной девчонкой, которую поставили в угол.

– Поспи немного, – вот и все, что Огюст мне сказал.

После этих слов он, негодуя, замолчал. Моя глупость и неуклюжесть бесили его. Движения пальцев, постукивающих по набалдашнику трости, были достаточно красноречивыми. Если бы Огюст мог меня стукнуть, это принесло бы ему облегчение. Раздражение не помешало ему завести предельно вежливую беседу с водителем и при этом величественно игнорировать меня. Я точно знала, куда он меня везет. Сандро и Бертий уже побывали там, а я до сих пор счастливо держалась на почтительном расстоянии от этого места. Интересно, как мне это удавалось? Скорее всего, до вчерашнего дня я ухитрялась уберечься от худшего или, если получала травму, успешно ее от всех скрывала. Огюста хорошо знали в старой частной клинике на окраине западного пригорода Парижа. По рассказам, она стояла посреди парка и была уже не первой свежести. Выбора мне не оставили, и я постепенно расслабилась и даже задремала.

Дверцу открыл санитар, он протянул мне руку и помог выбраться из машины. Как только я вышла, он подкатил кресло на колесиках. Я раздраженно посмотрела на Огюста, который ответил мне кривой садистской ухмылкой. Он насмехался надо мной и одновременно наказывал за неосторожность. Я подчинилась и с ворчанием плюхнулась в кресло.

– Скоро встретимся, сейчас тебе сделают рентген.

Он, насвистывая, возглавил наш маленький кортеж. Санитар повез кресло вслед за ним. Огюста приветствовал пожилой мужчина с торчащей в разные стороны седой шевелюрой. Если это был его супердоктор, я попала в руки к безумному профессору! Они бурно радовались встрече, обнимались, хлопали друг друга по плечу и не обращали на меня никакого внимания. Снаружи больница показалась мне ветхой, но внутри она оказалась ослепительно новой, а современность медицинского оборудования впечатляла. К моему удивлению, рентгеном правого голеностопного сустава дело не ограничилось, они сделали и снимки левой ноги, а также рук и бедренных суставов. Я казалась себе подопытной морской свинкой. Когда рентгенолог счел, что я уже получила максимально допустимую дозу облучения, он попросил санитара отвезти меня в кабинет к профессору. О состоянии моей ноги никто не сказал мне ни слова. Я была готова взорваться. Но, если задуматься, действительно ли я имею право голоса? Въехав в кабинет безумного профессора, где меня поджидал Огюст, я сразу попала с передовой линии современных технологий в глубины прошлого века. В комнате разило дешевым одеколоном, и, по всей вероятности, в последние лет сорок она оставалась такой, как сейчас. Похоже, ничто здесь за эти годы не меняли и менять не собирались. Не успел доставивший меня санитар закрыть за нами дверь, как профессор вскочил, схватил с моих колен снимки и взмахом руки отпустил его.

Он положил папку со снимками на стол и подкатил мое кресло к кушетке, которая, казалось, чудом еще не сломалась. Профессор постучал морщинистой рукой по растрескавшейся коже – одноразовая стерильная салфетка, наверное, считалась здесь необязательной, – предлагая мне перебраться на нее, а потом оттолкнул кресло в угол комнаты. Я видела его одежду под халатом, он вроде был таким же элегантным, как Огюст, – при условии, что вам нравятся вельветовые брюки, шерстяные кардиганы и галстуки-бабочки. Я улеглась на кушетку. Все так же не говоря мне ни слова, он долго рассматривал мой голеностоп и при этом что-то невнятно бурчал себе под нос или издавал какие-то странные звуки. Потом проверил второй голеностоп, подвигал его, наклонил стопу в разные стороны, даже приподнял мою ногу, чтобы убедиться в ее гибкости. Я с трудом удержалась и не сообщила, что вообще-то легко сажусь на полный шпагат, вот только сейчас, без разогрева и с ломотой во всех суставах после падения, не стоит от меня этого требовать. Потом он вернулся к моей травме, не прекращая издавать ртом и глоткой свои непонятные звуки, от которых меня уже начинало подташнивать. Он легонько ощупал ногу, я сцепила зубы. Время от времени я вопросительно вскидывала глаза на Огюста, который знаками призывал потерпеть. Куда я попала? Сандро и Бертий могли бы меня предупредить! Безумный профессор отошел к шкафу, вытащил из него пару костылей и протянул мне. Продолжая разговаривать с самим собой, он вернулся к столу, включил специальную лампу и стал изучать рентгеновские снимки. Его лампа явно попала сюда из первобытных времен. Я кое-как поковыляла на костылях, заметив при этом, что он наблюдает за моими передвижениями. Мне как-то удалось добраться до кресла рядом с тем, на котором сидел Огюст, но к этому моменту я совершенно обессилела. Огюстов молчаливый друг, бывший все же врачом, внимательно рассматривал мои снимки, а я предпочитала не знать, на что похож мой сустав.

