Текст книги "Равная солнцу"

Насытившись, я двинулся вниз; встав перед нею на колени, я положил ее ноги себе на плечи и начал впивать ее верность. Сначала дразнящими, скользящими движеньями, от которых она становилась все неистовее, и я все медленнее скользил в ней всем языком, вжимаясь лицом в исходящую пылом пещеру, и наконец, когда ее глаза остекленели, как после чаши крепкого банга, вновь дотянулся до ее сосков и с величайшей нежностью огладил их. Она взмокла, словно плодородный оазис, и я ощутил, будто пью млеко и мед рая. Потом я застал ее врасплох, снова вонзив в нее язык, и вскоре ноги Хадидже задрожали и напряглись так, что едва не отбросили меня. Глаза закатились, пальцы впились в подушки. Я нежно держал ее, пока она не оттрепетала.

Некоторое время она оставалась неподвижной, и мне слышно было лишь ее тихое дыхание. Затем она перекатилась на меня и обняла.

– Никто не заменит тебя, – сказала она.

Глубокая печаль захлестнула меня, когда я представил, сколько женщин встречу лишь для того, чтоб сказать им потом «прощай», когда они найдут кого-то в мужья. Многие женщины жаждут детей, а это именно то, чего я не дам им. Но ведь я все равно мужчина, верно?

Отдохнув, Хадидже занялась мною. В ее объятьях, окутанный ароматом франкских благовоний от ее волос, захваченный всем, что выделывал ее рот, я смог на мгновения забыть о том, что готов был потерять.

К рассвету – очень близко к рассвету – мы наконец унялись. Я поспешил натянуть шаровары и остальную одежду. Потом встал и, коснувшись ее гиацинтовых кудрей, нежно попрощался.

– Когда ты придешь? – спросила она.

– Никогда.

– Никогда?

В ее глазах мелькнула боль. Хадидже, обещанная шаху, не побоялась рискнуть всем, чтоб увидеть меня. Я чувствовал благодарность за то, что еще был ей нужен.

– Слишком опасно, в первую очередь для тебя. Не стоит навлекать подозрений сейчас, когда тебя уже выбрали.

Нагнувшись, я ласково погладил ее шею, чувствуя, как бьется ее сердце.

– Я всегда буду думать о тебе, – сказал я, – и надеяться, что ты счастлива.

– А я – что ты! – ответила она, но я услышал в ее голосе отзвук печали.

Караульный евнух все еще спал, хотя птицы уже чирикали вовсю. Когда я отошел на приличное расстояние и скрылся за деревьями, то подобрал пригоршню гальки и швырнул в его сторону, чтоб разбудить. Он будет наказан, если его застанут храпящим; ему положено охранять женщин, в том числе и рабыню, которая скоро обретет благосклонность самого шаха. Но швырнул я сильнее, чем хотел, и попал ему в икру и ступню. Испустив громкое проклятие, он вскочил и занял свое место. Я пустился наутек. Резкий порыв ветра пронесся по саду, гася звук моих шагов и завывая в сорванной с веток листве.

У себя в комнате я заснул на час. Мне приснилось, что мой мужской член отвердел до боли. Все, чего мне хотелось, – это вонзиться в женщину и избавиться от этой муки. Черноглазая Фереште явилась в моем сне как избавительница, мягкими руками нашла моего мучителя, а он становился все больше и наливался новой болью. Измученный, я накинулся на нее и скользнул внутрь. Глаза Фереште наполнились разочарованием.

– Кто ты? – обвиняюще спросила она, и мой член съежился.

Я проснулся весь в поту. Зашарив обеими руками в паху, я нашел только тошнотворную пустоту и обхватил себя руками, чтоб не дать вырваться стону.

Следующим днем была пятница. Пери отправила Масуда Али сообщить мне, что я могу отдохнуть до следующего утра, когда она соберет обычный ежедневный совет с вельможами. Свободный впервые за несколько недель, я отправился в пятничную мечеть за стенами дворца, совершить намаз. Мечеть находилась в конце Выгула шахских скакунов и была заложена в правление Гарун аль-Рашида. Бирюзовый купол ее был украшен завитками белых изразцов, словно она плыла среди облаков.

