Текст книги "Святитель Игнатий (Брянчанинов)"

Последние годы

Поселившись в Николо-Бабаевском монастыре, святитель Игнатий лишь в хорошую погоду ненадолго покидал стены обители, выезжая на прогулки по окрестностям. Обычно в те дни, когда он не служил, святитель вставал около шести часов утра и затем, прочитав келейное правило, около семи часов утра садился пить чай. Сам он говорил об этом так: «Вот что значит старость: не напившись чаю, и Богу не способна помолиться».

С девяти часов святитель Игнатий обычно или шел в церковь, или принимался за дела – осматривал производившиеся строительные работы или принимал посетителей. Иногда, чтобы побеседовать со святителем о духовной жизни, люди приезжали издалека. Но большей частью посетителями его были местные жители, они обращались к Владыке не столько с духовными, сколько с житейскими вопросами. Крестьяне, обремененные различными нуждами, приходили к святителю Игнатию просить о помощи. И он никогда не отказывал им ни в денежной помощи, ни в совете, ни даже в лечении. Прием посетителей обычно заканчивался после полудня. После вечерни и до восьми часов вечера святитель Игнатий возобновлял прием посетителей.

Почти все остальное время до вечера святитель Игнатий посвящал литературным трудам, поскольку, лишь живя на покое, он получил возможность тщательно просмотреть все написанное им и подготовить к изданию. До этого все его время уходило на служебные обязанности, так что попытки издать свои сочинения приводили лишь к конфликту с духовной цензурой. В последние годы жизни святителю Игнатию удалось найти деятельных помощников, способствовавших изданию его сочинений. Духовные чада занимались корректурой творений святителя, а брат Петр Александрович, к тому времени оставивший службу, взял на себя всю практическую сторону этого дела – договоренность с издательствами и цензурой.

Не останавливаясь на достигнутом, святитель Игнатий уже в Николо-Бабаевской обители продолжил написание духовных творений. Вообще, в это время он считал духовное писательство главным своим послушанием, не завершив которого он не мог и умирать. Вот как писал он об этом одному из своих помощников: «Не бойтесь, я не умру до тех пор, пока не кончу дела своего служения человечеству и не передам ему слов истины, хотя действительно так ослабел и изнемог в телесных силах, как это вам кажется».

Однако даже в это время он не считал себя вправе уклоняться от духовного общения с братией Николо-Бабаевской обители. Он регулярно проводил духовные беседы с братией, а особенно с новоначальными послушниками, толкуя им Священное Писание и наставляя их в монашеских добродетелях.

Так, в мире Христовом спокойно протекала жизнь бабаевского затворника. Все окружающие привыкли видеть святителя постоянно больным, но при этом занятым работой за письменным столом или молитвенным подвигом. Лишь самые близкие помощники догадывались о скорой кончине святителя Игнатия.

Кончина святителя Игнатия

Наступил 1867 год. Святитель Игнатий настолько ослабел телесно, что все приезжавшие к нему замечали это. При этом духовно он был бодр. Весьма вероятно, он был заранее предуведомлен о времени своей кончины.

В день светлого Христова Воскресения, 16 апреля 1867 года, святитель Игнатий совершил литургию, но так утомился, что келейники с трудом довели его до кельи. Ему нужен был получасовой отдых, чтобы собраться с силами и принять пищу. В этот день он объявил окружающим, чтоб после вечерни никто его не беспокоил, ибо с этого часа дня он никого принимать не будет, объявив причиною этого распоряжения «необходимость свою готовиться к смерти». В последующие затем дни святитель чувствовал себя все слабее, но при этом лицо его выражало все большее умиление, иногда прямо светилось радостью, что поражало всех.

В это время из Петербурга прислали только что напечатанные третий и четвертый тома его творений. Увидев их, святитель Игнатий перекрестился, сказал: «Слава Богу!», но не проявил никакого интереса. Объясняя архимандриту Иустину свое духовное состояние, святитель говорил, что потерял всякий интерес ко всему земному, потерял даже внимание ко вкусу пищи, причем прибавил: «Я долго не потяну».