– Ну что ж, барышня, вы не размениваетесь на мелочи, – ворчливо произнес он в конце концов.

Я подняла голову, со своего места за столом он неодобрительно косился на меня сквозь очки. Несмотря на его забавное добродушие, он меня пугал, точнее, я с ужасом ожидала диагноза, который сейчас будет произнесен. Мне было холодно, больно, я дрожала. Если бы я окончательно перестала себя контролировать – а до этого оставалось совсем чуть-чуть, – руки свело бы судорогой. В ближайшие секунды моя жизнь будет подвергнута переоценке. Возможно, она разлетится вдребезги. Как я могла быть такой легкомысленной, такой небрежной и невнимательной?

– Все так серьезно? – робко проблеяла я.

Огюст положил ладонь на мои руки, которыми я вцепилась в колени. Мои опасения подтвердились.

– В последнее время у вас были неприятные ощущения в ногах?

Я опустила голову.

– Ответьте, – мягко поторопил доктор. – Я же вас не допрашиваю, мне просто нужно знать.

Я вздохнула, у меня не осталось сил бороться. Я дошла до того состояния, когда дальше врать невозможно.

– Это началось два месяца назад, может, немного раньше, у меня в щиколотке постоянно что-то дергает, а во время прыжков, и особенно при приземлении, сустав будто блокируется, и нога держит меня хуже, чем всегда. Она слабая… ой, совсем забыла, в начале недели я ее подвернула, когда поскользнулась на какой-то лужице.

– И вы, конечно, не показывались ортопеду? Я уж не говорю о том, чтобы обратиться в травмпункт сегодня ночью?!

Я кивнула. Он стукнул кулаком по столу, послал раздраженный взгляд Огюсту, потом одарил таким же меня.

– Все вы, танцоры, одинаковые. Вам больно, но вы не прислушиваетесь к своему телу… можно подумать, будто вам нравится страдать! Вот что я вам скажу: последние два месяца мелкие растяжения следуют у вас одно за другим! Вы будете утверждать, что “почти ничего не чувствовали”! Когда же до вас дойдет, что, если вы хотите продолжать танцевать, нужно научиться брать паузы и заботиться о себе?!

Я совершенно не ожидала такого взрыва и съежилась на стуле, а он закричал еще громче:

– Я уже сорок лет наблюдаю такое абсолютно безответственное поведение! Иногда мне кажется, что вы делаете это нарочно, как будто, чтобы танцевать, вам надо испытывать боль! Но это же чушь собачья! Все вы, танцоры, отпетые кретины! Но вы! Вы! Это вообще ни в какие ворота не лезет! Не уверен, что вы заслуживаете того, чтобы вас поставили на ноги. И не уверен, что вы не вернетесь к самоубийственному поведению, стоит вам выздороветь!

Его атака, замечания и упреки странным образом находили у меня отклик, бередили рану, которую я отказывалась замечать, а уж тем более осмыслять или лечить. Я не хотела слушать его дальше, пусть приговор будет наконец вынесен.

– Так что у меня, в конце концов? Если нормальное растяжение – это не так уж и страшно.

Он желчно хохотнул и испепелил меня взглядом.

– Соглашусь, на бумаге растяжения связок, включая все те, что у вас были за последние два месяца, действительно кажутся не такими уж страшными. Но вы еще два месяца назад должны были заняться голеностопным суставом! Тогда сейчас вы, возможно, не дошли бы до такого состояния! А теперь все очень и очень серьезно. Вы порвали две связки, и сейчас у вас стадия два плюс. А всего стадий три, милая моя, так что вы понимаете, как все тревожно! На этот раз придется быть крайне осторожной. Потому что, если вы и дальше будете так себя вести, вас ожидает хроническая нестабильность сустава. А это гарантированная операция!