Позже днем я взял Масуда Али в город с Баламани и несколькими другими евнухами, и мы купили на базаре шампуры свежего бараньего кебаба. Мы ушли к реке неподалеку от дворца, зажарили кебаб над жарким огнем и съели обугленное мясо с лепешками, запивая чаем с финиками.

Когда замерцали звезды, мы принялись по очереди рассказывать истории, и Масуд Али спросил, может ли он рассказать кое-что мне?

– Мой юный Фирдоуси, начинай!

Масуд Али заправил локон в тюрбан, который он только что выучился правильно закручивать, и зашептал мне на ухо, пока глаза его не набухли и его не потребовалось убаюкивать, как младенца. Я отвел его назад во дворец, чтобы он мог поспать, а евнухи отправились в кофейню, где могли глотнуть опиума, пока не ощутят себя полностью в ладу с собой же.

Когда я присоединился к ним, кофейня была полна людей, разговаривавших и смеявшихся. Баламани растянулся на подушках и курил кальян на двоих с другим евнухом, Метин-агой.

– Уложил его? – поинтересовался Баламани.

– Сначала пришлось утереть ему слезы.

Он встревоженно сел:

– Что случилось?

– Поведал мне длинную историю о мальчике, порабощенном джинном. Джинн убил его отца, насильно женился на его матери и заставлял мальчика делать за себя грязную работу.

Баламани изумился.

– Мать Масуда Али снова вышла замуж, когда ему было шесть, и оставила его при дворе. Джинн – единственное, чем он это все может объяснить.

Баламани выпустил облако гневного дыма:

– Бедное создание! Какая мать способна на такое!

Он сунул чубук Метину, который затягивался, пока вода не забурлила.

– Как только уйду на покой, – добавил Баламани, – хочу жениться на вдове с парой мальчишек вроде Масуда Али. Хвала богу, я могу завести семью.

– Иди ты, папочка! – фыркнул Метин. – А с чего твоя вдовушка перестанет мечтать о хорошей палке?

Баламани смущенно хохотнул:

– Ну, надеюсь, Джавахир мне расскажет, что…

Его речь пресеклась, когда он взглянул на меня. Я выпил банга, потом еще и еще. Затем наступил счастливый миг, когда-то, что Хадидже больше не моя, уже почти ничего не значило, а другие евнухи дразнили меня, потому что я пел один, и сорванным голосом.

Пери продолжала ежедневно собирать вельмож, но некоторые из них перестали появляться. Шамхал прислал нам письмо, что он тяжело болен и не может посещать собрания. Отсутствие Шокролло никак не объяснялось, пока мирза Салман не принес потрясающую новость, что того назначили великим визирем. Мы с Пери были просто вне себя, что ее брат выбрал Шокролло, хотя она сообщила ему, как тот себя вел.

Почти тогда же Пери получила письмо от Рудабех – женщины, которая приходила к ней за помощью в возвращении своего дома. Рудабех вернулась в Хой и ждала, пока местный Совет справедливых вновь не займется ее делом. Она написала, что там ходят разговоры о восстании в азербайджанских провинциях, поддерживающих оттоманов, и попытках набрать горожан для участия в мятеже. «Я каждый день молюсь за нашу безопасность, но умоляю – пришлите помощь!» – писала она рукой, дрожавшей от страха.

Пери послала Маджида просить нового великого визиря дать средства на подавление бунта в Азербайджане. Когда ему не удалось добиться ответа, несмотря на неоднократные попытки, Пери решила сама посетить Исмаила и привлечь его внимание к происходящему. Мирный договор шаха Тахмасба с оттоманами продержался двадцать лет, и Пери была в ужасе, что он может нарушиться.

Я посоветовал идти к брату с приношением, так как в наш первый приход он не выказал ей своего полного благоволения.

– Приношение? В шахскую сокровищницу и без того сыплется столько даров, что хранители не успевают заносить их в свои книги.

– Знаю, – сказал я. – Вместо обычного подарка почему бы вам не написать для брата поэму, восхваляющую его воинские подвиги? Так вы смягчите его сердце и сделаете уступчивым к вашим просьбам.

