Текст книги "Дух зверя. Ненависть"

В гостинице было пусто и душно, лишь в темном углу дремал, завернувшись в серую хламиду, седовласый мужчина. Запах тушеной капусты наполнял столовую комнату, витая под низким и закопченным потолком, и оседал липким потом на лице и руках. Жирные деревенские мухи с глухим жужжанием разрезали густой воздух и садились на скобленые столы в тщетных попытках отыскать что-либо съедобное. Слава Творцу, хоть чисто, пусть и воняет! Олга, запустив руку в широкий карман халата, бросила на стол пару гнутых медяков и заказала холодного пива. Хозяйка принесла кружку пенной ячневой браги, оказавшейся на удивление вкусной. Чтобы как-то завязать разговор Олга вполне заслуженно похвалила питье, на что словоохотливая тетка начала причитать о том, как ячмень в этом году уродился на славу, а озимая пшеница вымерзла на корню из-за сильных ветров, согнавших с пашен снег, так что вряд ли мужики повезут много зерна на ярмарку. А ведь так надеялись на выручку! Еще и барин дуркует, оброк повысил. А где ж крестьянам деньгу золотую взять, чтобы барскую жадность утолить? Вот и ушло половина мужиков батрачить кто куда. В поле теперь одни бабы спины гнут.

Олга, прихлебывая холодную брагу, рассеянно слушала теткин трескучий голос, наблюдая за ползающей по столу жирной мухой. В животе предательски урчало. Змея была зверски голодна.

– Раньше хоть мельница подспорьем была в хозяйстве, – продолжала тараторить хозяйка. – Ведь из соседних деревень что на помол, то сюда везут. Так нет же, беда никогда не приходит одна. Жернов раскололся ни с того ни с сего, а у нас здесь камень хороший трудно сыскать. Так пока нашли, пока обтесали, неделя пролетела, это в самую-то страду. Там теперь работы век не переделать. Прохор, мельник наш, волком воет от убытков таких. А я ведь с самого начала говорила, советовала: “Не связывайся ты, Прохор, с духами злыми!” Никак водяной озлился на мельника. Видимо, почуял, проклятый, что раз тот жмырей гонять взялся, так, значит, всякое уважение к силам Творца потерял. Ведь они, водяные, тоже Богом созданы, чтобы людей струнить. Как и эти жмыри.

Олга, слушавшая несмолкаемый монолог хозяйки о злоключениях мельника, чуть не подавилась брагой при упоминание о сынах смерти.

– Как это, жмырей гонять? – переспросила она, но неугомонная тетка уже бежала навстречу вновь прибывшим посетителям. Из троих вошедших больше всех выделялся бородатый громила, рыжая шевелюра которого, подсвеченная багрянцем закатного солнца, искрилась, подобно огню в плавильной печи.

– Эх, Марфа, – рыжий хлопнул по столу серебряной монетой, – неси свою самую крепкую брагу. Поставили мельницу. Завтра труд начинаем! Ох, и веселая выйдет неделька!

Мельник, догадалась Олга, наблюдая за суетой хозяйки. Из кухни вышел, смачно зевая во все свои тридцать зубов, тощий, что жердь, и такой же длинный парень и принялся зажигать масляные светильники под потолком. Марфа крикнула ему, чтобы поторопился подать гостям угощение, а сама вновь подсела на скамью напротив Змеи, видимо, своей услужливостью надеясь выпотрошить Олгины карманы с наибольшей выгодой.

– Ась?! Жмырей гонять? Ну, как-как. Тут иначе и не понять. Ты, я вижу, пришлая и, видать, издалека. Тут по всей округе весть разнеслась о нашем несчастье, – лицо тетки сделалось столь оживленным и радостным, будто она собиралась рассказать о свадьбе собственного сына, а не о горе, постигшем селение. – Неделю назад нагрянули к нам в село два жмыря. Страшные до зубовной дроби! Я их тогда впервой увидала, жуть как перепугалась! Особенно когда один ко мне сюда так вломился, по-свойски, будто ему здесь все принадлежит, а я, значит, клоп, и так глянул на меня, на гостей моих, что все разом и умолкли.