Я потеряла голос, онемела. Дыхание прервалось. Операция. Потеря подвижности, быть может, навсегда. Конец танцам. А что я без них? Ничто. Никто. Земля разверзлась у меня под ногами, и я стала падать, проваливаться все ниже и ниже, в черную дыру, из которой не выбраться. В глазах у меня потемнело.

– Приготовьтесь, я возьмусь за вас всерьез! Больничный на два с половиной месяца, круглосуточное ношение ортеза-лонгеты в течение полутора месяцев, будете ходить на костылях и посещать сеансы реабилитации – чем чаще, тем лучше, это не только принесет вам пользу, но и послужит хорошим уроком.

Я наверняка резко побледнела, меня затошнило, захотелось молотить себя кулаками. Сама во всем виновата. Сама топила себя. Разрушала. Сама и только сама. Без чьей бы то ни было помощи.

– Ну что ж, не будем терять время! Наложим фиксатор, и вам станет легче.

Боль немного утихла, как только щиколотку зафиксировали. Мне выдали костыли, и безумный профессор, имени которого я так и не узнала, проводил нас к ожидающему у входа такси.

– Я на вас надеюсь, дорогая, ведите себя разумно. Пусть детьми занимается муж! Как-нибудь да справится!

Что это ему взбрело в голову? Ну да, в его понимании мой возраст автоматически предполагает наличие мужа и семейной жизни. Сам того не желая, безумный профессор окончательно добил меня. Как если бы я и без этого не была раздавлена. Ничего не поделаешь, придется разбираться самой, не дожидаясь помощи. У Эмерика есть собственная семья, и он о ней заботится. Я для него на втором месте.

– Хорошо, спасибо, – сухо ответила я.

Оставив Огюста прощаться с врачом, я уселась на заднее сиденье. Если он так хорошо знает танцовщиков, его не оскорбит моя невежливость и нежелание разговаривать. Пока я оставалась в клинике, я не догадывалась, что мы просидели там практически целый день. Эмерик настойчиво пытался до меня дозвониться на протяжении нескольких часов. Я надеялась, что до возвращения домой он сделает еще одну попытку. На обратном пути Огюст сел рядом со мной. Воспитательные меры завершены. Я огребла по полной. Первые километры мы проехали в гробовой тишине, я уставилась в окно и не отрывалась от дороги. Затем, чтобы не думать о ближайших неделях и не рисовать себе ужасные картины ожидающей меня неподвижности, я решилась раскрыть рот:

– Вы его давно знаете?

– Многие десятки лет, он спас мое колено, и благодаря ему я продолжал танцевать до солидного возраста.

– То есть он и впрямь так хорош? – В моем голосе прозвучала легкая ирония.

Огюст усмехнулся:

– Я знаю, в это трудно поверить, но да, он один из лучших.

– Нет, поверить не трудно… Просто он в некотором роде оригинал.

– Ты знаешь, что тебе делать?

Я посмотрела вверх, чтобы сдержать слезы, после чего перевела взгляд на Огюста. Его лицо было ласковым.

– Послушайся его, обойдись без глупостей.

Мне как-то удалось засмеяться. Правда, горько.

– Не знаю, что еще мне остается.

– Ты меня поняла, не геройствуй. Потерпи… не порть все. Несколько недель жизни – не так уж много. Жертва того стоит.

– Я знаю…

– Ты прекрасная танцовщица и признанный педагог, ученики тебя обожают. Если ты будешь вести себя разумно и позаботишься наконец-то о себе и своем теле, эта история скоро станет всего лишь неприятным воспоминанием и не более.

– Я не подведу, буду разумной.

Я сказала это искренне, без притворства. Я только что получила невероятно болезненную пощечину. Я страдала не только физически, мне как будто воткнули в грудь нож. На протяжении всей своей жизни я даже помыслить не могла, что однажды не буду танцевать. Невообразимо. Отказаться от танца означало для меня отказаться от себя. Лишить мое тело его естества, смысла его существования. Без танца я буду пустой оболочкой. Все предельно просто: я отказываюсь подвергать опасности свое равновесие, всю мою жизнь. Такой вопрос даже не стоит. Да, я ответственна за то, что со мной случилось, но теперь я обязана нести ответственность за свое выздоровление. Никто не обещает, что мне будет легко, но это уже другой вопрос, придется собраться с силами и хотя бы притвориться, будто я со всем справляюсь, чтобы никого не напрягать. Мой мобильник завибрировал, пришло сообщение от Эмерика:

Ты где? Ответь.

