Текст книги "Самое гордое одиночество"

– Нечего ночью по квартире шляться! Можно стакан воды на прикроватную тумбочку поставить. Я всегда так делаю!

– А по нужде?! По нужде-то как? В кровать, что ли?

– Ночную вазу поставь! – не сдавалась я.

– Да ну тебя! Это ж надо – два месяца секса не видеть! Ненормально это! На здоровье отражается самым что ни на есть губительным образом! Так и засохну, никому не нужная, в расцвете сил! Так ведь и засохну! – воскликнула она и залпом выпила бокал шампанского.

После сего откровения мне сразу стало все понятно – все встало на свои места: Икки совершенно не заботило демографическое положение России и даже то, что она в данный момент в разводе, —ее волновало только одно – секс. Моей подруге был просто необходим постоянный партнер.

Дзз!... Д-зззззз-дз-дз! Д-зззззззззззззззз!

– Кто может звонить в такое время?! – удивилась я и схватила трубку.

– Сестрица! Сестрица! Сестрица! Я придумала летний вариант формы! С крылышками, с крылышками, как у ангелочков! Из комбинированного материала – льна, батиста и сатина! Лучше использовать сатин, а не ситчик! Сатин прочнее! Он прочнее! – возбужденно кричала мне в ухо Адочка. По-моему, она была абсолютно счастлива и не страдала унынием и меланхолией по поводу того, что у нее нет ни детей, ни мужа, ни секса.

– Адочка, давай завтра обо всем поговорим, сейчас уже поздно.

– Да, да, да! Только ты передай Икки, что мне нужно, мне просто необходимо приехать к ней в аптеку, ознакомиться со спецификой работы. Это очень важно! Форма должна быть конструктивной, удобной, практичной! И снять мерки! Мерки снять! А к маю у них будет форма! Форма будет!

– Хорошо, я все передам! Спокойной ночи, Адочка, – проговорила я и положила трубку.

– Начинается! Я так и знала! Что хотела твоя бесценная сестрица?

– Ей нужно приехать к тебе в аптеку, снять мерки с сотрудников. Она придумала летний вариант формы с крылышками – сказала, будете как ангелочки ходить.

– Час от часу не легче. – И только Икки успела произнести эти слова, как задребезжал ее мобильник. – Мамаша, наверное. Домой пришла, а меня нет. Как же так?! Как же так?! Сейчас опять орать будет! Але! Да! – растерянно пролепетала она. – Да, конечно же, помню. – Подруга моя заметно оживилась, глаза заблестели. Она закрыла трубку ладонью и сказала мне шепотом: – Это юрист из кафе! – Похоже, Икки пришла в восторг от столь скорого звонка, которого она, судя по всему, и не ждала. – Сейчас? Свободна. Давай встретимся. – И она, теребя от волнения шкурку ананаса, продиктовала ему адрес аптеки. – Я через полчаса буду тебя ждать у вывески «Моторкина и Сº». Договорились. Пока. – Икки бросила в сумку сотовый, подлетела к зеркалу, посмотрелась в него и, задрав голову к потолку, возгласила: – Наконец-то господь услышал мои молитвы! Как я выгляжу? Дай мне тушь и румяна! По-моему, я бледная, как поганка! Надо причесаться! А может, голову вымыть или вообще душ принять? Хотя я чистая и голову вечером мыла!

– Икки, ты прекрасно выглядишь, и с прической у тебя все в порядке, подправь немного макияж – и все.

– Ты действительно так думаешь?

– Да. Сама, что ли, не видишь? Вы в аптеке будете... хм... встречаться?

– Нет, а куда я его, по-твоему, должна была пригласить? Домой? С мамой познакомить? В аптеке очень даже удобно, никто не помешает. Жаль, что там душевой нет! Говорила я в свое время Серапионовичу – надо для сотрудников душ сделать! А он: «Это, Икконька, излишне, совершенно излишне», – сказала она бархатным густым баритоном, копируя манеру говорить бывшего Пулькиного поклонника. – На всем деньги экономил! Правильно Пулька делает, что не возвращается к нему. Ну все, Машунь, я побежала, завтра утром позвоню, расскажу все в красках. Пожелай мне удачи!

