Текст книги "Школа в Кармартене"

– А какой предмет он ведет? – спросили из толпы.

– У вас – никакой. Слава Богу, – озабоченно ответил Мерлин. – А вообще он ведет на старших курсах… это… уйму различных дисциплин. Обратитесь к расписанию.

– А как он выглядит? – беспокоились первокурсники.

– А как он выглядит, вы скоро узнаете, – пригрозил Мерлин, подхватил полы своего балахона и припустил от них во всю прыть.

Трое или четверо простодушных первокурсников, попытавшихся на другой день отыскать по расписанию Кервина Квирта и подойти к нему с мелкими жалобами, вернулись бледные и испуганные. По их словам, страшнее этого они никогда ничего в жизни не видели. Едва засунув свои носы в щель массивной двери, за которой Кервин Квирт вел свой предмет – восстановление из пепла, они забыли, зачем пришли, и зареклись впредь шляться по аудиториям старших курсов. На лекции происходило что-то неописуемое, и в эпицентре неописуемого располагался Кервин Квирт.

Бедная Крейри, которая хотела всего-навсего пожаловаться ему, что боится темноты и что дома у нее был ночник – такой глиняный домик с окошком, со свечкой внутри, – а здесь нету, рассказывала, трясясь мелкой дрожью:

– Там посередине темнота, и в воздухе – как будто метла метет…

– Нет, это сам воздух закручивался в спираль. Со свистом, – поправил ее Лливарх.

– Нет, это Вселенная закручивалась со свистом в спираль, а темно было, потому что вот эта вот воронка вобрала в себя весь свет, – перебил Дилан.

– Там все по воздуху летело, колотилось об стены, и посреди аудитории сгущалась темнота, а в этой темноте…

– Нет, погодите, самое страшное там было не это… Там был звук, он шел как будто из-под пола…

– Это было такое кунфу, что меня чуть не расплющило, – с наигранной бодростью сказала Морвидд – самая большая оптимистка из всех, кто видел Кервина Квирта.

– Короче: там стоял Кервин Квирт и растирал все кругом себя в порошок!

– Нет, он просто вел рукой по воздуху, и…

– И на месте воздуха оставались черные дыры.

– Он, кажется, хотел к нам обернуться!..

– Если бы он обернулся на нас, я бы умерла! – воскликнула Крейри.

– А… какого он вида? – осторожно спросил кто-то.

– Я не знаю, какого он вида, потому что когда я его увидела, у меня померкло в глазах, – отвечала Крейри.

– От него исходит черное сияние, и он… э-э… у него были крылья за спиной или мне показалось? – трезво спросила Морвидд.

– А я еще хотел попросить у него второе одеяло. Боже, да я лучше буду спать совсем без одеяла! – от души сказал Лливарх.

– И это наш куратор? – громко вопросил Ллевелис в тишине.

* * *

– Мой Бог! – сказал Мак Кархи. – Бервин, нет никаких причин расстраиваться. Действительно, куст бузины и тисовое дерево были немножко… странные, но это не причина для того, чтобы биться головой об стену.

– А человечек с дудочкой?

Человечек с дудочкой, который сидел в кусте, действительно не получился. То есть он получился с удочкой и злобно удил что-то на сухой земле.

– Знаете, Бервин, когда я начинал заниматься поэзией Туата Де Дананн, мне казалось, что у меня изо рта сыплются жабы, как у мачехиной дочки в сказке.

– Но… доктор Мак Кархи… может быть, мне позаниматься дополнительно?

Мак Кархи почесал в затылке.

– В этом есть резон. Может быть, с профессором Коналлом О’Доналлом? Он гораздо сильнее меня в этом предмете.

Бервин, поникнув, ни слова не ответил.

– А может быть, прямо с кем-то из Туата Де Дананн? – развил свою мысль Мак Кархи. – Я мог бы договориться.

Бервин, сын Эйлонви, невнятно пробормотал слова благодарности и отказа и выскочил за дверь. Мак Кархи озадаченно посмотрел ему вслед.