Пери минуту поразмыслила и затем признала:

– А ты прав. Нам нужно орудие получше разума.

Потребовав перо, чернила и столик для письма, она села на подушки и принялась сочинять на фарси. Время от времени она поднимала голову и просила меня достать книгу или уточнить в дворцовых хрониках подробности битв, где участвовал Исмаил. Когда она отыскала наконец тему, я стал помогать ей отыскивать звучные рифмы.

За полдня Пери сумела написать длинную поэму, прославлявшую доблесть юного воина Исмаила и предсказывавшую его блестящее царствование. Когда она закончила сочинять, то потребовала бумаги изо льна и конопли. Бумага была так хороша, что я про себя возблагодарил китайского евнуха Кай Луна, первого, кто начал делать здесь настоящую бумагу.

Я читал Пери вслух ее стихи, а она неторопливо заносила слова на бумагу самым изысканным из своих почерков.

На следующий день я сопровождал ее к дому Колафы. Жена его встретила нас и учтиво проводила в андаруни, где нам предложили угощение, но ждать, пока нас не удостоят встречи, пришлось очень долго. Неловкое молчание царило в комнате, а Пери обрывала бахрому своего шарфа. Для шахской дочери, еще недавно по первой просьбе удостаивавшейся внимания самого шаха, это было унизительное переживание.

Наконец Исмаил соблаговолил увидеть свою сестру. Он был по-прежнему изжелта-бледен, как и в первую встречу. Они с матушкой уселись так тесно, будто их снова соединяла пуповина.

– Брат мой, благодарю вас за согласие принять меня, – начала Пери. – Я здесь, чтобы преподнести вам мой малый дар, хотя боюсь, что он вас недостоин…

Пери подала свою поэму, переплетенную в твердый кожаный переплет, не дававший листам свернуться. Исмаил дал понять, что готов принять ее, и слуга подбежал с серебряным подносом, на котором унес книгу. Открыв ее, Исмаил начал читать, и я, затаив дыхание, ждал, пока несколькими минутами позже на его лице не проступила улыбка.

– Посмотрите, матушка, – сказал он. – Прошу вас, читайте вслух, чтоб вы тоже могли этим насладиться.

Султанам принялась читать, а Исмаил откинулся на подушки, наслаждаясь плавными стихами Пери. Там он представал юным воителем, летящим на скакуне, пылающим верностью своей державе, натягивающим тетиву и без промаха поражающим цель. В голосе его матушки, по мере того как она вчитывалась в поэму, росло восхищение, и мне тоже он грезился на поле битвы, где сверкал его меч, а будущее было таким же ясным, как его сердце.

– Ба-а, ба-а, просто прекрасно! – воскликнул он, когда Султанам дочитала. – Кто написал такое? Хочу увидеть этого человека и вознаградить его.

– Это я, – скромно ответила Пери.

– Неужели? Тогда ты очень талантлива. А ты знаешь, что я тоже сочиняю стихи?

– Нет, я не знала.

– Подозреваю, что ты многого обо мне не знаешь. Я пишу под именем Адили.

Имя, выбранное им, означало «Справедливый».

– Воистину, справедливость с вами, – сказала Пери.

– Я бы послушал и другие твои стихи.

– Благодарю. Наверное, вы хотели бы также услышать стихи, которые я посвятила нашему отцу.

– Да, мы должны подумать о совместном вечере, и поскорее. Будем читать друг другу.

– Огромная честь для меня, – сказала Пери.

Исмаил велел подать освежающие напитки, а я тем временем шепнул Пери, что нам пора уходить. Но она снова сделала попытку еще до того, как принесли шербет:

– Брат мой, могу я поговорить с вами о государственном деле?

Глаза его немедленно стали настороженными, тон похолодел.

– Что такое?

Она тут же сменила намерение и сказала:

– Я только подумала… Я хотела поинтересоваться, могу ли я помочь вам с назначением на свободные государственные посты? Я могла бы предложить достойных людей.

– Все хотят предложить своих людей, – ответил он. – Вопрос в том, кому из них могу доверять я?

– Я могу дать вам совет, – доверительно сказала Пери.

