Текст книги "Ответный темперамент"

Глава 18

Всю дорогу до Пироговки, в мучительно длинных вечерних пробках, они с Сергеем молчали. Они не могли сейчас изъясняться ничего не значащими словами – дыханием они говорили друг другу больше.

– Вот тут, – наконец сказал Сергей, останавливаясь возле серой панельной девятиэтажки.

Это оказался обычный жилой дом; входить в него надо было со двора, через обычный же подъезд; с улицы об этом сообщал щит с нарисованными на нем кроватью и часами.

Женщина, выходившая из подъезда, смерила Ольгу таким взглядом, что даже при нынешнем безразличии ко всему внешнему ей стало немного не по себе. Но она тут же выбросила из головы всякую неловкость – до того ли!

В гостиницу были объединены три квартиры на первом этаже. То, что с натяжкой можно было считать рецепцией, находилось в обычной прихожей, правда, чуть более просторной, чем можно было ожидать от стандартной «панельки».

Стол с оббитыми углами, выцветший ковер, косо висящий на стене календарь с рекламой нижнего белья – все здесь было так убого, пошло и как-то… постыдно, что хотелось отвести взгляд.

«Не в Третьяковку пришла! – сердито одернула себя Ольга. – Тебе не все ли равно?»

Конечно, ей было все равно. И ощущение неловкости, даже нечистоты происходящего отступало перед тем, что через несколько минут им ничто уже не помешает…

– Фамилию какую записать? – спросила дежурная.

Документов она не попросила. Наверное, такое нелюбопытство соответствовало каким-то неизвестным Ольге правилам, принятым в подобных гостиницах.

– Иванов, – сказал Сергей. – Ивановы.

Он заплатил – кажется, немного, впрочем, Ольга не вглядывалась. Она старалась не вглядываться ни во что. И не вдумываться тоже. Дежурная дала ему ключ. К ключу была прикреплена залоснившаяся, словно от пота, деревянная груша, такая массивная, что, когда Сергей положил ключ в карман, то карман у него отвис.

«Для чего такой груз? Воруют у них эти ключи, что ли?» – неприязненно подумала Ольга.

Ей вдруг показалось, что к ее ногам тоже привесили какую-то тяжесть и что тяжесть эта так же замызгана, как убогий брелок на ключе.

Но, к счастью, на глупые размышления уже не было времени. Сергей отпер дверь в конце узкого темного коридора, и они вошли в комнату.

Окна были закрыты плотными шторами, и от этого в комнате было темно. Сергей щелкнул выключателем. Лучше бы он этого не делал: при тусклом свете одинокой лампочки комната выглядела так вызывающе убого, что хотелось зажмуриться, чтобы ничего здесь не видеть.

Ольга и зажмурилась – инстинктивно, всего лишь на секунду, – но Сергей успел это заметить.

– Вот так вот тут… – пробормотал он. – Что ж теперь… Вот так уж.

«Дура! – зло подумала Ольга. – Глазки закрыла, как целка. Обстановка ей не нравится! Как будто в этом дело».

Она никогда не произносила ничего подобного вслух. Но сейчас ей надо было произнести что-то грубое, хотя бы мысленно. Это было ей необходимо, как отрезвляющая пощечина впавшей в истерику барышне.

Главной в этой комнате была кровать. Собственно, она и занимала почти всю комнату; между ней и стеной можно было пройти только боком приставными шагами.

Ольга не стала никуда проходить – она обернулась к Сергею, стоящему у нее за спиной, и обняла его. Она сделала это так, словно бросилась в воду. Она пришла сюда потому, что любила его, хотела его, и возможность отвлечься на что-то постороннее казалась ей гораздо более оскорбительной, чем кровать на всю комнату.

– Я сейчас… – сказала Ольга.

Она хотела сказать: «Я сейчас разденусь», – но собственный голос показался ей таким громким, что она не договорила до конца.

– Тут ванная в коридоре, – виновато шепнул Сергей.

– Ничего…

И опять она хотела сказать: «Ничего, я могу без ванной», – и не смогла сказать, теперь уже не из-за громкости своего голоса, а по какой-то другой причине, о которой ей не хотелось даже думать.

Она хотела попросить Сергея, чтобы он выключил свет. Даже не верилось, что еще каких-нибудь полчаса назад она была готова целоваться с ним, и не только целоваться, прямо посреди улицы.

Ей так хотелось вернуться к тому своему беззаботному и страстному состоянию, что она стала поспешно расстегивать пуговки на блузке. Хотя, наверное, это должен был сделать он? Ведь раздевать женщину должен мужчина… Или это ей только кажется? Ольга вдруг поняла, что и не может знать это наверняка: у нее просто не было такого опыта. У нее был только муж, но он был родным человеком, и с ним не имело никакого значения, кто кого раздевает.

