Текст книги "Опасная игра"

– Надо понимать, что там нет гостиницы, а значит, и возможности нормально помыться… – пробормотал Маккриди.

– Ну, я думаю, если вы попросите миссис Гуд, то она об этом позаботится. Они с шерифом – люди гостеприимные.

У Маккриди не дрогнул ни один мускул, но он не мог не подумать, до чего же злую шутку с ним сыграла судьба. После того огромного пути, который он, вынужденный скрываться от полиции, проделал из самого Натчеза, черт несет его прямо в объятия какого-то проклятого шерифа. Ему ничего не оставалось делать, как утешать себя мыслью, что в Маке Маккриди не так уж легко будет узнать щеголеватого Мэтью Моргана с его безупречными манерами. И уж никто не ожидает увидеть его путешествующим в обществе болезненной супруги. Только нужно не привлекать к себе лишнего внимания, пока он не доберется до Колумбуса, где и расстанется с ней. А до тех пор она будет служить предлогом, чтобы по мере возможности избегать лишних встреч с этим шерифом Гудом.

– Кажись, ремонтники уже покончили с разгрузкой, – возгласил проводник. – Можно ее устраивать на повозке, только поосторожнее.

И чтобы помешать толпе оккупировать это средство передвижения, он прокричал:

– Эй, сейчас едет мистер Маккриди со своей женой! Как только повозка возвратится, смогут уехать и все остальные.

– Я бы хотела ехать сидя, – заявила Верена сквозь стискивавшие ей рот пальцы Маккриди.

Проводник взглянул сначала на нее, затем на служащую ей ложем дверь от туалета и стал гадать, как он сможет объяснить начальству отсутствие вагонной принадлежности.

– Ладно, – решил он, – ничего страшного не случится, если вы поедете сидя, тем более что с вами рядом супруг. А вы, ребята, за время, пока не будет повозки, успеете поставить дверь на место.

– Благодарю вас, – негромко проговорила она и оттолкнула от лица руку Маккриди.

Затем она поднялась на ноги, поправила складки на своем грязном, измятом платье и начала взбираться на повозку. Но Мак подхватил ее сзади, так что она оказалась у него на руках, и пробормотал:

– Знаете, моя милая, вы, оказывается, куда тяжелее, чем можно предположить, глядя на вас со стороны.

– А вы, как я посмотрю, не страдаете от избытка галантности, – так же тихо ответила она. – Если бы я не относила себя к числу благовоспитанных леди, у меня появился бы сейчас сильный соблазн съездить вам по физиономии – надеюсь, вы понимаете, почему.

– Неужели вы и в самом деле хотите избавиться от моего общества? – прошептал он в ее растрепанные волосы.

– Да хоть сию же секунду, – не колеблясь ответила она, – но сначала отдайте мне десять долларов за платье.

Опустив ее в заднюю часть повозки, он взобрался на переднее сиденье, взял в руки вожжи и, стегнув ими по крупам двух мулов, крикнул:

– Йи-хо-о!

Одно из животных сдвинулось с места и потянуло за собой другое.

– А вы разве знаете, куда ехать? – поинтересовалась за его спиной Верена, приводя себя в порядок.

– Я думаю, если им не мешать, они и сами найдут дорогу домой, – ответил он, откидываясь на жесткую спинку дощатого сиденья. – Кстати, хотелось бы воспользоваться этой удобной возможностью и, пока мы в пути, обсудить с вами ситуацию, в которой мы оказались.

Ухватившись для равновесия за его плечо, она вскарабкалась на сиденье рядом с ним и заявила:

– Мне безразлично, как это выглядит со стороны, но я не собираюсь трястись всю дорогу сзади!

– Так вот, я говорю, было бы неплохо, если бы мы… – начал он было снова, но, увидев, как у нее взметнулись брови под прядями прилипших ко лбу волос, решил слегка ее умилостивить, прежде чем возвращаться к своему предложению: – А вы, знаете ли, совершили просто чертовски храбрый поступок!