– Удачи тебе, Иккусик, и, пожалуйста, будь поосторожнее, чтобы потом не пришлось к Пульхерии за помощью обращаться.

– Да, да! Конечно, – заверила она меня и, вознеся руки к потолку, снова поблагодарила господа, что он услышал ее молитвы. Потом расцеловала меня в щеки, поздравила еще раз со старым Новым годом и опрометью побежала к студенту с юридического факультета, который вечерами подрабатывает в кафе «У дядюшки Ануфрия».

После ее ухода я поняла не только то, что Икки не волнует катастрофическое демографическое положение России, но и то, что у нее снова начался «постразводный» кризис, вызванный ее психическим состоянием страха перед одиночеством после расставания с очередным мужем, который выражался в следующем странном поведении моей подруги.

Как показал опыт, после расторжения брака что-то переворачивается в ее мозгах, и до тех пор, пока она снова не выйдет замуж, Икки преследует одна и та же мысль: что до самой смерти у нее не будет близости ни с одним мужчиной. Мысль эта перерастает в болезненную манию, от которой ей становится тошно, в результате чего подруга моя начинает спать со всеми, кто встречается на пути: сантехниками, официантами, профессорами, бандитами. Социальный статус партнера ее не интересует. Как-то она по секрету призналась мне, что просто-напросто ей неловко отказать: «Ну не могу я твердо сказать «нет» мужчине, даже самому затрапезному, плюгавому, даже если он сразу на всех зверей похож!» Но теперь-то я знаю, что это был не секрет, а своего рода оправдание бурным и неудержимым желаниям своим.

В эту ночь я долго не могла заснуть – сначала думала об Икки с официантом, как они сидят, а может, уже и лежат в пустой аптеке посреди столов с суппозиторными разделителями, инструментов, смахивающих на скалки (только плоских), досок для скатывания свечей, картонных заготовок (которые завтра посредством заботливых рук Иннокентия должны превратиться в коробочки), гор рецептов, что претерпят метаморфозу и превратятся в твердую дозированную лекарственную форму, предназначенную для введения в полость самой неприличной части тела.

Потом я подумала о Пульке. Что, если она действительно не на дежурстве, а резвится с каким-нибудь медбратом? Но решив, что это ее личное дело, мысль моя полетала, полетала бесцельно минуты две и в конце концов приземлилась в деревне Буреломы, откуда вылезти не могла аж до пяти часов утра – в шестом ее придавил тяжелый сон.

* * *

После празднования старого Нового года миновала неделя. Многое произошло за это время, а одно событие и вовсе потрясло меня (впрочем, не только меня, но и всех членов нашего содружества, за исключением, пожалуй, Адочки, которую уже ничего не могло потрясти из-за того, что она полностью погрузилась в создание эксклюзивной формы для сотрудников аптеки «Моторкина и Сº»).

Но нет, нет, нет! Все по порядку, а то обязательно упущу что-то важное.

На следующее утро, выпив три чашки кофе и выкурив пять сигарет, я прямо в пижаме решительно села за компьютер, как-то уж очень ретиво открыла новый файл и, не щадя пальцев, забарабанила по клавиатуре. Однако стучала я недолго – хватило меня только на «План романа „Безумный ревнивец“. Затем я призадумалась и стала подбирать в уме другое название: «Может, лучше „Полоумный ревнивец“, или „Одержимый ревностью“, или „Маньяк-ревнивец“, а может, „В квартире с маньяком“? Я долго мучилась, выбирая название, потом написала их все, а чуть ниже в скобках припечатала: «Любочка, полагаюсь на твой вкус)». Но затем весь этот текст уничтожила, поняв, что зря только время трачу – все равно название изменят, как изменили заглавие моего предыдущего пасторального романа – вместо романтического «Птичница и пастух» его переименовали в «Секс на сеновале». На мой вопрос, чем им не пришлись по душе «птичница с пастухом», Любочка ответила, что «Секс на сеновале» будет раскупаться значительно лучше.