“Ну, с точки зрения йоков, ты даже меньше, чем клоп”, – мелькнуло в Олгиной голове, а хозяйка, перегнувшись через стол, тем временем продолжила доверительным тоном:

– Так вот, спросил он старосту. Тот, мир его праху, белый, что мел, вышел, значит, за жмырем, ну и стал с ним беседу какую-то вести. Говорили они тихо, но, насколько я поняла, спрашивал жмырь о ком-то из своих. Очень сердитый был… тот, что говорил. Второй, помоложе, молчал все время, как рыба. И не мудрено, что он на рыбу и был похож, такой же пучеглазый, будто в детстве его кто-то сильно испугал. Так вот, поговорили они, и староста увел их к себе на ночлег. Накормил их, напоил и в сарае устроил. А старшой, значит, скинул с себя все оружие и ушел куда-то за мельницу, меньшого за сторожа оставил. Так ведь жмыри, они на то и духи нечистые, проклятые, чтобы всякие мерзости творить. Дочь Митрофанова, – хозяйка неопределенно кивнула на сидящих за соседним столом, – девка на выданье, запропала тем же вечером. Обыскали все село. Собрались здесь и порешили, что жмырь ее и упер. А кому ж еще, как не этому паскуднику, любителю девичьи сердца пожирать в угоду своему зверю. Видимо плохо их староста потчевал, раз они оголодали к вечеру.

Олга ухмыльнулась.

– Так вот, выпили наши мужички для храбрости по чарке, и порешили жмырей наказать. Вооружились, кто чем мог, и пошли нечистых рубить. Ну и Прохор, значит, вперед всех. Только вот жмыри проворные оказались, да злые. Вмиг всех наших разметали по двору, как кутят малых, но, видимо, не понравилась им побудка среди ночи, – тетка нервно хохотнула в пухлый кулачок, оглядываясь на соседний стол, – так они дом старосты подожгли и самого его зарубили, да и утекли куда-то за мельницу. Наутро там как раз и жернов трещину дал. А старостиха после этого двинулась умом. Пол избы выгорело вместе с курятником, сараи все почти погорели. Сына старшего огнем изувечило, на головешку стал похож. Дочь, красавица на выданье, лицо опалила, брата из пламени вытаскивала, теперь на нее и взглянуть страшно. А с младших ребятишек толку мало, сопливые совсем. Вот и осталась баба одна-одинешенька, на бобах да горохе. У нас в селе теперь жмырей еще пуще боятся.

“И ненавидят”, – мысленно добавила Змея, задумчиво глядя на мельника и почесывая кончик носа.

– Отужинать желаете, – сладким голоском пропела хозяйка.

– Что? Ах, да, конечно! – скидывая задумчивое оцепенение, проговорила Олга, глядя на уже изрядно подвыпившую компанию, устроившую соревнования в силе и азартно стучащую по столешнице кулаками.

Люди продолжали прибывать, наполняя тесную залу веселым гомоном, пьяными криками и, что неизбежно, запахом пота и винного перегара. Несколько купцов прошествовали мимо стойки и, заказав комнаты, сели поближе к лестнице отужинать, сохраняя озабоченный вид занятых и обеспеченных людей.

Олга жевала принесенную капусту, вылавливая в тушеном месиве сиротливые кусочки мяса, и думала об услышанном. Все-таки в этой истории было что-то не так… то есть все было иначе.

Змея рисовала в своем воображении картину теткиной истории, стараясь не упустить детали и заполнить пробелы. Ну, начать хотя бы с этой девки, Митрофановой дочки. Явно сбежала куда-нибудь за околицу с парнем своим, и все дела. Наверняка утром она объявилась дома, где и получила хорошую порку от болеющего с похмелья отца. Только об этом никто и не вспомнил. Им, испуганным да спьяну, нужен был лишь повод, чтобы выплеснуть свой страх через гнев. Несомненно то, что в тот вечер у каждого в голове занозой сидела одна лишь мысль, что йоки пришли именно по его душу. А то, что смерть от мечей духов сродни неизбежности, знает каждый ребенок. Наверняка, когда толпа шла к дому старосты, размахивая топорами и факелами, никто не помнил, почему, но каждый знал, зачем они идут темной ночью по притихшему селу. И когда им навстречу выскочил хозяин босиком и в одной рубахе, пытаясь вразумить пышущую яростью толпу, а за его спиной выросли две темные фигуры с клинками наголо, люди не заметили вставшего на их пути человека и ринулись на йоков, подмяв топорами и вилами несчастного мужика. Естественно, сыны смерти без особых усилий раскидали пьяных крестьян и удалились, не оборачиваясь. Они никогда не трогают людей без надобности, не дураки ведь… по крайней мере, так учил Лис, и в этом ему стоило доверять.