– Но не могла же я допустить, чтобы тот мальчишка вас застрелил! – порывисто воскликнула она, но тут же осеклась, понимая, что ее слова могут быть истолкованы им превратно, и добавила совсем другим тоном: – В общем-то, я никого не позволила бы ему убивать. Полагаю, мы теперь с вами квиты, не так ли? Вы избавили меня от моего так называемого «брата», а я не дала вас застрелить. Так что у меня нет оснований быть вам чем-то обязанной.

Взглянув на пятна от табачной жвачки на своем платье, она поморщилась и продолжала:

– По правде говоря, все шишки от нашего знакомства валятся только на меня. Вас, слава Богу, водой пока что не обливали, да и костюм ваш выглядит вполне прилично.

– Я же сказал, что позабочусь о вашем платье – и это были не просто слова. Похоже, здесь негде купить что-нибудь приличное, но как только доберемся до Колумбуса…

– Но вы же не едете до Колумбуса, – напомнила она ему с милой улыбкой. – Вы ведь сходите здесь, насколько я помню.

– Я говорил, что собираюсь здесь выйти, но теперь считаю своим долгом перед вами…

– Благодарю вас, но я согласна ограничиться деньгами.

– Да, я понимаю, и все-таки вам стоило бы меня сначала выслушать. Видите ли, пока что наши попутчики принимают меня за вашего мужа. Но если я вдруг сойду с поезда и отправлюсь прямиком, через прерию, в Остин, а вас оставлю одну, это вызовет подозрения, и вам придется поймать на себе сколько угодно скептических взглядов. Некоторые просто подумают, что я типичный бродяга и проходимец, а потому и бросил вас, но вот другие…

Он сделал многозначительную паузу, давая ей время представить, что могут подумать другие, а затем, кивнув головой, продолжал:

– Так-то вот. Малоприятная перспектива, не правда ли? И как только эти другие ковбои вобьют подобные мысли в свои тупые головы, вам придется очень несладко – кто вас тогда станет от них защищать? А вести они будут себя похуже, чем на той станции в Индианоле, уверяю вас. Нет, насколько я понимаю, мне никуда от вас не деться до самого Колумбуса. Хотя мы могли бы сойти и здесь.

– Ошибаетесь, мистер Маккриди, – это мне никуда не деться от вас, – проговорила она устало. – И вы ведь прекрасно знаете, что мне просто необходимо ехать дальше. Кто бы и как бы на меня ни смотрел и что бы со мной ни делали, я все равно должна попасть в Сан-Анджело.

Воздев глаза к небу, она с тяжелым вздохом добавила:

– Если бы я верила в переселение душ, то мне очень хотелось бы знать, чего я там натворила в своей предыдущей жизни, чтобы заслужить такое.

– Неужели я настолько вам неприятен, что вы не можете выдержать мое общество еще каких-нибудь несколько часов? Если все будет идти нормально, мы распрощаемся с вами в Колумбусе уже сегодня.

– Да, мистер Маккриди, представьте себе – настолько. Ни разу за все свои двадцать два года я не встречала таких навязчивых людей, как вы. Несмотря на мое очевидное нежелание поддерживать с вами знакомство, вы все-таки ухитрились проникнуть в мою жизнь по непостижимой, но, не сомневаюсь, в высшей степени неблаговидной причине. И что бы я ни говорила, что бы ни делала, все оказывается безрезультатным, и конца этому я не вижу. Но вот что самое поразительное, – добавила она озадаченно. – С той самой минуты, как вы впервые остановили на мне свой взгляд, все – я подчеркиваю, абсолютно все в моей жизни – перестало идти нормально.

– Никто, между прочим, не заставлял вас представлять там, в вагоне, сцену падения в обморок, – сказал он в свое оправдание.

– Поверьте мне, я уже сожалею об этом, – вздохнула она. – Я погубила прекрасное дорожное платье, и, что еще хуже, от меня исходит такой аромат, будто я постоянно жую табак и выплевываю его себе на одежду.

– Повторяю в четвертый или пятый раз: я куплю вам новое платье.