Эта мысль пришла в голову уж совсем некстати. Ольга болезненно поморщилась.

Увидев, что она расстегивает блузку, Сергей наклонился и стал целовать ее грудь. Его губы двигались вслед за ее дрожащими пальцами и даже обгоняли их. Ольга почувствовала горячее нетерпение его губ, и посторонние мысли сразу вылетели у нее из головы, и неловкость прошла.

Она засмеялась, взъерошила Сергею волосы и сказала:

– Подожди, подожди же! Я сейчас совсем разденусь, и ты разденься тоже.

От этих бесстыдных слов ее будто обдало изнутри горячей возбуждающей волной, и громкости своего голоса она больше не стеснялась.

Сергей раздевался торопливо, почти срывая с себя одежду. Лицо у него было загорелое, а тело нет, только руки побурели под солнцем, и было видно, где заканчивались летом короткие рукава его рубашки.

«Загар тракториста», – неизвестно почему мелькнуло у Ольги в голове.

Она стала целовать его незагорелые плечи, потом чуть наклонилась, спускаясь поцелуями ниже… Голова у нее кружилась, дыхание перехватывало. Сергей расстегнул джинсы, они скользнули по его ногам, глухо стукнула об пол пряжка ремня… Ольга присела перед ним…

Резкий, пронзительный сигнал телефона раздался из кармана его лежащих на полу джинсов. Это была не мелодия, а простой звонок, очень громкий. Ольга попыталась не обращать на этот звук внимания, продолжая целовать Сергеев живот, но телефон все звонил и звонил, и от этого даже пол вибрировал так, что становилось щекотно ногам.

Сергей дернул ногой, словно пытаясь отбросить или раздавить назойливый телефон. Но он ведь еще не успел переступить через свои джинсы, и они держали его ноги, как кандалы.

– Черт! – проговорил он сквозь зубы. – Не успел выключить!

Ольга встала.

– Ответь, – сказала она. – Может быть, что-то случилось.

Она отошла к окну и, отвернувшись, уперлась взглядом в плотные шторы.

– Да! – сказал в трубку Сергей. Несколько секунд он слушал, потом раздраженно спросил: – Ну и что? Вызови врача. – Потом снова слушал, что говорит ему голос в телефонной трубке. Голос был женский, звонкий и, Ольга слышала, взволнованный или даже испуганный. – Что-о?! – вдруг воскликнул Сергей. – Что ж ты сразу не сказала? Несешь сама не знаешь что! Сейчас приду. Скажи, чтоб подождали.

Ольга обернулась. Сергей стоял с телефоном в руке, полуголый, в спущенных штанах, и вид у него был не просто расстроенный, а несчастный.

– Оля… – сказал он. – Как назло всё…

– Тебе надо идти? – спросила она.

– Получается, надо. У жены с грудью что-то. Уже три дня, оказывается, а она, дура такая, молчала. Говорит, не хотела меня грузить. А сегодня с утра температура выше сорока поднялась, она «Скорую» вызвала, и ее в больницу хотят забирать. Но ребенка одного не оставишь же…

Он так и стоял, не двигаясь, как будто ждал Ольгиного позволения надеть джинсы и застегнуть рубашку.

– Конечно, – сказала Ольга; она не находила в себе сочувствия к его жене, да и не старалась найти. – Конечно, иди. У твоей жены мастит, это опасно. Зря она сразу врача не вызвала.

– Говорю же, дура детдомовская, – зло сказал он. – В рот мне смотрит, все боится, что я ее брошу.

В другое время Ольга, наверное, что-нибудь возразила бы на это, но сейчас ей было не до возражений. На сердце лежала такая тяжесть, что она не могла вздохнуть. Просто физически не могла набрать в грудь воздуха.

– Одевайся, – сказала она.

И, отвернувшись, стала застегивать блузку. Она услышала, как звякнула пряжка на ремне Сергеевых джинсов – он поднял их с пола.

– Пойдем? – сказал он наконец.

Не глядя на него, она пошла к двери.

На улицу Ольга вышла первой: Сергей сдавал ключ. Она стояла у подъезда и не чувствовала ничего, кроме тоски и сердечной тяжести.

«Отчего такая тоска? – подумала она с вялым удивлением. – Потому что опять нам что-то помешало?»

И с тем же вялым, но отчетливым удивлением поняла: нет, если бы сегодня у них с Сергеем и произошло наконец то, что в первый, романтический период отношений принято называть занятиями любовью, она чувствовала бы сейчас то же самое.