А пожар? Легко! Одна случайно сорванная ветром с факела искра, и солома, навоз… да что угодно вспыхнет! И пламя в мгновение ока охватило дерево, высушенное щедрым летним солнцем. Или завистники… Неважно!

Опомнившись, народ принялся тушить пожар, а, протрезвев, забыли, кто, почему и зачем. А те, кто вспомнил, устыдились и испугались, решив свалить всю вину на йоков.

Мда, вот так и рождаются легенды, наподобие Белгородской хроники. Змея, доев капусту, принялась за перловую кашу со шкварками. Но самым интересным в этой истории были именно жмыри. Они явно кого-то искали, и, судя по их нервозности, Лиса и Змею. И если ищейки притаились где-то на северной дороге, долгожданная встреча обеспечена. Если они уже не поймали Рыжего за хвост! Но Олгу не покидало странное чувство, навязчивое и неприятное, как жужжащий над ухом комар, будто она что-то упускает, некую важную деталь, лежащую прямо на поверхности, и, как водится в таких случаях, трудноуловимую. Мельница! Зачем они пошли к ней? Там же нет дороги! И на кой ляд туда бегал Старший? Олга нутром чувствовала, там что-то есть, хотя все наводящие вопросы были бессвязны и, по сути, притянуты за уши. Кто, в конце концов, сможет доказать, что Учитель пошел именно на мельницу? И откуда ей знать, есть ли там дорога? Так или иначе, Младшая попадет туда, тем более что ей необходимо место для ночлега на эти три дня. Олга поднялась, оставив на столе плошку с недоеденной кашей.

Веселье за столом мельника было в полном разгаре. Мужики гремели медяками, делая ставки, ухали и улюлюкали, подбадривая борцов. Соревнующиеся – красные, как вареные раки, с вздутыми венами на толстых бычьих шеях – с пыхтением пытались положить опертую на локоть руку противника на столешницу, забрызганную пивом. Змея подождала, пока чернявый парень продует мельнику очередную игру и после слов щуплого зазывалы, приглашавшего молодцов помериться силой, уселась на скамью, бесцеремонно оттолкнув уже изрядно выпившего лысого детину.

– Я буду играть! – негромко, но с вызовом произнесла она.

Мужики уставились на зарвавшуюся девку, сопровождая недоуменные взгляды не менее недоуменным молчанием, и тут же разом зашлись диким хохотом. Даже купцы, с интересом следившие за ходом народного развлечения из своего угла, улыбнулись в холеные пышные усы.

– Дивчине никак брага в голову ударила, а! – утирая слезы, пророкотал мельник. – Тебе, красавица, только с козами да курами тягаться, а не с нами.

Змею подобное замечание внезапно вывело из себя. Слышать такое от Лиса – еще куда ни шло, но от какого-то пьяного мужлана – это слишком. Она вскочила и, перегнувшись через стол, ткнула указательным пальцем в нос мельника, с яростью глядя в его мутные от браги глаза.

– Что, боишься проиграть мне… рыжий?

Громовой раскат хохота вновь прокатился под низким потолком, сотрясая стены, не смеялся лишь оторопевший Прохор, заглянувший в расширенные от гнева по-змеиному продолговатые зенки, окруженные янтарным кругом радужки. Списав сие страшное видение на слишком обильное возлияние, мельник на миг зажмурил глаза, силясь избавиться от жуткой рожи, больше похожей на маску, чем на человеческое лицо. Миг, и наваждение пропало. Олга злобно зыркнула на зазывалу, тычущего в нее грязным пальцем с обкусанным ногтем, и сдернула с головы тюбетейку.

– Моя ставка!

Мельник недоверчиво потер пальцем крупные жемчужины.

– Настоящие?

– Конечно, – девушка обиженно передернула плечами. – Самый настоящий, морской! Мой Учи… – она осеклась. – Я два золотых за нее отдала. Так ты будешь играть?