– Вряд ли, – усомнилась она. – Вы сами говорили, что здесь его негде купить. Да и вообще найти в продаже готовое платье практически невозможно. Хоть я и уверена, что человек с вашим жизненным опытом не может не знать таких вещей, все же напомню, что покупают отрезы на платья, а не сами платья. Так что мне надо будет выбрать материал, купить кружева, пуговицы, крючки и все такое прочее, а потом самой сшить себе платье. И то лишь тогда, когда у меня будет на это время. А пока что я в качестве возмещения убытков могу принять от вас деньги и буду вынуждена обходиться теми двумя платьями, которые у меня остались.

– Но вы могли бы отдать шить портнихе.

– Где – здесь, в этой жуткой дыре?! Да, конечно, мистер Маккриди, я непременно так и сделаю, – иронически произнесла она и устало вздохнула. – Послушайте, я не хочу больше об этом говорить, так что давайте мне ваши десять долларов – и мы будем в расчете.

– Есть еще кое-что, о чем я хотел бы вас попросить.

– А именно?

– Дело в том, что называть своего мужа мистером Маккриди в присутствии других людей – это очень странно, знаете ли.

– А как же еще мне вас называть?

– Да, конечно, когда вы говорите обо мне с кем-то другим, это звучит вполне нормально, – согласился он. – Но когда вы разговариваете со мной, лучше называть меня по имени.

– Ничего подходящего в голову мне не приходило.

– Друзья называют меня Маком, – солгал он.

– Это слишком уж фамильярно. Неужели у вас нет нормального имени?

– Есть, конечно. – Он вздохнул, не зная, придумывать ли себе новое имя, или назвать свое собственное, и наконец решился:

– Что ж, меня звать Мэтью, но я все равно предпочел бы привычное имя Мак.

– Мэтью, – повторила она, прислушиваясь к звучанию этого имени, а затем решительно заявила: – Ладно, Мэтью меня устраивает. Когда придется обращаться к вам на людях, буду называть вас по имени.

Он сразу же пожалел, что сказал правду, какой бы мелочью это и ни казалось. Лучше бы он назвал себя Томом, или Биллом, или Генри, или еще кем-нибудь в этом роде. Имя Мэтью Морган вскоре будет (а может быть, уже и есть) на всех полицейских плакатах юга страны – от Флориды до Нью-Мексико. Старый Александр Жиру уж позаботится об этом. А Мэтью Маккриди и Мэтью Морган – слишком похожие имена, чтобы он мог спать спокойно. Но теперь поздно жалеть – сделанного не поправишь. И он пообещал себе, что после того, как они с ней расстанутся, больше таких ошибок он делать не будет.

– А вам я бы не советовал называть себя Вереной, – сказал он, возвращаясь к разговору. – Как знать, может быть, вы снова наткнетесь на своих братцев.

– Я же вам сказала – никаких братьев у меня нет.

– Вы понимаете, о чем я говорю.

– Во всяком случае, я не хочу быть Бесс, даже если это и имя вашей матери. Просто оно само по себе мне не нравится.

– Я более чем уверен, что та парочка с поезда запомнила, как я вас называл.

– Мистер Маккриди… – начала она.

– Мак.

– Мэтью, – она поправила подол своего обезображенного платья и, понимая, что он, в сущности, прав, вынуждена была согласиться: – Пусть будет по-вашему, Мэтью, но я прошу по крайней мере называть меня Элизабет.

– Элизабет Маккриди… А не так уж и плохо звучит, – отметил он и добавил: – Что ж, в таком случае, договорились.

– Но только до Колумбуса, – предупредила она и, подняв глаза, некоторое время вглядывалась в его красивый профиль. – Признайтесь – вам ведь, в сущности, безразлично, что со мной дальше произойдет; все это мы делали ради вас, а не ради меня или моей репутации, разве не так?

– Но я действительно старался вас защищать, как мог – и ничего другого не имел в виду.

– Опасный вы человек, мистер Маккриди, – убежденно произнесла она, – но вовсе не потому, почему мне казалось вначале. Когда вы еще там, на корабле, пристали ко мне как банный лист, я считала, что вы просто имеете виды на мою персону, не более. И хотя, по всей вероятности, так оно и было, теперь я подозреваю, что вы руководствовались и другими, скрытыми мотивами.

– Первые впечатления всегда безошибочны, – пробормотал он. – Вы замечательно красивая девушка, миссис Маккриди.