Я написала:

Мы с Огюстом в такси, только что от врача, должна быть дома через полчаса. Созвонимся?

Ответ:

Нет, я заеду.

Стоило мне узнать, что я его увижу, пусть и ненадолго, и тиски, сжимавшие мое сердце, разжались. Мне нужен был глоток его сочувствия, тепло его рук, чтобы поверить, что в ближайшие недели все будет хорошо, что скоро никаких последствий случившегося не останется. Я почувствовала на себе взгляд Огюста и уверенно ответила на него. Он ободряюще дотронулся до моего плеча:

– Если я понадоблюсь, обращайся, не стесняйся.

– Да нет, все в порядке… Ой, есть одна просьба!

– Слушаю тебя.

– Можете сообщить все это Сандро и Бертий?

– Я и сам собирался заехать в школу и обрисовать им ситуацию.

– Большое спасибо. Скажите, я позвоню на выходных, и, главное, пусть они ни о чем не волнуются, к тому же у них и так прибавится работы.

– Похоже, ты никого не хочешь беспокоить.

– Стараюсь, как могу.

Он взял мою ладонь, о чем-то задумавшись. Он держал мою руку так, как мог бы держать отец. Или, быть может, добрый обеспокоенный дедушка.

– Ортанс, воспользуйся передышкой, чтобы все обдумать…

– Вы о чем?

– Ты в последнее время витаешь в облаках… Если честно, я тебя не узнаю… Бывая в школе, я за тобой наблюдаю, ты превратилась в привидение, бродящее по коридорам с потерянным видом. Ты от всего отстранилась… как если бы не знала, что делать дальше… Ты утратила свою искру…

Мне вдруг захотелось броситься в его объятия и заплакать, дать себе волю, и пусть он утешит меня. Но ничего такого я не сделала.

Довольно легко справившись с входной дверью, я подошла к лестнице и облилась холодным потом. О чем я думала, выбирая квартиру на седьмом этаже без лифта?! Наверное, о тренировке мышц и поддержании формы… Блистательная идея… Я набрала полные легкие воздуха и, ковыляя и опираясь на костыли, начала подъем. Я дышала, как в разгар спортивной тренировки, шла медленно – куда мне торопиться, – стискивала зубы, старалась не обращать внимания на боль в руках, в здоровой ноге, в голове. Кровь пульсировала в висках, капли пота выступили на лбу. Добравшись до четвертого этажа, я позволила себе короткую передышку – прислонилась к стене и опустила ресницы. Услышав шаги на лестнице, я решила еще немного отдышаться и не шевелиться: у меня не было ни малейшего желания встречаться с соседями и объяснять им, что стряслось, единственное, чего я хотела, – это чтобы меня оставили в покое.

– Ортанс?

Мое лицо озарилось улыбкой: это был Эмерик.

– О-о-о… черт возьми, – выдохнул он.

Он подбежал по лестнице ко мне. Я едва не потеряла сознание, почувствовала себя где-то в другом мире, а заодно и на грани обморока.

– Ой… не думала, что ты придешь так быстро.

Он без церемоний обхватил мое лицо. Ритуальное тестирование не порадовало его. Напротив, он казался все более озабоченным. Получается, я выгляжу не очень.

– В каком же ты состоянии… И плачешь… ты так редко плачешь…

А я и не заметила. Его беспокойство словно кольнуло меня раскаленной иглой и не позволило отключиться.

– Я просто устала, не обращай внимания. Все это полная ерунда, знаешь ли. Разрыв связок, всего-то.

– Я отнесу тебя наверх.

Он уже схватил меня за талию, но я его оттолкнула:

– Нет, не делай этого.

– Почему? Думаешь, не смогу?

Ну вот, реакция оскорбленного мачо. Это меня огорчило.

– Ты меня поддержишь, понесешь костыли, и я прекрасненько дойду.