30 апреля, в воскресенье недели жен-мироносиц, к семи часам утра келейник Василий, войдя в келью святителя, нашел орлец не убранным пред иконами, что случалось очень редко – большей частью святитель Игнатий, всегда употреблявший его при келейном правиле, сам убирал его. Умывшись, он, по обычаю, выпил Богоявленской воды и вышел в столовую комнату пить чай. Выпив две чашки чаю, он по спешил в свою внутреннюю келью. Около девяти часов, пред самым благовестом к поздней литургии, Василий, войдя к нему с обычной молитвой, нашел святителя Игнатия лежащим на кровати, на левом боку, лицом к стене. Видя, что Владыка, всегда очень чуткий, не обращает внимания на вход его, келей ник сначала приписал это особенно углубленному молит венному деланию, что иногда с ним случалось. Постояв несколько, Василий повторил молитву, но ответа не было. Вглядываясь пристальнее, он заметил, что святитель уже скончался. Голова его, лежавшая на подушке, была несколько наклонена вперед, ладонь левой руки воздета кверху, как бы в молитве, правая рука, опущенная вдоль тела на кровать к стороне стены, лежала близ раскрытого канонника. Смерть, придя к святителю, застала его ум занятым молитвословием. Начав молитву на земле, угодник Божий продолжил ее на небе.

Прославление и обретение мощей святителя Игнатия

Епископа Кавказского Игнатия (Брянчанинова) еще при жизни почитали как аскета и духовного писателя. По кончине его почитание продолжилось. Более того, почитатели были уверены в том, что, перейдя в вечность, святитель Игнатий не оставил их молитвенным попечением. Об этом свидетельствовали и посмертные явления святителя. Вот примеры таких явлений.

Явление епископа Игнатия А.В. Жандр, на 20-й день по кончине его, 1867 года 19 мая

«Тяжелая скорбь подавила все существо мое с той минуты, как дошла до меня весть о кончине Владыки. Скорбь эта не уступала и молитве: самая молитва была растворена скорбию, невыносимою, горькою. Ни днем, ни ночью не покидало сердца ощущение духовного сиротства. И душа, и тело изнемогли до болезни. Так прошло время до двадцатого дня по кончине Владыки. На этот день я готовилась приобщиться Святых Тайн в одном из женских московских монастырей.

Так сильно было чувство печали, что даже во время таинства исповеди не покидало оно меня, не покидало оно меня и во время совершения Литургии. Но в ту минуту, как Господь сподобил меня принять Святые Тайны, внезапно в душу мою сошла чудная тишина, и молитва именем Господа нашего Иисуса Христа, живая, ощутилась в сердце. Так же внезапно, для меня самой непонятно, печаль о кончине Владыки исчезла.

Прошло несколько минут, в течение которых я отошла на несколько шагов от Царских врат и, не сходя с солеи, стала, по указанию матери игумении, на левый клирос прямо против иконы Успения Божией Матери. В сердце была молитва, мысль в молчании сошла в сердце, и вдруг, пред внутренними глазами моими, как бы также в сердце, но прямо против меня у иконы Успения, возле одра, на котором возлежит Царица Небесная, изобразился лик усопшего святителя – красоты, славы, света неописанных! Свет озарял сверху весь лик, особенно сосредоточиваясь наверху главы. И внутри меня, опять в сердце, но вместе и от лика, я услышала голос, мысль, поведание, – луч света, ощущение радости, проникнувшее все мое существо, – которое без слов, но как-то дивно передало моему внутреннему человеку следующие слова: «Видишь, как тебе хорошо сегодня. А мне без сравнения так всегда хорошо, и потому не должно скорбеть о мне».