– Если вы, глядя на меня в таком, как сейчас, виде, можете говорить подобные вещи, значит, вы действительно неисправимый лгун, – ответила она сухо.

– А если бы вам хоть иногда удавалось придерживать свой острый язык, вы не были бы до сих пор незамужней.

– Думаю, это не самое страшное несчастье, мистер Маккриди. И если мой язык уберегает меня от брака с любым из большинства мужчин, которых мне до сих пор доводилось встречать, значит, острый язык для меня – настоящее благословение, – решительно заявила она.

– Должно быть, кто-то из них и стал причиной вашего негативного отношения к супружеству?

– Вас это не касается.

– Этот прохвост сумел вас увлечь, а потом бросил, – предположил он.

– Не говорите глупостей.

– Остановил свой выбор на другой.

– Нет.

– В таком случае у него уже была супруга.

– Нет.

– Не захотел ради вас перейти в католичество.

– Я не католичка, мистер Маккриди.

– В тех местах, откуда я родом, если симпатичная девушка шестнадцати или семнадцати лет еще не замужем, значит, с ней что-то не так.

– Ну а я, слава Богу, выросла не в какой-то там теннессийской глуши, – отрезала она, смерив его испепеляющим взглядом. – Вы ведь этими разговорами просто пытаетесь отвлечь мое внимание. Боитесь, я задам вам вопросы, на которые вам не хотелось бы отвечать.

– Например?

– Зачем вам нужно, чтобы все думали, будто у вас есть жена? – И прежде чем он успел что-то сказать, она выпалила еще один вопрос: – И от чего, собственно, вы бежите, мистер Маккриди?

– Почти все, кто приезжает в Техас, от чего-нибудь или кого-нибудь бегут. Даже вы, Верена.

– Речь идет не обо мне. Я не удивлюсь, если вы окажетесь вором или даже убийцей.

– Ошибаетесь – я ни тот и ни другой. Так что хотите вы или не хотите, но вам все равно придется мне доверять.

– Ну так вот – я вам не доверяю.

– И все же, кто он?

Вопрос был настолько неожиданным, что она недоуменно заморгала глазами.

– Вы это о ком? – осторожно спросила она.

– О том, кто был причиной ваших ранних разочарований.

У Маккриди не было оснований ожидать от нее ответа, и ей не обязательно было ему отвечать. Но она, глубоко вздохнув, медленно выговорила:

– Это был отец.

– Ваш отец?

– Да. Он был хорош собой, очарователен в обществе женщин, остроумен, но за внешним фасадом скрывался коварный, жестокий, бессердечный человек. Он ушел на войну и больше домой не возвращался, мистер Маккриди.

– Ну, война – это всегда жестокое испытание для человека.

– Но только не для него, – с горечью возразила она. – За несколько месяцев до ее окончания он дезертировал и куда-то исчез. Он бросил на произвол судьбы маму, он бросил меня.

– Мне жаль это слышать.

Она снова взглянула ему прямо в глаза:

– Я не нуждаюсь в вашей жалости. На моих глазах мама медленно угасала – все эти последние годы она была, в сущности, живым трупом. Когда она в конце концов ушла из жизни, я поклялась себе, что никогда никому не позволю доставлять мне такую боль. И если это означает, что я сойду в могилу старой девой, что ж, пусть так и будет.

Между ними воцарилось долгое молчание; наконец он посмотрел куда-то в сторону и, словно обращаясь к самому себе, задумчиво сказал:

– Да-а, вы твердый орешек для любого мужчины.

– Отец был опасным человеком, мистер Маккриди, и в то же время симпатичным и обаятельным. Он умел нравиться – совсем как вы.

Услышав это, он взглянул на нее и сказал:

– Возможно, далеко не всеми моими поступками можно гордиться, но, хотите верьте – хотите нет, я никогда ни от кого не убегал. Можете называть это любопытством или, если угодно, глупостью, но я всегда доигрывал игру до конца.

– И все же, я полагаю, найдутся десятки женщин, которые могли бы вас опровергнуть.