Он нехотя согласился, подхватил мои ходули, а я обняла его рукой за шею. Мы не произнесли ни слова. Я дохромала до кровати и наконец-то села. Слезы высохли, и я нервно захихикала:

– Судя по всему, легкая жизнь меня не ждет!

Что до Эмерика, то он и не думал смеяться. Жесткое лицо было словно высечено в мраморе. Он метался взад-вперед по комнате, будто лев в клетке.

– Что случилось?

– Мне не нравится видеть тебя такой, – сухо ответил он.

Бред какой-то: он нападает на меня. Я сразу взъерошилась, сил терпеть такое отношение у меня не было.

– Мне тоже, представь себе! – так же зло ответила я.

– Я с ума схожу, когда ты в таком состоянии!

Мне никак не удавалось ухватить причину его негодования. Можно подумать, это он заливается потом, окончательно измучен, с ни на что не годной ногой в лонгетке, и потому злится на весь мир.

– Могу я попросить тебя об услуге?

– Чего?

– Принеси мне, пожалуйста, стакан воды.

Он раздраженно швырнул пиджак на кресло и сделал то, о чем я просила. Когда я допила, практически вырвал у меня пустой стакан и унес на кухню, не пытаясь скрыть досаду. Он даже не пробовал притвориться, сделать маленькое усилие, чтобы поддержать меня.

– Сколько ты будешь таскать на себе эту штуковину?

– Точно не знаю, но больничный у меня на два с половиной месяца.

Он резко развернулся и подошел ко мне:

– Так долго? Но почему?

– Врач сказал, что так надо.

Он иронично ухмыльнулся:

– А ты утверждала, что это чепуха…

– Но это правда, клянусь тебе. У всех танцовщиков случаются травмы, я не исключение…

– Кто он такой, этот врач? Где ты его отыскала?

Я вконец измочалена и еще должна оправдываться! Я обреченно пожала плечами. Интуиция подсказывала, что не стоит в подробностях описывать безумного профессора, если я хочу покоя.

– Ортопед Огюста, хороший…

– Ты его знаешь? Бывала у него раньше?

– Знаю, и все! Послушай, я провела целый день в клинике. Я разваливаюсь на куски.

– Ладно-ладно. Так какой все-таки диагноз?

– Я же тебе говорила, серьезный разрыв связок. Врач предпочитает перестраховаться, лишь бы избежать операции.

– Операция?! Только этого не хватало!

Он продолжал нервно расхаживать по комнате.

– Как ты справишься? Школа? Мы? Повседневная жизнь? Что ты собираешься делать?

Я больше не могла сдерживаться, нервы были на пределе, он давил, хоронил меня.

– Хватит! – заорала я.

Он резко остановился и уставился на меня, моя реакция явно его поразила. Но ведь и его реакция была неадекватной, чтобы не сказать иррациональной. Пора было выбираться из кошмара, в котором Эмерик кричал на меня. Комком нервов должна была быть я, а вовсе не он. Тем более что этот комок нервов еще и яростно нападал на меня. Чтобы немного взбодриться, я провела ладонями по лицу и оттянула волосы назад. После этого вонзила в него свой негодующий взгляд. И перебила еще до того, как он заговорил:

– Замолчи, Эмерик! Больше ни слова. Нечего отчитывать меня, словно девчонку! Что я буду делать в ближайшие дни? Подумаю об этом в понедельник. Я упала меньше суток назад и только что вернулась из клиники. Я измотана, ночью почти не сомкнула глаз, мне больно и будет больно еще долго. Все это неудобно и хлопотно, не спорю. Но ты дополнительно все усложняешь. Не понимаю, почему ты винишь меня! Ты же не думаешь, что я нарочно расшиблась?

– Это будет настоящий ад! – выплюнул он.

– Для кого?

Мы сверлили друг друга глазами. Впервые за всю нашу любовную историю он вызывал у меня отвращение. Мне хотелось, чтобы у меня достало сил выгнать его, но я сидела на кровати и была такой слабой, а он смотрел на меня сверху вниз с высоты своего роста, возвышался надо мной, казался сильным, мощным и способным раздавить. Звонок его телефона разорвал тишину. Он раздраженно отошел от кровати и достал телефон из кармана. Перед тем как ответить, сделал знак не шуметь. Его наглость потрясала, не говоря уж о том, что страшно ранила меня.