Так ясно, так отчетливо я видела и слышала это, как бы сподобилась увидеть Владыку, слышать от него лицом к лицу. Несказанная радость объяла всю душу мою, живым отпечатком отразилась на лице моем так, что заметили окружающие. По окончании Литургии начали служить панихиду. И какая это была панихида! В обыкновенных печальных надгробных песнопениях слышалась мне дивная песнь духовного торжества, радости неизглаголанной, блаженства и жизни бесконечных. То была песнь воцерковления вновь перешедшего из земной, воинствующей Церкви воина Христова в небесную Церковь торжествующих в невечерней славе праведников. Мне казалось, что был Христов день, таким праздником ликовало все вокруг меня, и в сердце такая творилась молитва.

Вечером того же дня я легла в постель: сна не было. Около полуночи, в тишине ночи, откуда-то издалека донеслись до слуха моего звуки дивной гармонии тысячи голосов. Все больше и больше приближались звуки: начали отделяться ноты церковного пения ясно, наконец стали определительно, отчетливо выражаться слова… И так полно было гармонии это пение, что невольно приковывалось к нему все внимание, вся жизнь… Мерно гудели густые басы, как гудит в пасхальную ночь звон всех московских колоколов, и плавно сливался этот гул с мягкими, бархатными тенорами, с серебром рассыпавшимися альтами, и весь хор казался одним голосом – столько было в нем гармонии. И все яснее и яснее выделялись слова. Я отчетливо расслышала: «Архиереев богодухновенное украшение, монашествующих славо и похвало». И вместе с тем для самой меня необъяснимым извещением, без слов, но совершенно ясно и понятно, сказалось внутреннему существу моему, что этим пением встречали епископа Игнатия в мире небесных духов.

Невольный страх объял меня, и к тому же пришло на память, что Владыка учил не внимать подобным видениям и слышаниям, чтобы не подвергнуться прелести. Усиленно старалась я не слышать и не слушать, заключая все внимание в слова молитвы Иисусовой, но пение все продолжалось помимо меня, так что мне пришла мысль, не поют ли где на самом деле в окрестностях. Я встала с постели, подошла к окну, отворила его: все было тихо, на востоке занималась заря.

Утром, проснувшись, к удивлению моему, я припоминала не только напев, слышанный мною ночью, но и самые слова. Целый день, несмотря на множество случившихся житейских занятий, я находилась под необычайным впечатлением слышанного. Отрывками, непоследовательно припоминались слова, хотя общая связь их ускользала из памяти. Вечером я была у всенощной: то была суббота – канун последнего воскресенья шести недель по Пасхе; канон Пасхи. Но ни эти песнопения, ни стройный хор Чудовских певчих не напоминали мне слышанного накануне: никакого сравнения нельзя было провести между тем и другим.

Возвратившись домой, утомленная, усталая, я легла спать, но сна опять не было, и опять, только что начал стихать городской шум, около полуночи, слуха моего снова коснулись знакомые звуки, только на этот раз они были ближе, яснее, и слова врезывались в памяти моей с удивительной последовательностью. Медленно и звучно пел невидимый хор: «Православия поборниче, покаяния и молитвы делателю и учителю изрядный, архиереев богодухновенное украшение, монашествующих славо и похвало: писаньми твоими вся ны уцеломудрил еси. Цевнице духовная, новый Златоусте: моли Слова Христа Бога, Егоже носил еси в сердце твоем, даровати нам прежде конца покаяние!»

На этот раз, несмотря на то, что я усиленно творила молитву Иисусову, пение не рассеивало внимания, а еще как-то неизъяснимым образом и моя сердечная молитва сливалась в общую гармонию слышанного песнопения, и сердце живо ощущало и знало, что то была торжественная песнь, которою небожители радостно приветствовали преставившегося от земли к небесным – земного и небесного человека, епископа Игнатия.

На третью ночь, с 21 на 22 мая, повторилось то же самое, при тех же самых ощущениях. Это троекратное повторение утвердило веру и не оставило никакого смущения, запечатлело в памяти и слова тропаря, и тот напев, на который его пели, как бы давно знакомую молитву. Напев был сходен с напевом кондаков в акафистах. После, когда я показала голосом, какой слышала напев, мне сказали, что это осьмый глас».

