Текст книги "Foxtrot втроем не танцуют. Приключения русских артистов в Англии"

Глава 7
Одиночество сильных, мизантропия слабых

Густой лиловый свет из глубины свода, украшенного вычурной лепниной Викторианской эпохи с королевскими вензелями и крылатыми розовощекими амурчиками, лился на светящийся матовым золотым отливом квадрат. Жара, сопровождавшая все латиноамериканское отделение, неожиданно спала, словно улетучилась вместе с миражами тропиков, витавшими всю первую половину дня над паркетом. Европейская конкурсная программа, по мнению многих, менее зрелищна, нежели латина. В ней нет экспрессии и эротики движений. Собрать аншлаг в зрительном зале на европейскую программу намного сложнее, чем на латиноамериканскую. Но это в России. В Англии же все напротив! Ведь именно Великобритания стала законодательницей моды в «стандарте».

Восхитительная нежная музыка незримой кисеей окутывает паркет, ставший из бирюзового насыщенно-сиреневым, с крупными зелеными пятнами неправильной формы, разбросанными так, словно кто-то высыпал из волшебной шкатулки горсть гигантских изумрудов. Под куполом, среди лепнины и узорчатых барельефов зажглись золотые ульи, полные медовых сот. Кремовые завитки бисквитного кружева лепнины начали оживать, превращаясь в диковинные тропические растения. Вокруг золотых ульев вспыхивали розовые блики, их зеркальное отражение скользило по паркету, который на глазах медленно превращался то в лиловый, то в сиреневый, то в малиновый, словно над глубоким темным озером восходило солнце. Зеленые пятна, напоминающие береговые заросли и островки осоки, быстро светлели и растворялись в лимонно-розовых красках. Белые колонны вынырнули из темноты, с круглыми, похожими на спирали ракушек, завитушками капитолей. В глубине арок все окрасилось в сочный малиновый свет – грозового рассвета.

Полина вошла в зал – еще можно было выбрать место, хотя первые ряды заполняли броско разодетые дамы и солидные джентльмены во фраках и смокингах. Полина была в ожидании: вот-вот должны были выйти на паркет сильнейшие. Как разгадать ребус, подобрать ключи к загадке долголетия танцевального союза? И есть ли в этой тайне нечто общее с союзом мужчины и женщины в реальной жизни?

Станцованная пара – залог успеха на конкурсе, но это одновременно и рецепт счастливой жизни. Европейская программа, или «стандарт», кардинально отличается от латины. Именно в этой программе у пары общий баланс, гибкое равновесие. Каждый из партнеров должен стремиться поддержать другого, но помня о том, что ему нужна абсолютная устойчивость. Это больше, чем техника шагов по паркету, это мышление. Чему ж удивляться, что именно пары стандартистов становятся семейными союзами!

В латине каждый из партнеров может себе позволить короткое соло, а в танце корриды – пасодобле даже допускается игровая борьба, противостояние. Но для «стандарта», или же, как сами англичане говорят, «балруме», подобное – нонсенс.

Понятие контакта в корпусе, то есть зоны от колена до грудной клетки, когда партнерша как бы приклеивается к партнеру, – альфа и омега всей европейской программы. Удержание этого контакта достигается не только многочасовыми тренировками, но еще и установкой на то, что в паре все общее: баланс, ритм, скорость и направление движения, фигуры, стойки, пассировки. Ну и общие, разумеется, очки, кубки, медали, хотя это уже следствие.

Балрум – занятие не для эгоистов. Камень преткновения танцоров-неудачников – в эгоизме Эгоист себя видит пупом земли, которому партнер (партнерша) требуется чисто для декора себя любимого. Парадоксально, но факт: эгоисты стремятся проехаться на чужой шее, искупаться в лучах чужой славы в надежде, что более сильный партнер вознесет его на пьедестал почета. Но танец – это совсем не тот вариант, когда один везет, а другой – едет. Впахивать приходится обоим! Только в этом случае пара конкурентоспособна.