* * *

Первокурсники, помогая друг другу, подталкивая один другого на узкой лестнице, вползли на самый верх башни Стражей, на химию. Они пришли с урока валлийской литературы, по дороге не переставая играть в метаморфозы Талиесина. Это была одна из любимых школьных игр, имевшая не самые простые правила, но внешне состоявшая в нанизывании строк в подражание прологу поэмы Талиесина «Битва деревьев»:

– Я был орлом в небесах, плыл лодкою в бурном море, я был пузырьком в бочке пива и год был морскою пеной, – говорил милый и улыбчивый Афарви, сын Кентигерна, ища глазами того, кто должен был перехватить у него эстафету.

– Я был в сраженье мечом и щитом, тот меч отражавшим, – подхватил Мейрхион, сын Лоури, – я был водой дождевой и был Тарквинием Змейком.

– Ох, сейчас Змейк придет! – сказала Керидвен, но не теряя времени, подхватила: – Я был языком огня и бревном, в том огне горевшим, я был совою в дупле и дуплом, сову…

– Содержащим, – ехидно подсказал Ллевелис.

– Приютившим, – выкрутилась Керидвен. – Светил маяком на скале, ночную тьму разгоняя, семь лет на одежде Мак Кехта я пробыл пятном кровавым…

– Я был рогами оленя и юго-западным ветром, – продолжила красавица Энид, – ошибкой лежал в основе неправильных вычислений, я был еловой корой, высокой травой в долине, был парусом корабля, державшего путь в Канаду…

– Я был виноградной лозой и буквой заглавной в книге, – подхватил эстафету Ллевелис, – семь лет был струною арфы…

– …и в каждой бочке затычкой, – вставил Гвидион.

– …и год – травою морскою, – не смущаясь, закончил Ллевелис, и, склонив голову, с юмором посмотрел на Гвидиона.

– Я был черепицей на крыше, трактатом о смысле жизни, – подхватил Гвидион, – закатным отблеском был и был поломойной тряпкой.

– Я простирался мостом над течением рек могучих, – откликнулась Морвидд, – был посохом пилигрима и мхом на дорожном камне…

– Я был полынью в степи и был отраженным эхом, я был заплатой на юбке торговки любовным зельем, – включился Дилан, сын Гвейра, – был свежим номером «Таймс», поистине это было, малиновой пенкой был и криком в ночи беззвездной.

– Пятнадцать лет я лежал в кургане на Каэр-Керддин, я прялкой был и клубком, был черной дырой Вселенной, – присоединился Клиддно, – кофейной мельницей был, полоской на шкуре зверя, я был рисунком мелком и облачком плыл над Римом.

Конечно, у них не получалось так, как у старших студентов, но все-таки и им удавалось вызвать ощущение полной свободы и безграничной надежности всего сущего, ради которого затевалась эта игра.

– Я был тропой вдоль ручья и веточкой ежевики, фамильным сервизом был четырежды десять весен, – начал Афарви и оборвал, заслышав быстрые шаги поднимающегося на башню учителя.

Тарквиний Змейк ворвался в класс, как свежий ветер, и задал вопрос, неожиданный для учителя химии:

– Вы знаете, как выглядит китайский иероглиф «учиться»?

Никто не знал.

– Он составлен из трех элементов: ребенок под крышей, а сверху над ним – когти. Вопросы есть?

И Гвидион сразу понял, что у него в сердце всегда найдется место для предмета, который ведет Тарквиний Змейк.

Змейк оглядел поверх их голов всю школу, крыши и шпили Кармартена и реку Аск, – с башни Стражей открывался исключительный вид, так как окна там были сразу на все четыре стороны света, – перевел взгляд с голубя, притулившегося с другой стороны окна на парапете, на затихших учеников и сказал:

– К вам подбирается сейчас некое вещество. Хотя определить его состав вы пока еще не в состоянии, поскольку органикой мы займемся еще не скоро, я думаю, вам будет полезно с ним познакомиться и взглянуть на него непредвзято.

Все огляделись. Действительно, по полу ползло нечто, напоминавшее зеленый пудинг.

– Знакомьтесь, пожалуйста, – повел рукой Змейк. – Турбуленциум хоррибиле, – вещество поклонилось. – Класс первого года обучения. – Теперь поклонился класс. – Сложный состав турбуленция выводит его далеко за пределы программы первого года обучения, но я полагаю, что начать внушать студентам уважение к химическим элементам и соединениям, основанное на личном с ними знакомстве, никогда не рано. Уверен, что студенты никогда не путали и не преуменьшали бы в своих ответах атомную массу и период полураспада плутония, если бы знали, как плутоний на это обижается. Турбуленций – одно из древнейших соединений в составе нашей планеты, в чистом виде его осталось не так уж много, и без преувеличений можно сказать, что вы имеете право гордиться этим знакомством.

Пока Змейк говорил, турбуленциум уже уполз. Видимо, он вообще проползал мимо по своим делам, и Змейк представил их ему, просто воспользовавшись удобным случаем. Специально ради них беспокоить древнее вещество он, конечно же, не стал бы. Они почувствовали себя маленькими и очень недавно возникшими, и нельзя сказать, чтобы дальнейшее течение урока разуверило их в этом. Змейк умел приближать свой предмет через непосредственное сравнение с учениками и проведение прямых параллелей. «А вы плавитесь при гораздо меньших температурах», – говорил он спокойно, и Афарви с Двинвен, болтавшие на задней парте, вздрагивали, перехватывали пронзительный взгляд черных глаз Змейка и начинали слушать очень внимательно.

Гвидион мечтал договориться с преподавателем химии об индивидуальном спецкурсе по фармакологии, и, не найдя в себе сил приблизиться к Змейку сразу после занятия, ошеломленный его язвительностью и непостижимостью, он, тем не менее, в тот же день упрямо стал разузнавать, где находятся личные покои Змейка. Вначале выбор его не очень удачно пал на доктора Рианнон. Она передернула плечом и воскликнула: «А почему, собственно, я должна это знать?!» «Я не имел в виду», – пробормотал сконфуженный Гвидион и ретировался. Он обратился к Моргану-ап-Керригу, но тот только что учил третий курс забывать хорошо знакомые лица и совершенно случайно выбрал Змейка в качестве объекта забвения. Поэтому он, лучезарно улыбаясь, некоторое время пытался вспомнить, кто это, но потом, махнув рукой, с извиняющейся улыбкой проследовал прочь. Совершенно неожиданно Гвидиону помог доктор Зигфрид Вёльсунг, преподаватель драконографии. Он стоял на балконе, опоясывавшем башню Стражей, и трубил в рог, созывая своих студентов, но, расслышав в промежутках между сигналами рога вопрос Гвидиона, заданный Моргану-ап-Керригу, прервался и четко сказал с легким древневерхненемецким акцентом:

– На самом верху Пиктской башни.

В тот же день после уроков Гвидион отправился в Пиктскую башню. Он миновал кабинет для занятий медициной, лабораторию Мак Кехта, ярусы, где обитал доктор Итарнан, грустный миниатюрный пиктолог-фонетист, поднялся еще на несколько витков винтовой лестницы, выглядывая по дороге из бойниц, и остановился перед дверью, очевидно, ведущей в кабинет Змейка. Откуда-то доносился странный музыкальный звук, как будто медная бабочка билась о стекло. Гвидион еще раз мысленно проговорил все приличествующие случаю извинения и постучался. Никто не открыл. Змейка в кабинете не было. Тогда Гвидион решил дожидаться. Он сел на пол прямо перед дверью, сунул за спину сумку с книгами, стал клевать носом и незаметно для себя заснул. Проснувшись, он обнаружил, что сидит на том же самом месте, однако дверь переместилась и теперь находится слева от него. Следовательно, Змейк вернулся, не стал будить Гвидиона и предпочел сдвинуть дверь относительно Гвидиона, чтобы без помех войти в кабинет. Сделал ли он это из сострадания, смешанного с ехидством, или просто машинально, сказать было трудно; однако после этого Гвидион как-то не нашел в себе сил постучать в дверь во второй раз.

* * *

Ладить с застенчивой башенкой Бранвен мог только добрейший Морган-ап-Керриг, но и он не мог уговорить ее постоять на месте и никуда не прятаться. Как с возмущением сказал однажды Мерлин на педсовете, «давайте смотреть правде в глаза: эту башню можно встретить только случайно». Когда студентам нужно было к определенному часу подойти в Бранвен на искусство забвения, начиналась охота с озиранием окрестностей и одалживанием друг у друга биноклей. Наконец кто-нибудь замечал флюгер Бранвен, торчащий из-за какой-нибудь большой башни, указывая пальцем, говорил «О!» – и все, кому нужно было на семинар к Моргану-ап-Керригу, бросались туда.

Общие поиски Бранвен Гвидион уже пропустил, задержавшись, как всегда, для разговора с Мак Кехтом; он посмотрел, не нацарапал ли ему кто значка в холле на стене, не нашел, выбежал на верхнюю галерею и обвел вопросительным взглядом все видные ему башни Северной и Южной четверти, ища, не высунется ли откуда Бранвен. По противоположной галерее быстрым шагом прошел Тарквиний Змейк, окруженный какими-то пляшущими огнями – возможно, болотными или святого Эльма, с которыми он беседовал на ходу. Змейк вел на девятом курсе преображение стихий, и его семинар начинался через минуту. Трое старших студентов, отыскав хороший серый валун, катили его профессору Лютгарде на завтрак. Как всякая каменная великанша, профессор Лютгарда питалась камнями. Обмытый волнами Аска серый валун был для нее как булочка, и заметившие это студенты всегда рады были ей услужить. Лютгарда, со своей стороны, в холодные зимние ночи, особенно если не хватало дров для камина, одалживала студентам свои запасные шерстяные носки, в которых хорошо было спать как в спальном мешке. Студенты говорили при этом, укладываясь в носок: «А вообще-то наша Лютгарда очень изящная. И нога у нее маленькая. Вдвоем в ее носок никак не втиснешься».

…Когда молодые люди с валуном скрылись за поворотом, по коридору прошелся Мерлин, ища, кого бы ему усыновить, и наступила тишина. Гвидион привстал на цыпочки, и ему показалось, что где-то в Южной четверти мелькнул характерный балкончик. Да! На сей раз бедняжка Бранвен спряталась за башню Невенхир и смущенно топталась там.

…Он влетел, запыхавшись, в аудиторию, на ходу разматывая шарф, и плюхнулся рядом с Ллевелисом, изо всех сил ловя каждое слово Моргана-ап-Керрига. Профессор Морган с таким видом, словно его только что спустили сюда с луны, говорил:

– Я надеюсь, вы помните, о чем мы с вами говорили на прошлом занятии, – все, кто мало-мальски знал профессора, ни на минуту не усомнились бы, что за этим стоит «потому что я не помню». – Сейчас мы с вами в начале пути, но я от души верю, что хотя бы некоторые из вас сумеют с годами достичь таких же высот в искусстве забвения, как ваш учитель и наставник Мерлин, который без малейших усилий забывает собственное имя. Разумеется, такое дано не каждому, но не следует опускать рук и отказываться от постоянной практики оттого лишь, что вершина искусства кажется нам недосягаемой.

* * *

В башне Сновидений шло занятие по приметам времени. Мак Кархи достал плоские прозрачные коробочки и стал последовательно вынимать из них маленькие диски с круглыми отверстиями посередине, отливающие золотым и зеленым. Некоторые сверкали всеми цветами радуги. Почти все они были покрыты какими-то письменами.

– Что это? – хором ахнули девочки, особенно падкие на всякого рода красоту. – Что это такое?

– Эти диски служат носителями информации, – сказал Мак Кархи. – Можете записать это как определение.

После этого Мак Кархи сжато обрисовал функцию дисков в истории, в особенности остановившись на метательном диске – оружии бога Вишну, коснувшись и Фестского диска, и яшмовых дисков Ян Бо-Юна.

– Что до наших с вами дисков, – продолжил Мак Кархи, аккуратно нанизывая диски из коробочек на шнурок, – то на них также встречаются надписи. Часть их состоит из одних только согласных, отчего возникает предположение, что сам писавший часто уже не владеет искусством чтения букв, сохраняя в памяти только их начертания, причем надписи в целом придается сакральное значение. Однако вот здесь, – Мак Кархи поднял повыше один из дисков, – мы ясно можем разобрать… слово «защита». Опыт чтения галльских, а также древнегерманских рунических надписей, естественно, наводит нас на мысль, что содержание надписи в целом сводится к мольбе о защите от темных сил… – тем временем Мак Кархи связал из поблескивающих дисков и шнурочков довольно сложную конструкцию, – и, таким образом, мы с высокой степенью достоверности можем установить, что интересующим нас артефактам приписывается в наше время типичная защитная функция.

К этому времени все уже изнывали от любопытства.

– Талисман подвешивается под потолком, – разрешил всеобщие сомнения Мак Кархи. – Диски, покачиваясь, издают звон, отгоняя тем самым злых духов, а также сверкают в лучах закатного солнца.

Мак Кархи встал на перевернутую винную бочку и ловко прицепил готовый талисман под потолком. Все глаз не могли оторвать от восхитительной воздушной конструкции.

– Доктор Мак Кархи!.. – первыми опомнившись, заныли девочки. – А где вы это взяли?..

– Полтора часа автобусом до Кардиффа, – лукаво сказал Мак Кархи, – а там во всякой лавочке, над которой вы увидите вывеску – надкушенное яблоко.

Мак Кархи секунду помолчал. Все почувствовали какую-то заминку.

– А сейчас мы займемся изучением основной функции этих дисков, – упавшим голосом продолжал Мак Кархи. – Вычеркните все после слов «носители информации». Этак черт знает до чего можно договориться!..

«Я согласен, что исторический метод подачи материала имеет неоспоримые преимущества, – говорил Мак Кархи в тот же вечер Мерлину, – но ведь не всегда получается его применить, черт побери!»

* * *

Профессор Мэлдун, ожидавший на астрономической площадке башни Невенхир, стоял у излета лестницы и помогал выбившимся из сил первокурсникам преодолеть последние ступени, галантно подавая девочкам руку. Все, из последних сил образовав полукруг, рухнули на пол, ловя ртом воздух, и некоторое время ничего не могли произнести. Темная и величественная башня Невенхир была каким-то образом еще выше башни Стражей, хотя известно было, что башня Стражей – самая высокая в школе. Профессор Мэлдун, посмеиваясь, похаживал по периметру открытой площадки и дожидался, пока ученики вновь обретут способность воспринимать окружающее.

Мэлдун, сын Айлиля, по роду занятий был путешественником. Он преподавал в школе географию, астрономию и навигацию, и нагрузка у него была не меньше, чем у других преподавателей, но все равно всегда казалось, что он делает это как-то пролетом. Он был как перелетная птица. Говорил ли он про самые отдаленные страны или описывал звезды южного неба, чувствовалось, что он, вне всяких сомнений, бывал в этих странах, и, как уверяли некоторые ехидные старшекурсники, на этих звездах тоже. Он появлялся перед учениками с дивным загаром, вынесенным из Индии, с указкой, сделанной из дерева джарра, и с перуанским амулетом на шее, и ясно было, что сразу по окончании урока он будет уже далеко. Он проверял тетрадки, сплавляясь по Замбези, и возвращал их с прилипшими к страницам листьями каких-то экзотических растений, насекомыми джунглей и с брызгами сока безымянных плодов. Он мог, порывшись в своем саквояже, одарить вдруг всех девочек пестрыми бусами из орехов неизвестного дерева, лукаво прибавив: «Полагаю, всем известно их назначение». На многих старинных картах в библиотеке, на которых было множество белых пятен, рукой учеников последующих поколений посреди самых обширных пятен нанесена бывала карандашиком аккуратная точка с пояснением: «проф. Мэлдун». Это не было хулиганством, это была в некотором роде дань восхищения. В дальнем холле Южной четверти была древняя мозаика, на которой какой-то ирландец, уроженец северного Мюнстера, – такие лица и сейчас нетрудно увидеть там, заглянув под лавку в пабе, – плыл в ладье под парусом, стройный как кедр, веселый как жаворонок, с морскими звездами в волосах, соленой коркой на губах и двенадцатью спутниками с рожами отнюдь не христианскими. Все сначала думали, что это аллегорическое воплощение юности и отчаянного сумасбродства, пока однажды Керидвен, Морвидд и Двинвен не заметили, что это профессор Мэлдун.

Мэлдун видел своих учеников изредка, ненадолго и, как правило, в неподходящей обстановке. Уроки были слишком коротки, времени не хватало. Поэтому, встречая кого-нибудь из первокурсников в коридорах, на лестницах и переходах и пролетая мимо них, как пущенная из лука стрела, профессор Мэлдун бросал на ходу вопрос и, не притормаживая, получал ответ: «Ближайшая к Солнцу звезда?» – «Проксима Центавра!» – «Пример короткопериодической цефеиды?» – «RR Лиры!» – «Пример двойной звезды?» – «Мицар – Алькор!» – «Карликовая цефеида?» – «Дельта Щита!». И если где-то среди мирной толпы во время обеда начинались внезапно крики: «Что такое радиус Шварцшильда?» – уже было ясно, что это профессор Мэлдун на бегу встретился с первым курсом. Ученики поспешно проглатывали пшенную кашу, чтобы без каши во рту с честью принять вызов: «Кто впервые наблюдал переменную звезду?» – «Гиппарх!» «Можно подумать, что ее никто до Гиппарха не наблюдал! – строго говорил Мерлин, раскладывая черпачком добавки каши. – Коллега Мэлдун, не морочьте детям головы. Дайте спокойно поесть. Я лично наблюдал переменные звезды, когда Гиппарх еще пешком под стол ходил», – ворчливо заверял он и спроваживал полного энтузиазма Мэлдуна. «Если бы я спрашивал их, какая первая по яркости звезда в созвездии Персея, вы, вероятно, также объявили бы, что это вы, коллега?» – колко замечал Мэлдун, но уходил.

Сегодня Мэлдун отодвинул ногой свой саквояж – чтобы не сидеть совсем уж откровенно на чемоданах во время урока, – присел на верблюжье седло, вывезенное им в свое время из Феса и служившее предметом мебели, развернул на полу выделанную шкуру бизона и сказал:

– Попробуем взглянуть на наше звездное небо другим взглядом. Индейцы прерий иначе, чем мы, группируют в созвездия те звезды, которые мы видим. Перед вами звездная карта Великих Равнин. Семь Девочек – это Плеяды. Тропа Духов – Млечный Путь. А в остальном… поглядите сюда. Афарви, сын Кентигерна! Что входит в созвездие Рука Вождя?

– Пояс Ориона, меч Ориона, Ригель и бета Эридана, – отвечал Афарви, водя пальцем по карте.

– Браво. Созвездие Ящерицы, Шонед, дочь Тейрниона.

– Лебедь, почти целиком.

– Блестяще. Телери, дочь Тангвен, что относится к созвездию Черепахи?

– Четыре звезды из панциря Черепахи – это Квадрат Пегаса, – начала Телери. – А хвостик… хвостик… – Телери заволновалась, не помня названия звезды, глаза ее наполнялись слезами.

– Будем считать, что она втянула хвостик, – успокоительно сказал Мэлдун. При всей своей стремительности он был чуток к душевному состоянию учеников.

* * *

– А что, собственно, с Бервином? – спросил Мерлин Мак Кархи как-то вечером, цепко ухватив его за рукав и затаскивая к себе в кабинет.

– С Бервином?

– Да, да. С Бервином, сыном Эйлонви. Я не мог бы назвать его жизнерадостным.

– Положа руку на Библию, и я не мог бы.

– Мальчику не дается ваша варварская поэзия.

– «Не дается» – не то слово. Я бы сказал, она отчаянно отбивается. Но я же не травлю его.

– Оуэн! – укоризненно покачал головой Мерлин. – И вы еще преподаете в школе! Причина всех его неудач – в вас.

– Спасибо, – сказал Мак Кархи.

– Ах, да нет же! Не в вас как в педагоге. Он отвечал бы по предмету гораздо лучше, если бы отвечал не вам. Вы не видите, что он теряется, стоя именно перед вами?

– Когда я стою перед ним, я всегда почему-то вижу его именно перед собой, – съязвил Мак Кархи.

– А зря, – сурово оборвал его Мерлин. – Сходите на другие предметы, хоть к Финтану. И посмотрите.

…Мак Кархи исполнил этот совет и, превратившись в ворона, незаметно просидел весь урок на наследии фоморов, прикинувшись чучелом на шкафу. Он был поражен. Превращения, которые шли по программе, давались Бервину лучше всех. В то время как другие, сбившись в кучку на одной из парт, чесали задней ногой в затылке, размышляя, как бы им отделаться от внешности хомяков, Бервин свободно сменил семь обличий – от ястреба до куницы, превратился в самого себя, потом – в обезьянку, уморительно почесался, долго мельтешил у профессора Финтана перед глазами в виде сойки и под конец, по личной просьбе профессора, провисел до конца урока на потолочной балке в обличье зверя-ленивца.

Мак Кархи сидел на шкафу в виде чучела, чувствуя непреодолимое желание нахохлиться. В конце урока, выпроводив всех учеников, Финтан стащил Бервина за хвост с балки, двумя-тремя жестами стряхнул с него облик ленивца и деликатно спросил:

– Ну, что вы здесь висите? Когда же мы начнем наконец специализироваться серьезно, а, Бервин? Я предложил бы вам присоединиться к моему семинару на девятом курсе.

– Видите ли, профессор… – смущенно, но корректно отвечал Бервин, не называя Финтана учителем и, следовательно, не выказывая намерения стать его учеником, – я хочу заниматься только поэзией.

Финтан не повел и бровью. Он не выдал ни своего огорчения, ни удивления.

– Ну что ж, Бервин, – сказал он спокойно, – ваше желание свято.

Со стороны шкафа донесся какой-то сдавленный звук. Там тихо крякнул Мак Кархи.

…Сходив таким же образом еще на несколько предметов, Мак Кархи вернулся к Мерлину с тяжелым сердцем.

– На других уроках Бервин абсолютно раскован. Огромное дарование в области метаморфоз, остроумнейшие реплики по-латыни у Орбилия, почти полное отсутствие страха перед Курои!.. У меня он роняет книги из рук, он способен сесть мимо стула, и ум его не назовешь живым даже под страхом смертной казни.

– Делайте выводы из этих обстоятельств, коллега, – сказал Мерлин.

– Мне не следовало браться за преподавание? – предположил Мак Кархи.

– Ну, началось, – вздохнул Мерлин. – Все как дети малые. Вы знаете, Оуэн, как тяжело, когда вам особенно не дается именно тот предмет, преподаватель по которому нравится больше всего?

* * *

Проискав все утро парные носки, Ллевелис, чтобы все-таки попасть на древнегреческий, решил срезать дорогу. Ему нужно было в Винную башню, но вместо того, чтобы пройти поверху, не спуская с этой башни глаз, как поступил бы, к примеру, Гвидион, он углубился в каменные переходы, которые, как ему показалось, могут привести в Южную четверть скорее. Он пробежал через каминный зал, свернул налево, и лестница вдруг круто ушла наверх, хотя, по разумению Ллевелиса, ей надо было бы идти вниз. Он прошел по ней в надежде, что там как-нибудь разберется, но, выглянув из первой же встретившейся бойницы, не смог понять, где он. Пол под ногами изгибался дугой, как если бы он стоял на горбатом мостике. Он рискнул и протиснулся в овальное окошко в каменной стене. С той стороны он с изумлением обнаружил, что вылез изо рта у Медузы Горгоны, сделанной на стене в виде барельефа. Это не очень ему понравилось, но делать было нечего. Лезть обратно Горгоне в рот он побоялся. Он немножко испугался и стал спускаться по бывшей справа винтовой лестнице, но скоро попал в полную темноту и вынужден был вернуться. Тогда он прошел вперед, все ускоряя шаг, чтобы посмотреть, куда приведет его коридор, и быстро вышел к закрытым дубовым дверям, изображавшим собою переплетение ветвей в древесной чаще. Ниоткуда не доносилось ни звука. Тогда Ллевелис решил вернуться по своим следам и попал в помещение с мозаичным полом и библейскими сюжетами на стенах. Если бы он раньше через такое проходил, он бы запомнил. Потом он узнал, как ему показалось, лестницу, виденную им в Южной четверти, и обрадованно побежал по ней вниз, но при первом же повороте лестница вдруг раздвоилась. Места раздвоения лестницы Ллевелис решительно не помнил. Он рискнул пойти направо и вышел в двусветный зал, где под лепными потолками носились ласточки, то и дело ныряя то в одно, то в другое окно. Ллевелису вдруг показалось, что он в какой-то забытой части школы, куда никто никогда не придет. Он ужаснулся и очертя голову кинулся вниз по истертым ступеням в ближайшую арку. С разбегу он вылетел к подножию барельефа с пляшущим драконом. «Почему я в Драконьей башне?» – мелькнуло у Ллевелиса. Ему всегда казалось, что Драконья башня в Северной четверти. «Тут, кажется, на этом барельефе надо что-то нажать, он провернется, и за ним откроется какой-то коридор… или вход в поточную аудиторию, не помню», – и Ллевелис запрыгал на месте, пытаясь достать повыше и стукнуть кулаком по нужному месту барельефа.

– Извините, я не отвлекаю вас? – с изысканной вежливостью спросил кто-то у него за спиной.

Ллевелис обернулся и увидел молодого человека в преподавательской мантии, прожженной и залатанной в паре мест.

– Если вы не располагаете сейчас временем, то я охотно…

– Нет, нет, я располагаю! – завопил Ллевелис.

– Видите ли, я Кервин Квирт, – сказал молодой человек. – Дело в том, что я… Простите, куда вы направлялись? В Винную башню? Могу я проводить вас… с вашего позволения?

Тут Ллевелис внезапно понял, что с ним случилось. Он забрел в башню Бранвен, и, пока он бегал внутри нее, она плавной походкой переместилась из Южной четверти в Северную.

– А вы правда можете восстановить кого угодно из пепла? – не успев опомниться, брякнул он.

Кервин Квирт изумленно воззрился на него.

– А, восстановление из пепла! – рассмеялся он. – Нет, мы, собственно, занимаемся реконструкцией тканей исчезнувших видов животных и растений на основе изучения их биохимического состава по сохранившимся останкам. Речь идет об анализе органических соединений, не более того… но традиционное название предмета, вы правы, вводит в заблуждение, – он улыбнулся. – Возможно, тот, кто так его назвал, на заре средних веков, действительно собирался что-то восстанавливать…

– Но вы… Говорят, у вас на лекциях… творится что-то несусветное, – осторожно подбирая слова, сказал Ллевелис. – Будто какие-то… взрывы сверхновых звезд происходят… э-э… прямо в классе.

– Это, вероятно, кто-нибудь попал ко мне на морфологию облаков и закатов. Возможно, на какие-то ураганные явления, – перебирая в уме варианты, сказал Кервин Квирт. – Может быть, даже смерч. Но я о другом. Мне показалось, что вы не жалуетесь на состояние камина в вашей комнате только лишь из деликатности. В действительности его ведь не чистили уже сотню лет. Я думаю, я как куратор имею право задать этот вопрос: вы не мерзнете по вечерам?

Очень скоро первокурсники перестали бояться Кервина Квирта. Немалую роль в этом сыграло и то, что они больше не ходили к нему на лекции.

* * *

Змейк, преподаватель химии, был малоэмоционален, и обожание студентов скользило по нему, не задевая. Прилипнуть к Тарквинию Змейку таким же образом, как, например, к Мак Кехту, было невозможно: к нему ничто не липло. Змейк поощрял учеников к теоретическому эксперименту, а затем беспощадно комментировал то, что видел:

– На выходе у вас это соединится вот с этим и грянет, я полагаю, взрыв? – мимоходом замечал он. Гвидиона поражало то, как Змейк ухитряется, едва взглянув в их тетради, так точно описать сущность происходящего. Змейк умел, без задержки проходя между рядами, бросать на ходу:

– И тут вы, Горонви, сын Элери, оказываетесь с ног до головы в липкой черной жидкости, которая образовалась у вас оттого, что вы неверно разделили на четыре и не учли свойств первого элемента.