Это понимание показалось Ольге таким странным, что она даже встрепенулась слегка. Неважно, состоялись эти самые занятия любовью или нет, – все равно после них, состоявшихся или несостоявшихся, будешь испытывать только тоску? Не может этого быть!

Но это было именно так, хотя Ольга и не знала этому объяснения.

За такими странными размышлениями она не заметила, как спустилась с подъездного крыльца и даже повернула за угол дома. Сергей догнал ее уже на улице.

«А если бы не догнал, то я, может быть, и этого не заметила бы», – подумала она.

Это было наблюдение из того же ряда, что и предыдущее, и объяснения ему она точно так же не знала.

– Прости, – сказал Сергей. – Не везет нам как-то. Сам не знаю, почему.

– Да, – неопределенно проговорила Ольга. – Ну, что же теперь…

И тут она наконец почувствовала то, что и должна была, конечно же, почувствовать с самого начала: резкое, острое сожаление. Он опять сейчас уйдет, опять! А она опять будет мучиться по нему, да-да, не скучать, а вот именно мучиться! И не будет знать, встретятся ли они снова, и это незнание будет изводить ее, изматывать, терзать!

Но что она чувствовала теперь, было уже неважно. Сергей торопливо и неловко поцеловал ее – не поцеловал даже, а лишь прикоснулся губами к ее щеке. Но даже от этого его короткого прикосновения ее словно током прошило.

«Губы у него какие-то особенные, что ли?» – подумала Ольга и чуть не заплакала.

Он шел по улице, удаляясь, теряясь среди прохожих, а она заставляла себя не смотреть ему вслед. Но все-таки смотрела, конечно. От одного лишь взгляда на него, даже такого вот взгляда сзади и издалека, у нее захватывало дух.

«Я ничего не смогу с этим поделать, – глотая слезы, подумала Ольга. – Ничего и никогда! Так и буду всю жизнь мучиться».

И этому она тоже не знала объяснений.

Глава 19

Нелли приехала в Тавельцево без предупреждения. Впрочем, она вообще редко предупреждала кого бы то ни было о своих действиях, и Татьяна Дмитриевна понимала, почему: ее сестра сама не всегда могла предсказать их заранее. Эта невинная женская слабость в начале отношений подзадоривала мужчин, но вскоре становилась для них слишком утомительной, поэтому ни один не задерживался в Неллиной жизни надолго.

Впрочем, все это имело значение лишь много лет назад, а теперь в Неллиной жизни имел значение единственный мужчина – сын Иван. И то, что он не женат – Нелли считала, из-за своей дурацкой работы, – очень ее удручало. Иван был океанологом, и, несмотря на собственную взбалмошность, она считала, что мужчине в его возрасте пора бы заняться чем-нибудь более практическим.

– Тань, у тебя что, правда картошка растет? – закричала она, едва открыв калитку.

Татьяна Дмитриевна дождалась, пока Нелли дойдет от калитки до крыльца, и ответила:

– Не растет, а уже выросла. И мы ее уже убрали, в сентябре еще. Для тебя целый мешок приготовлен.

– Восторг! – восхитилась Нелли.

– Никакого восторга, – усмехнулась Татьяна Дмитриевна. – Подмосковная картошка на мыло похожа, не разваривается даже. Только в салат и годится. Здесь же глинозем сплошной.

– Ну, ты все тамбовские черноземы забыть не можешь, – засмеялась Нелька. – Картошка на них, безусловно, растет хорошая, но это не делает их привлекательными для постоянного проживания. Что поделать, нет в этом мире совершенства.

– Я знаю, – улыбнулась Татьяна Дмитриевна. – Пойдем обедать.

Пока старшая сестра накрывала на стол – октябрь стоял такой теплый и светлый, что весь ее день по-прежнему проходил на веранде, – младшая бродила по саду. Оттуда то и дело доносились ее восхищенные возгласы.

– У тебя до сих пор на розах бутоны! – сообщила она, наконец поднимаясь на веранду. – Они что, еще расцветут?

– Если заморозков не будет, то расцветут. Я эти розы в Клину купила, они районированные.

– Фантастика!

– Практически звездные войны, Нинка бы сказала, – усмехнулась Татьяна Дмитриевна.

– А ты приземленная натура, – тут же заявила Нелли. – Не умеешь восхищаться красотой. Даже той, которую сама создаешь.

– Просто я уже старая, – улыбнулась Татьяна Дмитриевна. – Между мной и жизнью прокладка уже слишком большая, ее трудно пробить. Во всяком случае, розами.