– Возможно, и могли бы, но не станут. Я вам уже говорил – существует только два типа женщин, и разницу между ними я хорошо знаю. Меня всегда интересовали как раз те, которых добродетельными не назовешь. С ними легче: они ничего от меня не ожидали, и я не мог их разочаровать. А когда приходила пора расставаться, мы расставались без сожалений.

Ей нечего было сказать в ответ – по крайней мере, ничего такого, чем она могла бы уколоть или попрекнуть его. Если он действительно так думает, значит, женские слезы ему нипочем. Он просто никогда не оглядывался назад.

Верена чувствовала себя такой голодной, что у нее сводило желудок. В довершение же всех бед воздух был наполнен аппетитным запахом жареных цыплят. Этот запах не давал ей покоя и заставлял забыть обо всем остальном. Где-то в другой части дома доставленные на ранчо пассажиры – ее попутчики – уплетали, наверное, цыплят и много чего еще вдобавок.

Закрыв глаза, она живо представила себе картофельное пюре со сливками, ранние бобы, печенье… Нет, сказала она себе строго, нужно унять разыгравшееся воображение и спокойно дождаться, пока принесут ужин. По крайней мере, можно утешиться тем, что удалось смыть дорожную грязь.

Едва только они приехали на ферму и Маккриди, подхватив Верену, высадил ее из повозки на землю, как тут же появилась миссис Гуд и стала заботливо хлопотать, настаивая на том, чтобы Верена прежде всего сняла с себя одежду, помылась и прилегла отдохнуть для восстановления сил в такую жару.

Не успела Верена проводить неодобрительным взглядом удалявшуюся фигуру Маккриди, который, она не сомневалась, отправился искать место, где можно весело провести время, как ее взяли за руку и отвели в эту маленькую спальню, где и оставили с двумя кувшинами теплой воды и большим куском мыла домашнего изготовления. Прежде чем уйти, миссис Гуд пообещала прислать ей позднее «чего-нибудь перекусить».

Верена разделась, оставшись в одной сорочке и панталонах, и принялась смывать с себя пот и грязь настолько тщательно, насколько это было возможно в данных обстоятельствах. В завершение она намылила волосы и, как могла, тщательно их промыла. Не успела она закончить, как в комнату вбежала молоденькая мексиканская девушка и, схватив перепачканное платье Верены, исчезла с ним, не проронив ни слова. Теперь при всем своем желании Верена не могла выйти из спальни. Заняться ей было больше нечем, и она легла на слишком неудобную, всю в комках и буграх, кровать и стала рассматривать трещины в штукатурке на потолке, терзаемая сводящим с ума ароматом жареных цыплят.

Было слышно, как повозка доставляет с поезда все новые и новые партии пассажиров. Вели они себя шумно и беспрерывно ругались, расположившись прямо под ее окном. Потом раздались звуки гонга, и кто-то прокричал:

– Еда на столе – подходите скорей. Обслуживание в порядке очереди, а где будете есть, ваше дело! Берите с собой еду и проходите во двор – в доме нет места, чтобы там рассиживаться!

Когда вся эта суматоха понемногу улеглась, на пороге комнаты появилась еще одна девушка – худенькая блондинка с усталым лицом, не более четырнадцати-пятнадцати лет от роду. В руках она держала поднос. Поставив его на стол возле кровати, она тут же собралась уходить. Верена взглянула на поднос и ужаснулась: на нем стояла миска с коричневатой похлебкой на самом дне и лежал ломоть хлеба без масла.

– Извините, – остановила она девушку, – но вы, наверно, забыли взять все остальное… то есть я хочу сказать, произошла какая-то ошибка.

– Что?

– Я говорю – это ведь не может быть моим обедом, – убежденно заявила Верена.

– Но, мэм, это точно ваш обед.

– В таком случае я хотела бы поговорить с миссис Гуд.

– Она не может прийти, просила передать свои извинения. Здесь сейчас около сотни пассажиров да вдобавок еще ремонтная бригада – хозяйке и головы поднять некогда.

Улыбнувшись, девушка с гордостью добавила:

– Мы с Хуаной и хозяйкой поджарили, почитай, цыплят тридцать, не меньше, а Бетси и Анджела начистили целую гору картошки, аж упарились.