Я оставила в качестве рабочего названия «Безумный ревнивец» и, уставившись в одну точку, принялась сочинять сюжет. На экране медленно проплыла заставка «Твори, создавай, созидай, гениальность!» Надо сказать, что после развода все мои плакатики-вывески, развешанные по всей квартире (как, впрочем, и заставка на компьютере), кардинально изменились в содержательном плане. Вместо прежней «Работай, бестолочь!» мелькало напоминание, что я гениальна и не работаю вовсе, а творю и созидаю! Из старых объявлений осталось всего два – это «Ни дня без строчки» и то, что висит на стенке над кроватью: «Дорогая, вставай, тебя ждут великие дела!» Все остальные претерпели крутые изменения. Не знаю, с чем это связано, но после расставания с Власом я стала ценить и любить себя намного больше, зауважала даже – наверное, за двоих. Жестокие плакатики на холодильнике: «Прежде чем открыть эту дверь, посмотри на себя в зеркало!», «Если и это не помогает, встань на весы!», «Заклей рот скотчем!» заменили радостные, оптимистичные, как-то: «Голубка, ешь, что хочешь!», «Ни в чем себе не отказывай!» и «Не таскай тяжести – это вредно для здоровья!» Согласно последнему объявлению, никаких тяжестей я не таскала, вследствие чего холодильник мой всегда был пуст, поэтому-то я никогда ни в чем себе не отказывала – открыв его, я моментально закрывала, так как взять там было ровным счетом нечего.

На смену напоминанию на входной двери о том, что «много пить нельзя» и что меня «это деморализует», пришло предостережение: «Милая, чрезмерное употребление спиртных напитков поражает печень, что предательски выдают темные круги вокруг глаз и нездоровый цвет лица. Нужно любить свою печенку, как, впрочем, и все остальное!»

До полудня, кроме названия будущего романа, я не написала ни строчки – на меня не самым лучшим образом подействовал вчерашний разговор с Икки. Я вдруг первый раз за два месяца почувствовала себя одинокой и никому не нужной. Мне тоже уже не двадцать, и у меня нет ни любящего человека рядом, ни детей, ни тому подобных семейных радостей. От этой мысли сердце мое сжалось, а душу будто в полиэтилен запаковали, и я впала в глубокую депрессию. «Ну почему, почему? – в отчаянии думала я. – Когда жила с Власом, нужна была и Кронскому – он каждый день письма мне строчил, словно добивался, чтоб я развелась, а когда добился – от него ни одного письма. Не может же знать он, сидя в Бурятии и лечась у тибетских монахов от импотенции и нездорового секса в общественных местах, что я рассталась с безумным ревнивцем! Почему тогда нет никаких известий от «лучшего человека нашего времени» с тех пор, как Влас привез мне в Буреломы целый ворох эпистол Кронского и устроил по этому поводу чудовищную сцену ревности, которая и положила конец нашим с ним отношениям?» Думать-то я так думала, но почему-то в тот момент меня не посетила одна очень простая мысль: какова будет моя реакция, если великий детективщик современности вновь появится в моей жизни? И вообще, хочу ли я этого?

Размышления мои были грубо прерваны телефонным звонком. Я сначала рассердилась, но вдруг где-то в подсознании мелькнуло – «А что, если это Кронский!», и я с надеждой схватила трубку.

Однако это был не «лучший человек нашего времени» – в ухо ревмя ревела Икки.

– Это я, – только и смогла сказать она. Моя подруга то заливалась, то заикалась, то хрюкала, то сморкалась.

– Что случилось? Икки? Ты меня слышишь?

– Эхр! Хр! Ой-й-й-ой-ой! – и снова приступ плача. Продолжалось так не меньше пяти минут, после чего она завыла, высморкалась еще раз и закричала в неистовстве каком-то: – Я старая? Скажи мне, я старуха? Только честно! Не пытайся меня успокоить! Я выгляжу старше своих лет? Я себя совсем запустила? Да?

– Да что ты ерунду-то какую-то говоришь?! Ты выглядишь прекрасно, намного моложе своих лет! – Это было правдой – Икки нельзя дать больше двадцати восьми.

– Я же просила: не надо утешать меня! Скажи хоть раз в жизни правду!

– Наглость какая! Я тебе хоть раз врала? Или ты хочешь, чтобы я сейчас это сделала и сказала, что ты выглядишь на все сорок? Я не понимаю. Ты можешь объяснить, что стряслось?!

– Этот молокосос, юрист поганый, студент на подработке, после всего, что между нами было (а я тебе скажу, что никакого удовольствия я не получила, и вообще он в свои 23 года уже импотент конченый!), потребовал с меня 150 долларов!