– Ну, давай, – ухмыльнулся мельник, – только попрощайся со своей шапкой.

На последней фразе он обвел победным взглядом одобрительно загудевшую толпу.

– Отлично, – Олга поудобнее устроилась на лавке напротив, – если выиграешь ты, получишь жемчуг. Если моя возьмет… – по толпе волной прокатились смешки, – так вот, если победа будет за мной, ты заплатишь этой доброй женщине, – она кивнула в сторону хозяйки, – за мой ужин и исполнишь одну мою просьбу. По рукам?

Кое-где послышались смешки и нескромные замечания насчет просьбы молодой девушки к здоровому мужику. Люди взволнованно перешептывались и тянули шеи, чтобы лучше рассмотреть происходящее.

Змея, засучив широкий рукав халата, поудобнее уперлась локтем и перехватила ручищу-лопату Прохора, при этом ее узкая ладонь утонула в огромном кулаке мельника, а стены сотрясла очередная волна смеха.

Никто и не думал, что щуплая тонкокостная девка, ростом на две головы меньше своего противника, с такой легкостью и небрежностью победит его в состязании силы. Мельник действительно выглядел забавно, удивленно и недоверчиво разглядывая внезапно предавший хозяина кулак, так что хохот в честь грандиозного провала, заполнивший залу, казалось, до краев, можно было считать весьма обоснованным, но вот только ответная злоба, разгоравшаяся в оскорбленной душе Прохора, для Олги была крайне невыгодна. Она вскочила на лавку и оглядела толпу гневным взглядом.

– Что ржете! Кто-то желает оспорить мою победу? Садитесь, господа хорошие! Только, предупреждаю, на этот раз руки буду ломать!

Толпа озадаченно приутихла, но спустя несколько мгновений очередная волна хохота сотрясла стены кабака.

– Девчушка-то с норовом, а!

– Это ж надо так напиться, что собственные руки не слушаются!

– Да, нет, его и жбан браги не возьмет. Он же нарочно поддался. Так Прохор?

– Конечно нарочно! Да на нее дунешь, переломится.

Мельник неуверенно заулыбался, Змея мрачно молчала, отставив уязвленное самолюбие в сторону.

Народ расселся по лавкам, продолжая пить за здравие мельника, батюшки царя, Творца Всемогущего и прочих выдающихся личностей.

Олга уминала за обе щеки жареного цыпленка, раздумывая над тем, откуда взялось и отчего точит нарастающее беспокойство.

– Эй, Слепко, сыграй нам, чтоб душа вздрогнула!

– Хорошо.

В зале после первых же дрожащих звуков гуслей стало тихо, как в церкви во время службы. Олга, вынырнув из омута невеселых раздумий, взглядом отыскала музыканта и с удивлением распознала в нем того самого старика, что дремал в углу в момент ее прихода. Но был то вовсе не старик, а совсем молодой мужчина с худым изможденным лицом, окруженным копной пушистых, почти белых волос, что, подсвеченные мутным светом ламп, создавали впечатление нимба. Глаза скрывала глухая повязка, в центре которой располагалась грубая вышивка в виде глаза. Мужчина был слеп.

Он пару раз провел пальцами по тонким струнам, подкрутил колки, и запел тихим, невыразимо красивым голосом печальный стих.

Эта была древняя легенда о прекрасной Сильвонской королевне, дочери Дракона, и небесном юноше с белоснежными крылами. Она повествовала о том, как девушка нашла на берегу моря чайку, разбившуюся об острые скалы. Она выходила птицу, что обернулась юношей. Молодые полюбили друг друга, но злой колдун, прознав о том, что его чары разрушены, разъярился пуще вьюги, но поделать ничего не смог, ибо королевна, обладая магическим даром, была хорошо защищена от его нападок. И тогда злодей нашел слабое место прекрасной девушки – ее любовь к отцу, Великому Дракону, хитростью заманил его в ловушку и убил, после чего безутешная дочь от горя и ненависти, переполнявшей ее, превратилась в огромное змееподобное чудовище и своим зловонным дыханием уничтожила все на много верст вокруг. И тогда белокрылый юноша своей песней стал взывать к любимой, чтобы явилась она из “заточения во гневе”, “разъяв оковы ярости”, и вернулась к нему. Его прекрасная жена, “услышав песню отчаянья”, “сбросила с себя ненависть” и упала в его объятия. Но колдовство подобной силы иссушило источник ее магии до дна, а скорбь разбила сердце, и королевна умерла на руках у своего возлюбленного мужа. Тот же не пережил ее более, чем на час и умер от горя.