Явление епископа Игнатия С.И. Снесаревой

«В 1867 году, 30 апреля, Преосвященный Игнатий скончался в Николаевском монастыре; я поехала на его погребение, совершавшееся 5 мая. Невыразима словом грустная радость, которую я испытала у гроба его.

В субботу, 12 августа 1867 года, ночью худо спала, к утру заснула. Вижу – пришел Владыка Игнатий в монашеском одеянии, в полном цвете молодости, но с грустию и сожалением смотрит на меня: «Думайте о смерти, – говорил он. – Не заботьтесь о земном! Все это только сон – земная жизнь, только сон! Все, что написано мною в книгах, все – истина! Время близко, очищайтесь покаянием, готовьтесь к исходу. Сколько бы Вы ни прожили здесь, все это – один миг, один только сон». На мое беспокойство о сыне Владыка сказал: «Это не Ваше дело; судьба его в руках Божиих! Вы же заботьтесь о переходе в вечность». Видя мое равнодушие к смерти и исполняясь сострадания к моим немощам, он стал умолять меня обратиться к покаянию и чувствовать страх смерти. «Вы слепы, ничего не видите и потому не боитесь, но я открою Вам глаза и покажу смертные муки». И я стала умирать. О, какой ужас! Мое тело стало мне чуждо и ничтожно, как бы не мое, вся моя жизнь перешла в лоб и глаза; мое зрение и ум увидели то, что есть действительно, а не то, что нам кажется в этой жизни. Эта жизнь – сон, только сон! Все блага и лишения этой жизни не существуют, когда наступает со смертью минута пробуждения. Нет ни вещей, ни друзей, – одно необъятное пространство, и все это пространство наполнено существами страшными, непостигаемыми нашим ослеплением; они живут вокруг нас в разных образах, окружают и держат нас. У них тоже есть тело, но тонкое, как будто слизь какая, ужасное! Они лезли на меня, лепились вокруг меня, дергали меня за глаза, тянули мои мысли в разные стороны, не давали перевесть дыхания, чтобы не допустить меня призвать Бога на помощь. Я хотела молиться, хотела осенить себя крестным знамением, хотела слезами к Богу, произношением имени Иисуса Христа избавиться от этой муки, отдалить от себя эти страшные существа, но у меня не было ни слов, ни сил. А эти ужасные кричали на меня, что теперь уже поздно, нет молитвы после смерти!

Все тело мое деревенело, голова неподвижна, только глаза все видели, и в мозгу дух все ощущал. С помощью какой-то сверхъестественной силы я немного подняла руку, до лба не донесла, но на воздухе я сделала знамение креста, тогда страшные корчились. Я усиливалась не устами и языком, которые не принадлежали мне, а духом представить имя Господа Иисуса Христа, тогда страшные прожигались, как раскаленным железом, и кричали на меня: «Не смей произносить этого имени, теперь поздно!» Мука неописанная!

Лишь бы на одну минуту перевесть дыхание! Но зрение, ум и дыхание выносили невыразимую муку от того, что эти ужасные страшилища лепились вокруг них и тащили в разные стороны, чтобы не дать мне возможности произнести имя Спасителя. О, что это за страдание! Опять голос Владыки Игнатия: «Молитесь непрестанно, все истина, что написано в моих книгах. Бросьте земные попечения, только о душе, о душе заботьтесь». И с этими словами он стал уходить от меня по воздуху как-то кругообразно, все выше и выше над землею. Вид его изменялся и переходил в свет. К нему присоединился целый сонм таких же светлых существ, и все как будто ступенями необъятной, невыразимой словом лестницы.

Как Владыка по мере восхождения становился неземным, так и все присоединившиеся к нему в разных видах принимали невыразимо прекрасный, солнцеобразный свет. Смотря на них и возносясь духом за этою бесконечною полосою света, я не обращала уже внимания на страшилища, которые в это время бесновались вокруг меня, чтобы привлечь мое внимание к ним новыми муками. Светлые сонмы тоже имели тела, похожие на дивные, лучезарные лучи, пред которыми наше солнце – ничто.