– За что? – У меня челюсть отвисла.

– За оказанную сексуальную услугу! – Икки снова было собралась плакать, но я своим вопросом, видимо, помешала ей это сделать:

– А ты что?

– Дала червонец и сказала, что он и этого не заработал. Он возникать начал, а я говорю: «Если сию секунду отсюда не уберешься, я сигнализацию включу – милиция приедет, а я скажу, что ты в мою аптеку забрался и деньги из кассы украсть хотел!»

– А он что?

– Потаскухой меня обозвал! По-одонок! – Икки снова завыла.

– Сутенер! Альфонс! – Я очень сильно разозлилась – это что же получается? Женщинам после тридцати теперь мужикам за секс в долларах платить?! Нет, мир перевернулся! – Успокойся, Икки! Зря ты ему и десятку дала. Нужно было каблуком по причинному месту изо всех сил ка-ак долбануть! А потом скалкой по голове и пинком под зад! – высказалась я и поняла, что поездка с Адочкой за пряжей не прошла даром. – Забудь его! Надеюсь, вы предохранялись?

– Да, были у меня тут противозачаточные пилюли собственного изготовления, – хлюпая, проговорила Икки.

– Я не понимаю, при чем здесь пилюли? А если он болен чем-нибудь? Твои пилюли от этого защитят?

– А откуда могут быть в производственной проктологической аптеке презервативы? Простите, но мы их не изготавливаем!

– Ты должна всегда носить их в сумочке! – Я чуть было не ляпнула: «если такая безудержная».

– Откуда я знала, что он мне позвонит?! Ой-хо-хо-й! – Икки горько плакала. – А что, если он меня какой-нибудь гадостью зарази-ил?

– Не думай об этом! Вообще, забудь об этой ночи, будто не было ничего, а то так и с ума сойти недолго.

– А вдруг у него СПИД?

– Ничего у него нет, и его не было – тебе просто кошмарный сон приснился! Все. Забудь! И расскажи лучше, дома была? Как мамаша? Что в аптеке? – Я изо всех сил пыталась отвлечь бедняжку от печальных мыслей.

– Они все хотят моей смерти! Они угробят меня! Мамаша заявилась в шесть утра и сообщила, что в самом скором времени выйдет замуж за Векововского и что мы будем жить все вместе!

– Почему? Он бомж? У него квартиры нет?

– Откуда я знаю! Мы с ней переругались, и я ушла на работу. А в аптеке вообще кошмар! Это даже не филиал Ганушкина, это хуже! Сначала пришел Иннокентий и приволок с собой помимо Кати Кучкиной еще одну дефективную, с блуждающим взглядом – тоже бывшую ученицу твоей бабушки – они все в одном классе учились – Лиду Сопрыкину. Я в ассистентскую даже заходить боюсь! Они там носятся, скалками друг друга дубасят и ржут, как лошади. Я в подсобке заперлась, Светка в туалете опять рыдает, Варя пытается еще там что-то приготовить. За прилавком никого. Это ужас какой-то! В довершение всего полчаса назад в аптеку заявилась Адочка с рулеткой – мерки с этих кретинов снимать. Теперь носится вместе с ними между столами. Нет, мое сердце не выдержит такого издевательства! Ну вот ты мне скажи, как можно рулеткой мерки снимать? Твоя кузина – она строитель или модельер? Слушай, Маш, приходи! Сделай что-нибудь! Или к вечеру ты найдешь тут мое холодное тело!

– Ладно, сейчас оденусь и приду, – согласилась я, решив, что «Безумный ревнивец» может подождать, а моя подруга на грани помешательства.

– Я тебя буду ждать в подсобке. Только на тебя надежда, Машенька! Ты хоть Аду выпроводи! – И Икки положила трубку.

Я стремительно выключила компьютер, вскочила со стула...

Дзз... Дззззззззз... Дз.. Дз..

– Ну что еще?! – гаркнула я в трубку – я не сомневалась, что это была Икки.

– Корытникова! Что значит – ну что еще?! – возмутилась Любочка.

– Ой! Любочка! Я думала, что это не ты. То есть я не думала, что это ты, – растерялась я.