Пока над розовым озером усиливался рассвет и в надвигающейся борьбе уже чувствовался азарт конкуренции, явилось подтверждение того, что эгоистам не место среди успешных бальников. Тщеславным эгоистам лучше бы позабыть и о вожделенных кубках. Закон общего баланса в паре никто не отменял.

Живым подтверждением этого стал рассказ Галки Чесноковой. Войдя в зал, Галка издали помахала Полине рукой: мол, команда друзей из России должна держаться вместе. Добравшись через ряды чопорной публики до Полины, Галка громкой скороговоркой объявила, что Мирослав прилетел, стоит в холле, под пальмой, болтает по мобильному телефону и пока один-одинешенек.

– Да будь ты хоть дважды миллионером, – неожиданно добавила Галка, – но если ты эгоист… Результат-то будет один. И для короля, и для нищего. Одиночество. Вспомнился мне тут, кстати, один эгоист, Нарцисс, учитель танцев. По имени Жорж. Так он себя называл. Я его назвала Гоша.

– Бальных танцев?

– Шутишь?! Гоша Калошин – учитель студии аргентинского танго «Розовый георгин»…

Эту историю Галка всегда вспоминала с негодованием в голосе.

В Петербурге под эгидой ЮНЕСКО проходил крупный фестиваль пластического искусства. В программе были заявлены мастер-классы профессионалов, прилетевших со всего мира, роскошная концертная программа. Чтобы попасть на фестиваль, требовалось уплатить крупный взнос. Это мероприятие было столь же престижным, сколь и закрытым, никаких билетов для простых смертных не продавали.

Собравшись со своей командой студии красоты ««Высокий стиль» Галка Чеснокова с ужасом осознала, что никаких мускульных мощностей юных девушек не хватит для перемещения чемоданов с лаками, гелями, блестками и прочими средствами преображения гадкого утенка в прекрасного лебедя.

Мысленно перебрав своих знакомых и родственников на предмет того, кого можно бы задействовать на операцию по переброске танцевальной косметики по маршруту Москва – Петербург, Галина отчаялась. Один из поклонников был за границей, другой болел, третий не мог отлучиться от срочной и денежной работы. С отчаянием горе-путешественника, выброшенного на необитаемый остров, Галина рассматривала нагромождения лаков, гелей и прочих средств создания сценического образа, которые требовалось везти в Петербург с тем расчетом, чтобы их хватило на весь фестиваль.

И озарение! Галка вспомнила о стародавнем знакомом, любителе аргентинского танго. Галка обрадовалась: уж с аргентинской милонги она его вытащить сумеет. «Как же я Георга сразу не вспомнила?» – сама себе удивилась Галина, хотя забывчивость эта была объяснима. Георг Калошин не отличался ни богатырской силой, ни артистической харизмой, в общем, был серой мышкой, таких «тангеро» ходило много, эти «мачо» в своих мечтах на деле оказывались ни рыба ни мясо.

А самому Калошину, вероятно, мерещилось, что он – жар-птица, мечта любой партнерши. Отличительной чертой танцевальных вкусов Калошина была нескрываемая ненависть к бальным танцам. Поговаривали, что с танцевальным миром Калошин познакомился именно благодаря интересу к балруму, скороспешно перешедшему из восторга в ненависть. Калошин вырвался из дружеских объятий спортсменов-стандартистов обозленный, разгневанный, переполненный комплексом своего ничтожества и бесталанности.

Амбициозные партнерши Калошина, настроенные на медали и кубки в «стандарте», возмущенные беспомощностью и растерянностью Калошина перед жизнью, менялись быстрее, чем погода в Сибири. Но главной бедой оказался чудовищный эгоизм Калошина, столь же масштабный и всеобъемлющий, как и у пятилетнего ребенка. Георг Калошин был убежден, что весь мир обязан ему, о чем реальный мир, разумеется, даже не догадывался.

По причине своего вынужденного одиночества на паркете и по жизни Калошин сменил танцевальный спорт на занудные милонги, встречи для тех, кто стремился сбежать от реальной жизни со всей ее богатой драматургией в мир искусственных страстей и грез.