– Теперь понятно, – проговорила Верена с облегчением. – Значит, этот суп у вас – на первое, а потом будут и другие блюда.

– Нет, мэм, это у вас бульон, который остался у Хуаны – она варила в нем говяжьи кости. Сперва она думала сделать из него подливку, но мяса на всех все равно не хватило бы, и потому пассажиры вместо этого едят цыплят.

Видя, что гостью не очень обрадовали ее слова, девушка приблизилась на несколько шагов к кровати и попыталась объяснить получше:

– Раз такое дело и вы совсем плохи да вдобавок в положении, хозяйка рассудила, что сильно нагружать ваш желудок никак нельзя, а то будет беда.

– Но я настолько голодна, что готова разрыдаться, – запротестовала Верена.

– Ну, я так думаю, хозяйка даст вам чего-нибудь еще подкрепиться поближе к ночи, если вам, понятное дело, к тому часу не станет хуже от нагрузки на желудок.

– Поближе к ночи?!

– Да, мэм.

Верена впала в состояние горестного оцепенения, и девушка поспешила выйти из комнаты.

– Погодите минутку – а где мое платье?

Но девушка уже не слышала или не сочла нужным ответить. Нет, все это, должно быть, какое-то ужасное недоразумение. К тому времени, как зайдет солнце, она уже будет далеко отсюда, в Колумбусе, где наконец-то и расстанется с Мэтью Маккриди. Поспешно встав с кровати, она подбежала к двери и крикнула:

– Эй, кто-нибудь, принесите, пожалуйста, мое платье! Неужели никто меня не слышит?

Но, кроме пожилого мексиканца, идущего по направлению к ее спальне, в коридоре никого не было. При виде Верены, стоящей в дверном проеме в полупрозрачной батистовой сорочке, мексиканец осклабился в широкой беззубой улыбке. Обескураженная, Верена попятилась в комнату, захлопнула дверь и заперла ее на засов.

Воздух в комнате был тяжелый, спертый. Она приблизилась к окну: повсюду, куда ни взгляни, были ее попутчики с поезда – они стояли, прислонившись спиной к стволам деревьев, или сидели на траве, а то и прямо на земле, либо примостившись, как птицы на насесте, на перилах крыльца и веранды, и каждый из них держал тарелку с едой. Молоденькая мексиканка – та самая, что унесла платье Верены, – ходила между ними, наполняя из кувшина их чашки.

Смотреть на это было невыносимо; она отошла от окна и села на край кровати. Пружины под матрацем зловеще заскрипели и стремительно опустились вниз. Отломив небольшой кусок хлеба, она окунула его в бульон и положила в рот, утешая себя мыслью, что это лучше, чем ничего. Но вскоре пришла к выводу – если и лучше, то ненамного: под покрывавшей бульон пленкой жира была пересоленная жидкость, сильно отдававшая луком. Да, таким варевом она не стала бы потчевать своих гостей ни при каких условиях.

Некоторое время спустя в дверь тихонько постучали. Наверное, мексиканка принесла наконец ей платье, решила она, и, отодвинув засов, торопливо распахнула дверь. Она снова ошиблась – это был Мэтью Маккриди с большим саквояжем в одной руке и чем-то вроде свернутой салфетки в другой.

– Сюда нельзя, – выпалила она, поспешно прячась за дверь и пытаясь закрыть ее. – Вам придется прийти попозже.

Но он опередил ее и успел вставить в щель ногу. Никак не реагируя на ее смущение, он прошел в комнату, а Верена, словно оцепенев, так и продолжала стоять у двери. Еще больше она была поражена, когда он, положив сверток на сиденье стула и опустив на пол саквояж, снял с себя пиджак и повесил его на спинку стула. Скрестив на груди руки, Верена локтем толкнула дверь и буквально взорвалась от возмущения:

– Вы соображаете, что делаете?! Разве вы не видите, что я не одета?

– Тсс! А то еще подумают, что мы ссоримся.

– Мне безразлично, что там подумают! – Она обвела взглядом комнату в поисках чего-нибудь тяжелого, но ничего подходящего не увидела. – Сейчас же убирайтесь из моей комнаты! Вы слышите? Убирайтесь отсюда!