– Всюду змеи, – ответил он, и глаза его потемнели. – Но раз за разом я милостью Божией избегаю их яда.

Госпожа моя выглядела изумленной.

– Знаешь, почему я так долго добирался до Казвина? Я избежал нескольких покушений, изменяя свои планы в последнюю минуту. Чудом я добрался невредимым.

– Хвала Богу за Его благую защиту, – сказала Султанам, не сводя бдительных глаз с сына.

– А теперь, когда я здесь, я вижу, что двор разделился на тех, кто поддерживает меня, и тех, кто нет. Не затем я сберегал себя двадцать лет в тюрьме, чтоб на свободе меня убили предатели!

– Конечно нет. Да сохранит вас Бог, – подтвердила Пери.

– Однако враги повсюду, – продолжал он. – Я не буду чувствовать себя в безопасности до самой коронации, когда каждому мужчине и каждой женщине придется поклясться перед Богом в покорности мне и запомнить, что кара за неповиновение – смерть.

– И у тебя будет много легче на сердце, – сказала его мать.

Недавно звездочеты решили, что сочетание светил наконец благоприятно, и коронацию назначили на следующую неделю.

– Но и тогда мне придется быть бдительным, ибо сердца людские чернее грязи. Моим величайшим желанием остается, чтоб содержимое ума любого человека открывалось мне, как страницы книги, и ни одна измена не ускользала бы от моих глаз. Тогда, и только тогда я буду чувствовать себя в безопасности.

Волосы у меня на предплечьях встали дыбом.

– Через некоторое время я узнаю, для кого мои интересы прежде всего, – добавил он, взглянув на мать.

– Брат мой, располагайте моими услугами, когда понадобится. Как вам известно, вельможи встречаются со мной каждое утро, так что жизнь дворца не останавливается.

Я обрадовался, что Пери упомянула о встречах. Теперь Исмаил не мог заявить, что она занимается чем-то за его спиной, и должен был сказать, как он оценивает ее действия. С нетерпением я дожидался его ответа.

– Да, я знаю про вельмож, которые приходят к тебе, – ответил он. – Время покажет, кто из них мне верен.

Странный ответ – ни осуждающий, ни одобряющий, и я задумался: не причислил ли он свою сестру к тем, в чьей верности следует усомниться?

– Я бы не назвала вам человека, в ком не была бы уверена, – сказала Пери. – Однако есть тот, кто вызывает у меня сомнения: мирза Шокролло.

– Я помню о твоих сомнениях, – отвечал Исмаил, – но его колебания, служить ли женщине, вполне понятны.

– Я шахской крови, – сказала Пери. – Тут не может быть колебаний.

– Верно. Тем не менее мне нужны люди, подобные мирзе Шокролло. Он разбирается в денежных делах двора лучше, чем кто-либо еще.

Пери не удалось скрыть гримасу.

– Мой сын, – вмешалась Султанам, – пришло время послеполуденного отдыха. Ты должен понемногу восстанавливать свои силы.

– Только один миг, у меня очень важное дело, – ответила Пери.

– Да, матушка, – отозвался Исмаил, не обратив внимания на мою госпожу. – Как я счастлив, что есть кто-то заботящийся о моем благе! Пойду-ка прилягу.

Спать, когда надо столько всего сделать?

– Спасибо за стихи. Скоро встретимся и поговорим.

Он поднялся и пошел прочь, а матушка следовала в полушаге за ним.

Когда мы возвращались во дворец, Пери словно смотрела внутрь себя. Я спросил ее, могу ли чем-нибудь помочь, но она печально ответила:

– Все это время я воображала, как вернется мой брат, и даже не подозревала, что буду разговаривать с чужаком. Я могу лишь надеяться, что время снова обратит его в моего брата.

– Достойная повелительница, я полагаю, что он просто боится. Он весь – одно мрачное предчувствие и смятение, а вы – солнце разума.

– А это значит, что мне день за днем придется доказывать ему, что мои стремления полны верности.

– Это мудро.