Олга слушала песню, подперев щеку кулаком, а перед глазами стояла лишь одна картина – миниатюра, изображающая умирающего ангела, обнимающего девушку со змеями вместо рук, и Лис, внимательно слушающий чтение своей Ученицы. Даже ритм песни и размер строф совпадал с некогда прочитанным Олгой, что давало ей полное право восхититься уменьем переводчика. Гусляр последний раз провел тонкими пальцами по дрожащим струнам, заканчивая песнь словами на языке оригинала:

– Werden Geruhmt, Die Liebe Sie!

– Славься, любовь! – задумчиво произнесла Змея, вторя печальному голосу беловолосого певца. Она хорошо помнила последнюю строчку сказания, написанную на фавийском. Рука замерла над сутугой²⁴, так и не закончив мелодию. Слепец повернулся в ее сторону и улыбнулся. Странная у него вышла улыбка, грустная и безумная одновременно. Блажной он, что ли? Олга покачала головой и под гул рукоплесканий, подсела к Прохору договариваться насчет ночлега. По сути, приют да кормежка и были тем желанием, исполнение которого она честно выиграла в придачу к бесплатному ужину. Довольная результатом, она вышла из гостиницы и, задержавшись на пороге, оглянулась на певца, который все так же странно улыбался в пустоту.

Три дня пролетели незаметно. На мельнице закипела работа, и Олга не сидела без дела, помогая хозяйке: кашеварила, прибирала в доме, следила за домашней живностью. Почему-то ее совершенно не удивило и даже нисколько не расстроило, что Лис не вернулся в назначенный срок. Не явился он и на четвертый день. Змея лишь равнодушно пожала плечами, в очередной раз выходя из церкви после вечерней службы. Работа ее совсем не тяготила. Сил и выдержки Змее было не занимать, поэтому каждый вечер она, искупавшись в речке, надевала старенький сарафан – подарок жены Прохора, повязывала голову платком и шла в церковь послушать красивые слова в честь Творца и Сына Его и Святого Духа и тихое пение тонкоголосых служек на клиросе. Это умиротворяло и возвращало Олгу к тем далеким временам, когда, будучи послушницей в монастыре, она пела, вторя своим одноклассникам в белых стихарях, гимны Творцу. И мир казался ей тогда светлым и добрым, и всегда была возможность вернуться к отцу и обнять мать. Теперь воспоминания о доме не причиняли Олгиному сердцу боли, лишь навевали легкую грусть.

Однако ж, да не упрекнет Творец, была в этих посещениях и практическая сторона. После службы всегда можно было присесть на скамеечку и услышать самые свежие сплетни и новости. Олгу люди, что странно, не чурались, сразу приняли пришлую девку, будто та всю жизнь жила в соседней деревне, и вот явилась в услужение к Прохору, который приходился ей не то троюродным дядей по женской линии, не то кумом ее безвременно почившего отца. Каким образом родилась подобная байка, для Олги осталось загадкой, ответа на которую она, впрочем, не спешила доискиваться, решив не мутить воду, чтоб не спугнуть удачу. Приняв это отношение как должное, она стала одной из них, и страх исчез сам собой. Вот и сегодня, спустя пять дней после появления Змеи в селе, бабы, рассевшись на скамьях, помахивали ветками, отпугивая комаров, и перемывали односельчанам косточки, даже не обратив на нее внимания.

– Ох, бабоньки, голубушки! За что же Бог нас так наказывает! Ну, никак не оставят нас в покое эти проклятущие жмыри! Не далече, как сегодня утром погнала Маруська, Митяева дочка, гусей на водопой, к запруде. И вдруг вышел ей навстречу волк – не волк, человек – не человек, что-то между… в общем, жмырь натуральный, и спрашивает ее, где тут двор постоялый. Она, знамо дело, испужалась, мелкая еще совсем, ткнула ручкой да пролепетала, что рядом с церквой нашей, на площади, значит, а сама стоит, словно в землю корни пустила. Жмырь глянул на крест, – я знаю, его с запруды видно, – и исчез. Маруська говорит, он волком обернулся и в кусты убег.