Но он как ни в чем не бывало, не торопясь развязывал свой узкий черный шелковый галстук. Вне себя от негодования, она бросилась было к окну, чтобы позвать на помощь, но вовремя спохватилась, представив на секунду, кем может оказаться тот, кто придет на ее зов, и к чему это может привести. Боясь, что ее услышит кто-нибудь вроде Эла Томпсона, она даже понизила голос:

– Ответьте мне все-таки: что вы здесь собираетесь делать?

Он окинул ее ироническим взглядом (в его почти черных глазах так и запрыгали озорные чертики) и с затаившейся в уголках губ улыбкой ответил:

– Всего лишь поудобнее устроиться и выспаться.

– Послушайте, если вы посмеете притронуться ко мне хоть пальцем, я подниму на ноги весь дом. Буду кричать до тех пор, пока сюда не придет лично шериф Гуд.

Видя, что на Маккриди это не производит ни малейшего впечатления, она пригрозила:

– Скажу ему, что вас разыскивает полиция – что вы силой пытались мной овладеть… что в…

– Я принес вам жареного цыпленка, – негромко проговорил он.

– Да вы меня совсем не слушаете! Повторяю – я раздета, и вам здесь не положено находиться! Это, в конце концов, неприлично!.. – И тут до ее сознания наконец-то дошел смысл сказанных им слов; после короткой паузы она недоверчиво спросила: – Вы что, принесли мне еду?

– Там у меня три куска цыпленка. – Уже не пряча улыбки, он окинул Верену неторопливым взглядом и проговорил: – Никогда не мог понять, почему это женщины считают себя голыми, если на самом деле все у них остается прикрытым.

– Будь у вас хоть какое-то представление о благопристойности, вы бы и сами догадались, – отозвалась Верена. – Так где же она?

– Что именно – моя благопристойность или еда?

– Еда, конечно.

– Я положил ее на стул. Можете пойти и взять, – произнес он небрежным тоном, расстегивая верхнюю пуговицу рубашки.

Видя это, она на какой-то момент даже лишилась дара речи, но быстро пришла в себя и холодно произнесла:

– Может быть, я и голодна, мистер Маккриди, но не до такой же степени.

– Как вам будет угодно. Раз вы отказываетесь, я и сам могу это съесть – где-нибудь поближе к вечеру, до того как отправиться на боковую. Накормив такую ораву, миссис Гуд вряд ли станет сегодня готовить еще что-нибудь существенное.

– Ну так знайте, отправляться на боковую – что бы вы под этим ни подразумевали – вы будете где угодно, только не здесь.

Он посмотрел сначала на кровать, потом на нее и деловито произнес:

– Знаете, хоть я и говорил, что вы малость тяжеловаты, много места, пожалуй, вы не займете. Давайте сделаем так – берите с собой в постель эту вашу булавку и, если я во сне перекачусь на вашу половину кровати, вы меня ткнете ею, и все будет в порядке.

– Что, что? – ошеломленно выдохнула она. – Неужели вы хоть на секунду могли предположить, что я?.. Так вот, сейчас же выбросьте эти глупости из головы. Это моя комната, мистер Маккриди! Не знаю, что вы там еще задумали, но со мной такие номера не проходят!

Заметив в углу, за пустой круглой печкой, ржавую кочергу, она потихоньку стала к ней приближаться. Краем глаза она видела, что он снимает рубашку.

– В последний раз спрашиваю: вы уйдете отсюда?

– Сначала я должен умыться.

– Умывайтесь где-нибудь в другом месте. Уверена, у них во дворе есть водяной насос. А потом можете отправляться под какое-нибудь дерево и там ложиться – глядишь, и успеете до нашего отъезда проспаться после всего, что вы выпили.

– Кроме лимонада, я ничего не пил. Шериф, естественно, не стал бы давать этой и без того уже развеселой компании чего-нибудь более крепкого.

– Мне безразлично, что вы там пили, – отрезала она. – Меня, к вашему сведению, интересует сейчас одно: поскорее бы вечер, когда я наконец-то доеду до Колумбуса!