– Э-э-э… ты спрашиваешь, где я?

Я едва ли не видела, как мысли на бешеной скорости вращаются в его голове; он ведь всегда все предусматривал, все наши свидания были заранее запланированы и обеспечены легендой, а сегодня он действовал импульсивно, придя вечером проведать меня. Мне захотелось заорать, сказать, что я здесь, вот она я, что я существую. Его растерянность продлилась недолго, голос стал гораздо мягче, вернулось хорошо знакомое мне самообладание.

– У меня деловая встреча. Не в офисе… нет, я не вернусь на работу после нее… Хорошо, сразу позвоню тебе из машины, я скоро освобожусь.

Он нажал отбой.

– Мне пора.

– Я не глухая.

Он закатил глаза и надел пиджак, потом подошел ко мне и раздраженно вздохнул:

– Ладно…

– Спасибо, что пришел. Не опаздывай из-за меня. Хороших тебе выходных.

Он поцеловал меня в лоб.

– Не думай, что мне легко, – прошептал он.

Его самоуверенность, эгоцентризм и полное отсутствие понимания с его стороны просто-напросто парализовали меня. Перед тем как закрыть за собой дверь, он окинул меня хмурым взглядом, от которого я похолодела.

– До понедельника.

Я услышала, как он быстро сбегает по лестнице. Я откинулась назад и, помогая себе здоровой ногой, свернулась калачиком и уткнулась лицом в подушку. Это не Эмерик, он не в себе, вот и все, что я могла придумать. Что на него нашло? Наша романтическая поездка случилась всего пару дней назад, но мне казалось, что сегодня я разговаривала с другим человеком. Мне была непонятна его жестокость. Если в двух словах, он считал меня виноватой в том, что произошло. Впервые за три года я отчаянно нуждалась в его поддержке, пусть и самой незначительной, в том, чтобы он был со мной, рядом, а он, как выяснилось, на это не способен. Этот незначительный эпизод показал, что мне нечего ждать от него, и, боже ты мой, как же это было больно, гораздо больнее, чем разрыв связок, – на эту боль, в конце концов, я могла наплевать. Ущербность наших отношений ошеломила меня. Да и существуют ли они в реальности, эти отношения? От острого чувства одиночества я задохнулась. Мои глаза блуждали в пустоте и неожиданно остановились на фотографии родителей, стоявшей на ночном столике. Я смотрела, как они улыбаются в объектив, и у меня подкатил комок к горлу, я каждый день скучала по ним, но сегодня тоска была сильна, как никогда, по щекам покатились слезы, с которыми я не могла справиться, настоящие слезы тоски и страха, тяжелые, заливающие лицо, оставляющие на нем соленые дорожки, первые по-настоящему освобождающие слезы. Я была готова все отдать, лишь бы снова стать маленькой девочкой с разбитой кровоточащей коленкой, которая только что упала во дворе “Бастиды”, а в ее ране застряли кусочки гравия. Мне хотелось вновь пережить эти ощущения. Мама усадила бы меня, рыдающую, на стул в кухне, вышла бы на минуту и тут же вернулась с ватой и перекисью водорода, я бы крикнула своим детским голоском: “Не надо, мама, будет щипать!”, папа бы присоединился к нам с кларнетом в руках и принялся играть, мама бы потерпела музыку несколько минут, а потом отчитала папу: “Хватит, дорогой, а то она опять начнет танцевать”. И именно это я бы и сделала: спрыгнула со стула и затанцевала вокруг стола, словно принцесса, которой мечтала быть, и даже не заметила бы, что мама успела обработать разбитую коленку. Мне хотелось очутиться вместе с ними, в нашем доме, и тогда вечером после падения мама уложила бы меня в постель, а я бы уютно зарылась в простыни. Родители занялись бы моим лечением и напоили целебным лекарством от сердечных ран. А теперь в качестве волшебного бальзама мне остались лишь воспоминания о них. Но этого было недостаточно, чтобы забыть о том, что я обречена на долгие недели без танцев и что мне страшно, как бы окончательно не разорвалась протянувшаяся между мной и Эмериком нить любви, природа которой лежала вне пределов моего понимания.