Мы разбирали наилучшие способы доказать ее преданность, но, прежде чем мы сумели воплотить наши замыслы, Исмаил объявил, что не будет встречаться ни с кем, кроме своих ближайших советников, пока не завершится коронация. Когда Пери получила это известие, в ее глазах засветилась боль. Как мог Исмаил отстранить свою собственную сестру, столько сделавшую для того, чтоб он взошел на трон? Неужели кто-то близкий к нему очернил ее имя?

Рано утром я отправился к дому Шамхала с мешочком серебра в рукаве. Когда слуга отворил мне, я попросил позвать знакомого евнуха, служившего при дворе посыльным. Расцеловав его в обе щеки, я опустил серебро ему в рукав и поинтересовался, вправду ли его хозяин болеет. Он сказал, что нет. Когда я попросил подробностей, он шепнул, что Шамхал-хана каждый день приглашают к Исмаилу.

Вернувшись к Пери, я сказал, что могу открыть ей нечто, но сама мысль об этом лишает меня дыхания. К счастью, она пресекла пространные изъявления сожаления, обычные в таких случаях:

– Говори.

– Возможно ли, что ваш дядя попал в милость к Исмаилу?

– Конечно нет. Он бы сказал мне.

Я принял озабоченный вид, словно беспокоясь о его здоровье:

– Но мы не видели его уже давно. Вы думаете, что он все еще болен?

– Скорее всего.

– Тогда его наверняка обрадует ваше посещение.

Глаза Пери нашли мои.

– Что именно ты узнал? Говори!

– Исмаил пригласил его бывать там ежедневно.

– Вот как – не меня? Откуда ты это знаешь?

– Заплатил кое-кому.

– А деньги чьи?

– Мои собственные.

– Когда я тебе позволила сделать это?

– Вы не позволяли.

Ее брови сошлись, и я испугался бури.

– Ты намекаешь, что мой дядя предает меня?

– Конечно нет, достойная повелительница. Я просто думал, что вы захотите узнать о его действиях.

Мне приходилось быть дипломатичным.

– Но как ты посмел? Если мой дядя проведает, что ты следил за ним, тебя затопчут насмерть.

– Мой долг – защищать вас, несмотря ни на что.

– Так говорят все слуги, чтоб оправдать свое содержание, – фыркнула Пери.

Слуги нередко рисковали собой, дабы заслужить доверие своих хозяев, но мои побуждения были серьезнее. С недавнего времени я начал испытывать к Пери что-то похожее на нежность. Ее уязвимость пробудила все мои защитные инстинкты, словно это была моя сестра, которую я никогда не видел взрослеющей. Глядя, как Пери сражается с выпавшей ей судьбой, я не мог не думать о Джалиле, и страстно хотелось смягчить обрушивающиеся на сестру удары. Наверное, мои глаза слишком явно отразили мои чувства, потому что гроза сошла с лица Пери.

– Я не собираюсь судить о твоих действиях, пока не разберусь в этом деле. Ты доказываешь свою верность каждый день.

Я наконец смог выдохнуть. Появилась надежда, что Пери задумается над тем, как предстать в глазах Исмаила верной слугой, а не докучливой просительницей.

– Достойная повелительница, соловью легко быть верным розе, – сказал я. – Ваш путь куда тернистее, чем мой.

Глава 4
Роза бессердечна

В правление Зоххака родился благородный отрок именем Ферейдун. Судьба этого отрока была столь могучей, что рождение его проникло в сон шаха и встревожило его. Зоххаку приснилось, что этот Ферейдун станет отважным воителем и лишит его трона. В ужасе он пробудился, испуганный настолько, что отдал приказ найти ребенка.

Когда матушка Ферейдуна, Фаранак, прослышала об указе шаха, то стала мучительно искать способ уберечь дитя. Где место, чтоб укрыть его и куда никто не заглянет? Однажды шла она мимо великолепной коровы, чья шкура сияла тысячью цветов. Приблизилась она к пастуху и спросила, не позволит ли он своему дивному животному Пормайе вынянчить ее единственного сына. Он согласился, и Фаранак доверила ему своего младенца. Каждый день Пормайе питала Ферейдуна своим сладостным молоком, пока он не стал сильным мальчиком. И все равно Фаранак чувствовала угрозу. Когда его отлучили от сосцов, она тайно перевезла его в Индию, где отыскала мудреца, пообещавшего научить его всему, что знал сам.