– Врет, поди! Разве жмыри оборачиваются в зверей-то?

– А, черт их разберет, нечистиков проклятых.

– Может, то оборотень был?

– Чур меня, бабоньки, чур! – выпучив глаза, крестилась рассказчица.

– Дуры вы, бабы, – сплюнул дедок, вставая со скамьи, – не тех чураетесь. По-моему, так жмыри страшнее. Они-то точно существуют!

Дельно говоришь, дед, в самую точку! Олга обогнула колодец в центре площади и направилась к мельнице.

Каждый раз, проходя мимо дома погорельцев, она невольно замедляла шаг, заглядывая через плетень. Голодное пламя отъело приличный кусок у некогда богатого хозяйства старосты. Тучные буренки сиротливо жались под наспех сооруженным навесом, пара кур, видимо, совсем недавно купленных, бродила по грязному двору, драный петух с опаленным хвостом ковырялся в навозе, выискивая семена. Огромная псина лениво наблюдала за выводком поросят, копошащихся вокруг матки, лежащей в огромной грязевой луже, видимо в том, что осталось от стойла. Интересно, они свиней в доме держат? Вся правая часть дома напоминала недогоревшую головешку. Крыша в том месте совсем провалилась, своим неприглядным видом в очередной раз наводя Олгу на мысль, что кто-то бросил на соломенную кровлю факел.

Во дворе было тихо. Ребятишки, те самые, что ехали на одной телеге со Змеей, мастерили силки. Девочка улыбалась, поминутно оглядываясь за спину и демонстрируя невидимому наблюдателю свой труд. Олга пригляделась повнимательнее и заметила то, что предпочла бы не видеть. В тени развесистого клена сидел живой мертвец, иначе и не назовешь. Покрытое загрубевшей коркой тело было перевязано снизу доверху застиранными до желтизны бинтами, открыты были лишь несколько участков буро-красной кожи. В нос сразу же ударил неприятный запах гноя и разложения. А я-то думала, чем это здесь так воняет! Олга только настроилась осмотреть парня своим змеиным зрением, как из дома вылетела всклокоченная баба с выбивающимися из-под платка седеющими прядями нечесаных волос.

– Что уставилась?! Чужого горя не видала!?

Следом за женщиной из дома выбежала девушка, лицо которой наполовину было скрыто повязкой.

– А ну пошла вон, коза драная! Нечего глазеть!

– Потише, хозяйка, я тебе ничего плохого не сделала. Что ж ты меня бранишь, на чем свет стоит?

Хозяйка подбежала к самому плетню, вооруженная мокрой тряпкой, и Олга наконец-то смогла рассмотреть ее измученное и совершенно безумное лицо.

– А то и браню, чтоб не шлялись тут всякие, да не заглядывали в чужой двор.

– Ну, если сыну твоему помощь не нужна, я могу и уйти…

И она сделала резкий шаг назад, увернувшись от мелькнувшей в опасной близости от ее лица мокрой ветоши.

– Помощь? Да ты никак дура! Лучшие лекаря из города приезжали, и те не помогли! А ты что сделаешь, поколдуешь-поворожишь?! Или, может, ты посланец Божий?! Чудеса творить умеешь?!

– Все возможно, – холодно произнесла Змея, уходя прочь от оскорбительницы. Сумасшедшая тетка, брызжа слюной, вывела ее из себя так, как это редко удавалось сделать даже Лису. Что ж они за люди такие, что йоков совсем не боятся! Возмущение так и клокотало в груди, не находя выхода. Никакого уважения к сильным мира сего! Это что ж такое выходит, а! Проклятый мерзавец! Рыжий гад! Грязный лгун! Что ж ты мне врал тогда про чудовище, которым только детей пугать, а! Даже дети меня не страшатся, еще и издеваются! Им смешно, тетка с мечом! Ха-ха-ха! А этот, рыжий, Прохор! Если бы я ему пальцем в рожу не ткнула, да зубы не оскалила, он бы меня в жизнь не испугался! О, Творец всемогущий, это еще кто?!