Сандро и Бертий заявились в воскресенье вечером с полными руками – покупки, вкусные блюда, приготовленные Стефаном, и бутылка отличного красного вина. Они не позволили мне встать и сами накрыли стол. Я была очень рада их видеть, поужинать вместе с ними – они выдернули меня из потока депрессивных мыслей, хотя мне пришлось изрядно постараться, чтобы они ничего такого не заметили. За ужином я сначала веселила их рассказами о безумном профессоре, потом они тоже смешили меня какими-то забавными историями. В какой-то момент я заметила, что Бертий наблюдает за мной.

– В чем дело?

– Эмерик объявился?

– Э-э-э… после вечера пятницы нет.

Я надеялась, что он хоть как-то прорежется, подаст знак – пришлет, например, сообщение, – но нет, ни слуху ни духу. Ну да, он никогда, естественно, не звонил мне в выходные, но, с учетом того скандала, который он мне устроил, и вообще ситуации, я ожидала, что он так или иначе свяжется со мной.

– Он придет завтра вечером? – забеспокоился Сандро.

– Да!

Я постаралась растянуть губы как можно шире – может, даже с излишним усердием, судя по скептическому выражению лица Бертий.

– То есть все к лучшему в этом лучшем из миров, – прокомментировала она с явным сомнением в голосе.

Они с Сандро переглянулись и неожиданно стали более серьезными. Я догадалась, какой будет следующая тема разговора.

– Нам нужно кое-что тебе сказать…

– Знаю, вы хотите поговорить о школе.

Бертий повернула ко мне погрустневшее лицо.

– Ты все поняла, – печально констатировал Сандро.

Последние сутки я непрерывно об этом думала, знала, что у них нет выбора, но услышать это от них было гораздо тяжелее, чем думать самой. Школа работала на полную мощность десять месяцев в году, мы приближались к концу учебного года, то есть к выпускному концерту и новому набору. Они не могли справиться вдвоем, без меня. Кто-то мне неведомый неминуемо займет мое место, заменит меня у моих учеников, расположится в моей гримерке, где после моего ухода стало пусто, подхватит или отменит предложенные мной хореографические решения, а я даже не смогу высказать свое мнение. Еще одно следствие. Я получила травму по собственной небрежности, значит, я должна отойти в сторону и принять как должное, что незаменимых не бывает. Что еще я могла сделать, кроме как согласиться со своей ответственностью за ошибку и поддержать их? Поэтому я первым делом успокоила коллег:

– Все нормально. Я бы сделала то же самое на вашем месте.

Они с заметным облегчением перевели дух.

– У вас уже имеются какие-то наводки? Идеи?

– Мы попросили Огюста все разузнать для нас. У тебя есть какие-то особые требования?

Мы составили в общих чертах портрет идеального кандидата, и я постаралась действовать методично, продуманно и на время забыть об эгоизме.

– Надеюсь, вы найдете замену достаточно быстро. Держите меня в курсе.

– Мы бы хотели, чтобы ты присутствовала на собеседованиях, это кажется нам необходимым.

Бертий успела обо всем подумать.

– Не знаю, не знаю… Вам же работать с новым преподом в ближайшие два месяца.

– Конечно, но это твой класс и твои ученики.

– Посмотрим. – Я не стала спорить.

На несколько минут повисло тяжелое молчание, я вжалась в спинку дивана, уставившись в никуда, позволив себе быть несчастной. И не скрывать грусти. Я имела право. По крайней мере, на это.

– Это все ненадолго, – подбодрила меня Бертий.

– Хочется надеяться. Я так злюсь на себя за то, что была неосторожна и всех подставила.

– Эй! Не волнуйся за нас, мы справимся.

Тем лучше для вас. Я вам этого искренне желаю. Но я-то как из всего этого выпутаюсь?

Не слушая протестов, я проводила их до входной двери. Сандро обнял меня, Бертий тоже прижала к груди и заглянула в глаза:

– Без тебя атмосфера будет совсем не та.

– Вы будете слишком заняты, чтобы скучать по мне!

– Но ты же будешь навещать нас время от времени?

Не знаю, найдутся ли у меня силы наблюдать за тем, как школа работает без меня. Так что я, пожалуй, вряд ли приду.

– Конечно! Обещаю хорошенько врезать вам костылем, если дело не пойдет!

Мне удалось их насмешить. Потом они поцеловали меня в последний раз и ушли. Я не стала ничего убирать и сразу легла.