Эти сонмы были различных видов и света, и чем выше ступени, тем светлее. Преосвященный Игнатий поднимался все выше и выше. Но вот окружает его сонм лучезарных святителей, он сам потерял свой земной вид и сделался таким же лучезарным. Выше этой ступени мое зрение не достигало. С этой высоты Владыка Игнатий еще бросил на меня взгляд, полный сострадания. Вдруг, не помня себя, я вырвалась из власти державших меня и закричала: «Упокой, Господи, душу усопшаго раба Твоего Преосвященного Игнатия и святыми его молитвами спаси и помилуй меня, грешную!» Мгновенно все ужасы исчезли, настала тишина и мир. Я проснулась в жестоком потрясении.

Никогда ничего я не боялась и охотно оставалась одна одинехонька в доме, но после этого сна несколько дней я чувствовала такой ужас, что не в силах была оставаться одна. Много дней я ощущала необыкновенное чувство на средине лба: не боль, а какое-то особенное напряжение, как будто вся жизнь собралась в это место. Во время этого сна я узнала, что, когда мой ум сосредотачивается на мысли о Боге, на имени Господа нашего Иисуса Христа, ужасные существа мигом удаляются, но лишь только мысль развлекается, в тот же миг они окружали меня, чтобы мешать моей мысли обратиться к Богу и молитве Иисусовой».

Даже после революции, во время гонения на Церковь творения святителя Игнатия были для многих путеводной звездой в деле вечного спасения. И, наконец, в рамках подготовки празднования 1000-летия Крещения Руси историко-каноническая группа подготовила материал для общецерковного прославления святителя Игнатия.

Незадолго до прославления были обретены и мощи святителя. Вот как вспоминает об этом игумен Борис (Долженко).

Игумен Борис (Долженко) об обретении мощей святителя Игнатия (Брянчанинова)

В 1988 году состоялось прославление святителя Игнатия, и было решено поднять его мощи. Договорились с администрацией санатория. В храме, где находились мощи, располагались палаты с туберкулезными больными. При вскрытии присутствовали: Владыка Платон, протоиерей Владимир Пчелкин, протоиерей Михаил Перегудов и судмедэксперт Владимир Иванович Смирнов. Склеп был нарушен, так как при установке какой-то машины на месте, где были мощи, открыли склеп, потом засыпали и при этом все перемешали. Когда обретали мощи, то приходилось все просеивать. Мощи складывали на мантию Владыки Платона. Не нашли череп и большую кость ноги. Потом все положили в гроб и на машине отвезли на Толгу, где святые мощи встретили сестры обители и отнесли их в Спасский храм. Мощи снова закопали, и они находились год под спудом, а через год их достали и положили в раку. Ныне мощи святителя Игнатия (Брянчанинова) пребывают в Свято-Введенском Толгском женском монастыре.

* * *

Прославление святителя Игнатия состоялось на Юбилейном Поместном Соборе РПЦ в июне 1988 года.

Свято-Троицкая Сергиева пустынь

Свято-Троицкая Сергиева пустынь была основана в 1732 году архимандритом Троице-Сергиевой лавры Варлаамом (Высоцким).

Архимандрит Варлаам (в миру священник Василий Антипьевич Высоцкий) родился в 1665 году в подмосковном селе Домодедове и происходил из духовного сословия. Известно, что Василий Высоцкий с ранних лет стремился к монашеству, в юности он пришел в Борисо-Глебский Переславский монастырь и стал послушником при преподобном Корнилии. Но затем, по неизвестным обстоятельствам, оставил обитель, вступил в брак и был рукоположен во священники.

В 1692 или 1693 году о. Василий был переведен в Москву, в церковь Рождества Богородицы, что в Кремле. Через некоторое время о. Василий был уже первым священником в той же церкви. В это же время о. Василий становится духовником царевен Натальи Алексеевны, Екатерины Алексеевны и Марии Алексеевны, а также их невестки царицы Прасковьи Федоровны.