В своем негодовании Олга даже не заметила, как свернула не на ту тропку и вышла на берег реки. Здесь к воде вели вырубленные в глине и укрепленные деревянными досками ступени. С обрыва, густо поросшего облепихой и полынью, открывался хороший обзор на стремнину, где женщины полоскали белье. Сейчас, в вечернем сумраке, вряд ли кто-то обратил бы внимание на одинокую фигуру полуголого человека, сидящего на мостках и выжимающего мокрую рубаху. Но Змея обладала слишком хорошим зрением, чтобы отвернуться и уйти. А еще она отчетливо чувствовала его запах, доносимый слабым ветерком. Запах свежей крови. Еще более сильный и пугающий, чем у Лиса.

Нелюдь был мужчиной средних лет, с длинными, до плеч, ухоженными волосами серебристо-серого цвета, как шкура холеного волка. Вдоль позвоночника тонкой полоской, сужающейся к крестцу, росла шерсть той же масти. Он был выше Лиса и шире в плечах, но, несмотря на больший вес, двигался плавно и с той же легкостью. Крученые мышцы торса были подобны мускулатуре Рыжего, только ноги слегка выгибались назад. Когда нелюдь повернулся, Олга смогла разглядеть его лицо, и ее поразило, сколь неподвижны черты высокомерного спокойствия на нем. Все оттого, что ему чуждо проявление каких бы то ни было чувств, кроме этого высокомерного спокойствия. По спине пробежал холодок от одной мысли, что этот не-человек ест, пьет и убивает с одним и тем же выражением на лице. Это было не просто страшно, но еще и противно до спазма в желудке. Интересно, если он был тогда в гостинице, как Марфа догадалась, что он раздражен?

Он и вправду был похож на своего зверя. Немудрено, что воображение девчонки обратило его в огромного волка, который исчез, как по волшебству. Нелюдь действительно выглядел устрашающе, но его лицо нельзя было назвать лишенным привлекательности. Короткая серебристая бородка красила широкоскулого Волка. Глаза, обведенные густыми черными ресницами, выглядели бы очень выразительно, если бы не были похожи на две стеклянные кубышки, мертвые и бездушные. В чем-то он был очень схож с Учителем, вот только Печать у него была одна, на шее, и без всяких витиеватых узоров, столь густо украшающих Лисье тело. И, кстати говоря, ладошка ярко-белого цвета, сжимающая горло нелюдя, не отличалась особой целостностью. Ох, и везет же мне на всяких … ломаных жмырей!

Волк надел мокрую рубаху, обернулся и, медленно обведя взглядом берег, уставился, не мигая, на Олгу, притаившуюся в густых зарослях. Та отскочила, как ужаленная и бросилась прочь, проклиная свою беспечность и глупость, и на очередном повороте вихлявой тропки, ведущей к мельнице, практически столкнулась лбом с худощавой старостиной дочкой. Змея успела увернуться и подхватить споткнувшуюся от неожиданности девушку.

– А тебе какого демона тут надобно? – хмуро поинтересовалась Олга, с опаской оглядываясь назад. Видимо, фраза прозвучала чересчур недружелюбно, так как девушка испуганно ойкнула и сделала шаг назад.

– Я, это, прощение прошу за свою матушку… за то, что она вас обругала! – тихим дрожащим голосом заговорила она, поправляя на лице повязку. – Вы уж наверняка слышали о нашем несчастье… матушка совсем извелась от горя… простите ее, Бога ради!

Олга внимательно посмотрела на стоящую перед ней фигурку. Раз уж люди не чуют в ней духа, откуда столько уважения и страха в этой девочке к ней, выглядевшей не намного старше говорившей? Хоть и прошло пять лет с того момента, как Олга стала духом, время, казалось, остановилось для нее. Внешность ничуть не изменилась, и никакие страдания и бедствия не отразились на застывшем в своей молодости лице, Змея все так же была шестнадцатилетней девушкой с мягкими губами сочного алого цвета и гладкой, нетронутой ветром и болезнями кожей.

– Ну, простила. Что дальше? – Змея, скрестив на груди руки, продолжала изучать ожог.