Калошин жил вдвоем с мамой, которая, несмотря на свою маленькую пенсию, умудрялась содержать бестолкового сына, эмоционально неуравновешенного, мечтательного и необщительного. Мама была единственной женщиной, которую Калошин искренне любил, со всей доверчивостью беспомощного ребенка, наслаждающегося купанием в материнской заботе и ласке. В силу инфантильного, потребительского мировоззрения он даже не испытывал угрызений совести от того, что ему приходится с мамой жить на одну ее маленькую пенсию, ибо его увлечение танго не приносило доходов. Мама Калошина давно смирилась с эгоистичным инфантилизмом дитятки, терпеливо стирала и гладила ему рубашки, готовила завтрак и ужин, стирала белье, протирала пыль в его комнате на бесчисленных безделушках, изображавших парочку страстно обнимающихся танцоров.

Для Калошина подобный образ жизни назывался семейным бытом. «Вклад в семейное счастье», о котором Калошин мечтал, но которое ни с кем у него не складывалось, выражалось в том, что он, как мужчина, то есть существо, физически более сильное, нежели женщина, ходил на продуктовый рынок и носил оттуда тяжелые кочаны капусты, мешки картошки, связки моркови и лука. Пока его мама, несмотря на отекшие ноги, выстаивала рабочую смену у кухонной плиты, Калошин умудрялся полдня проводить на продуктовом рынке, выбирая на мамину пенсию продукты подешевле.

Довольный уловом, Георгий возвращался с авоськами, полными грязной моркови и немытой картошки. Стряхивая на кухне с картофельных клубней прилипшие к ним комья глины, добытчик озарялся невинной, младенчески чистой улыбкой. Он радовался, что с честью исполнил свой долг, и торжественно усаживался за стол, застеленный дешевой вылинявшей клеенкой. Подсуетившаяся мама ставила посреди стола шипящую чугунную сковородку с яичницей-глазуньей, распластавшейся на крупно порезанных ломтях дешевой отварной колбасы. Мама заботливой рукой наливала сыну половник прозрачного бульона из куриных окорочков, выкладывала на фаянсовую тарелку с потускневшим ободком и слегка выщербленную на краях домашние пирожки и куриную ножку с подрумянившейся корочкой. Любимому сыночку доставалось все самое вкусненькое, что только позволяла ее нищенская пенсия.

«А можно мне еще чая со смородиной? – осведомлялось уже начавшее лысеть дитятко. – Ну, с нашей дачи». «Конечно, мой Жора, мой цветочек, мой золотой георгинчик», – умильно отзывалась мама и принималась суетливо заваривать чай, а сыночек, глядя на ее сгорбленную спину, удовлетворенно замечал: «Нет ничего лучше семьи! Дом, семья – это главное в жизни!» Но едва слышно добавлял: «И отчего у меня жены нет? Что нужно этим странным бабам?»

После обеда у Калошина следовал двухчасовой сон, потом – оздоровительная часовая прогулка вокруг дома, и, пока «выдающийся тангеро» совершал моцион, неутомимая мама сбивала в гоголь-моголь белки и желтки яиц. Преподавателю нужен сильный голос – говорят, что сырые яичные желтки этому способствуют. Вернувшись с прогулки, Жорж выпивал залпом гоголь-моголь, надевал свежевыглаженную рубашку, выбирал галстук, брюки и, подходя к зеркалу, надменно произносил: «Экий я щеголь! И чего только девчонкам надо? Отчего не влюбляются?»

Потом он прохаживался по коридору, скрипя половицами. Мама знала, что «мальчик репетирует»: предстоит сложный урок, и следует хорошенько к нему подготовиться. Но ученики на урок не приходили, денег не появлялось. Калошин уходил топить свое мужское горе в милонге для любителей аргентинского танго. Калошин верил в то, что, может быть, если повезет, то какая-нибудь партнерша с милонги согласится провести с ним вместе не только этот танец, но и ближайшую ночь.

Со вздохом человека, идущего на компромиссы, Галина набрала телефон Калошина. Георгий едва пробудился от послеобеденного сна и потому находился в бодром расположении духа. Когда Галина начала ему расписывать во всех прелестях фестиваль танца в Петербурге, Калошин первым делом спросил: «А танго там будет?» Галина пообещала, что там будет абсолютно все, от уличных танцев до балета, но Калошин ее резко перебил: «Ты меня не поняла! Я спросил про танго. Конкретно ведь спросил! А там всякие бальные танцы меня не колышат!»

Галка пообещала, то танго непременно будет, и добавила, что ее фирма, студия красоты «Высокий стиль», профинансирует ему поездку на фестиваль танца. А все, что требуется от Калошина, – помощь с погрузкой и с разгрузкой чемоданов косметики. Железнодорожные билеты, кстати, фирма Галины тоже оплатит.

Предложение звучало заманчиво. Галина отлично понимала, что с такими неудачниками, как Калошин, не торгуются и не договариваются, а просто дают им готовые варианты действий. И когда Калошин по-барски лениво бросил: «Так и быть. Помогу. Но за базар ответишь всей своей конторой, ежели обманешь!» Чеснокова мысленно выругала Калошина на чем свет стоит и пулей помчалась покупать железнодорожные билеты.

И началось! В кассе Ленинградского вокзала не осталось ни одного плацкартного билета. Место в купе стоило в три раза дороже. Фестиваль пришелся ни пик сезона! Галина кусала локти. Ах, если бы она могла заранее просчитать эту ситуацию. Но ей было не до того. Переговоры, договоры, встречи – беготня. Теперь же выходило, что ехать с Калошиным, нагруженным косметикой, придется лишь «Красной стрелой» – самым престижным в советские годы поездом, излюбленным правительственными чиновниками. Одним из самых дорогих поездов, курсирующих между Москвой и Петербургом! Когда Галина сообщила Калошину, в какую сумму обойдется им обоим «Красная стрела», последовал наглый ответ: «Меня цена не волнует, тебе платить. А вот раньше девяти утра я не высплюсь. Что поделать, придется вставать рано из-за этой “Стрелы”! Но уж раз я обещал тебе помочь, то буду джентльменом, дело чести – держать слово!»

В день отъезда на фестиваль Калошин прибыл па Ленинградский вокзал налегке, с маленьким студенческим рюкзачком, купленным в китайском магазинчике одноразовых товаров «Смешные цены». Однако, послушно взяв в руки чемоданы с косметикой, он послушно, как дрессированный мул, пошел к поезду. Прекрасно загрузил все это «барахло стилистов» в вагон. В общем, не дурак, просто привык выдуриваться.

Когда в поезде проводница начала разносить меню предстоящего ужина, Калошин испуганно взглянул на Галину.

– Я в такое время суток не ем. Вредно.

Это означало «а входит ли питание в стоимость поездки?». Галина сказала, что питание оплачено. Калошин выдержал театральную паузу.

– Ну разве что иногда можно нарушить свое правило. В дороге, например, – Калошин заметно приободрился и тут же переключил свое внимание на проводницу. – Так-так, будьте любезны еще раз дать мне меню.

Внимательно изучив варианты комплексного ужина сквозь свои толстые, грязноватые дальнозоркие очки, Калошин осведомился:

– А какой там выход у каши?

– Какой еще выход? – не поняла проводница. – Никаких выходов до самого Петербурга не будет. Это же «Красная стрела». Она идет без остановок.

– Я не об этом. Я о каше. Я спросил, какой выход у каши.

– Не поняла…

– Ах, вы не знаете, что такое «выход готового блюда»! Ну, видно не читали советских рецептов. А напрасно. Женщина должна уметь готовить.

– Молодой человек, я не женщина. Я – проводник. Определяйтесь, пожалуйста, с заказом. У меня есть и другие пассажиры. Мне надо уже передавать заказы в вагон-ресторан.

– Выход у каши означает ее вес и объем как стандартной порции. Вы это на всякий случай запомните. Запишите!

– Всенепременно. Ну так я вам записываю геркулесовую кашку?

– Да. Пожалуй, запишите. Каша полезна для желудка. А что тут еще есть? Так, яблочные блинчики. Ой, в них же варенье, это грозит диабетом. Моя мама делает из яблок только пюре и еще сок без сахара. Нет, блинчиков мне не надо, ну разве что полпорции блинчиков.

Когда на фирменном подносе, покрытом белоснежной кружевной салфеткой, внесли геркулесовую кашу в пластмассовой миске с одноразовой крышкой, Калошин, осилив процедуру разгерметизации блюда, решил его предварительно понюхать и обжегся горячим паром. Галина расхохоталась. Калошин насупился и отвернулся к стене, как малое дитя.

При помощи одноразовой ложки Калошин мгновенно управился и с кашей, и с целой порцией блинчиков, несмотря на «вредное варенье», да еще вылизал после варенья миску так, словно неделю ходил голодным. Не отказался Калошин и от «вредных» булочек с маслом, предложенных к чаю, умяв их до единой крошки.

Поезд набирал обороты. Бросив скучающий взгляд в окно, Калошин, пользуясь тем, что стандартное купе «Красной стрелы» представляло собой диванчик, обитый бархатистой тканью, то ли беседуя сам с собой, то ли обращаясь к купейному столику, украшенному вазочкой с оранжевой герберой, похожей на солнце из детских рисунков, вдруг объявил:

– Да уж! Заниматься любовью в такой-то тесноте не очень-то будет удобно. Да и поезд сильно качает.

Галина, услышав этот комментарий, поперхнулась от возмущения. Обратившись за помощью к Калошину и получив от него согласие, она не смогла прочитать всего хода его мыслей. Будь прокляты эти чемоданы, полные косметики! Будь проклят этот фестиваль танца!

Продолжая разговор с апельсиновой герберой, Калошин бросил в воздух что-то неопределенное вроде:

– А уж танго танцевать здесь и подавно тесно! Ну что ж, не ради танцев в купе я согласился ввязаться в эту затею? А вот любовь в купе – дело совсем другое. Приключение!

В гневе негодования Галина выпорхнула за дверь. Почти всю оставшуюся ночь она провела с сигаретой в зубах в тамбуре.

На рассвете поезд прибыл в Петербург. Розовое солнце успело разогнать влажный туман, высушить асфальт перрона. День стремительно набирал обороты, и рассветная свежесть таяла с каждым мгновением. Калошин добросовестно помог сгрузить чемоданы косметики на перрон и, послушно взвалив их на себя, последовал за Галиной. Знаменитый петербургский пятизвездочный отель, в концертном зале которого проходил фестиваль танца, к счастью, находился поблизости. Передав драгоценный реквизит в руки девочек из команды Галины, уже прибывших ни свет ни заря в холл отеля и убивавших время на ресепшен за чашкой крепкого кофе, Калошин осведомился:

– Ну вот. Все сделал, как я и обещал. Могу я теперь идти?

– Куда это? – удивилась Галина. Она была убеждена, что Калошин поможет ее команде хотя бы распаковывать косметику.

– Как это куда? Хочу прогуляться по Александровскому саду. Или прокатиться на пароходике по Неве. Когда у меня еще такая возможность будет?!

– Я полагала, что ты нам будешь помогать…

– Так я уже все сделал! Договаривались, что я доставлю чемоданы с вашими мазями-грязями на фестиваль. Сделано! Как говорится, сделал дело – гуляй смело!

Галина захлебнулась от возмущения. Она ожидала от Калошина благодарности, надеялась, что он ухватится за возможность бесплатно проникнуть за кулисы самого престижного в России танцевального фестиваля, единственного международного турнира, проходящего под эгидой ЮНЕСКО, где концертная и конкурсная программа еще совмещалась и с научной конференцией по искусству танца. Но Калошин продолжал гнуть свою потребительскую линию.

– Как я вижу, насчет завтрака у вас ничего не ясно. Бардак! Обычное дело, сборище тусовщиков под ярким европейским брендом. А у вас вообще, женский коллектив, волос длинный, ум короткий. Раз так, то я пошел гулять по городу, позавтракаю там в кафе. У меня желудок не казенный!

– Когда вернешься?

– А когда я могу понадобиться?

Галина мысленно кусала локти и понимала, что Калошин ей уже никогда не понадобится. Но тут она вспомнила, что у ее питерской подруги – хореографа Илоны необходимо забрать коробку с видеоуроками по испанскому танцу севильяне, свадебному вальсу, джаз-модерну и арабскому танцу живота. Галина отлично понимала, что эти видеоуроки мгновенно будут раскуплены участниками фестиваля, но для их транспортировки требуется мужская сила.

– Прямо сейчас ты нам и нужен, – заметила Галина. – Помоги нам перевезти на фестиваль еще один небольшой груз.

– Бр-р! Грузчика нашла! Такси закажи! – поморщился Калошин. – Мы договаривались, что я вам помогаю доставить только чемоданы с косметикой. А теперь что? Условия меняются? А когда ж я по Неве на теплоходике покатаюсь?

Однако Галина была неумолима. На территорию проведения фестиваля такси не пустят: территория была оцеплена охраной. Видимо, придется ее дорогому помощнику поневоле участвовать в доставке учебных материалов.

– Ладно, так и быть. Только вначале давай позавтракаем. А то в поезде нас завтраком-то не покормили…

Напротив гостиницы располагалось французское кафе-булочная, и Галина предложила своему помощнику заглянуть внутрь. Внутри кафе приятно пахло молотым кофе, круассанами, шоколадом и ванилью.

– Выпечку есть вредно, а особенно с утра, – заметил Калошин и поправил воротничок старенькой, заношенной клетчатой рубашки, правда, безупречно выглаженной мамиными заботливыми руками. – Ага, вот значится бизнес-ланч…

Один бизнес-ланч стоил столько же, сколько пять круассанов с шоколадом.

– Я выпью только кофе, – сдержанно заметила Галина. – Мне не до завтрака.

– Тогда возьми бизнес-ланч мне! А то сил нет. Ноги не держат. Как же можно куда-то двигаться, не позавтракав! – проскулил Калошин. – Да ведь и вредно так долго для желудка не есть горячего. Моя мама говорит, что все эти гастриты – от еды всухомятку.

Галина Чеснокова мысленно успокаивала себя, что на этом выкрутасы ее кавалера закончатся, но когда появилась официантка с чашкой кофе для Галины и бизнес-ланчем из нескольких блюд для Калошина, то неожиданно учитель танцев поднялся из-за своего столика и смерил официантку взглядом… Так тренер баскетбольной команды оценивает на глазок новичка, едва переступившего порог спортзала. Неожиданно мягким голосом Георгий промурлыкал:

– Девушка, а вы танцуете танго?

Официантка едва не уронила поднос и, поняв, что обращаются именно к ней, растерянно сказала, что, мол, нет, не танцует.

– Почему? – как о само собой разумеющемся деле сказал Калошин. – Как это – не умеете?! Давайте научу!

– Прямо здесь? – растерялась официантка.

– Прямо здесь! – подтвердил Калошин.

И позабыв о бизнес-ланче, ухватил своей костлявой рукой в заношенной клетчатой рубахе девушку за аппетитную попку.

– Ой! – вскрикнула официантка.

– Так надо! – объявил Калошин. – Мы с вами сейчас делаем «ганчо», это основная фигура в салонном танго… С этими словами он уронил свое тело вперед, нависнув над девушкой, как коршун над добычей.

– Что? Что мы делаем? – спросила девушка с ужасом.

– Га-а-анчо! – весомо продолжал Калошин и запустил свою ногу в штопаных-перештопаных маминой рукой носках между коленей официантки.

– Ой!

– Следуйте за мной! – с этими словами Калошин начал наклоняться, словно Пизанская башня, уволакивая инерцией своего тела в неизведанные дали вместе с собой и девушку.

Официантка пискнула и сделала пару шагов по инерции за своим неуклюжим партнером. Калошин с плотно сжатыми челюстями и выражением лица шахтера в забое тащил свою жертву через все кафе куда-то к служебному выходу. Галка наблюдала за этим комично-жалким и одновременно ужасающим зрелищем. Чашка с кофе застыла в ее руках на полпути ко рту. Другая официантка, увидев, как ее напарница бьется в клешнях любителя аргентинского танго, уже на крыльце французского кафе гаркнула на весь зал:

– Эй, молодой человек! Вы задели стойку с пирожными! Вы чуть нам не разбили ее! А вся битая посуда – за счет клиента!

Это заявление подействовало на Калошина отрезвляюще. Он выпустил из своих лап официантку и пошел к столику Галины доедать бизнес-ланч. Предварительно убедившись, конечно, что задетая стойка цела. «Чуть – не считается», – буркнул тангеро. В его глазах светились злые зеленоватые огоньки, а весь неуклюжий облик чем-то напоминал тарантула, почему-то пожалевшего свою жертву. С бизнес-ланчем Калошин разделался почти мгновенно, как волк с ягненком, приговаривая, как «важно утром хорошенько позавтракать тепленьким» и как «правильно они сделали, что зашли во французское кафе». Галина начала нервничать. Времени до открытия фестиваля оставалось немного, следовало поторапливаться. Галка шла к автобусной остановке, бормоча себе под нос, что «богатый человек – это человек бережливый, а человек скупой – всегда нищий». Калошин ее не слышал.

Они сели в первый же подошедший к остановке автобус. Проезд стоил тридцать рублей. Галина достала кошелек, но в ней нашлась лишь тысячерублевая купюра. В другом отделении кошелька обнаружилось несколько монеток суммой на двадцать девять рублей. Кондуктор автобуса, дородная тетенька с одутловатыми розовыми ногами и рыхлым, как бисквитный торт, телом, констатировала:

– Проезд стоит тридцать рублей. У меня нет сдачи. Ищите.

Однако, сколько бы Галина ни перетряхивала кошелек, но заветная рублевая монетка не находилась. Калошин восседал рядом с Галиной молча, прямо, недвижно, словно костыль проглотил. Он изучал Галину боковым зрением.

Потом унылый взгляд Калошина переместился за окно автобуса. Там, величаво проплывала Москвоская площадь, одна из самых крупных площадей не только в России, но и в Европе. В Тридцатые годы XX столетия создатели генерального плана Ленинграда эту площадь даже планировали сделать главной для проведения демонстраций, парадов и прочих политических торжеств. Но Отечественная война, блокада и противостояние Гитлеру сорвало эти планы. На площади готовили к работе саперов, в общем, человек предполагает а Бог и его величество История – располагают. Зато в конце 60-х, в разгар хрущевской «оттепели» к Московской площади протянули ветку метро, открыли станцию «Московская». А в брежневском застойном семидесятом, на площади появился грандиозный памятник Ленину, (М. Аникушин – В. Каменский), и сразу стал ее художественной доминантой. Восьмиметровый бронзовый Ильич, зажавший в правой руке сдернутую с головы кепку, возвышается на высоком каменном постаменте, оставив за своей спиной Дом Советов, – грандиозное здание, построенное незадолго до Отечественной войны на замену Смольному, как штаб для ведущих политиков страны да «избранных» бюрократов, всего 700 кабинетов, да еще зал заседаний на три тысячи «белых воротничков». Здесь вершились судьбы народа!

– Ну и поза! Прям футбольный судья. Пенальти. Вождь пролетариата указывает, куда бить пенальти! – Усмехнулся Калошин, – Кепкой своей указывает. Ха! И площадь вся под кепкой и история нашей страны до сих пор тащится «под кепкой»…

– Ирония к великим отнюдь не свидетельствует о собственном масштабе личности, Жорж…

– Да разве он великий? Монстр кровожадный. Да если бы не революция… Эх, сломал нам историю, нашу монархию. Что сделал? Власть – чернорабочим. Кухарку – управлять государством. Курам на смех. Все лучшие люди были вырезаны, убиты, уничтожены. Революция… Бандитизм! Если бы не революция, у нашей страны история была бы другой. И у меня тоже. Я был бы сейчас «на высоте», вращался бы в культурной среде. Ведь была же в имперской России культура. Не рабочее-крестьянская, не социалистический реализм, не производственный роман-обман, а настоящая, культура аристократов. Ведь были же при царе меценаты, предприниматели. Что сделали с ними? Расстреляли! Всех уничтожили…

Галка слушала разинув рот, поражаясь дремучести Калошина. Он искренне верил, что если бы история пошла другим путем, то он имел бы совершенно иную судьбу. Как же иначе?! Ленин, кто же еще, виноват в бедности да глупости учителя аргентинского танго? Вот если бы на дворе был царизм, монархия…. Наивные детские рассуждения, жизнь в плену у иллюзий.

Кондукторша проплыла из хвоста автобуса к его голове, потом вернулась обратно, уже позабыв о Галине и ее спутнике. Она была занята выдачей билетов другим пассажирам. Чеснокова укоризненно посмотрела на Калошина.

– Жорж, у тебя нет рубля?

Калошин неопределенно пожал плечами. Потом едва слышным грустным тоном заметил:

– А про нас уже забыли. Сиди тихо!

– Моя фамилия, Жорж, не от слова «чеснок», как многие думают, а от слов «честь», «честность».

Калошин нервно сглотнул слюну и полез в карман. Он достал оттуда круглую серую пластмассовую коробочку с черной крышкой – в таких футлярах в советские времена продавали фотопленку, а вот Калошин приспособил эту допотопную фотокоробочку, чтобы мелочь держать. Он покрутил фотокоробочку в пальцах, затем погремел ею, как детской погремушкой, и наконец, спрятав обратно в карман, гнусавым голосом робота, а не человека заметил:

– Мне рубля не жалко, но сейчас я дам тебе рубль, потом ты попросишь два, потом – десять. Нет. Уговор дороже денег. Каждый за себя! Вопрос не денег, вопрос принципа.

Галина побагровела от возмущения. Она уже заплатила за переезд из Москвы в Питер на «Красной стреле» за Калошина десять тысяч рублей. А ему одного рубля жалко! Угнетаемая приступом честности, она вновь решила предложить кондукторше тысячерублевую купюру.

– У меня сдачи не появилось! – резко крикнула кондукторша. На ее лице читалось «поезжайте уж зайцем, только не требуйте невозможного – найти сдачу с такой большой купюры».

В этот момент в толпе зашедших в автобус пассажиров произошло оживление. Молодая мусульманка в платье болотного цвета с приглушенным шоколадно-бордовым орнаментом и в черной, с золотым орнаментом косынке на голове открыла свою черную кожаную сумочку и вынула оттуда кошелек. Достав оттуда рубль, она протянула его Галине:

– Вот. Возьмите.

Галина с радостью приняла эту помощь и торопливо передала требуемую сумму кондукторше. Лицо Галины выражало радость успешно решенной задачи и чувство исполненного долга. Калошин по-прежнему прямой, как фонарный столб, скашивал свои глаза в сторону Галины и, не поворачивая головы, лишь сквозь зубы заметил:

– Я не жадный. Я экономный. Курочка по зернышку клюет. Народная мудрость, а народ – не дурак. И вообще, моя бабушка когда в Москву переехала, то привезла с собой утюг из деревни. Настоящий. Железный. И всегда гладила белье этим утюгом, нагревая его на газу.

– Зачем?

– Ну и глупая же ты! Чтобы меньше платить за электричество!

Автобус дотащился до нужной остановки. Вывалившись наружу, Галина немедленно бросилась названивать подруге. По беседе девушек Калошин понял, что подруга Галины, Илона, собирается их угостить каким-то необыкновенным сыром. Вот только к этому сыру нет хлеба. Подруга просила Галину по пути зайти в булочную и купить хлеба. Булочная была где-то по дороге к ее дому.

– Это ничего, что нет хлеба. Я могу сыр есть без хлеба, – заметил Калошин. – Но если покупка хлеба не займет много времени, можно зайти в булочную.

Когда Галина вошла с Калошиным в булочную, то учитель танцев неожиданно подошел к прилавку и позвал к себе продавщицу. Галка, вспоминая курьез в кофейне, перепугалась, что сейчас Калошин предложит станцевать танго продавщице.