– Ну, не знаю, – пожала плечами Нелли. – А по-моему, ты и в молодости была невозмутимая.

– В молодости – не была. Я была импульсивная и капризная. Садись, Неля, а то картошка остынет.

– Нет, вот этого я никогда не пойму! – воскликнула Нелли.

– Чего – этого?

– Я же не предупредила, что приеду. А у тебя картошка горячая ровно в ту минуту, когда я поднимаюсь на веранду. Как такое может быть?

– Очень просто, – пожала плечами Татьяна Дмитриевна. – Ты приехала в обеденное время. Если я никого не жду, то ем чаще всего картошку, потому что с ней возни мало и потому что я к ней, и правда, с тамбовских времен привыкла. Что в этом странного?

– Если разобрать все подетально, то странного ничего. А в целом у тебя получается немыслимо гармоничная жизнь. Что ни говори, Тань, а ты всегда была дико уравновешенная.

Нелли села за стол и принялась накладывать себе на тарелку картошку, которая исходила аппетитным паром и ничуть не напоминала мыло.

– Не то что я, – уточнила она. И, заметив обливную мисочку с солеными огурцами, восхитилась: – О, и огурцы еще! Тоже свои, конечно? Таня, ты уникум. Мне вот лень с дивана соскрестись, особенно по утрам.

– Не гневи Бога, Неля, – улыбнулась Татьяна Дмитриевна. – Ты – воплощенная молодость. Всегда такой была и всегда будешь.

– Все-таки дети напоминают родителей, – сказала Нелли. Она следовала за собственными мыслями прихотливо и без объяснений, которые считала излишними. – Вот, например, Ванька мой без царя в голове. В кого это? В меня, конечно. Правда, мне никогда не приходило в голову таскаться по океанам непонятно чего ради, но по сути он мой. А Оля у тебя рассудительная, без губительных порывов. Не в отца же своего распрекрасного она такая удалась – только в тебя.

Татьяна Дмитриевна не сдержала улыбку. Губительные порывы! Нелька в самом деле оставалась верна себе. Кто, кроме нее, сумел бы произнести такую мелодраматическую фразу естественно, без тени пошлого пафоса?

Но улыбка ее сразу и угасла.

– Не знаю, Неля, – сказала она. – Насчет Оли – не знаю. Да, мне тоже казалось, что она рассудительна и уравновешенна.

– Казалось? – переспросила Нелли. – А на самом деле не так, что ли?

– На самом деле… Не знаю. Теперь – не знаю. По-моему, она влюбилась.

– Ничего себе! – ахнула Нелли. – Оля – влюбилась?! В смысле, не в Андрея, а в постороннего мужчину? Да быть такого не может! Ты, Тань, путаешь что-то.

– Хотелось бы, чтобы так. Но похоже, что не путаю.

– Она тебе что, сама сказала?

– Нет, конечно. Оля все-таки есть Оля, она о таких вещах говорить не станет, даже со мной. Но она в таком смятении, что и Нинка, наверное, заметила бы. А мне такое ее состояние не заметить было бы странно.

– А Андрей?

– Я его давно не видела. Может, и для него это тоже не тайна.

– Думаешь, Оля завела любовника и сразу мужу про него рассказала? – хмыкнула Нелли. – Вряд ли. Не дура же она, в самом-то деле.

– Что рассказала – не думаю. Но что Андрей сам догадался – не исключено.

– Ну да, он же психолог, – согласилась Нелли. – И вообще, он умный.

– Он тонкий, – заметила Татьяна Дмитриевна. – Не более того. Но, правда, и не менее.

– Ой, я этих ваших сложностей не понимаю, – махнула рукой Нелли. – Тонкий, умный… Это одно и то же.

– Нет. Это разные вещи.

– Ладно, тебе виднее. Только сейчас не до теорий, по-моему. Разведутся – будешь знать. А что, с Ольки станется и от мужа уйти, и броситься в омут безумной любви, – все с той же естественной интонацией сказала Нелли. – Известно же, кто в тихих омутах водится. Правда, к Ольге нашей я это никогда не относила. Выходит, зря. Ну и молодец! – заключила она. – Сильные чувства бодрят, согласись. А то мне Ольку всегда прямо жалко было, если честно. Всю жизнь знать одного-единственного мужчину… Бр-р, даже представить страшно!

Сестра была в своем репертуаре. Татьяна Дмитриевна даже улыбнулась, хотя при мысли о дочери улыбаться ей совсем не хотелось.

– Ты ее осуждаешь, что ли? – заметив, что по ее лицу пробежала тень, удивилась Нелли.