Зоххак не отставал. Узнав, что Ферейдуна вскормила корова, он послал своих людей осмотреть всех коров страны, пока они не отыскали Пормайе, чья шкура до сих пор сияла тысячью цветов, и он зарезал ее собственными руками. Когда свершилось это зло, крестьяне собрались вокруг и смотрели на мертвую корову, ужасаясь тому, что жизнедающее существо было так бессмысленно убито. Какая жестокая утрата, стонали они, слезы струились, нутро выворачивалось. Найдется ли царь, что покарает убийцу людей?

Коронация была назначена в самый жаркий месяц года, так что все празднества должны были происходить для народа на Выгуле шахских скакунов и в дворцовых шатрах для придворных. Во дворце приготовления начались с той минуты, когда Исмаила встречали в доме Колафы. Все покои проветривались, убирались и окуривались йеменским ладаном. Розы срезались и расставлялись в огромных вазах по всему дворцу. Готовился великий праздник: все повара дворцовых кухонь работали без остановки. Одними только засахаренными фруктами можно было накормить все население Казвина.

В день коронации дворец бурлил уже задолго до рассвета. Мы надели наше лучшее платье и тюрбаны и направились к большому двору у самых врат Али-Капу. Все державные лица – шахская семья, чиновники, военачальники, священнослужители, евнухи, посыльные, рабы – собрались тут согласно своим чинам. Я занял свое место среди евнухов, далеко позади Анвара, чье положение блюстителя шахского хозяйства делало его одним из самых высокопоставленных слуг, но намного ближе тех, кто прислуживал женщинам, стоявшим ниже Пери.

Вскоре мы услышали топот лошадиных копыт и мощный рокот шахских барабанов. Тысячи людей встали, чтоб приветствовать Исмаила. Дворцовые врата отворили; мы увидели толпы горожан, стоящих вдоль Выгула шахских скакунов и готовых славить нового шаха. Исмаил выехал на арабской кобылице, серой в яблоках, отчего ее шкура казалась затянутой снежно-белым кружевом. Седло было покрыто алым бархатом, затканным серебром. Оглушительные приветственные крики раздались вокруг нас: «Хвала Богу!», «Звезда вселенной взошла!», «Да будем мы твоей жертвой!»

За Исмаилом следовала многочисленная пешая свита, включавшая тяжеловооруженных воинов. Когда он ехал по проходу, расчищенному для него, все мы пали наземь и прижались лбом к плитам двора, дрожавшим в лад ударам копыт. Салим-хан скомандовал всем встать, и мы поднялись, дабы почтить нашего нового вождя. Исмаил был в зеленом бархатном халате, строгом, но красивом, опоясанном белым в серую полоску шелковым кушаком, и в тюрбане того же шелка, увенчанном золотым султаном с изумрудом величиной с мой глаз. На талии сверкал пояс, усеянный драгоценными камнями, а на нем изогнутый дамасский клинок. Камни под утренним солнцем вспыхивали яркими искрами, способными, казалось, испепелить любого, на кого попадут. Шах проследовал через дворцовую площадь к Залу сорока колонн, и все мы шагали следом. Толпа была так велика, что многим пришлось разместиться в садах перед залом. Высокий фонтан был усеян придворными, а открытые шатры были набиты битком. Только знати и самым высокопоставленным вельможам отвели место в зале.

Когда все заняли положенные места, Исмаил уселся на трон, тоже инкрустированный драгоценными камнями. Затем Салим-хан провозгласил его родословную, начав с мистика Сахиб-ад-Дина, давшего династии Сафавидов первое предназначение, и продолжив деяниями его деда Исмаила, провозгласившего шиизм государственной религией Ирана, описанием долгого правления его отца Тахмасба и его собственными воинскими подвигами.

Корону высотой с руку взрослого мужчины поднесли Исмаилу на узорном серебряном подносе. Ее украшали крохотные жемчужины и бусины чистого золота, а на самой вершине сиял, окруженный алмазами, рубин величиной с мой кулак. Исмаил снял тюрбан, обнажив бледные залысины в густых черных волосах. Подняв корону, он твердо водрузил ее на голову. Никто не мог венчать взрослого шаха, кроме него самого, ибо никто не превосходил его, кроме Бога.