В начале XVIII века о. Василий, вероятно, овдовев, принимает постриг с именем Варлаама в Переславском Борисо-Глебском монастыре. Вскоре он был избран настоятелем этой обители. При этом он по-прежнему наезжает в Москву и продолжает общение с высокопоставленными духовными чадами. Есть предположение, что именно о. Варлаам наставлял в истинах Православия подругу императора Петра I Марту Скавронскую, и он же впоследствии в 1707 году совершил над ней чин присоединения к Православной вере. Ставшая

Екатериной Алексеевной Марта также избирает игумена Варлаама своим духовником.

Около 1709 года о. Варлаам был назначен настоятелем Свято-Троицкого Данилова монастыря в Переславле с возведением в сан архимандрита. Пребывая в Борисоглебском и Даниловском монастырях, о. Варлаам старался украсить и обновить старые храмы и воздвигнуть новые. Архимандрит Варлаам, как духовник высочайших особ, часто наезжает в Петербург, бывает в присутственных местах, в торжественных собраниях и при различных церемониях.

В 1726 году архимандрит Варлаам, по указу императрицы Екатерины I, назначен настоятелем Троицко-Сергиевой лавры. Настоятельство архимандрита Варлаама было благодетельно для Лавры и оставило о нем добрую память, особенно в отношении ее внутреннего и внешнего благоустройства.

Примерно в это же время, хотя точная дата неизвестна, архимандрит Варлаам становится духовником Курляндской герцогини Анны Иоанновны. Известно лишь, что в описании ее коронации он уже упоминается как духовник.

Архимандрит Варлаам переехал в Петербург вслед за императрицей и поселился на Троицком подворье, построенном на месте, которое было пожаловано Лавре Петром I. Он был назначен в состав конференции Синода с Сенатом, но и в звании присутствующего члена Синода ни разу не был в его собрании и не подписывался под его протоколами. При дворе архимандрит Варлаам был весьма уважаем за строгую жизнь и благочестие.

Но пребывание в столице было тягостно для него. Тогда, в 1732 году, императрица Анна Иоанновна, по кончине сестры своей царевны Екатерины Иоанновны, подарила духовнику принадлежавшую царевне дачу на Петергофской дороге.

Этот подарок и положил начало Сергиевой пустыни. Архимандрит Варлаам устроил на даче церковь во имя преподобного Сергия и поселил при ней небольшую братию. Пустынь была приписана к Свято-Троицкой Сергиевой лавре, чем и было узаконено ее существование.

Для братии были построены деревянные кельи, а для настоятеля – каменный флигель. Все постройки были обнесены деревянной оградой. Также архимандрит купил три участка земли, прилегавших к территории дачи. На эти земли был переселены семь крестьянских семейств, принадлежавших Лавре.

25 июля 1737 года архимандрит Варлаам скончался, на 73-м году жизни, в Петербурге. Согласно его предсмертной воле, он был погребен в созданной им обители.

По кончине архимандрита Варлаама Сергиева пустынь около десятилетия пребывала в полном запустении и разорении. Это было связанно с тем, что, будучи приписным монастырем, Сергиева пустынь не имела ни упорядоченного управления, ни сложившейся братии.

Так продолжалось до 1755 года, когда на обитель обратил внимание архимандрит Свято-Троицкой Сергиевой лавры Афанасий (Вольховский). Он пригласил знаменитого архитектора П.А. Трезини, который в 1756 году заложил в Сергиевой пустыни каменный пятиглавый соборный храм во имя Святой Троицы. Строительство продолжалось в течение семи лет, до 1763 года. Уже при преемнике архимандрита Афанасия, архимандрите Гедеоне (Криновском), был построена церковь во имя преподобного Сергия и несколько келейных корпусов.

В 1764 году, согласно указу о секуляризации церковных земель и введении монастырских штатов, Троице-Сергиева пустынь получает независимость и признается второклассным штатным монастырем. 4 мая 1764 года из конторы Святейшего Синода последовал указ, в котором говорилось: «Состоящую при С.-Петербурге, по Петергофской дороге недавно построенную пустыню, за неимением при С.-Петербурге монастырей, приписать к С.-Петербургской епархии».