Схватив кочергу, она резко повернулась к Маккриди, но тот и не думал уходить из комнаты; рука его потянулась к кувшину с водой. Она занесла над собой свое оружие, а у него лишь слегка приподнялась бровь:

– Знаете, прежде чем вы начнете размахивать этой штукой, хотел бы вам сообщить, что линию смогут починить не раньше, чем завтра днем. Оказывается, покоробился один из этих чертовых рельсов.

– Что, что? – почти взвизгнула она.

– Должен заметить, что для образованной девушки вы слишком любите переспрашивать.

– Не хотите же вы сказать, что после всех жутких мучений – а иначе эту поездку не назовешь – мы еще вдобавок застряли в каком-то богом забытом месте?

– Да. Похоже, что из-за жары на целом участке пути повело рельс – так, по крайней мере, объяснили ремонтники. Если не удастся выпрямить, им придется ехать за новым рельсом в Харрисберг. Так что, моя дорогая Бесс, ничего не остается, как примириться с этим и устраиваться здесь на ночь.

– О нет, только не это! Я не останусь в одной комнате с вами ни за что на свете, мистер Маккриди!

Ухватив кочергу обеими руками, она угрожающе замахнулась ею и ровным голосом отчеканила:

– Спрашиваю – в последний раз: вы – уберетесь – отсюда – или – мне – проломить – ваш – тупой – череп – этой – кочергой?

Прежде чем она успела сообразить, что происходит, он схватил ее за руку и силой вынудил опустить кочергу. При этом он так близко наклонился к ней, что она почувствовала на своем лице его теплое дыхание:

– Ну, знаете, если ваша мамочка была такой же, как вы, то мне становится понятно, почему ваш родитель бросил ее.

От этих слов у нее округлились глаза, а он кивнул головой и неумолимо продолжал:

– А теперь, мисс Верена, давайте-ка проясним кое-что. Во-первых, я так же устал и так же раздосадован, как и вы. Во-вторых, соблазнять такую фурию, как вы, меня и под дулом пистолета не заставишь. В-третьих…

Она вскинула подбородок:

– Вам вовсе не обязательно быть таким грубым и так оскорблять меня, мистер Маккриди.

– В-третьих, если вам так хочется поднимать шум, – пожалуйста, сколько угодно, но я бы советовал прежде хорошенько подумать. Когда начнет темнеть, каждый уголок, каждая щель в этом доме заполнятся недовольными, раздраженными пассажирами. Уже сейчас пришли к выводу, что придется разместить от тридцати до сорока пассажиров на передней веранде. Пока что вы вызываете у всех – за исключением, конечно, меня – жалость и сочувствие, но если по вашей милости станет известно, что мы не муж и жена, вы влипнете в большие неприятности, оказавшись одна во власти целой оравы неотесанных и необузданных ковбоев.

Закончив свой монолог, он отпустил ее руку и насмешливо спросил:

– Ну как, вы и сейчас хотите ударить меня этой штукой?

– Хочу, но не ударю. – Ее вдруг охватило отчаяние, и кочерга выскользнула из безвольно повисшей руки. – Ладно, можете укладываться на полу.

Затем она отвернулась в другую сторону и, прислонив голову к стене, добавила:

– Я, мистер Маккриди, совсем не такая, как моя мама…

Пожалуй, он в этой партии сдал не те карты – теперь он хорошо понимал свою оплошность. Он подошел к ней сзади и, чувствуя себя довольно неловко, вздохнул и смущенно произнес:

– Не надо плакать, Верена. Мне не стоило всего этого говорить, тем более что я не знал ни вашей матери, ни вашего отца.

– А я и не плачу, мистер Маккриди, – ответила она устало. – Я вообще никогда не плачу. Мама пролила столько слез, что их с лихвой достало бы на двоих.

Она закрыла глаза – было так приятно прижиматься виском к прохладной штукатурке!

– Просто я выбилась из сил и изнемогаю от жары, голода и одиночества. Мне все здесь чуждо, и я не понимаю, зачем сюда приехала. Разве что только плюнуть на его могилу – не знаю…

От его гнева не осталось и следа; положив ей на плечо руку, он сказал: