Текст книги "Foxtrot втроем не танцуют. Приключения русских артистов в Англии"

Приключения начались уже в поезде «Москва – Севастополь». На таможенном пункте, отграничивающем территорию России от Украины, сотрудники паспортного контроля проверяли документы. Российские пограничники к Сакаджиеву и Зайцеву отнеслись совершенно спокойно, истратив на изучение документов каждого не более минуты своего драгоценного времени. Казус возник с украинскими «погранцами», придравшимися к паспорту Сакаджиева. Украинский офицер в темной форме пару минут молча крутил-вертел удостоверение личности Камена, перелистывая страницы то в прямом, то в обратном порядке. «А есть ли у вас еще какой-либо документ с вашей фотографией?» – наконец вымолвил пограничник. Сакаджиев молча вынул аккредитацию на международный спортивный турнир – пластиковую карточку с фотографией. Однако хмурый офицер казался недоволен таким «документом». Хрипло закашлявшись, пограничник сурово спросил:

– Вот я тут читаю. Место рождения – село Солник, Болгария. А паспорт-то у вас российский? Так вы кто по национальности, болгарин?

– Болгарин.

– А паспорт-то почему российский?

– У меня российское гражданство.

– Так, значит, вы русский? Вы «москаль»?

– Отчего же «москаль». Живу в Москве, но родился в Болгарии. Разве так не бывает?

– А отчего у вас в паспорте национальность не указана? Я так и не пойму, кто вы.

– Паспортные стандарты введены не мной. А не все ли равно, какая у меня национальность? Разве указания гражданства недостаточно?!

– Еще как недостаточно! – пограничник рассвирепел. – Национальность сегодня – это самое главное. Первый раз вижу такой паспорт. Уж не поддельный ли? – с этими словами он позвал на помощь своего коллегу, тоже в пограничной форме.

Вдвоем они вывели Сакаджиева на перрон и, как затем он уже рассказывал Степке, требовали с него взятку, угрожая «отобрать паспорт для проверки» и требуя «расстаться с деньгами побыстрее, иначе гражданин может отстать от поезда». В гадком, подавленном состоянии Сакаджиев вернулся в вагон и, зайдя в свое купе, лишь бросил, глядя воспаленными глазами куда-то мимо Степана:

– Пограничная мафия!

Немного успокоившись, Сакаджиев хотел было уже убрать документ, но, машинально перелистывая страницы паспорта, опешил. «А это еще что?!» – в ужасе воскликнул Камен. Оказалось, что «на память» в паспорте был проставлен штамп – отметка о прохождении украинской таможни. Сакаджиев потерял контроль над собой. Теперь ему пришлось бы этот паспорт менять, поскольку в паспорте не должно быть всяких лишних штампов и росписей.

– Теперь этот паспорт могут признать недействительным! – бесился Сакаджиев. – А замена паспорта – такая морока! Отчего мне так не везет, чем я не приглянулся этим «погранцам»? Вот на тебя же, Степка, они почти не взглянули.

– А я поехал с загранпаспортом. И придраться им было не к чему. А вы вот напрасно взяли с собой паспорт российский, внутренний!

– Так ведь действующее законодательство разрешает ехать гражданам России на Украину с внутренним паспортом.

– А закон что дышло. Как повернешь, так и вышло. И украинские взяточники в военной форме этим и пользуются! Ага! И насчет национальности к вам не просто так придирались. Видели, небось, по телевизору, как Украину раскачивают национальные конфликты. Бандеровцы требуют полного прекращения дипломатических отношений с Россией. Крымские татары стоят с пикетами – земли требуют.

– Но мы же едем в Севастополь? Это ведь русский город, и он находится под контролем Москвы. Севастополь – это город, где базируется русский военный Черноморский флот, это российский форт-пост, военный город. Есть ведь даже песня об этом, «Легендарный Севастополь, город славных моряков!»

– Однако не забывайте, что Севастополь находится на территории Украины. Как, впрочем, и все остальные крымские города.

– Черт возьми, Степка. Я все никак не привыкну к тому, что Украина из нашей союзной республики превратилась не только в самостоятельное государство, но едва ли не во врага России. И виновата в этом Америка, которая разжигает национальные конфликты, раскалывает Россию. Но то, что Крым отошел Украине, это, конечно же, дикость. Кого в этом винить? Эту троицу ошалевших политиков, что подписала в декабре 1991 года в Беловежской пуще приговор Советскому Союзу и провозгласила вместо него СНГ? Всего три человека, Ельцин, Кравчук, Шушкевич, – и история сверхдержавы закончилась.

– Нет, Камен, я не уверен, что можно остановить историю лишь росчерком пера. А «парад суверенитетов»? Разве его не было до Беловежья? Разве страны Прибалтики не отделились от Союза гораздо раньше, еще в конце 80-х? Но то, что Крым – Украина, это, конечно, дикость. Согласен с вами. А кого винить, кого?!

– Винить надо не «беловежскую троицу», – усмехнулся Артур Кара-Мурза, приехавший в Севастополь к железнодорожному вокзалу встречать Камена и Степана, продолжавших обсуждать украинизацию Крыма. – Нет, все началось гораздо раньше. «Благодарите» Никиту Хрущева.

Пока Артур вел машину в направлении своего загородного дома, Камен и Степан успели узнать много для себя нового и неожиданного. Оказывается, Крым, русская Таврида, был отдан Украинской Союзной Республике еще в 1962 году росчерком пера генерального секретаря ЦК КПСС, советским политическим лидером, главой Союза Никитой Сергеевичем Хрущевым, у которого были особые дружеские отношения с украинской политической элитой. Желая, с одной стороны, угодить этой элите, а с другой – упростить управление для Москвы крымской экономикой, Никита Сергеевич рассудил, что решать проблемы со снабжением Крыма из Киева будет куда как проще, так как ближе, нежели из Москвы. Когда же украинские политики предложили Никите Сергеевичу взять в обмен на Крым хотя бы Донбасс, богатый природным каменным углем, то Хрущев великодушно ответил: «Нет, пусть уж и Донбасс останется за вами». В самом деле, отдать управление той или иной территорией союзной республике в те годы означало примерно то же самое, как если бы Москва распределяла полномочия по управлению своими районами среди городских районных управ. И так, с 1962 по 1992 год, тридцать лет, никто не переживал, что Крым принадлежит Украине. Ведь все было общим: и в Крыму, и в Киеве, и в Москве была единая рублевая зона, гражданские паспорта хоть и различались, но по сути своей все-таки выглядели однотипными, и ни о какой таможне даже речи не велось. Ситуация резко изменилась, лишь когда в декабре 1991 года в Беловежье была провозглашена независимость и полная автономность России, Белоруссии и Украины. И тут выяснилось, что Украина желает «дружить» с врагами России – странами НАТО, с «цивилизованной» Америкой и вовсе не желает «дружить» с дикой Россией и считаться с общими «славянскими корнями», в отличие от той же Белоруссии.

– Вы не обменяли еще рубли на гривны? – поинтересовался Кара-Мурза. – У нас здесь своя валюта. Не очень твердая, не слишком популярная, но своя, узаконенная нашим местным президентом. Надо бы найти обменник, чтобы вам было удобнее себя здесь чувствовать. И еще, я вас предупреждаю, пожалуйста, не втягивайтесь на улицах в разговоры на национальную тему. Это может быть провокация! На днях у нас тут демонтировали памятник Екатерине Великой, мол, зачем нынешней Украине помнить о том, когда Севастополь стал русским форпостом?

– А я видел по телевизору репортаж о том, что во Львове демонтировали памятник легендарному русскому разведчику Николаю Кузнецову, – добавил Степан. – И хотя Львов – это, конечно, город националистов, далеко не Севастополь, но тем не менее сама акция впечатляет своей политической ложью, беспринципностью. А ведь Николай Кузнецов, этот прообраз юлиан-семеновского Штирлица, свою жизнь отдал за ту страну, которая его теперь проклинает.

– Будете у меня в доме, не удивляйтесь, что по телевизору смотреть почти нечего, – заметил Кара-Мурза. – Всего один канал у нас вещает на русском языке, из Москвы Первый канал Останкино, – спасибо местным кабельщикам, сумели сделать нам такой подарок. А так все государственное крымское телевидение теперь показывает все исключительно на украинском языке. Ничего не разберешь! Живем как на оккупированной территории.

– Ужас! – присвистнул Степан. – Как же так, вы, небось, уж не рады. что у вас дом-то на Украине?

– А куда деваться, это ж фамильный дом. Когда родители его строили, выбрав бухту Омега, то политических глупостей еще не творилось. Про решение Хрущева, кстати, не утвержденное Верховным Советом, многие крымчане и не знали даже. Украинцы были для нас родная кровь. Крым был русским. В Севастопольском университете, где я учился, мы не делили себя на русских и украинцев или, там, русских и татар, в общем, на «своих» и «чужих». А теперь да, периодически проходишь круги ада. Переоформление недвижимости – это кошмар. Вся документация на дом – на украинском языке.

– А в школах детей тоже учат на украинском языке? – любопытству Степана не было предела.

– А как же! Русский язык сведен едва ли не к факультативу. Учебники переводят на украинский. Растет поколение безграмотных. Дошло до смешного. Мой сын, Валя, недавно познакомился на пляже со школьниками из Харькова, так выяснилось, что те читают «Мертвые души» Гоголя на украинском языке. Перевели на украинский язык великого Гоголя, представляете?

– А кстати, Николай Гоголь, это как теперь значится в школьной хрестоматии – великий русский или украинский писатель? У него же кроме «Мертвых душ» еще есть чисто украинские были, «Вечера на хуторе близ Диканьки».

– Конечно, Гоголь в школьных учебниках – писатель украинский. А то, что его с хорошего русского языка переводить пришлось на плохой украинский, ну, это уж жизнь такая. Бредовая. Ладно, мы приехали. Будьте как дома.

Крымская вилла Кара-Мурзы встречала Степана и Камена ароматом розария, раскинувшегося перед легким и просторным двухэтажным домом из светлого камня. К торцу первого этажа прилегала деревянная мансарда, увитая диким виноградом с колышущимися на ветру перистыми листьями, а второй этаж, выкрашенный краской цвета яичного желтка, украшали белые ложные колонны-барельефы. Гостям предложили остановиться в мансарде, и Камен сухо кивнул в знак согласия, но Степка радостно воскликнул, что «будет спасть на раскладушке прямо в саду под открытым небом и любоваться звездами». Артур лишь рассмеялся в ответ, добавив, что желание гостя для него закон. Бросив вещи в углу мансарды, подле старенького, затянутого гобеленом с выгоревшим морским пейзажем дивана, все трое мужчин прошли в дом, направляясь в столовую. Артур успел заметить, что сейчас предлагает «выпить хорошего травяного чая с дороги и пообедать», а торжество будет проходить, конечно, не в этой семейной крошечной столовой около кухни, а на втором этаже, в большой зале, куда уже внесли мебель, которую теперь надо состыковать в единый большой обеденный стол – дастархан.

Степка удивился было поначалу, что хозяйка дома не вышла встречать гостей к воротам и не зашла к ним в мансарду, а была представлена фотографам лишь в маленькой столовой с окном в стене, через которое, видимо, с кухни подавали блюда.

– Моя жена. Радмила Репьева, она же Кара-Мурза. Прошу любить и жаловать, – Артур широким жестом указал на маленькую женщину в фартуке, надетом поверх домашнего фланелевого платья, у которой из-под платка выбивались кудряшки. В руках, перепачканных мукой, у маленькой женщины была огромная кастрюля, из которой настырно выползало пышное дрожжевое тесто.

– Добрый день, ребята. Извините, что руки в муке. Столько суеты сейчас, столько дел… Уже родственники начали съезжаться. Вам Артур показал вашу комнату? Как вы разместились?

– Отлично, – бодро ответил за обоих Сакаджиев.

– Не суетись! – мягко заметил, наклонившись к маленькой женщине, Артур. – Впереди еще целых два дня. Уйма времени!

– Конечно, тебе легко сказать! – возмутилась Радмила. – Привести в порядок дом, все перемыть, почистить, простирать, прогладить, пропылесосить! Продумать меню, закупить продукты, это же все на мне! «Не суетись!» Легко сказать! Хорошо, что еще мне сестра помогает, а то в этих делах захлебнуться можно! Вот еще вспомнила, надо же мясо вынуть из морозилки!

– Но вначале мы пообедаем, хорошо?

– Конечно! Зайдите на кухню, ребята, берите там все, что понравится.

– А ты с нами, Мила, обедать разве не будешь?

– Некогда! Надо еще скатерть найти для дастархана. Еще Валя куда-то подевался. Где он? Я беспокоюсь.

– На пляж, наверно, пошел. Сегодня такой холодный ветер, а он даже куртку не взял. В одной рубашечке из дома убежал! Не простыл бы.

– Мила, о чем ты? На дворе лето, в разгаре купальный сезон.

– А вот плавать ему не нужно! По местному радио объявили, что нашли в море какую-то опасную бациллу… И загорать тоже я бы Вале запретила. Боюсь, сгорит, доведет себя этим солнцем до температуры! Но он же меня не слушает! Он никого не слушает, эгоист, непослушный ребенок!

– Мила, прекрати волноваться. Давай лучше пообедаем вместе с гостями. Это мои друзья из Москвы.

– Очень хорошо, но мне некогда, еще банки с соками и с компотами надо достать из подпола. Давайте уж как-нибудь сами. Артур, ты же сможешь разжечь плиту, разогреть то, что вы захотите съесть на обед?

– Разумеется. Не впервой!

Артур отправился на кухню, открыв окно, принялся через него подавать Степке им Камену, чтобы те ставили на маленький круглый столик семейной столовой тарелки с холодной бужениной, нарезкой из нескольких сортов сыра, соленой рыбой, маринованными огурцами и еще какие-то закуски. Казалось, что Артур решил передать в столовую все, что ему попадается под руки в холодильнике. Вскоре к разносолам добавились утренняя творожная запеканка и омлет с ветчиной, зерновой хлеб, лаваш, горячая картошка, щедро посыпанная зеленью, салат из свежих огурцов с помидорами, соте из перца, острая картофельная запеканка с грибами, сладкая запеканка с изюмом, блинчики с творогом и душистый борщ. «Мы столько не съедим», – ужаснулся Степан. А Сакаджиев спокойно и довольно поставил перед собой тарелку борща и молча начал его уминать вместе с ломтем зернового хлеба, а заодно, кажется, пересчитывал белые и синие розочки на бледно-голубых обоях.

Пока гости обедали, Радмила несколько раз прошла мимо них, нося в руках то горки для фруктов, то тарелки, то половники и кастрюли, то еще какую-то домашнюю утварь.

– У меня есть один принципиальный вопрос! – обратился к Артуру и Радмиле, в очередной раз курсирующей мимо стола с глиняным кувшином в руках, низким баритоном Сакаджиев. – Когда вы планируете провести фотосессию? Как вы вообще себе это представляете? Я имею в виду, надо ли фотографировать лишь во время торжества, за столом или же вы будете позировать дополнительно? Дело в том, что все застольные фотосессии очень похожи одна на другую, причем довольно вульгарны. В них всегда масса лишних деталей. Стаканы, бутылки, грязные тарелки, пьяные рожи…

– У нас такого не будет! – в расширенных от ужаса глазах маленькой женщины читалось: «Артур, кого ты мне привел, это же дикарь, а не культурный человек!». – У нас не будет пьяных… людей.

– И грязных тарелок также. Мы вообще будем есть без тарелок, – рассмеялся Артур, понимая, к чему клонит Сакаджиев. – А ты прав дружище! Фотосессию надо проводить сегодня. В домашней обстановке. В обычных нарядах. Мы готовы тебе с Милой позировать, где ты пожелаешь: в доме, в розарии, на дорожках, в беседке, возле бассейна или фонтана. Как скажешь. Правильно. Мила, иди и переоденься во что-нибудь домашнее, но симпатичное.

– Но тогда я вообще ничего не успею!

– А вы, Артур, читаете мои мысли! Вот что значит старая дружба. Но эту съемку я полностью доверяю Степану. Он справится, я уверен.

Сакаджиев удрал на пляж.

Через несколько минут в ту же самую маленькую уютную голубую столовую вошли Радмила в аккуратном домашнем платье и Артур в светлом костюме. Взяв жену за руку, как если бы выходил с ней на паркет, он, галантно поклонившись в реверансе Степану, сказал:

– Мы готовы, сударь.

Степка Зайцев, продолжавший изумляться преображению Радмилы, которому она теперь уже виделась не «маленькой суетливой женщиной», а прекрасной принцессой, повел ее с мужем в сад. Вооружившись камерой со всей линейкой объективов, от длиннофокусного «телевика» до широкоугольного «рыбьего глаза», Степан подыскивал наилучшее место для съемки. Розы, окружавшие дом, восхитили его, и он вслух восхищался их богатой палитрой.

– Лучше этих сортов только розы британского селекционера Дэвида Остина, – мягко сказала Радмила и смешно встряхнула своими очаровательными, как у куколки, кудряшками. – Я все время прошу Артура привезти мне саженцы из Англии, он туда постоянно ездит, но пока что-то не получается. А так хочется развести красоту!

– Милая, ну как я привезу тебе саженцы розовых кустов из Англии? Как? Это нереально!

«Она очень даже симпатична», – отметил про себя Степан, глядя на круглое, обрамленное белокурыми курдяшками кукольное лицо Радмилы, и стал подыскивать ракурс съемки.

В этот момент к своим родителям, скрипя гравием, подбежал Валя, полноватый ребенок с загорелым лицом. Его глаза казались заплаканными.

– Мама, папа, вот вы где!

– Что случилось, сына, ты не простыл? Не заболел? Ты не перегрелся на солнце? Почему ты вышел из дома без кепки, почему? Можно схватить солнечный удар! У тебя нет температуры? Дай потрогать лоб! Почему у тебя глаза на мокром месте? – к Радмиле вернулась уже знакомая Степану озабоченность.

– Меня обидели! – Валентин пустился в рев. – А-а! Меня обозвали девчонкой! Аа-а! Мама, пожалей меня! Они говорят, что я нюня, рохля. Трусливый лентяй! Толстяк. А-а! Я похвастался, что умею вышивать крестиком… А-а!

– Да, вышивать крестиком я тебя научила! – в голосе Радмилы звучала гордость, и она даже слегка улыбнулась своим маленьким ртом с мелкими, острыми, как у белки, зубками. – А кто же сказал такую глупость?

– Да Санька рудый. Ну, рыжий! Из Харькова. Мы с ним купались, потом он нырял, прыгал с пирса, а я смотрел. А потом мы пошли к нему домой обедать. Его мама сделала салат из кальмаров. Вку-усно!