– Совсем уже! – Мой редактор все еще не могла успокоиться.

– Здравствуй, Любочка! Как дела? – как можно приветливее заговорила я.

– Тебе в редакцию пришло письмо – наверное, от поклонника твоего творчества. Приезжай, заодно и книжки заберешь, я все время о них спотыкаюсь.

– А что, вышел «Секс на сеновале»?

– Уж две недели как вышел!

– Завтра приеду, Любочка, обязательно приеду! – заверила я ее.

– Корытникова, а ты начала новый роман – нежный и романтический? – спросила она и притаилась.

– Конечно, уже заглавие придумала! – брякнула я.

– Заглавие? И, кроме заглавия, больше ни на что не сподобилась? – выдавила она и закричала: – Это ужас какой-то! Нужно немедленно увольняться! С кем? Скажи, Корытникова, с кем мне работать?! Кронский застрял в Бурятии, Кабздецкий снова в запое, ты, кроме названия, ничего придумать не можешь! Один Мнушкин силится что-то изобразить! Опять пишет какой-то пошлый бульварный роман, где действие происходит в XIX веке. Снова все исторические факты переврет, снова у него все герои – масоны, снова он привозит мне по главе в неделю да приговаривает: «Еще тепленькое, из-под пера!». Дурак! А я сижу целыми днями и переписываю его ересь! Потому что мне за это отвечать – и никому больше! Надоели вы мне все! – Она хотела, видно, трубку бросить, но передумала и, немного успокоившись, проговорила: – Итак, Марья Алексеевна, завтра я вас жду.

«Не в настроении», – подумала я о Любочке, надевая шубу.

Дзз... Дззззззззззззз...

Да что ж это такое! Как нарочно!

– Да! Але!

– Манечка, здравствуй, детка! Мы с тобой еще не разговаривали? – Это была Мисс Бесконечность.

– Нет, – буркнула я. – Мне некогда, говори, что надо, я убегаю!

– А мне ничего не надо! У меня все есть!

– Что у тебя есть-то?

– А что надо!

– А что надо-то?

– А чего есть!

– Мне некогда, я убегаю! Икки спасать!

– Событиев у людей! Событиев! – проговорила она не своим голосом. Опять где-то услышала и как попугай бездумно повторяет выученные ночью чужие фразы. Что-то знакомое: «Событиев у людей!» Вспомнила! Ну, конечно, бабушка вчера посмотрела фильм «Старый Новый год» и теперь сыпет из него вызубренными выражениями.

– До свидания!

– Поспешишь – людей насмешишь! Зачем Глория Амурыча обидели? – Старушка никак не могла запомнить имя-отчество своего секретаря – удивительно при ее-то отменной памяти!

– Извинись перед ним за меня и скажи, чтоб больше не лез не в свое дело! Пока!

– Не оставляй меня, мой друг! – страшно взревела Мисс Бесконечность.

– Что такое?! Что стряслось? Ты упала? – испугалась я.

– В обидах, боли и смятенье! Даруй мне, нищей, свет прощенья! Не оставляй меня, мой друг! – Тьфу ты! Она снова мозги мне пудрит!

– Я кладу трубку!

– Нет! Я самое главное не сказала! Мои выборы завтра отменяются! Их на послезавтра перенесли! Еще не время... – загадочно проговорила она.

– Хорошо, приеду послезавтра!

Наконец-то я вылетела на улицу, галопом добежала до проктологической аптеки, открыла дверь, ворвалась внутрь, скинула шубу и поняла, что дополнила дурдом им. Моторкиной. Я стояла посреди торгового зала в полосатой пижаме и тапочках!

Я так спешила на помощь подруге, что даже забыла переодеться! В моей голове было только одно: «Спасать! Спасать Икки от кретинов (как она выразилась)!», но сама оказалась в их числе. Однако мне ничего другого не оставалось, как выполнить свою миссию до конца, поэтому я плюнула на свой внешний вид и рванулась в подсобку.

– Икки, выходи, я пришла! – Повернулся ключ в замке, и я увидела бедную подругу свою с синяками под глазами от бессонной ночи.

– Маш, ты чо в пижаме-то? – спросила она обреченно так, будто говорила: «И ты тоже с ума сошла!»