– Я… хочу спросить. Это правда, – девушка сжалась в комочек, и вдруг резко подалась вперед, с жаром произнося слова, – это правда, что вы можете помочь моему брату?! Помогите, прошу вас! Он единственный после смерти батюшки, кто может поднять хозяйство. Он бы и мог, да только ведь погибает ни за что! Чем же мы перед Творцом согрешили, что он нас так наказывает?! А вы, коли можете, спасите гибнущую душу! У него уже пальцы онемели на руке…

– А что мне за это будет? – холодно поинтересовалась Змея, перебивая пламенную речь. Девушка умолкла, глядя на Олгу сухими блестящими глазами, потом тихо произнесла:

– У нас больше нет денег. Все забрали лекари из города. Забрали и ничего путного не сделали. Мне нечем заплатить вам.

– А кто сказал, что я прошу денег? – Олга лукаво улыбнулась и, шагнув навстречу девушке, сорвала с ее лица повязку вместе с платком. Та и крикнуть не успела, как Змея завернула за спину ее тонкие руки, обездвижив, и закрыла ладонью рот, чтобы не кричала.

– Я знаю, что отец запретил, но мне необходимо знать, о чем он говорил с йоками, которые якобы сожгли твой дом.

Их щеки соприкоснулись, и Змея слегка напряглась, направляя силу духа в нужное место. Девушка забилась в ее крепких объятиях, скуля от боли, но, спустя секунду, обмякла, потеряв сознание. Олга аккуратно опустила ее наземь, прислонив к дереву, и засунула в рот прокушенный до крови палец. Отодрав от лица налипшую коросту, она, подцепив ногтем край струпа и приподняв его, внимательно осмотрела щеку девушки, покрытую тонкой гладкой кожей.

– Отлично, завтра будет как новенькая! – удовлетворенно произнесла Змея, почесывая щеку, и бережно провела рукою по коротким, неестественно белым волосам девушки. Та тяжело вздохнула и открыла глаза, но рядом уже никого не было.

Если бы не слабый свет луны, Олга, погруженная в свои мысли, ни за что бы не заметила двух людей, беседующих в тени старой яблони у калитки, ведущей во фруктовый садик позади мельницы. Змея бесшумно скользнула в ближайшие кусты, где замерла, прислушиваясь. Широкоплечий мужчина, преградивший путь в сад, был никто иной, как Волк, а худой беловолосый паренек с на удивление прямою спиной – незрячий гусляр Слепко.

Слепого певца Олга не встречала со дня своего появления в Смолытке, будто тот растворился в утреннем тумане, оставив лишь воспоминание о своем чарующем голосе. Она каждый день заглядывала к Марфе в кабак, надеясь послушать великолепное пение, но хозяйка лишь разводила руками, удивленно пуча глаза.

– Сама не знаю, куда это его демон взял! Он всегда бывал в нашей деревне недели по две, ожидая ярмарки в Самури. А тут не успел явиться, тут же как сквозь землю провалился! Я тебе вот что расскажу, – тетка поманила Олгу пухлым пальцем и заговорила доверительным тоном.

– Ты, я вижу, девушка хорошая, – Змея чуть не поперхнулась киселем, поднесенным услужливой хозяйкой, – так я тебя предупрежу. Он, Слепко, хоть и тихий, но странный человек… а может и не человек вовсе! Он в нашем селе родился, только крестили его другим именем. У него отец, мир его праху, хороший был мужик, справный, а ума поболе, чем у каждого. Большая семья у него была, дружная: трое сыновей да жена скромница-разумница. Только чужая кровь, она всегда, знаешь ли, боком выходит. Женка-то у него была пришлая, болдырка²⁵– сирота без приданого, без роду племени… в степи он ее подобрал, кочевники бросили. Так вот, народила она ему двоих сыновей – здоровячков, белокурых, что ангелы, а третий вышел седой – не седой, только волосы белые, что первый снег, да к тому же и дурачок, слюни в тарелку до пяти лет пускал, а говорить так вообще не мог до двенадцати. И глаза у него были страшные! Черные, как семечки и стеклянные, будто незрячие. Ему десять было, когда через нашу деревню святой старец проходил, ну из тех, кого еще оракулами зовут. Он глянул на мальчишку своими бельмами жуткими, и мать безутешную обнадежил, мол, береги его, недолго тебе маяться осталось. И сгинул.