Этот период времени характерен тем, что в Троице-Сергиевой пустыни очень часто сменяются настоятели. Обычно настоятелями столичной обители назначались то ректоры семинарий, то ученые архимандриты, вызываемые в столицу для несения череды богослужения и проповеди, то законоучители разных учебных заведений. Занятые в столице, они не могли полноценно управлять обителью. И это неизбежно сказывалось на духовном состоянии братии.

В то же время период правления Екатерины II был достаточно благоприятен для Сергиевой пустыни в материальном плане. Поскольку у Екатерины II с Сергиевой пустынью были связаны незабываемые переживания. В дни государственного переворота 1762 года гвардейские войска под предводительством Екатерины II дошли в походе на Петергоф до монастыря и остановились за его стенами. В покоях настоятеля Екатерина дождалась ответ на свой ультиматум: император Петр III дал согласие на отречение от престола. В тот же час в пустыни состоялось самое первое богослужение по случаю счастливого исхода опасного предприятия. С тех пор Екатерина II щедро одаривала монастырь и ежегодно в памятный день справляла в его храме благодарственный молебен. Здесь же она хотела обрести и земное успокоение. В архивных источниках сохранилась ее записка следующего содержания: «Ежели умру в городе, положить меня в Александро-Невском монастыре, в Соборной церкви, мною построенной. Ежели в Царском Селе – на Софийском кладбище, у Казанской Богородицы. Буде в Петергофе – в Сергиевой пустыни».

Вместе с императрицей Троице-Сергиеву пустынь посещали и вельможи царского двора, устроившие в пустыни несколько храмов и благотворительных учреждений. Таким образом, к началу XIX столетия Троице-Сергиева пустынь внешне казалась довольно благоустроенной обителью.

С 1819 года при Петербургской митрополии был открыт викариат. Сергиева пустынь перешла в ведение викариев, епископов Ревельских, которые и управляли ею 15 лет – до 1834 года. За это время монастырские строения ветшали, а новые практически не возводились. В монастыре была очень малочисленная братия, оставленная без настоятельского присмотра. Нравственность братии стояла на низком уровне.

Современники говорили, что монастырь находился в запустении.

В конце концов, на плачевное состояние Троице-Сергиевой пустыни обратили внимание светские власти. В 1834 году император Николай I вызвал из Лопотова монастыря игумена Игнатия (Брянчанинова), которого знал по учебе в инженерном училище, и поручил ему сделать из Троице-Сергиевой пустыни образцовый монастырь.

1 января 1834 года в Казанском соборе игумен Игнатий был возведен в сан архимандрита, а 5 января он прибыл в свою обитель в сопровождении друга – рясофорного инока Михаила Чихачева и келейника Иоанна Малышева – впоследствии преемника святителя Игнатия (Брянчанинова) в управлении Сергиевой пустынью.

Как уже говорилось, Сергиева пустынь была в то время в самом расстроенном состоянии. Практически все постройки нуждались в ремонте. Даже храм преподобного Сергия, расширенный в 1821 году. Настоятельские кельи зимой были закрыты и не отапливались, что привело их к быстрому разрушению. Впоследствии архимандрит Игнатий (Малышев) писал: «Настоятельские кельи были необитаемы, так что предместнику моему, вновь назначенному настоятелю архимандриту Игнатию, на первое время отведены были в Инвалидном доме графов Зубовых две кельи… В такой тесноте прожили мы полтора года. Прочие здания были в крайнем упадке: главный собор стоял в воде, деревянный пол его лежал на балках и сваях, а под полом, на полтора аршина, стояла вода… О кельях говорить нечего. Их было 12, каждая в сажень квадрата с подопрелыми стенами… Воспоминаний много, но все они унылы». В жизни братии также было много недостатков. В то время братии в пустыни было всего 12 человек. Все они не отличались добродетельной жизнью и высокой нравственностью.

Благом было то, что предшественники архимандрита Игнатия (Брянчанинова) – викарные епископы Санкт-Петрбургской епархии – собрали достаточные суммы для ремонта обительских зданий. Также было закуплено до 400 000 штук кирпича. Поэтому, собрав все имеющиеся средства, архимандрит Игнатий приступил к внешнему украшению пустыни.

Настоятель составил проект работ в пустыни и получил разрешение на проведение его в жизнь. Здесь ему пригодились все познания, полученные в инженерном училище. Видя положительные результаты трудов настоятеля, государственное казначейство в 1835 году отпустило на ремонт Троицкого Собора 96 808 руб. 19 коп.

Успешно проводя строительные работы, архимандрит Игнатий одновременно предпринял ряд мер к улучшению ведения хозяйства, которое также находилось в запущенном состоянии. Земля, на которой был расположен монастырь, не имела ни одного межевого столба. Причем большей частью монастырских земельных владений незаконно пользовались крестьяне деревни Подмонастырской слободы. В 1835 году архимандрит подал прошение о восстановлении на монастырской земле межевых знаков и о скорейшем разборе прав на владение землей. Это дело тянулось несколько лет и было полностью разрешено лишь в 1840 году, причем часть земли пришлось уступить крестьянам.

Архимандрит Игнатий устроил монастырское хозяйство, прекратив отдачу в аренду небольшого участка земли, сохранявшегося во владении обители. Одновременно он обратился с рапортом в духовную консисторию Санкт-Петербургской епархии, прося наделить Сергиеву пустынь участком земли, пригодной для хлебопашества, а также небольшим участком леса, в пятьдесят десятин. Он смог добиться просимого. Так что в 1836 году в пустыни всей земли с лесными участками было 269 десятин. В монастырском саду росло 300 яблонь и 100 вишен.

Для развития монастырского хозяйства архимандрит Игнатий в 1838 году взял ссуду в фонде Комиссии Духовных Училищ. Выручил его и друг о. Михаил Чихачев, пожертвовавший Сергиевой пустыни свое наследство.

Были куплены необходимые для успешного ведения хозяйства лошади и коровы. Через несколько лет все было настолько налажено, что своего урожая монастырю хватало на целый год, а овес и сено в годы больших урожаев даже продавали. Масло и молоко в дальнейшем обитель не покупала, так как было достаточно своего. Монастырь в основном обеспечен был всем необходимым. Это позволило ему увеличить число братии.

Приводя в образцовый порядок строения и хозяйство, архимандрит не забывал и о внутренней жизни обители. Прежде всего, настоятель позаботился о том, чтобы братия ни в чем не испытывала нужды. Для монахов были устроены прекрасные кельи, хороший стол, и созданы все условия, необходимые для монастырского быта.

В монастыре была введена абсолютная чистота, поддерживавшаяся и следующими настоятелями. От братии же требовалось точное и усердное исполнение монастырского устава и всех послушаний. Через некоторое время все недостатки в жизни братии были устранены.

Улучшение материального положения обители и увеличение числа братии позволило архимандриту Игнатию хлопотать об изменении статуса обители и об официальном увеличении штата обители. Святейший Синод, на усмотрение которого представлено было это дело, 23 мая 1836 года постановил следующее определение: «Принимая в рассуждение, что Сергиева пустыня, находясь близ столицы, посещается многими богомольцами, что в ней при управлении нынешнего настоятеля нравственное состояние братии, благочестие и порядок между ними и в самом церковном служении ощутительно улучшаются, и что монашествующие ее нередко командируются во флот для морских кампаний, Святейший Синод нашел справедливым и полезным вместо предполагаемого епархиальным начальством только увеличения в этой пустыне штата иеромонахов шестью человеками, возвести оную из второго в первый класс, с присвоением ей штата людей и со держания общего для монастырей первоклассных и тем доставив пустыне способ приуготовлять большее число хороших монашествующих, поддержать достоинство ее во мнении народа, для богомоления туда стекающегося».