– Не обращай внимания. Я просто очень спешила тебе на помощь. Где эта бездельница Света?

– Вон, в туалете сидит, – Икки указала на соседнюю дверь.

– Светлана! – решительно крикнула я в щелку. – Выходи!

– Нет! Пока Иннокентий здесь, я не выйду! Ни за что! – И она заревела.

– Что я тебе говорила?

– Да в конце-то концов, мне дадут мои свечи?! – послышался мужской голос из торгового зала.

– Варя! Отпусти больному его свечи да подробно объясни, куда вставлять и насколько глубоко! Проинструктируй как следует! – во все горло крикнула Икки своей помощнице и, снова взглянув на мою пижаму, повторила: – Ну что я тебе говорила?

– Света! Не забывайся! Ты на работе! Не хочешь выполнять надлежащие функции – увольняйся, а общественное место нечего занимать! Нам что, на улице, что ли, свои нужды справлять?! – Рыдания прекратились, наступила тишина – наверное, полная девушка с одной бровью размышляла, стоит ли ей и дальше держать оборону или все-таки сдаться. Наконец дверь открылась, и перед нами появилась девица, страдающая от неразделенной любви, с красной, заплаканной физиономией – должно быть, Светлана поняла, что удерживать свою позицию в отхожем месте бессмысленно – у нее иссякли за эти два дня как моральные, так и физические силы.

– Я напишу заявление об уходе, Икки Робленовна, – всхлипнув, пропищала она.

– Нет, ну нельзя же вот так сразу! – поразилась Икки и умудрилась прошептать мне на ухо: – Сделай что-нибудь! Если она уйдет, мы с Варькой не справимся с рецептурой и обанкротимся!

– Света, пойдем в подсобку, поговорим.

– Нет, я все решила! Мне больно! Как же вы не поймете, я не могу смотреть на него!.. Как он с другими!.. Обнимает их!.. Целует!..

– Света! Как ты-то не поймешь, что он не совсем здоровый человек! Психически ненормальный! – вдалбливала я и тащила Иккину помощницу в подсобку – она с удивлением смотрела на мою полосатую пижаму. – Не смотри, что я так одета, я очень торопилась, когда узнала от Икки Робленовны, что ты уже второй день из туалета не вылезаешь. Скажи, для чего ты приходишь на работу? Чтобы в уборной посидеть? – Мне все-таки удалось заманить ее в подсобку и усадить на стул.

– Вот я и хочу уволиться по собственному желанию!

– Не говори глупостей! Было бы из-за кого! Я знаю Иннокентия с детства.

– Правда? – наивно спросила она и приготовилась слушать – Светлана хотела знать о любимом все.

– Конечно, правда! Зачем мне тебя обманывать! Моя бабушка 43 года проработала в интернате для умственно отсталых детей, и он учился в ее классе. Она всегда говорила и сейчас говорит, что более запущенного случая, чем Иннокентий, у нее за всю педагогическую практику не было, – торопливо начала я рассказывать, отчего Иннокентий превратился в запущенный случай. Мне очень хотелось доказать несчастной девушке, что ее избранник безнадежно болен. – У него бывают припадки ложной эпилепсии – он беспричинно ложится на пол и трясет ногами, при этом изо рта у него пена идет, знаешь, как иногда у лошадей бывает? Мало того, однажды, это, кажется, случилось, когда твой дорогой Кешенька в восьмом классе учился, он на рассвете пробрался в девчачью спальню и едва было не прирезал одноклассницу огромным ножом для мяса, – на ходу придумывала я. С каждым моим словом взгляд Светланы становился все более осмысленным. – А по ночам он вообще не спал – ходил по интернату, закутавшись в простыню словно привидение, и как-то раз забрался по пожарной лестнице на крышу. Чуть было с собой не покончил – спрыгнуть хотел! Хорошо в этот момент сторож там случайно оказался.

– Правда?

– Конечно, правда! Кто полгода назад в аптеке пожар учинил?! Это ведь при тебе было! Кассовую книгу искрошил и поджег! И все из-за чего? Из-за того, что он, ко всему прочему, страдает манией преследования! Видите ли, когда он в субботу тут один коробочки клеил, в дверь постучали, а он подумал, что это не кто иной, как враги-конкуренты, и решил немедленно уничтожить все разработки, потому что вдолбил себе в голову, что ваша аптека – сверхсекретное предприятие! Ты же потом сама с Икки Робленовной и Варварой делала ремонт. – Я вспомнила о прошлогоднем пожаре для пущей убедительности. – Вот скажи, зачем мне врать-то?! А ты разве не знала, что он лунатик?

