Текст книги "Дезире"

Итальянская Республика, где Наполеон установил диктатуру Франции, чем он немало гордился, вдруг обратилась к австрийцам с распростертыми объятиями, и наши генералы вынуждены были так быстро ретироваться из Италии, что это скорее походило на паническое бегство.

Однажды Жан-Батист вернулся очень поздно.

– Они предлагают мне пост главнокомандующего в Италии. Я должен остановить наши бегущие войска и удержать хотя бы Ломбардию, – сообщил он, спрыгивая с лошади.

Когда мы сели за кофе, уже надвигалась ночь. Жан-Батист принес в сад свечу, целую пачку бумаги и принялся писать.

– Ты согласишься на пост главнокомандующего? – спросила я, когда он на минуту оторвался от работы.

Ужасная тоска сжала мое сердце холодной рукой. Жан-Батист поднял рассеянный взгляд.

– Прости?.. А, да, ты меня спросила, соглашусь ли я принять пост главнокомандующего в Италии? Да, если согласятся на мои условия.

Его перо быстро бегало по белым листам. Потом мы вернулись в дом, и Жан-Батист продолжал писать в своем рабочем кабинете. Я поставила ужин ему на бюро, но он этого не заметил. Он писал без остановки.

Несколько дней спустя я случайно узнала от Жозефа, что Жан-Батист представил Баррасу докладную записку по поводу удержания фронта в Италии. Она содержала список мер, которые следовало принять, чтобы удержать итальянский фронт, а также о создании крепких гарнизонов. Но Директория не смогла принять предложения Жана-Батиста. Мобилизованные солдаты были плохо вооружены и обмундированы. Жан-Батист заявил, что в данных условиях он вынужден отклонить возлагаемую на него ответственность за итальянский фронт. Военный министр Шерер принял на себя эту заботу.

Спустя две недели Жан-Батист вернулся домой довольно рано. Я как раз помогала Мари варить сливовое варенье и выбежала ему навстречу в сад.

– Я пахну кухней, не целуй меня, – предупредила я. – Мы варим варенье из слив, и ты будешь иметь сливовый джем каждое утро к завтраку в течение всей зимы.

– Увы, я не буду есть всю зиму сливовый джем, – спокойно ответил он, входя в дом. – Фернан! Фернан, приготовь мою походную форму и чемоданы как обычно. Отъезд завтра в семь часов!

Я не сразу поняла. Жан-Батист поднялся наверх, а я стояла у двери, как парализованная.

Всю вторую половину дня мы провели в саду. Солнце еще грело сильно, но желтые листья покрывали газон. Осень вступала в свои права.

Я сидела, сложив руки на коленях, и слушала, как Жан-Батист уговаривает меня подчиниться необходимости. Временами я чувствовала, что его слова не доходят до меня. Тогда я слушала лишь звук его голоса. Он говорил со мной, как со взрослой, потом стал говорить ласково и нежно, как с ребенком.

– Ты ведь знала, что когда-нибудь я должен буду уехать на войну? Ведь ты замужем за офицером! Ты ведь разумная маленькая женщина, нужно взять себя в руки и быть храброй…

– Я не хочу быть храброй, – сказала я.

– Послушай, Журдан взял на себя командование тремя армиями. Я буду командовать дозорными частями и со своим войском пойду к Рейну. Я должен форсировать Рейн в двух местах. Я потребовал тридцать тысяч человек для захвата и занятия Рейнской провинции и соседних немецких областей. Мне обещали дать войско. Но Директория может не выполнить своего обещания. Дезире, я форсирую Рейн с призраком армии и с этой призрачной армией мне придется отгонять неприятеля от наших границ. Ты слушаешь меня внимательно, девчурка?

– Нет ничего такого, что ты не мог бы сделать, Жан-Батист, – сказала я. Моя любовь была так сильна, что глаза наполнились слезами.

Он вздохнул.

– К сожалению, Директория не разделяет твоего мнения и заставит меня форсировать Рейн с бандой рекрутов, нищенски экипированных.

– Мы, генералы, спасли Республику и мы, генералы, ее поддержим, – прошептала я слова, которые однажды сказал мне Наполеон.

– Конечно. Республика поэтому и платит своим генералам. Здесь нет ничего необыкновенного!

– Человек, у которого я сегодня покупала сливы, сказал: «Пока генерал Бонапарт был в Италии, мы были победителями и австрийцы просили мира. Как только он повернулся спиной, чтобы пронести славу Республики к пирамидам, все пошло прахом!» Просто удивительно, как походы Наполеона влияют на умы простых людей!

– Да. Но эту мысль твой торговец сливами высказал не первым. Все говорят уже о том, что поражение Наполеона при Абукире послужило сигналом для нападения на нас всех наших противников. Сейчас нашей главной задачей является удержать границы, в то время как генерал Бонапарт греется на солнышке на берегах Нила со своим прекрасно одетым и вооруженным войском, а «самый сильный человек Франции» – опять он!

– Королевская корона лежит в сточной канаве, и нужно лишь нагнуться, чтобы поднять ее…

– Кто это сказал? – почти вскрикнул Жан-Батист.

– Наполеон.

– Тебе?

– Нет. Он разговаривал сам с собой. Он в это время смотрелся в зеркало. Я нечаянно оказалась рядом.

Мы помолчали. Темнота так сгустилась, что я не различала уже черты Жана-Батиста. Вдруг крики Мари прервали тишину.

– Я не разрешаю чистить пистолеты на моем кухонном столе! Унесите их сейчас же!

Фернан пытался успокоить ее:

– Позвольте мне хотя бы убрать здесь!

А Мари продолжала кричать:

– Уходите с вашим огнестрельным оружием!

– Ты пользуешься пистолетами во время боя? – спросила я Жана-Батиста.

– Очень редко с тех пор, как я стал генералом, – услышала я ответ.

Это была долгая, очень долгая ночь… Я лежала одна в нашей широкой постели и считала удары часов на маленькой церкви Соо, зная, что внизу, в своем рабочем кабинете, Жан-Батист, склонившись над картами, проводит линии, ставит маленькие кресты и кружочки…

Потом я, вероятно, заснула, потому что вдруг проснулась и вздрогнула, почувствовав, что случилось что-то ужасное. Жан-Батист спал рядом со мной. Мое резкое движение разбудило его.

– Что с тобой? – прошептал он.

– Я видела во сне что-то страшное, – сказала я тихо. – Видела, что ты уехал на войну на лошади…

– Я действительно завтра уезжаю на войну, – ответил он.

Это было многолетней привычкой военного: спать так крепко, а проснувшись, мгновенно понимать ясно все происходящее.

– Я хотел бы обсудить с тобой один вопрос, – сказал он. – Я уже об этом думал много раз. Чем ты занимаешься весь день, Дезире?

– Чем занимаюсь? О чем ты говоришь? Вчера я помогала Мари варить сливы. Позавчера утром я была с Жюли у портнихи, м-м Бертье, которая раньше уехала в Англию вместе с аристократами, а теперь вернулась. А на последней неделе я…

– Нет. Я хочу сказать, есть ли у тебя серьезные занятия, Дезире?

– Что значит серьезные? – спросила я удивленно. Он положил руку мне под голову и прижал меня к себе. Мне было так приятно положить голову ему на плечо, когда меня не царапали его эполеты…

– Дезире, я хотел бы, чтобы ты не находила дни очень длинными во время моего отсутствия, поэтому я подумал, что тебе следует брать уроки…

– Уроки? Но Жан-Батист, я не беру уроки уже с десяти лет!

– Вот поэтому я и хочу!

– Меня послали в школу шести лет, вместе с Жюли. Добрые монахини меня учили. Но когда мне минуло десять лет, все монахини были распущены. Мама хотела продолжать наше образование дома, мое и Жюли. Но это не привело ни к чему. А ты сколько времени был в школе, Жан-Батист?

– С десяти до двенадцати лет. Потом меня выгнали из школы.

– За что?

– Один из наших учителей был несправедлив к Фернану.

– И ты? Высказал свое мнение на этот счет учителю?

– Нет. Я дал ему пощечину.

– Это, конечно, лучшее, что ты мог сделать, – сказала я, прижимаясь к нему. – А я думала, что ты ходил в школу целую вечность, потому что ты так много знаешь. Да и теперь ты читаешь так много книг…

– Сначала я просто хотел заполнить пробелы в моем образовании. Потом я начал систематически учиться. Но сейчас меня заинтересовали разные предметы. Например, когда оккупируют новую территорию, чужую страну, нужно знать и экономику, и политику, и юриспруденцию, и… но тебе нет необходимости заниматься подобными предметами, девчурка! Я хочу, чтобы ты брала уроки музыки и хороших манер.

– Уроки хороших манер? Ты хочешь сказать и уроки танцев? Разве я не умею танцевать? Я танцевала у нас на площади Ратуши во время праздников годовщины взятия Бастилии…

– Нет. Это будут не только уроки танцев. Раньше молодые девушки учили множество предметов, которые делали их аристократками. Делать реверансы, например. Жесты, которыми дамы света приглашают гостей пройти из одной комнаты в другую, и прочее.

– Жан-Батист, ты знаешь прекрасно, что у нас только столовая и нет даже гостиной. Если когда-нибудь один из наших гостей захочет пройти из столовой в твой рабочий кабинет, у меня вряд ли возникнет необходимость делать аристократические жесты, чтобы проводить его туда.

– Если я буду военным комендантом где-нибудь, ты станешь первой дамой в том месте и тебе понадобится поддерживать светский тон в твоих гостиных.

– Моих гостиных!.. – Я негодовала. – Жан-Батист, ты опять начинаешь говорить о дворцах!.. – сказав это, я, смеясь, укусила его за плечо.

– Ай! Помогите! – закричал Жан-Батист. Я разжала зубы.

– Ты не можешь себе представить, как в Вене австрийские аристократы и иностранные дипломаты нетерпеливо ждали, когда посол Французской Республики сделает ошибку… Они чуть ли не умоляли меня есть рыбу ножом… Наш долг перед Республикой держаться так, чтобы эти наши недруги над нами не смеялись.

Опять помолчали. Жан-Батист сказал мечтательно:

– А как было бы хорошо, если бы ты умела играть на пианино, Дезире!

– Не думаю, что это было бы хорошо…

– Но ведь ты любишь музыку, – сказал он убежденно.

– Не знаю. Вообще я люблю музыку, но когда Жюли играет на пианино, она играет так плохо, что я считаю просто преступлением играть так, как она.

– Я хочу, чтобы ты училась играть на пианино, а также немного пению, – сказал он, и я почувствовала по его тону, что он не потерпит возражений. – Помнишь, я рассказывал тебе о моем друге Рудольфе Крейцере, скрипаче-виртуозе? Крейцер сопровождал меня в Вену, когда я был там послом. Он прислал мне в посольство венского композитора, подожди, я вспомню, как его фамилия… А, да, Бетховен. Крейцер и Бетховен часто по вечерам музицировали у меня, и я очень сожалел, что не учился музыке в детстве. Но… – он усмехнулся, – моя мать была счастлива, когда у нее хватало денег на то, чтобы купить мне новые штанишки к празднику.

К сожалению, он очень быстро опять стал серьезным.

– Я настаиваю, чтобы ты брала уроки музыки. Ты найдешь адрес в ящике моего бюро. Начинай заниматься и регулярно пиши мне о своих успехах.

Ледяная рука вновь сжала мне сердце, когда он повторил:

– Пиши мне регулярно. Пиши мне чаше!

Письма!.. Ничего не остается, кроме писем!.. Свинцовый рассвет вползал в комнату через щели занавесей. Я смотрела на окно широко раскрытыми глазами, я различала уже мелкие цветочки на тяжелом штофе занавесей. Жан-Батист уснул. В дверь раздался тихий стук.

– Половина шестого, генерал. Имею честь сообщить вам, что пора вставать!

Это Фернан!

Полчаса спустя мы сидели внизу за завтраком, и я впервые увидела Жана-Батиста в его походном мундире. Ни шнуры, ни шарф не оживляли строгого синего сукна. Прежде чем я поднесла чашку ко рту, он стал прощаться. Лошади ржали, хлопали двери, я слышала говор чужих мужских голосов, звенели сабли, Фернан порывисто открыл дверь.

– Имею честь доложить: эти господа прибыли за вами, генерал.

– Войдите! – сказал Жан-Батист, и наша столовая наполнилась людьми: это были десять или двенадцать офицеров, которых я не знала. Они щелкали каблуками, их сабли, волочась по полу, издавали совершенно особый звук.

Жан-Батист сказал:

– Это члены моего штаба!

Я заученно улыбнулась.

– Моя жена рада познакомиться с вами, – любезно сказал он офицерам и поднялся. – Я готов. Мы можем ехать, господа! – И мне: – Прощай, девчурка! Пиши мне чаще. Военный министр будет пересылать письма со специальным курьером. Прощайте, Мари, смотрите хорошенько за мадам.

Он вышел за дверь, и за ним – все офицеры с их бряцающими саблями. Меня захватила мысль: я должна поцеловать его в последний раз! Но вдруг комната, освещенная рассветом и свечами, закружилась перед моими глазами, пламя свечей задрожало, задрожало и все затянуло оранжевой вуалью…

Когда я пришла в себя, я лежала на кровати. В комнате пахло уксусом. Надо мной склонилась Мари.

– Ты потеряла сознание, – сказала она мне. Я сняла со лба салфетку, пахнущую уксусом.

– Я хотела поцеловать его в последниий раз, Мари. Знаешь, чтобы еще раз попрощаться…

Глава 13
Новогодняя ночь. Начинается последний год XVIII века

Звон колоколов, возвестивший о начале нового года, прервал мой кошмар. Звонил колокол на церкви в Соо, а издали доносился звон колоколов парижских церквей.

Я видела во сне, что я в нашей беседке в марсельском саду. Я разговаривала с человеком, очень похожим на Жана-Батиста, но знаю, что это не Жан-Батист, а наш сын.

– Ты пропускаешь уроки музыки и танцев, мама, – говорит этот человек голосом Жана-Батиста.

Я хочу объяснить, что я очень устала. Но в этот момент происходит ужасное: мой сын съеживается и на моих глазах уменьшается, уменьшается… и делается карликом, который едва достает до моих колен. Карлик (я знаю, что это мой сын) карабкается ко мне на колени и шепчет: «Пушечное мясо, мама, я – пушечное мясо и меня посылают на Рейн. Я стреляю из пистолетов редко, а другие стреляют „пиф-паф“, „пиф-паф“. Говоря это, мой сын заливается смехом.

Меня охватывает отчаянная тоска, я протягиваю руку, чтобы защитить его, но он убегает и прячется под стол в саду. Я нагибаюсь, но я такая усталая, я такая усталая и огорченная, и у меня совсем нет сил…

Вдруг рядом со мной оказывается Жозеф, протягивает мне бокал вина и говорит со злым смехом: «Да здравствует династия Бернадоттов!» Я смотрю ему в глаза и вдруг вижу, что это горящий взгляд Наполеона. И тогда зазвонили колокола и разбудили меня…

Сейчас я в рабочем кабинете Жана-Батиста и переставляю тяжелые фолианты и папки с картами, чтобы найти маленькое местечко для моего дневника. С улицы до меня доносятся песни, смех и веселые возгласы жителей Соо, встретивших Новый год.

Почему все бывают в хорошем настроении, встречая Новый год? Мне так грустно! Мы поссорились с Жаном-Батистом в письмах. И вообще я так боюсь наступающего года!

На другой день после отъезда Жана-Батиста я послушно отправилась по тому адресу, который дал Крейцер, к учителю музыки. Это был славный человечек, высохший как палка, живущий в неопрятной комнате в Латинском квартале, стены которой были увешаны пыльными лавровыми венками.

Этот маленький добрый человечек, у которого так ужасно пахнет изо рта, начал с того, что объяснил мне, почему он не концертирует, а дает уроки. Оказывается, из-за больных пальцев он не может более играть на концертах. В прежнее время он жил только своими концертами. Тут же он спросил, не смогу ли я уплатить ему вперед за двенадцать уроков. Я заплатила, потом я села за пианино и заучила названия нот и клавиш, которые соответствовали этим нотам.

Когда я вернулась с первого урока, у меня кружилась голова, и я боялась опять упасть в обморок. В дальнейшем я два раза в неделю ездила в Латинский квартал и даже взяла напрокат пианино, чтобы упражняться дома. (Жан-Батист хотел, чтобы я купила пианино, но я решила, что на приобретение инструмента жаль тратить деньги). Я прочла в «Мониторе», что Жан-Батист прошел победоносным маршем по Германии. Хотя он пишет мне каждый день, в своих письмах никогда не упоминает о военных действиях. Наоборот, он очень интересуется моими успехами в музыке. Я плохой корреспондент, и письма, которые я пишу ему, всегда очень короткие, поэтому я не могу сказать в них того, что хотела бы, а именно: что я очень несчастна без него и что я без него чахну.

Он же пишет мне, как старый дядюшка, доказывает необходимость заниматься, учиться, а узнав, что я до сих пор не начала брать уроки танцев и хороших манер, он написал мне вот что, слово в слово: «Я надеюсь тебя скоро увидеть, мне очень хочется, чтобы ты к тому времени закончила свое образование. Знание музыки и танцев сейчас необходимо. Рекомендую тебе взять несколько уроков у м-сье Монтеля. Я понимаю, что даю тебе много советов, и на этом заканичваю, крепко тебя целуя. Твой Жан-Батист Бернадотт, который тебя любит.»

Похоже ли это на письмо любящего человека? Я так рассердилась, что в своих последующих письмах я никак не ответила на его советы и не написала, конечно, что беру уроки у м-сье Монтеля.

Бог ведает, кто рекомендовал Жану-Батисту этого надушенного танцовщика, эту помесь архиепископа с балериной, который заставляет меня делать грациозные реверансы перед невидимыми высокопоставленными персонами, а сам в это время порхает вокруг меня, чтобы видеть меня сзади и спереди и видеть, как у меня получаются эти реверансы.

Я смеюсь про себя, когда мне приходится по команде моего учителя провожать с изящными жестами невидимых пожилых дам к видимому мне дивану… Можно подумать, что м-сье Монтель готовит меня к приемам при королевском дворе… Меня, убежденную республиканку, время от времени ужинающую у Жозефа с директором Баррасом, о котором говорят, что он не прочь ущипнуть молодую девушку…

Поскольку я не написала Жану-Батисту об уроках хороших манер, однажды курьер привез мне следующее письмо: «Ты не упоминаешь о своих занятиях танцами, музыкой и прочими предметами. Поскольку я так далеко от тебя, я был бы счастлив, если бы моя маленькая подруга занималась этими предметами. Твой Ж. Бернадотт.»

Я получила это письмо однажды днем, когда меня одолевали черные мысли и у меня не было ни малейшего желания подняться.

Я лежала совсем одна на широченной постели, предназначенной для двоих, и была противна самой себе. В это время пришло письмо. Лист бумаги, на котором оно было написано, предназначался, видимо, для официальных писем, так как наверху листа было напечатано «Французская Республика», а ниже – «Свобода, равенство».

Я стиснула зубы. Почему меня, дочь честного торговца шелком, дрессируют как светскую даму? Жан-Батист, конечно, выдающийся генерал и «человек, подающий надежды», но он происходит из простой семьи. И, в конце концов, в Республике все граждане равны, а я совершенно не хочу посещать такое общество, где гостей приглашают к столу или в гостиную при помощи изящных жестов.

Я все-таки встала и написала ему длинное возмущенное письмо. Я плакала, пока писала его, и посадила немало клякс. Я написала ему, что вышла замуж не для того, чтобы он читал мне проповеди, а за такого человека, который понимал бы меня. Потом я написала, что этот маленький бедняк с плохим запахом изо рта заставляет меня играть такие упражнения, что у меня почти сломаны пальцы, а этот надушенный м-сье Монтель может идти к дьяволу, что мне довольно их уроков, довольно… довольно…

Я быстро запечатала письмо, не перечитывая, и попросила Мари нанять фиакр и отвезти письмо в военное министерство, чтобы оно немедленно было отослано генералу Бернадотту.

Конечно, уже на другой день я испугалась, что Жан-Батист очень рассердится. Я поехала на урок к Монтелю, потом два часа занималась дома за пианино, играла гаммы и постаралась сыграть маленький менуэт Моцарта, который готовлю сюрпризом Жану-Батисту к его возвращению.

Настроение у меня все равно было очень плохое, такое, как наш угрюмый каштан с облетевшими листьями.

Прошла неделя, и пришел ответ от Жана-Батиста. «Дорогая Дезире, я никак не могу понять, что обидного нашла ты в моем письме. Я совсем не хочу поучать тебя, как ребенка, а советую, как любимой супруге, которая меня понимает. Ты убедишься сама, что я прав». Затем он вновь вернулся к моему всестороннему образованию и сообщал мне, что приобретение знаний – тяжелая и упорная работа. В заключение он просил: «Пиши мне и скажи, что ты меня любишь.»

До сегодняшнего дня я еще не ответила на это письмо. А за это время произошла еще одна вещь, которая мне мешает сейчас писать ему…

Вчера, во второй половине дня, я сидела совсем одна в рабочем кабинете Жана-Батиста, как теперь часто бывает, и крутила глобус, стоящий на маленьком столике, удивляясь множеству стран и континентов, которые существуют и о которых я ничего не знаю. Мари принесла мне чашку бульона.

– Выпей-ка. Ты должна питаться получше.

– Почему? Я себя хорошо чувствую. Даже толстею. Мое шелковое желтое платье стало мне узко в талии, – ответила я, отталкивая чашку. – Кроме того, я не люблю супы.

Мари повернулась к двери.

– Нужно заставлять себя кушать. Ты прекрасно знаешь, почему.

Я подскочила:

– Почему?

Мари улыбнулась. Потом она подошла ко мне и хотела прижать меня к себе.

– Ты же знаешь сама, правда?

Но я оттолкнула ее, крича:

– Нет! Я не знаю! Это неправда! – Потом я бегом поднялась в спальню, закрыла дверь на ключ и бросилась на кровать.

Честно говоря, я об этом догадывалась. Но я прогоняла эту мысль. Этого не могло случиться, это было невозможно!.. Да, это было просто ужасно! Может быть, я немного простудилась и менструации задержались… Ведь может же быть, что они не будут два или три месяца подряд… Я ничего не сказала об этом Жюли, потому что Жюли сразу же потащила бы меня к врачу. А я не хочу, чтобы меня осматривал врач, и не хочу узнать, что…

А Мари, конечно, знала! Я смотрела остановившимся взглядом на потолок и пыталась представить себе это… Хотя я уговаривала себя, что все это вполне естественно, что все женщины родят детей, мама и Сюзан и… да, Жюли уже была у двух врачей, потому что она очень хочет ребенка, а у нее его еще нет. Но дети… это такая ужасная ответственность!

Нужно быть очень образованной, чтобы воспитать и объяснить ребенку все, что он должен знать и как он должен вести себя… А я сама знаю так мало!

Это будет мальчик с черными кудрями как у Жана-Батиста. Сейчас в армию призывают мальчиков шестнадцати лет, чтобы защитить наши границы. У меня будет мальчик, похожий на Жана-Батиста, которого могут убить в Рейнской области или в Италии… Или он сам, стреляя из пистолета, заставит «кусать землю» сыновей других матерей…

Я положила руки на живот. Маленький новый человек живет во мне! Это невероятно!.. Мой маленький человек, думала я, частичка меня! На минуту я почувствовала себя счастливой. Потом я опять стала раздумывать: маленький человечек во мне! Это невозможно, так как никто не может принадлежать кому-нибудь. И почему мой маленький сын должен будет всегда понимать меня? Разве я всегда была покорна своей маме? А сколько раз я обманывала маму маленькой невинной ложью?..

Может быть, и мой сын будет поступать также в отношении меня? Он будет мне лгать, будет считать меня старомодной и даже будет сердиться на меня. «О, это не я тебя призвала к жизни, маленький недруг, поселившийся во мне», – подумала я сердито.

Мари постучала. Я не открыла ей. Потом я услышала, что она спустилась на кухню. Немного времени спустя она вернулась и постучала вновь. Наконец я ее впустила.

– Я подогрела твой суп, – сказала она.

– Скажи мне, Мари, когда ты ожидала твоего Пьера, ты была счастлива?

Мари села на кровать и заставила меня лечь.

– Нет, конечно нет. Ты же знаешь, что я не была замужем.

– Я слышала, что… Я хочу сказать, что если не хотят иметь ребенка, то можно… Что есть женщины, которые могут помочь избавиться…

Мари внимательно посмотрела на меня.

– Да, – сказала она медленно. – Я тоже слышала об этом. Моя сестра ходила к такой женщине, ты знаешь, сколько у нее детей, и она не хотела родить еще. После этого она была очень долго больна. Теперь она не может больше иметь детей и ее здоровье очень пошатнулось. Но дамы высшего света, я хочу сказать м-м Тальен, например, или Жозефина, они, конечно, знают хорошего доктора, который может тебе помочь. Но это запрещено.

Мы помолчали. Я лежала, закрыв глаза, положив руки на живот. Живот был совсем плоский… пока. Мари спросила:

– Ты хочешь, чтобы у тебя вынули твоего ребенка?

– Нет!.. – Я закричала: – Нет!

Мари поднялась с кровати с удовлетворенным видом.

– Иди кушать суп, – сказала она нежно. – А потом сядь и напиши генералу. Бернадотт будет рад.

Я покачала головой.

– Нет, я не хочу писать об этом. Я хочу ему сказать. – Потом я выпила суп, оделась и поехала на урок к Монтелю, где выучила еще одну фигуру контрданса.

Сегодня утром я была удивлена. Жозефина приехала ко мне с визитом. До сих пор она была у меня два раза и каждый раз вместе с Жюли и Жозефом. Но по ее виду никак нельзя было предполагать, что этот внезапный визит вызван особыми обстоятельствами. Она была очаровательно одета: белое платье из легкого шелка, крошечная жакетка и высокая шляпа со страусовым пером.

Серое зимнее утро ее очень бледнило, и когда она смеялась, были видны маленькие морщинки вокруг глаз. Губы ее казались слишком сухими, и розовая помада на них лежала неровными полосами.

– Я хотела узнать, как вы поживаете без вашего мужа, мадам, – сказала она. – Мы, проводившие мужей, должны помогать друг другу, не правда ли?

Мари подала горячий шоколад двум супругам без мужей, и я галантно спросила:

– Регулярно ли вы получаете вести от генерала Бонапарта, мадам?

– Нет, не регулярно, – ответила она. – Бонапарт потерял свой флот, и англичане своей блокадой мешают ему наладить какую-либо связь с Францией. Время от времени проскакивает маленькая лодочка.

На это нечего было сказать… Взгляд Жозефины упал на пианино.

– Жюли рассказывала мне, что вы берете уроки музыки, мадам, – заметила она.

Я кивнула.

– Вы тоже играете?

– Конечно. Я училась играть с одиннадцати лет, – ответила мне бывшая виконтесса.

– Я беру также уроки танцев у м-сье Монтеля, – сообщила я. – Я не хочу, чтобы Бернадотт меня стыдился.

– Не так легко быть женой генерала, я хочу сказать генерала, который находится при армии, – сказала Жозефина, откусывая кусочек пирожного. – Очень легко могут пойти всякие слухи…

«Господи, – подумала я. – Вот что натворила моя глупая переписка с Жаном-Батистом!»

– Не следует писать в письмах всего, что хочешь сказать, – невпопад на всякий случай сказала я.

– Не правда ли? – вскричала Жозефина. – Потому что другие интересуются вещами, совершенно их не касающимися, а, может быть, и пишут недоброжелательные письма… – быстренько допила свой шоколад. – Жозеф, например. Наш общий зять Жозеф! – Она достала маленький кружевной носовой платок и легким движением вытерла губы. – Я должна сказать вам, что Жозеф хочет написать Бонапарту, что он вчера был у меня в Мальмезоне и встретил там Ипполита Шарля. Припоминаете Ипполита, этого очаровательного молодого фуражира?.. И что он увидел Ипполита в ночном белье. Он хочет досаждать Наполеону подобной ерундой, хотя у моего мужа сейчас и без того много забот.

– Но почему м-сье Шарль разгуливает в ночном белье по Мальмезону? – спросила я, не понимая, почему он не нашел более подходящей одежды для визита.

– Было всего девять часов утра, – сказала Жозефина, – он еще не закончил свой туалет. Ведь приезд Жозефа был совершенно неожиданным.

На это я не нашлась, что ответить…

– Я нуждаюсь в обществе, я не могу жить в одиночестве, я никогда не жила одна за всю свою жизнь, – сказала Жозефина, и глаза ее наполнились слезами. – И мы, одинокие жены, должны сплотиться против нашего общего зятя. Я надеюсь, что вы сможете поговорить с вашей сестрой. Жюли должна отговорить Жозефа от мысли написать моему Бонапарту.

Вот оно что! Вот чего хотела от меня Жозефина!

– Жюли совершенно не имеет влияния на Жозефа, – сказала я ей откровенно. Глаза Жозефины стали похожи на глаза испуганного ребенка.

– Вы не хотите мне помочь?

– Я поеду сегодня вечером на новогодний ужин к Жозефу и поговорю с Жюли. Но от этого разговора не следует ожидать многого, мадам.

Немного успокоенная, Жозефина скоро встала.

– Я знала, что вы мне не откажете. А почему я никогда не встречаю вас у Терезы Тальен? Две недели назад она родила маленького Уврара. Вам нужно посмотреть на ребенка.

Уже у двери она сказала:

– Надеюсь, что вы не скучаете в Париже, мадам? Нужно будет как-нибудь пойти вместе в театр. И, пожалуйста, скажите вашей сестре, что Жозеф может писать Бонапарту все, что ему заблагорассудится, но пусть умолчит об истории с ночным костюмом…

Я приехала к Жюли на полчаса раньше, чем остальные гости. Жюли была в новом красном платье, которое ей совершенно не шло, потому что подчеркивало еще больше ее бледность. Она ходила вокруг стола, который украсила маленькими серебряными подковами, чтобы принести нам счастье в Новом году.

– Я посадила Луи Бонапарта рядом с тобой. Этот толстяк так скучен, что мне просто не к кому посадить его, – объявила она мне.

– Я хочу попросить тебя кое о чем. Не можешь ли ты поговорить с Жозефом, чтобы он ничего не писал Наполеону по поводу одежды м-сье Шарля в Мальмезоне?

– Письмо Наполеону уже отправлено, все разговоры напрасны, – сказал Жозеф. Я не слышала, как он вошел в столовую. Сейчас он стоял возле закусок и наливал себе рюмку коньяку. – Держу пари, что Жозефина была у вас сегодня, чтобы просить вашего заступничества. Правда, Дезире?

Я пожала плечами.

– Мне очень странно, что вы согласились принять ее сторону, а не нашу, – продолжал Жозеф возмущенно.

– Что вы называете «нашей стороной»? – спросила я.

– Я, например, и, конечно, Наполеон.

– Это в данное время ничего не значит. Наполеон в Египте, ничего сделать он ей не сможет, а ваше письмо только причинит ему огорчение. Зачем?

Жозеф посмотрел на меня с интересом.

– А, значит вы все еще влюблены в него? Как это трогательно, – сказал он насмешливо. – Я думал, что вы его давно забыли.

– Забыла? – спросила я, тоже удивившись. – Разве можно забыть первую любовь? О Наполеоне, как таковом, Боже мой, я не думаю почти никогда. Но волнение сердца, которое меня тогда поглощало, но ощущение счастья, которым я жила, и все тяжкие переживания, которые последовали за этим, я никогда не забуду!

– И поэтому вы против того, чтобы его огорчать? – Разговор явно занимал Жозефа. Он налил себе большой стакан.

– Конечно. Я же знаю, что ощущаешь, когда узнаешь об обмане.

Жозеф сделал довольное лицо.

– Но письмо уже в дороге…

– Тогда, – сказала я, – о чем говорить?

Жозеф налил два других бокала.

– Идите сюда, мои девочки. Пожелаем друг другу счастливого года. Будьте в хорошем настроении, гости могут приехать каждую минуту.

Послушно Жюли и я взяли бокалы, которые он нам протягивал. Но, еще не пригубив коньяка, я вдруг почувствовала себя очень плохо. Запах коньяка вызывал тошноту, и я быстро поставила свой бокал.

– Ты плохо себя чувствуешь? – обеспокоено спросила Жюли. – Ты вся позеленела, Дезире!