– Я не осуждала бы ее, даже если бы она… Ну, не знаю, что сделала. Дочь есть дочь, здесь и объяснять нечего. Но мне ее страшно жалко. Это тебя такого рода чувства всегда бодрили. А Олю они только мучают. Она на тень стала похожа. Будь сейчас девятнадцатый век, ее чахотка в могилу свела бы. Не дай бог, конечно.

– А я ничего и не заметила… – задумчиво проговорила Нелли. – Я же с ней дня три назад по телефону разговаривала. Голос у нее был как всегда. Рассказывала, что купили ей машину, что она уже всюду сама ездит. К тебе-то она приезжает хотя бы?

– Приезжает. Но я вот именно вижу, что она при этом совершенно не здесь. И что она измучена до крайности, тоже вижу.

– Но почему? – воскликнула Нелли. – Не понимаю!

– Я тоже не до конца понимаю. Могут быть самые простые житейские причины. Например, мужчина, в которого она влюбилась, женат, дети у него, возможно. Но, боюсь, дело не только в этом.

– А в чем еще?

Татьяна Дмитриевна поколебалась, прежде чем ответить. Нет, она никогда не считала сестру глупой, и вообще, они и всегда были близки, а с возрастом эта душевная близость становилась все сильнее. Но она и сама не могла подобрать точных слов для той тревоги, которая на ее глазах снедала Олю. И была почти уверена, что такая вот мучительная тревога, черная лихорадка, не может иметь одну лишь житейскую подоплеку.

– Не знаю я, Неля, – вздохнула она. – И главное, что меня при этом беспокоит: у меня такое ощущение, что когда-то я это знала. А теперь и правда как будто воздушная подушка между мной и жизнью проложена… Не знаю!

– Ты не волнуйся, Тань, – сочувственным тоном сказала Нелли. – Я у тебя сегодня переночую, можно?

Татьяна Дмитриевна всегда брала себя в руки быстро, и это тоже не изменилось в ней с годами.

– Конечно, – сказала она. – Я тебе давно говорю, перебирайся сюда совсем. Мария ведь для нас всех этот дом купила.

– Ну уж нет, – хмыкнула Нелли. – Здесь, конечно, и природа, и милые воспоминания детства, но я человек урбанизированный. Эти ваши цветочки-кусточки я могу терпеть дня три подряд, не больше, а потом они на меня тоску нагоняют.

До вечера Нелли гуляла в саду и у реки, потом сидела в гостиной у камина и читала шпионский детектив, который привезла с собой, потому что «у тебя здесь, Таня, и книг-то нормальных нет, одни мемуары замшелых старух». Уснула она сразу же, как только легла в кровать: свежий воздух действовал на нее как молниеносное снотворное. Татьяна Дмитриевна это знала, а потому, прежде чем самой отправиться спать, поднялась в гостевую комнату, убрала с Неллиного одеяла открытую книжку и выключила свет.

«Я в самом деле держу в голове тысячи мелочей, и теперь меня это уже даже не угнетает, – с ощутимой насмешкой над собою подумала она. – Права Неля, я всегда была гармонична до отвращения. Во всяком случае, на том отрезке жизни, когда она уже была взрослой настолько, чтобы делать осмысленные выводы. Да, к тому ее возрасту я и правда уже стала дико уравновешенной. А что еще мне оставалось?»

Конечно, если бы не эта уравновешенность, если бы не способность руководить тысячами мелких житейских деталей, то вся ее жизнь пошла бы прахом, и уж конечно, не смогла бы она вырастить дочь, во всяком случае, не сумела бы дать Оле ощущение нормального детства.

Случайная мысль о дочери, как это всегда в последнее время бывало, сразу привела Татьяну Дмитриевну ко всем неслучайным мыслям, связанным с Олей, и сутью этих мыслей была тревога, одна лишь всеохватная тревога.

Она чувствовала, что ее дочь вступает на какое-то зыбкое поле, входит в какую-то область, в которой все не так, как Оля привыкла с детства, и это неминуемо должно разрушить все, что составляло для нее самую суть ее жизни. И надо ли это делать, и что появится на месте руин, и появится ли что-нибудь вообще?.. Этого Татьяна Дмитриевна не знала. Теперь – не знала… Но сознание того, что когда-то, да не когда-то вообще, а в юности, это было ей известно и понятно, – это сознание не случайно бередило ее душу.

Она ходила по комнатам, выключала свет, закрывала окна – Нелли обожала распахивать их, потому что ей нравилось ощущение простора, – и воспоминания кружили ей голову сильнее, чем вино, которое она за компанию с сестрой выпила перед ужином.