Салим-хан обратился к собранию:

– Я призываю вас всех принести клятву верности Исмаилу Второму, нашему новому шаху. Отныне вы клянетесь повиноваться его приказам, защищать его любой ценой и отдать свою жизнь за него. Помните, ваша клятва есть следование закону: наказание за его нарушение – смерть.

Голоса наши прогремели таким громом, что я верю – он был слышен на небесах. Вот наконец после месяцев ожиданий у нас есть новый повелитель! Во дворец вернется порядок, что был при покойном шахе, а мир и процветание станут нашей каждодневной наградой.

Любимый спутник Исмаила, Хассан-бег Халваши-оглы, встал на колени, чтоб стянуть с шаха пыльные сапоги для верховой езды и заменить их на положенные серые шелковые туфли без задников. Хассан-бег добровольно выдержал пять лет заключения в Кахкахе вместе с Исмаилом, завоевав доверие своего господина. Анвар называл его «ручная обезьянка»; теперь обезьянка спала под одеялами, расшитыми золотом.

Салим-хан призвал первого сына Султанам, Мохаммада Ходабанде, приблизиться к шаху. Мохаммад шел из-за слабого зрения очень медленно, поддерживаемый своим старшим сыном, красавцем Султаном Хассан-мирзой. Как старший из братьев, Мохаммад мог бы претендовать на трон, но почти полная слепота делала его непригодным. Я слышал, что у него и не было такого желания, да и сил повелевать другими, в любом случае он предпочитал общество книг. Он склонился, нащупывая кончиками пальцев ступню брата. Когда наконец он нашарил ее, то поцеловал подъем шахской стопы и поздравил брата с высоким титулом. Затем шли сыновья шаха от других жен, наложниц или рабынь: среди них бездельник Сулейман-мирза, брат Пери, чью глину Бог не благословил тем, что досталось царевне. Он проковылял к трону. Совсем еще юный Махмуд, наоборот, уверенно шагал к шаху, и его осанка была укреплена боем на мечах и верховой ездой. Я ощутил прилив гордости. Он поцеловал стопу шаха с покорностью, но без услужливости.

После того как все братья Исмаила облобызали его ступни, пошли сыновья его дяди Бахрама и их дети. Затем вперед вышли все высшие священнослужители в черных одеждах; шах отныне был их духовным вождем. Далее шла знать-мовселлу из рода Султанам, их алые султаны свирепо торчали из тюрбанов, когда они наклонялись для поцелуя. Другие кызылбаши тоже были удостоены чести: румлу, шамлу, каджары, афшары, за которыми подходили грузины, курды и черкесы. Когда Шамхал наклонился для поцелуя, Исмаил поощрил его улыбкой.

Зачитаны были приветствия послов оттоманского султана Мурада III, повелителя Моголов Акбара Великого, Чжоу Ючженя из династии Мин, владыки узбеков хана Абдуллы, высочайших и сильнейших повелителей мира, а также послов от властителей мелких христианских царств на западе – Филиппа Второго Испанского и Елизаветы Английской, ныне сошедшихся в смертельной схватке. Все великие империи прислали многочисленные посольства и десятки вьючных животных с драгоценными дарами. Богатейшие приношения раскрывались перед нами, включая прекрасную копию Корана, исполненную лучшими из каллиграфов оттоманского двора, огромные голубые фарфоровые вазы от китайского императора и золотые сосуды от узбеков. Тишина опустилась на толпу, когда махаут, присланный с посольством от Моголов, провел перед нами слона. Я никогда не видел ни такого создания, ни такой дорогой сбруи. На умной голове животного была шапочка, украшенная жемчугом, а бивни его были обернуты листами золота.

Когда церемония была почти завершена, я покинул зал, миновал караулы и вошел в гарем. Женщины уже принесли клятву Исмаилу раньше и теперь по очереди разглядывали церемонию из занавешенных мест на крыше новой резиденции Исмаила. Он не пожалел расходов на отделку здания. Самая большая гостиная гарема была наполнена нежным ароматом жасмина и успокоительным журчанием фонтана. Я скинул туфли: ковры соткали из такого толстого шелка, что они, казалось, ласкали мои ступни. Стена, украшенная боевыми щитами, привлекла мой взгляд. Один был сделан из черной лакированной кожи, в центре – золотое навершие, украшенное бледной бирюзой и жемчугом; другой сверкал открытым серебряным плетением и россыпью изумрудов, подобных каплям росы в паутине.

Женщины убрались в одежды счастливых цветов и щеголяли драгоценными ожерельями. Как прелестны они были, от золотоволосых жен Кавказа до южанок, черные кудри которых сверкали, как нафта! Они не отрывали взглядов от сцен коронации там, внизу, и комната загудела от восторга, когда появился слон.

– Вы посмотрите на его украшения!

– Да тебе и половины хватило бы, чтоб разбогатеть!

Слон извергнул курящуюся гору навоза, и в комнате раздался хохот. Месяцы прошли с того дня, когда можно было свободно отпраздновать что-нибудь, и общий восторг был почти истерическим.

Хотя Пери сказала мне, что будет там, она уже ушла. Я притворился, что она приказала мне ждать ее, и смог понаблюдать за другими женщинами.

Султанам сидела рядом с Хадидже, своей новой невесткой, и держала ее руку – в день своего материнского торжества. Она словно бы разрослась настолько, что все в комнате казались рядом с нею несущественными. Хадидже, сидевшая подле нее на подушке, выглядела как спелый персик. Я не мог не признать, что замужество ей на пользу. Когда она увидела меня, ее губы сложились в нежную улыбку.

Прежде я не встречал Хайр аль-Ниса-бегум, жену Мохаммада Ходабанде, жившую вместе с ним в Ширазе. У нее были мелкие, острые черты и только рот был велик и словно заслонял все остальные черты лица. Наблюдая церемонию, она продолжала устраивать свои ноги на подушке, словно не могла найти удобную позу.

– Как у меня болит голова! – пожаловалась она громким и пронзительным голосом.

Султанам предложила ей розовой воды, трав, прохладную примочку, но Хайр аль-Ниса отвергла все.

– Глядите! – воскликнула Хадидже. – Он встает, чтоб уйти.

Через ставень окна я увидел, как Исмаил садится в седло и легким галопом скачет в нашем направлении, а за ним спешит вся свита.

Султанам нагнулась к Хадидже, словно заговорщица:

– Теперь все законно. Почти сорок лет ожидания, и птица надежды шевельнулась в пепле моего сердца и взлетела! Как сладко биение ее крыльев! Как воспаряет мое сердце!

Губы Хайр аль-Нисы искривились, но она тщательно отводила глаза от взгляда Султанам. Если бы не слепота ее мужа, она стала бы владычицей Ирана.

Султанам, казалось, не замечала ее состояния. Она легко коснулась плоского живота Хадидже:

– Разве много будет просить стать и бабушкой следующего шаха? Да простит меня Бог за то, что я лелею такую надежду в день, когда сбылись мои другие надежды, – но, может быть, Он благосклонно взглянет и на это мое желание.

Плечи Хайр аль-Нисы дернулись, будто от удара. В этот момент служанка поднесла ей запеканку из риса с шафраном на серебряном подносе. Протянув руку словно бы для того, чтоб взять, она почти неуловимым поворотом запястья сбросила несколько чаш на пол. С громким стуком они обрушились на ковер, вышитые подушки… и на нее: желто-белый клейкий рис налипал большими вязкими комьями.

– О, простите меня! – вскрикнула служанка, лицо ее задергалось от ужаса.

Хайр аль-Ниса сверкнула на нее глазами. Прислуга кинулась вытирать расплесканное.

– Ах-ах, какая ты неуклюжая! Мне надо пойти переодеться.

– Да, я думаю, тебе надо.

С сочувственным видом Султанам проводила Хайр аль-Нису к выходу.

– Испорченное дитя! – сказала она Хадидже после того, как Хайр аль-Ниса ушла. – Счастье для всех, что она не стала владычицей.