Текст книги "Дезире"

Глава 11
Париж, месяц спустя

Самый счастливый день моей жизни начался, как и все остальные дни в Париже. После завтрака я взяла маленькую зеленую лейку и стала поливать пыльные пальмы, которые Жюли привезла из Италии в двух горшках и которые поставили в столовой, где был сервирован завтрак. Жозеф читал письмо, и я одним ухом слушала его комментарии.

– Жюли, послушай, он принял мое приглашение!..

– Боже мой! У нас ничего не готово! А кого ты пригласил вместе с ним? Нужно ли купить цыплят? И на закуску форель под майонезом. В это время года форель так дорога! Ты должен был предупредить меня, Жозеф!

– Я не был уверен, что он примет мое приглашение. Не забудь, он в Париже всего несколько дней и его одолели приглашениями. Каждый хочет слышать от него самого о происшествии в Вене.

Я вышла наполнить лейку. Эти пальмы впитывали уйму воды. Когда я вернулась, Жозеф говорил:

– Я ему написал, что мой лучший друг, директор Тальен, и мой брат Наполеон столько хорошего рассказывали мне о нем, что я был бы счастлив видеть его у себя к нашему скромному ужину.

– Клубника в мадере на десерт… – рассуждала вслух Жюли.

– И он согласился. Ты знаешь, что это значит? У меня будут дружеские отношения с будущим военным министром! Наполеон очень этого хотел. Баррас не делает секрета, что хочет предложить ему пост военного министра. Со старым Шерером Наполеон делал, что хотел, но мы не знаем, что можно ожидать от этого гасконца. Жюли, ужин должен быть утонченный и…

– Кого пригласим еще?

Я взяла вазу с первыми розами этого года и унесла в кухню, чтобы переменить воду. Вернулась я, когда Жозеф говорил:

– Ужин в семейном кругу. Люсьен и я, мы можем поговорить с ним без помехи. Итак: Жозефина, Люсьен с Кристиной, ты и я. – Его взгляд упал на меня. – Да, и, конечно, девочка. Постарайтесь выглядеть хорошо сегодня вечером, Дезире. Вы будете представлены будущему военному министру нашей страны.

Как мне надоели эти «семейные ужины», которые вошли в привычку у Жозефа! Семейные ужины, которые устраиваются лишь для того, чтобы проникнуть в тайны закулисной политики и чтобы еще тепленькими отправить эти новости с курьером через море Наполеону, который все еще на пути в Египет.

До сих пор Жозеф не дал согласия на пост посла. Он предпочитает оставаться в Париже у «политического очага». И даже после последних выборов стал депутатом. Депутат от Корсики! Так как после побед Наполеона остров очень горд Бонапартом.

Независимо от Жозефа Люсьен тоже выставил свою кандидатуру от Корсики и даже был избран в Совет пятисот. Несколько дней назад, уже после отъезда Наполеона, он с Кристиной поселился в Париже. М-м Летиция нашла им маленькую квартиру, и он мало-помалу осваивается со своими депутатскими обязанностями.

Когда ему передали, что Наполеон хотел бы, чтобы Люсьен развелся с Кристиной, он расхохотался.

– Мой военный братец сошел с ума! Что он имеет против Кристины?

– Трактир ее отца, – попытался объяснить Жозеф.

– Отец нашей мамы был фермером на Корсике, – ответил, смеясь, Люсьен. – Ферма была очень маленькая.

Потом он наморщил лоб, внимательно посмотрел на Жозефа и добавил:

– У Наполеона очень странные для республиканца мысли!

В газетах часто печатали речи Люсьена. Этот худенький мальчик, темный блондин с голубыми мечтательными глазами, легко загорающийся новыми идеями, обладал талантом незаурядного оратора. Мне кажется, он не получал удовольствия от этих «семейных ужинов» у Жозефа и присутствовал лишь для того, чтобы не обидеть брата и Жюли.

Когда я надевала свое желтое платье, в мою комнату проскользнула Жюли. С привычным предисловием: «Только бы все сошло хорошо!» – она уселась на мою кровать.

– Приколи в волосы парчевый бант, он тебе очень идет, – предложила она.

– Зачем? Ты прекрасно знаешь, что сегодня не будет никого, кто может меня интересовать, – ответила я, роясь в шкатулке, где лежали ленты и гребни.

– Жозеф слышал, что этот будущий военный министр заявил, что поход Наполеона в Египет – огромная глупость и что правительство не должно было его разрешать, – сказала Жюли.

Я решила не прикалывать никакого банта. Я подняла локоны кверху и заколола их двумя гребнями, мысленно ругая все «семейные ужины» с политикой и бесконечной скукой.

Сначала Жозефина не хотела присутствовать. Жозефу пришлось объяснить ей, что Наполеон придает большое значение подобным деловым связям.

– Она купила загородный дом в Мальмезоне и хотела устроить там пикник с несколькими друзьями, – рассказывала мне Жюли.

– Она права. Такая чудесная погода! – сказала я, смотря в окно на голубые сумерки.

В открытое окно вливался аромат цветущих лип. На минуту я возненавидела этого незнакомого гостя.

Внизу остановилась коляска, и Жюли заторопилась, повторив в последний раз: «Лишь бы все закончилось хорошо!»

У меня не было ни малейшего желания спускаться в гостиную. Однако шум голосов усилился, и я поняла, что нужно идти, чтобы не опоздать к ужину. Я открыла дверь гостиной и… господи, почему я не сказалась больной и не осталась в спальне?..

Хотя он стоял спиной ко мне, я тотчас узнала человека, высокого как башня, в прекрасно сшитом генеральском мундире, с огромными эполетами и шарфом цветов Республики через плечо. Его окружали Жозеф и Жюли, Жозефина, Люсьен и его Кристина. Я же, как парализованная, застыла на пороге, не спуская глаз с широкой, такой знакомой спины.

Все посмотрели на меня, и он, почувствовав, что за его спиной что-то происходит, обернулся. Его глаза удивленно расширились. Я едва могла дышать, так билось мое сердце.

– Дезире, иди же сюда, мы ждем тебя, – сказала Жюли.

Жозеф взял меня за руку.

– А это – сестра моей жены, генерал Бернадотт, моя свояченица – мадемуазель Дезире Клари.

Нет. Я не смотрела на него. Я смотрела на блестящие пуговицы его мундира и как во сне почувствовала, что он почтительно поднес к губам мою руку, потом, издалека, до меня донесся голос Жозефа:

– Вы рассказывали, дорогой генерал…

– Я… я забыл, что хотел сказать…

Я узнала бы этот голос из тысячи. Я слышала его под аккомпанемент дождя, голос звучал в темноте фиакра и возле двери квартиры, где я останавливалась в тот злосчастный приезд в Париж.

– К столу, к столу, – пригласила Жюли, и он подал ей руку. За ними следовали Жозеф с Жозефиной, Люсьен, Кристина и, наконец, я. Это был «семейный ужин» из политических соображений…

Ужин, семейный ужин из политических соображений оказался совсем другим, Боже мой, совсем другим, чем его представлял себе Жозеф. По замыслу Жозефа, генерала посадили между Жюли и Жозефиной. Жозеф сел напротив, думая вести разговоры на высшем уровне, но генерал, чрезвычайно задумчивый, занялся форелью, блюдом очень дорогим и поданым ради высокого гостя. Жозефу пришлось трижды повторить тост за его здоровье, прежде чем он поднял свой бокал. Вероятно, он сопоставлял и вспоминал. Вероятно он, наконец, понял, что тогда с ним была я, и что я – сестра Жюли, и что я – м-ль Клари, бывшая невеста Наполеона.

Наконец он прямо обратился к Жюли:

– Ваша сестра давно в Париже? – Вопрос был таким неожиданным, что Жюли вздрогнула и не сразу поняла.

– Вы обе из Марселя, не правда ли? Я хочу знать, давно ли в Париже ваша сестра? – повторил он.

Жюли удивленно ответила:

– Нет, всего несколько месяцев. Она первый раз в Париже, и ей здесь нравится. Правда, Дезире?

– Париж – очаровательный город, – ответила я тоном школьницы.

– Да, когда не идет дождь, – сказал Бернадотт, подмигнув мне.

– О, даже в дождь Париж прекрасен, как в сказке, – заметила Кристина.

– Вы правы, мадам, – сказал он серьезно. – Сказка может случиться и во время дождя…

Жозеф пытался вернуть разговор к текущим событиям.

– Я получил вчера письмо от брата. Он пишет, что все идет по плану, и английский флот под командованием генерала Нельсона не показывается.

– Это значит, что вашему брату везет! – И, подняв бокал: – За здоровье генерала Бонапарта. Есть вещь, за которую я ему чрезвычайно признателен…

Бернадотт держал себя так, что все видели: он считает себя равным Наполеону. Жозеф был озадачен и озабочен.

ЭТО произошло, когда подали десерт. Начала Жозефина, да, Жозефина – жена Наполеона. Я заметила, что она переводит взгляд с меня на Бернадотта и обратно. Она очень чутка к нюансам взаимоотношений между мужчиной и женщиной. До сих пор она молчала, но когда Жюли сказала: «Она впервые в Париже», брови Жозефины дрогнули, и она с интересом взглянула на Бернадотта.

Возможно, ей припомнилось, что Бернадотт также был среди гостей м-м Тальен в тот день… и теперь она сочла возможным перевести беседу с полувоенных, полуполитических рельсов на ту тему, которая интересовала ее больше. Она слегка наклонила к Бернадотту свою головку в детских буклях и спросила, кинув на него лукавый взгляд:

– Вероятно, не очень легко быть послом в Вене? Там такое светское общество, а ведь вы холостяк, м-сье Бернадотт. Вы никогда не жалеете, что в посольстве нет хозяйки?

Бернадотт решительно поднял нож и вилку.

– О, конечно! просто не могу выразить, дорогая Жозефина. Вы не можете себе представить, как мне бывает трудно оттого, что я не женат! – Затем, обращаясь ко всем присутствующим:

– Но я спрашиваю вас, медам и месье, что мне делать?

Никто не понял шутит он или говорит серьезно. Все молчали и, наконец, Жюли, из вежливости заметила:

– Вы еще не встретили ту, которую хотели бы назвать женой, генерал.

– О нет, мадам. Я ее нашел, но она исчезла и теперь… – он комически пожал плечами, глядя на меня. Лицо его прояснилось.

– Так нужно найти ее и просить ее руки, – воскликнула Кристина, которая, будучи дочерью трактирщика, не только не умела вести пустые светские разговоры, но и не понимала, что этот разговор необычен, и считала, что все в порядке вещей.

– Вы правы, мадам, – ответил живо Бернадотт. – Я буду просить ее руки. – С этими словами он поднялся, отодвинул стул и повернулся к Жозефу. – М-сье Бонапарт, я имею честь просить руки вашей свояченицы, м-ль Дезире Клари. – Он опустился на стул и спокойно ждал ответа.

– Я вас не понимаю, генерал. Вы шутите, – сказал Жозеф.

– Я говорю серьезно.

Наступило молчание.

– Я… я думаю, что следует дать Дезире время обдумать ваше лестное предложение, – сказал Жозеф.

– Я дал ей время, м-сье Бонапарт.

– Но разве вы не сегодня познакомились? – спросила Жюли дрожащим голосом.

Я подняла голову.

– Я от всего сердца хочу стать вашей женой, генерал Бернадотт…

Ко мне повернулись удивленные лица. Я не помню, как встала из-за стола, выбежала из комнаты. Я пришла в себя уже в своей спальне, в постели, вся в слезах. Вбежала Жюли, прижала меня к себе и стала утешать:

– Ты совсем не должна сдержать это слово! Ты можешь не выходить за него замуж! Утешься! Перестань плакать!

– Мне нужно поплакать, – ответила я, всхлипывая. – Я не виновата, я так ужасно счастлива, что должна поплакать!

Потом я умылась и напудрила лицо, однако, когда я вновь появилась в гостиной, Бернадотт заметил:

– Вы, конечно, опять плакали, м-ль Дезире?!

Они сидели на маленьком диванчике вдвоем с Жозефиной. Она тотчас же пересела в кресло, сказав:

– Теперь пусть Дезире сядет рядом с Жаном-Батистом.

Я села рядом с ним. Все заговорил о чем-то с явным намерением дать нам поговорить друг с другом. Жозеф приказал подать шампанского, Жюли занялась забытым десертом, когда Бернадотт, не ощущавший ни малейшей неловкости, сияющий, улыбающийся радостной улыбкой, подошел к ней.

– Мадам, вы не будете возражать, если я приглашу вашу сестру немного прокатиться в коляске?

– Нет, конечно, генерал. Когда? Завтра?

– Нет, сейчас.

– Но уже темно, – удивилась Жюли.

– Маленькая прогулка, Жюли. Мы быстро вернемся, – вмешалась я и выбежала из гостиной так быстро, что Бернадотт едва успел раскланяться с остальными.

Его коляска стояла перед домом, и мы поехали, окруженные душистой мглой летнего вечера. Цвели липы. Мы не обменялись ни словом, пока коляска не остановилась на мосту.

– Это – тот мост! – сказал Бернадотт. Мы вышли из коляски и дошли до середины моста. Потом мы наклонились и смотрели на пляшущие в воде отражения городских огней.

– Я много раз был возле вашего дома, но никто не мог указать, где вас искать.

– Эти люди знали, что я приезжала в Париж тайком от мамы и Жюли.

Когда мы опять сели в коляску, он обнял меня. Моя голова прижалась к его груди как раз под эполетом.

– Ты тогда сказала, что очень маленькая…

– Да, за это время я, кажется, стала еще меньше. Но теперь я могу носить высокие каблуки, хотя это и не модно. А может быть, ничего?

– Что ничего?

– Что я такая маленькая?

– Конечно нет. Наоборот!

– Что наоборот?

– Твой рост мне очень нравится.

Я крепче прижалась к нему. Золотой шнур царапал мне щеку.

– Эти ужасные золотые кисти меня царапают!

Он усмехнулся:

– Я знаю: ты терпеть не можешь генералов!

Я вспомнила, что он был пятый генерал, просивший моей руки. Наполеон… Жюно, Мармон, Дюфо – этих троих присылал Наполеон. Я отогнала эти мысли и крепче прижалась щекой к царапающемуся эполету Бернадотта.

Когда мы вернулись, гости уже уехали. Жюли и Жозеф вышли нам навстречу.

– Надеюсь теперь часто видеть вас здесь, генерал, – сказал Жозеф.

Я быстро вмешалась:

– Каждый день! – И добавила:– Ведь так, Жан-Батист?

– Мы решили пожениться очень скоро, надеюсь вы не возражаете? – сказал Бернадотт Жозефу, хотя о свадьбе и не говорили.

– Но я… я хотела бы выйти за него замуж сейчас же…

– Завтра я займусь поисками небольшого дома, и как только мы найдем по вкусу Дезире и мне, мы поженимся.

Как дорогая далекая мелодия возникло воспоминание: «Я скопил за эти годы немного денег и могу купить маленький дом для вас и ребенка!»…

– Я сегодня же напишу маме, – сказала Жюли. – Спокойной ночи, генерал Бернадотт.

Жозеф:

– Спокойной ночи, мой дорогой зять! Спокойной ночи! Мой брат Наполеон будет очень обрадован этой новостью.

Оставшись со мной и Жюли, Жозеф не мог удержаться:

– Ничего не понимаю! Бернадотт не из тех, кто принимает молниеносные решения!

– Не слишком ли он стар для Дезире? Ему по крайней мере…

– Вероятно, ему к тридцати, – сказал Жозеф. – Скажите, Дезире, понимаете ли вы, что выходите замуж за человека, самого необходимого Республике?

– Приданое!.. – вскрикнула Жюли. – Если Дезире скоро выйдет замуж, нужно срочно заняться приданым!

– Конечно. Не следует давать этому Бернадотту возможность когда-нибудь сказать, что свояченница Бонапарта принесла плохое приданое, – сказал Жозеф, по очереди глядя на нас. – Сколько времени вам нужно для приготовления приданого?

– На покупки времени нужно немного, – сказала Жюли. – Но нужно еще вышить метки – монограммы.

Я впервые вмешалась в разговор:

– Ты прекрасно знаешь, что мое приданое совсем готово. Оно в Марселе. Нужно распорядиться, чтобы прислали сундуки. А монограммы?.. Я давно их вышила.

– Да… Да, действительно! – закричала Жюли и глаза ее от удивления стали совсем круглыми. – Дезире права. Монограммы вышиты. Буква «Б».

– «Б», «Б», всюду «Б», – сказала я, смеясь, и пошла к двери.

– Все это очень странно, – прошептал Жозеф.

– Лишь бы они были счастливы! – тихонько сказала Жюли.

Я счастлива! Добрый Боженька на небе, дорогие цветущие липы под моим окном, дорогие розы в вазе, как я счастлива!

Часть II
Жена маршала Бернадотта

Глава 12
Соо, осень, год VI (1798)

Тридцатого термидора шестого года Республики в семь часов вечера, в зале бракосочетаний мэрии Соо, пригорода Парижа, я стала женой генерала Жана-Батиста Бернадотта. Свидетелями моего мужа были его друг, капитан кавалерии Антуан Мориен, и м-сье Франсуа Десгранж, нотариус в Соо. Моими свидетелями были: дядюшка Соми, который по традиции не пропускает ни одной свадьбы в нашей семье и, конечно, Жозеф. В последний момент в зале появился Люсьен Бонапарт, и получилось, что меня сопровождали три свидетеля.

После регистрации брака мы все отправились в коляске на улицу Роше, где Жюли приготовила грандиозный банкет. (Все сошло прекрасно, но Жюли это стоило трех бессонных ночей). Чтобы никого не обидеть, Жозеф послал приглашение всем Бонапартам, которые жили в Париже и окрестностях. М-м Летиция неоднократно повторила, что, к сожалению, ее сводный брат Феш, который вновь вернулся к исполнению обязанностей священника, не может присутствовать. Мама сначала хотела приехать из Генуи, но она часто болеет, и путешествие в такую жаркую погоду было ей не по силам.

Жан-Батист терпеть не может семейных праздников и, так как у него в Париже нет родственников, он пригласил на банкет только своего друга Мориена. Таким образом, моя свадьба праздновалась при явном большинстве Бонапартов, которому я могла противопоставить лишь провинциального добряка дядюшку Соми.

К моему удивлению, Жозеф в последний момент пригласил Жюно и, его Лауру. Жюно, по желанию Наполеона, женился на Лауре Пермон, дочери одного из корсиканских друзей м-м Летиции. Жюно, который служит в главном штабе Наполеона в Египте, приехал в Париж ненадолго, чтобы сообщить правительству о захвате Наполеоном Александрии и Каира и о счастливом окончании битвы при пирамидах.

Я ужасно скучала на моей свадьбе! Наш ужин начался очень поздно. Сейчас считается хорошим тоном регистрировать брак вечером, и Жозеф назначил церемонию на семь часов. Жюли хотела заставить меня провести весь день в постели, чтобы я была отдохнувшая и красивая. Но у меня на это не было времени. Мне пришлось помогать Мари разбирать и расставлять в шкафы и ящики наши новые сервизы, купленные только на днях. И вообще, у меня было много работы по устройству нашего нового дома.

Через два дня после нашей помолвки Бернадотт вошел со словами:

– Дезире, я нашел подходящий дом. Поедем смотреть его!

Наш маленький дом находится на улице Луны в Соо. На первом этаже – кухня, столовая и маленькая комната, куда Жан-Батист поставил свое бюро, полное книг. Каждый день он привозит все новые книги, и эта комната у нас носит название рабочего кабинета. На втором этаже две комнаты. Одна – большая – наша спальня, и одна малюсенькая. Чердак Жан-Батист оборудовал под две небольшие комнаты для Мари и Фернана. Я взяла в свой дом Мари, а Жан-Батист – Фернана. Мари и Фернан спорят с утра до вечера…

Мама хотела, чтобы Мари поехала с ней в Геную, но Мари отказалась. Не открывая своих планов на будущее, она сняла в Марселе комнату и зарабатывала на жизнь тем, что готовила парадные обеды и ужины марсельским жителям, которые были очень горды тем, что у них готовит праздничный стол «бывшая кухарка мадам Клари».

Мари ничего не сказала мне, но я знала, что она ждет в Марселе. Ждет моего письма. И на другой же день после нашей помолвки я написала ей коротенькое письмо: «Я стала невестой генерала Б., о котором я тебе рассказывала, того, кто был на мосту. Мы поженимся, как только он найдет подходящий дом. Насколько я его знаю, он сделает это в двадцать четыре часа… Когда ты сможешь приехать ко мне?»

Я не получила ответа на это письмо. Неделю спустя Мари была в Париже.

– Надеюсь, что твоя Мари и мой Фернан достигнут взаимопонимания, – сказал Жан-Батист.

– Кто такой твой Фернан? – спросила я со страхом. Оказалось, что Фернан – уроженец того же города, что и Жан-Батист, – города По в Гасконии. Он был призван в армию одновременно с Бернадоттом. Но в то время как Жан-Батист быстро продвигался вверх по служебной лестнице, Фернан постоянно был на волосок от того, что его могут выгнать из армии. Фернан слишком толст и грузен, и у него болят ноги, если приходится много маршировать. Каждый раз, когда объявляли боевую тревогу, у Фернана страшно болел живот. Он ничего не мог с этим поделать. Однако он хотел остаться в армии, чтобы быть всегда возле Жана-Батиста. Ему доставляло удовольствие чистить сапоги, снимать пятна и пыль с мундира. Два года тому назад Фернан был отчислен из армии и занимался исключительно сапогами, выведением пятен и прочими насущными нуждами Жана-Батиста.

– Я камердинер генерала и его школьный товарищ, – сообщил мне Фернан, когда я впервые познакомилась с ним.

Фернан и Мари сразу же начали ссориться. Мари заявила, что Фернан таскает еду из буфета, а Фернан обвинил Мари в том, что она посмела трогать щетки (у него их 24 штуки) и белье генерала. Мари действительно хотела постирать белье Жана-Батиста и не догадалась испросить разрешения у Фернана…

Когда я впервые осматривала наш дом, я сказала Жану-Батисту:

– Я написала Этьену, чтобы он поскорее выслал деньги, оставленные папой мне в приданое.

Жан-Батист поднял брови:

– За кого ты меня принимаешь! Неужели ты думаешь, что я буду обставлять наш дом на деньги моей невесты?

– Но Жозеф поступил именно так!

– Прошу тебя, не сравнивай меня с Бонапартами, – сказал он решительно. Потом он обнял меня за плечи и закружил по комнате.

– Девчурка, девчурка, сегодня Бернадотт может купить только кукольный домик в Соо, но если ты захочешь дворец…

Я закричала:

– Во имя господа, только не это! Обещай мне, что мы никогда не будем жить во дворцах! Обещаешь? – Я вспомнила о долгих месяцах, проведенных в итальянских палаццо, потом подумала, что о Бернадотте говорят: «Человек, подающий надежды». Его эполеты блестели таким беспокойным блеском…

– Обещай мне! Никогда никаких дворцов! – повторила я.

Он посмотрел на меня. Улыбка осветила его лицо.

– Мы одинаково думаем, Дезире, – сказал он. – Однако в Вене я жил во дворце в стиле барокко. Завтра я могу быть отправлен на фронт и поставлю мою походную кровать в палатке, Бог знает где, может быть в чистом поле. Послезавтра я вновь смогу расположить мой штаб в каком-нибудь замке и попрошу тебя приехать ко мне. Разве ты откажешься?

Мы остановились под большим каштаном в нашем будущем саду. Мы скоро поженимся, и я постараюсь быть хорошей хозяйкой дома, красиво обставить комнаты и содержать их в порядке. Здесь, в этом крошечном доме, в этом саду со старыми каштанами я найду подобающее мне положение. И меня перестанут преследовать воспоминания о залах с невероятно высокими потолками и звоном сабель по мраморным полам, воспоминания о лакеях, которые путаются у вас под ногами во всех комнатах и залах.

– Скажи, разве ты откажешься? – повторил Жан-Батист.

– Мы будем очень счастливы здесь, – ответила я.

– Разве ты откажешься? – повторил он настойчиво. Я прижалась к нему. Я уже привыкла, что мою щеку царапают его эполеты.

– Я не откажусь, но не буду счастлива, – сказала я.

Утром в день свадьбы, когда я, стоя на коленях, убирала в буфет сервиз из белого фарфора с маленькими цветочками, сервиз, который мы с Жаном-Батистом выбирали вместе, Мари спросила меня:

– Ты разве не волнуешься, Эжени?

Несколькими часами позже, когда горничная Жюли завивала мои волосы, Жюли заметила:

– Удивительно, мне кажется, ты ничуть не взволнована! Правда, дорогая?

Я покачала головой. Взволнована? С того момента, когда в темноте коляски рука Жана-Батиста была единственным теплом в моей жизни, я поняла, что принадлежу ему. Через несколько часов я поставлю мою подпись на листе бумаги в зале бракосочетаний мэрии Соо и этой подписью скреплю то, что знала давно. Нет, я не взволнована!

После церемонии, как я уже писала, был банкет у Жюли, на котором я очень скучала. После тоста дяди Соми и пламенного приветствия Люсьена, заговорили о Египетской кампании Наполеона. Жозеф забрал в голову, что сможет убедить Жана-Батиста в том, что завоевание Египта доказательство гениальности Наполеона. Его поддерживал Люсьен, который был убежден, что его брат Наполеон будет насаждать Права человека на всей земле.

– Я не думаю, что мы сможем долго удержаться в Египте. Англичане это понимают, поэтому они и не начинают против нас колониальной войны, – заявил Жан-Батист.

– Но Наполеон уже захватил Александрию и Каир и выиграл битву при пирамидах, – вмешался Жозеф.

– Для англичан это второстепенный вопрос. Египет, на первый взгляд, находится под турецким владычеством. Англичане смотрят на наши войска возле Нила, как на временную неприятность. И…

– Неприятель потерял двадцать тысяч убитыми в битве при пирамидах, – сказал Жюно. – А мы – только пятьдесят человек.

– Грандиозно! – прошептал Жозеф. Жан-Батист пожал плечами.

– Грандиозно? Победоносная французская армия под командованием генерала Бонапарта истребила с помощью современных крупнокалиберных пушек двадцать тысяч африканцев, полуголых, босых. Не могу удержаться и не сказать: это грандиозная победа пушек над копьями, луками и стрелами.

Люсьен открыл рот, чтобы возразить, но промолчал. Его голубые, широко раскрытые глаза потемнели.

– Истреблены с помощью пушек во имя Прав человека, – сказал Бернадотт грустно.

– Наполеон продолжит наступление и прогонит англичан со Средиземного моря, – упрямо продолжал Жозеф.

– Англичане не будут воевать с нами на суше. У них есть флот, и мы не знаем, чей флот сильнее. Они могут уничтожить флот, доставивший Бонапарта в Египет, – Жан-Батист обвел всех взглядом. – Да… неужели вы не понимаете этой игры? Французская армия может с часу на час быть отрезана от родины. И ваш брат со своими полками будет заперт в пустыне, как в мышеловке. Египетская кампания – это рискованная игра, и она слишком тяжела для нашей Республики.

Я знала, что сегодня же вечером Жозеф и Люсьен напишут Наполеону, что мой муж считает его… игроком. Но я не знала, и никто в Париже не знал, что шестнадцать дней тому назад англичане под командованием адмирала Нельсона напали на французский флот в заливе Абукир и почти полностью его уничтожили. И что генерал Бонапарт в отчаянии ищет возможности связаться с Францией, что он ходит взад и вперед перед своей палаткой и уже видит, как гибнет его армия от невыносимой жары в песчаной пустыне. Нет, никто не знал в день моей свадьбы, что Жан-Батист Бернадотт предсказал то, что уже произошло, но о чем никому не было известно.

Когда я, уже во второй раз за этот вечер, украдкой зевнула (это, вероятно, не подобало молодой жене, но я впервые выходила замуж и не знала, как поступить, если тебе так скучно, что зевота одолевает тебя), когда я зевнула во второй раз, Жан-Батист поднялся и сказал:

– Уже поздно, Дезире, я думаю нам пора домой.

Вот и прозвучало впервые это ласковое, сердечное приглашение… Мы должны вернуться домой!..

Юные девы, Каролин и Гортенс, зажали рты руками и засмеялись. Дядюшка Соми, когда я подошла к нему попрощаться, ласково и многозначительно потрепал меня по щеке, приговаривая:

– Не бойся, детка, генерал Бернадотт не съест тебя!

Мы ехали домой в открытой коляске этой душной ночью конца лета. Звезды и полная желтая луна были так близко, что можно было, казалось, их потрогать, и это очень сочеталось с тем, что наш дом был на улице Луны.

Когда мы вошли, то увидели, что столовая освещена. Большие свечи горели в тяжелых серебряных канделябрах, которые Жозефина подарила нам к свадьбе от себя и Наполеона. Белоснежная скатерть покрывала стол, на котором стояли шампанское и вазы с виноградом, персиками и пирожными. Шампанское было поставлено в ведерко со льдом. И ни души! В доме царила глубокая тишина.

– Это Мари приготовила для нас, – сказала я, улыбаясь.

Но Жан-Батист быстро сказал:

– Нет, это Фернан!

– Я же знаю, какие пирожные делает Мари, – сказала я, откусывая кусочек.

Жан-Батист задумчиво смотрел на шампанское.

– Если мы будем пить сегодня, то завтра утром у нас будет болеть голова.

Я открыла стеклянную дверь в сад. Пахло увядающими розами, листья каштана казались серебряным кружевом, Жан-Батист погасил свечи…

В нашей спальне было совсем темно, но я на цыпочках быстро подошла к окну и отдернула занавески. В комнату ворвался лунный свет.

Жан-Батист прошел в соседнюю маленькую комнатку. Я подумала, что он хочет дать мне время раздеться и лечь в кровать, и я была ему за это благодарна.

Быстро я сняла платье, подошла к нашей широченной двуспальной кровати, нашла ночную сорочку, положенную в ногах на шелковое покрывало, надела ее, быстро скользнула под одеяло… и пронзительно вскрикнула…

– Боже мой, что случилось, Дезире? – Жан-Батист подбежал к изголовью.

– Я не знаю, меня что-то ужасно укусило! – Я подвинулась. – Ай, ай, опять кусает!

Жан-Батист зажег свечу, я выскочила из кровати и откинула одеяло…

Розы… розы и розы, с их колючками…

– Какой идиот?.. – начал Жан-Батист, когда мы озадаченно смотрели на нашу кровать, устланную розами. Потом я стала вынимать цветы, в то время как Жан-Батист поднимал тяжелое стеганое одеяло. Я доставала из-под одеяла все новые и новые розы…

– Это конечно, Фернан, – шептала я. – Он хотел сделать нам сюрприз…

– Если ты так думаешь, то ты несправедлива к бедному малому, – сейчас же встал на защиту Жан-Батист. – Конечно, это придумала Мари… Розы… нет, подумать только! Устлать розами постель военного!..

Розы, которые мы вынули из-под одеяла, лежали теперь на ночном столике и пахли так сладко, что перехватывало дыхание. Я заметила, что Жан-Батист смотрит на меня, а я… в одной ночной сорочке. Я села на кровать и попросила:

– Укрой меня одеялом, мне холодно!

Он тотчас набросил на меня одеяло. Под одеялом было страшно жарко, но я укрылась до кончика носа, а глаза зажмурила так, что не видела, как Жан-Батист погасил свечу…

На другой день утром мы узнали, что Мари и Фернан, придя к согласию на этот раз, вдвоем придумали устлать наше свадебное ложе розами. Они при этом не подумали о шипах…

Жан-Батист взял двухмесячный отпуск, чтобы побыть со мною первое время после свадьбы. Но как только до Парижа дошли известия об уничтожении нашего флота в Абукирском заливе, он должен был почти каждый день являться в Люксембургский дворец, чтобы принимать участие в обсуждении текущих вопросов. Он снял по соседству с нашим домом конюшню и держал двух верховых лошадей, и наш медовый месяц вспоминается мне так. Я стою возле ограды нашего садика и вглядываюсь вдаль, в надежде увидеть подъезжающего Жана-Батиста. Когда я слышу приближающееся «ток-ток» его лошади, мое сердце начинает биться сильными ударами. Я говорю себе, что сейчас… сейчас я увижу его, что он мой муж, что я его жена, что мы теперь навсегда вместе, что исполнилось то, о чем я мечтала, но не признавалась даже себе…

И он приезжал, наконец, и мы десять минут спустя пили кофе под старым каштаном, и он рассказывал мне новости, которые не появлялись на другой день в «Мониторе», и даже такие новости, которые «Ради Бога, нужно держать в секрете!»

Я зажмуривала глаза от счастья и от слепящих лучей садящегося солнца и перебирала руками упавшие каштаны, подобранные мною в траве.

Поражение при Абукире дало толчок врагам Республики. Россия произвела мобилизацию; австрийцы, которые еще недавно приносили извинения по поводу инцидента в Вене, тоже приняли участие в начавшейся кампании. Везде – от Швейцарии и Италии до севера Франции, наши недруги стягивают войска у наших границ.