– Не-ет, не замечала, – ошеломленно пролепетала Света.

– Ну, это потому, что лунатизм у него в полнолуние в основном проявляется, – заметила я со знанием дела.

– Да, да, да! Он вообще в полнолуние сам не свой! Такой странный! И глаза такие, аж мороз по коже!

– Светочка, с кем ты связалась?! Он ведь убить может! И учти, ему за это ничего не будет, потому что он на учете состоит, потому что у него страшный диагноз – вялотекущая шизофрения вперемешку с маниакально-депрессивным психозом. Зачем он тебе такой сдался? Ты неординарная, красивая, молодая девушка, – с азартом доказывала я, чувствуя, что «лед тронулся», – в скором времени найдешь себе нормального парня, выйдешь замуж, родишь ребенка и будешь жить припеваючи. – На лице Светы проскользнула блаженная улыбка. – Неужели из-за больного человека ты все вот так вот бросишь и уйдешь с работы?

– Нет, Марья Лексевна, спасибо вам, что глаза мне раскрыли! Я дурой была! Не уйду я из аптеки! Никуда не уйду! – патетично воскликнула она и твердо добавила: – И с Кешей порываю все отношения! – Света так это произнесла, что я больше ни секунды не сомневалась в ее намерении.

– Молодец! Пойдем, я тебя в ассистентскую провожу, – предложила я, потому что меня насторожили нечеловеческие возгласы, которые доносились оттуда на протяжении всего нашего разговора со Светланой.

– Не догонишь, не догонишь! – в восторге кричал Иннокентий, носясь, как вихрь, по ассистентской, сшибая стулья и натыкаясь на столы. Не отставая от него ни на шаг, с нездоровым каким-то смехом летали еще две девицы, а за всей этой радостной и крайне возбужденной компанией гналась Адочка, держа наготове в одной руке рулетку, в другой – хвойный освежитель воздуха.

– Стойте! Ка-азлы! Дайте мне ваши задницы измерить! Кому говорю, стойте!

– Не догонищ-щь! Не догонищ-щь! – прошепелявила то ли Катя Кучкина, то ли Лида Сопрыкина.

– Дугилка кагтонная! Ха! Ха! – И Иннокентий с необыкновенной резвостью и проворством, перепрыгнув стол, воскликнул: – За мной, мои кугочки! – И «кугочки», задрав юбки по «не балуй», вскарабкались на стол.

– Ну-ка, немедленно прекратить это безобразие! – Я пыталась перекричать их, но мои слова утонули в безудержном хохоте.

– Сестрица! Сестрица! Сестрица! Как хорошо, что и ты тут! Я никак не могу снять с них мерки! Не могу! Это идиоты какие-то! Идиоты! Я сейчас милицию вызову! Милицию! – гаркнула кузина, но эта угроза не возымела никакого действия. Адочка заскрежетала зубами, опять сорвалась с места и пустилась вдогонку за Иннокентием и его гаремом, разбрызгивая во все стороны хвойный освежитель.

Я забралась на стол и снова крикнула:

– Немедленно прекратить этот бардак!

– Еще одна чегтова кукла пгишва! Бежим!

– Если вы сию секунду не угомонитесь, я позвоню Вере Петровне и расскажу обо всем, что вы тут вытворяете! – Я выкрикнула это совершенно бездумно, просто так – оттого, наверное, что совсем уж не знала, как привести их в чувство. И вдруг они будто окаменели – застыли на месте, все трое. Мне это чем-то напомнило детскую игру «Море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три! Морская фигура на месте замри!».

В ассистентской поначалу воцарилось гробовое молчание, потом то ли Катя Кучкина, то ли Лида Сопрыкина шепнула Иннокентию:

– Она все Вере Петровне расскажет!

– Ой! Пгостите, пожалуйста! Не надо Веге Петговне гассказывать! Мы больше не будем!

– Тогда вы обе поезжайте домой, а ты, Кеша, после того как Адочка снимет с тебя мерки, садись коробочки клеить, – распорядилась я, и «кугочки» (одна из которых действительно очень напоминала курицу – у нее были маленькие мутные глазки без ресниц) моментально покинули аптеку.

– Коговка моя! – Взгляд Иннокентия остановился на Светлане.

– Не приставай к ней! С сегодняшнего дня никакая она не твоя! – рявкнула я.

– Нет, нет! – воскликнула Света, прижав руки к груди. – Я не могу без него жить! Кешенька! Я так соскучилась! Так соскучилась! – И Света бросилась к нему в объятия.

– Он же предал тебя! Изменил, наверное! Как ты можешь, Света?! – Я была удивлена до глубины души.

– Ты мне изменял? Кеша! Ты изменял мне? Отвечай!

– Не-е... Я с ними только побегал.

– Поклянись! Поклянись мне самым дорогим, что у тебя есть!

– Клянусь своим пагашютом!

– Чем, чем он поклялся? – спросила Икки.

– Своим парашютом – помнишь, в который мы Михаила связывали, когда похищение организовывали, ну, чтоб он пить бросил! – напомнила я ей.

– Который у него вместо кровати, что ли? Нашел чем клясться! А эта дурочка ему поверила! Вот это любовь! Ой! Ну ладно, хоть никого увольнять не придется! – успокоилась Икки.

– Ты мне вегишь?

– Да, мой любимый! Я так истосковалась! Я, оказывается, тебя так люблю!

– Я тебя тоже! Ты у меня самая тогстая! – с наслаждением заметил бывший бабушкин ученик и смачно чмокнул Светлану в щеку.

– Хватит тут телячьи нежности разводить! Хватит! Смотреть тошно! Эту надо мерить?

– Да, Адочка. И его тоже. Еще Варю – она за прилавком и меня.

– 120—120—120, – пробормотала моя кузина, снимая мерки со Светы. – Не понимаю! Прямо анекдот, анекдот прямо! И где мне талию делать? Где талию делать-то?

Мы с Икки, едва сдерживая хохот, убежали в подсобку.

– Ой! Не могу! Интересно, у Огурцовой такие же объемы? – проговорила Икки после приступа дикого хохота.

– По-моему, ее в последнее время разнесло. Тебе не показалось, что она еще поправилась?

– Может быть, – сказала Икки и вдруг заерзала на стуле. – Что-то у меня какой-то дискомфорт!

– Где?

– Где, где!.. – передразнила она меня. – Ну точно, меня этот сопляк заразил! Ясно, как белый день! Чем-то страшным и венерическим! Подонок!

– Да еще и суток не прошло! Как ты можешь так уверенно об этом говорить?!

– Потому что я точно знаю, что больна! У меня всегда инкубационный период очень короткий!

– Поезжай к Пульке, – посоветовала я.

– И что я ей скажу? Она меня со света сживет!

– Скажи – провериться приехала, она сама говорит, что женщине необходимо раз в полгода показываться гинекологу, и Анжелку заодно захвати.

– Правильно! Она на Огурцову отвлечется и не будет особо зацикливаться на моих похождениях! – Икки тут же замолчала, когда в дверях появилась моя кузина.

– Адочка, не зайдешь ко мне на чашку чая?

– Ой! Сестрица! Я бы с удовольствием, но у меня совершенно нет времени! Совершенно! Сейчас поеду в магазин «Ткани», присмотрю материал для формы, а к семи опять на работу! На эту работу проклятую! А Фроденька одна! Одна сидит! Икки, дай денег на материал! – без всякого перехода проговорила она.

– А сколько? – Икки от неожиданности поперхнулась слюной.

– Сколько! Сколько! Чем больше, тем лучше! Нечего сковывать полет моей творческой мысли! Нечего!

– Ада, но аптека сейчас и так находится в стесненном финансовом положении.

– Она всегда будет в положении! Всегда! Ты хочешь эксклюзивную форму? Или я нашью балдахинов! Балдахинов нашью и в сто рублей уложусь для каждого!

Вид у Икки был совсем потерянный, Адочка посмотрела на нее и сжалилась:

– Ну ладно, можешь вообще ничего не давать, я у кровопийцы, у вампира попрошу!