– Из каких еще кальмаров? Из баночных? Из консервов? Ужас. А как ты себя чувствуешь, сына? Разве можно есть кальмаров? Артур, ты слышишь, что он сказал? Кальмары из банки! Ну и дура же мать у этого Саши! Самого простого не знает. Детей травит. Разве можно есть консервы? Ведь от консервов можно подхватить ботулизм. Боту… нас же учили еще в институте! Одного грамма хватит, чтобы убить лошадь.

– Мама, лошади что, едят консервы?

– Нет, сыночка, но я тебя очень прошу. Больше ты ничего не ешь в этом доме. И не ныряй с пирса, как этот Харьковский болван. Там же камни, под водой! Можно ведь разбиться! А что ты сегодня сделал? Что выучил?

– Начал учить наизусть «Гамлета» Шекспира. Но только, мама, я плохо понимаю, о чем это… «Офелия, о нимфа помяни грехи мои в молитвах».

– Мила, сколько раз я тебя просил, не надо набивать ребенка знаниями, словно кадушку – огурцами, под засолку. Или ты хочешь воспитать осла, нагруженного книжными цитатами?

– А вот в дело воспитания ребенка я прошу тебя не влезать. Все-таки я профессионал, я врач-педиатр.

– Мила много лет работала в детских отделениях больниц. И в Севастополе, и потом в Москве, – пояснил Артур Степану. – Но потом она выбрала «карьеру» домохозяйки. Решила посвятить себя полностью семье. Ну, товарищ фотограф, какую позу нам принять, чтобы вышло красиво?

Фотограф заставил Милу и Артура замирать в различных эффектных стойках посреди розовых кустов. Артур картинно брал на руки свою жену, счастливо улыбавшуюся, вставал перед ней на колени, изображал из себя романтика, признающегося в любви прекрасной принцессе, но Степке эта искусственность не нравилась, и, морщась, он приказал:

– Было бы прекрасно, чтобы вы сейчас взяли в руки ведро и лейку. И вернулись с ними к розам. И это будут лучшие кадры.

В этот момент в розарий, где проходила фотосессия, стремительно, хотя и в мягких домашних тапочках, вбежала сестра Радмилы. Домашний халат на ней распахивался, а лицо казалось озадаченным.

– Артур, вас к телефону!

– А кто звонит? Я сейчас занят.

– Звонит Евгения Журавлева. Из Москвы. Что-то по поводу соревнований…

– Хорошо, – Артур поставил лейку-реквизит на землю и, галантно поклонившись Радмиле и Степану, мягко заметил: – Извините меня, сударь. Вынужден отлучиться. Пожалуйста, продолжайте без меня. Я скоро вернусь.

Зайцев поднял тяжеленную фотокамеру. Прицелился, глядя в объектив… Ба! Он не узнавал свою «фотомодель». Перемены в лице Радмилы были чудовищны. Она уже не улыбалась, и более того, не хотела позировать. Ее лицо было перекошено ненавистью, злобой, отчаянием. Не обращая внимания на то, что к новенькому свежевыглаженному платью липнут соринки, Мила Репьева уселась на бордюр розария. Руки бессильными плетьми повисли вдоль туловища. Она смотрела куда-то вперед слепым, невидящим взглядом, чувства ее были столь сильны, что она, кажется, потеряла связь с пространством, в котором находилась. Не обращая ни малейшего внимания на присутствие изумленного Степана с камерой, Мила дала волю гневу, который поверг ее вначале в ступор, обратив в злобное каменное изваяние, а затем – в бессильное существо, закрывшее внезапно пошедшее красными пятнами, влажное от слез лицо руками. Вздрагивая от рыданий всем телом, Мила не обращала внимания на Степана. Потеряв дар речи и полностью погрузившись во внутренний мир, Репьева все больше сжималась в ком напряженных нервов, пока наконец спазм гортани отпустил ее и позволил хрипло выдавить из себя:

– Опять! Журавлева! Дурацкие! Танцы!

Степан опустил «дуло» телевика. Он понял, что фотосессия окончена.