Текст книги "Картинные девушки. Музы и художники: от Рафаэля до Пикассо"

Жаркий июль Карла Великого
Юлия Самойлова / Брюллов

Некоторым женщинам на роду написана яркая судьба даже если они явились на свет в простой крестьянской избе, в забытой богом российской губернии, но Юлия Самойлова могла войти в историю уже только благодаря своему происхождению, семейным тайнам и непревзойдённой красоте, восхищавшей Александра II и Александра Пушкина. Однако спустя столетия её вспоминают благодаря другому гению времени – Карлу Брюллову. Современники называли его Карлом Великим, но для Юлии он был просто «дружка Бришка».

Семейные связи

Жизнь любимой натурщицы Брюллова была окутана тайнами, среди которых имелись и постыдные, – так повелось задолго до её рождения. По материнской линии Юлия принадлежала к знатной семье Скавронских, была в родстве со светлейшим князем Потёмкиным, с аристократическими итальянскими семьями Литта и Висконти.

Кстати, «Мадонна Литта» из Эрмитажа долгое время находилась в частной коллекции итальянских герцогов, потому и получила своё прозвище. Юленька фамилию Литта не носила, хотя имела на это не меньше прав, чем знаменитый холст Леонардо.

Родная бабушка Юлии Екатерина Васильевна Энгельгардт была чрезвычайно хороша собой. Все пять сестёр Энгельгардт были весьма пригожи, но Катенька считалась красавицей: белокожая, пухленькая, с чудесной улыбкой, она притягивала взоры и кружила головы даже тем, кому не следовало. Например, родному дяде – знаменитому фавориту Екатерины Великой светлейшему князю Потёмкину-Таврическому. Князь был ну никак не эталон высокой нравственности: молва утверждала, что он «перепробовал» всех девиц Энгельгардт, живших в его доме и со временем удачно пристроенных. Все пять боготворили развратника до последних дней его жизни, все считали, что только благодаря ему смогли преуспеть в своей.

Екатерина была любимицей Потёмкина. В 1776 году она уже стала фрейлиной императрицы, дядя-любовник осыпал её драгоценностями, баловал и задаривал почём зря. Так было и после замужества Екатерины – её выдали за графа Павла Скавронского, потомка знаменитого рода, – но отношения с Потёмкиным продолжались, подарки сыпались как из рога изобилия и, став привычными, не приносили былого удовольствия.

Известная французская художница Элизабет Виже-Лебрён, близкая подруга Марии-Антуанетты, написала портрет Екатерины Васильевны Скавронской во время своего пребывания в России, при императорском дворе. Портрет этот выставлен теперь в парижском музее Жак-мар-Андрэ, модель, запечатлённая кистью портретистки, прелестна, и с трудом верится, что художница составила о своей натурщице весьма уничижительное мнение.

Самостоятельная, трудолюбивая, талантливая француженка была шокирована той праздной жизнью, которую вела испорченная русская аристократка. Вот что она писала о Екатерине:

«Знаменитый Потёмкин, её дядя, осыпал Скавронскую бриллиантами, которым она не находила применения. Высшим счастьем её было лежать на кушетке, без корсета, закутавшись в огромную чёрную шубу. Свекровь присылала ей из Парижа картонки с самыми восхитительным творениями мадемуазель Бертен, портнихи Марии-Антуанетты. Но я не верю, что графиня открыла хотя бы раз хоть одну из них, и, когда свекровь выражала желание увидеть невестку в одном из этих восхитительных платьев и шляпок, она отвечала: “Для кого, для чего, зачем?” То же самое она сказала мне, показывая шкатулку с драгоценностями, среди которых были совершенно невообразимые вещи. Там были огромные бриллианты, подаренные ей Потёмкиным, но которых я никогда на ней не видела. Как-то она мне сказала, что, чтобы засыпать, она держит под кроватью раба, который каждую ночь рассказывает ей одну и ту же историю. Днём она была абсолютно праздной. Она была необразованной, и беседы с ней были незанятными. Но при этом, благодаря восхитительному лицу в сочетании с ангельской кротостью, её очарование было неотразимым».

Вот такой была бабушка Юлии Павловны в молодые годы. На приключения ей, к слову сказать, везло ничуть не меньше, чем внучке, о красоте обеих ходили легенды, но сходства характеров не было.

В 1784 году всесильный Потёмкин устроил мужу своей любимой племянницы (к тому времени – фрейлины, а чуть позже – статс-дамы) назначение в Неаполь, и во время пребывания в Италии русская красавица познакомилась с итальянским графом Джулио-Ренато Литта-Ви-сконти. Аристократ из аристократов, граф был поражён красотой Екатерины Васильевны, и, когда Скавронский скончался, Литта немедленно сделал вдове предложение. Сначала он, впрочем, подал прошение Павлу I, чтобы тот похлопотал перед папой римским – Литта был кавалером Мальтийского ордена, вступая в который, дают обет безбрачия. Понтифик милостиво разрешил влюблённому жениться, и в 1798 году Джулио Литта и Екатерина Скавронская обвенчались. Невесте было 37 лет, от первого брака у неё осталось две дочери – тоже, разумеется, красавицы. Екатерина и Мария – будущая мама нашей героини.

Джулио Литта был готов на всё ради своей новой семьи. Он переехал в Россию, принял русское подданство и даже новое имя – Юлий Помпеевич. Карьеру он сделал впечатляющую: на протяжении десяти с лишним лет новый муж Катеньки был самым высокопоставленным придворным в империи, имел огромное влияние на Павла I, председательствовал в комиссии, ведающей строительством Исаакиевского собора… Он нежно любил свою жену и падчериц: Марию, младшую, пожалуй, даже слишком нежно. Увы, история с совращением, скорее всего, повторилась и в следующем поколении семьи. По слухам, родным отцом Юлии Самойловой был не законный муж Марии, а её отчим, в доме которого девочки росли, не ведая забот.

Сёстры Екатерина и Мария Скавронские, как нередко бывает, влюбились в одного и того же мужчину. Сердца девушек покорил молодой граф Павел Пален, вояка, мужественный красавец. Пален выбрал Марию, и Екатерине пришлось выйти замуж за другого военного – пусть некрасивого, зато героического. Её супругом стал генерал Пётр Багратион, будущий герой войны. Похождения Екатерины Багратион в Европе требуют отдельного рассказа. Упомянем лишь, что она носила прозрачные платья, родила дочь от князя Меттерниха, вдохновила Бальзака на образ Феодоры в «Шагреневой коже», а личным поваром её был легендарный Мари-Антуан Карем, создатель haute-cuisine, высокой кухни.

Предполагается, что младшая сестра, обошедшая Екатерину на старте, должна быть счастлива в семейной жизни, но её брак оказался неудачным. Сначала ему противилась семья Литта, считавшая такое супружество мезальянсом. Потом, когда Пален и Мария всё-таки обвенчались, выяснилось, что с прежней комфортной жизнью балованной девушке придётся распрощаться. Павел Пален возглавлял Изюмский гусарский полк, и молодая жена сопровождала его во всех походах и передвижениях. Интересно ей это было лишь поначалу – позолота быстро стёрлась, страсть угасла, а гарнизоны и унылые деревни, через которые шли гусары, всё никак не заканчивались…

14 марта 1803 года, в одной из таких деревень (её названия мы не знаем), в простой крестьянской избе Мария Павловна Скавронская-Пален и родила дочь Юлию, названную, как предполагается, в честь бабушки по отцу – Юлианы Пален. Но скорее всё-таки в честь Юлия Помпеевича Литты, о возможном отцовстве которого начали шептаться едва ли не сразу после родов.

Слишком уж смуглой была эта девочка. Слишком жгучей, средиземноморской, итальянской оказалась её красота. К тому же дедушка впоследствии проявлял к ней такую ласку и заботу, какая бывает уместнее со стороны родного отца. Именно Юленька станет впоследствии наследницей всех богатств семьи Литта, дед отпишет ей целое состояние в дополнение к тому, что она получит от родни по другой линии. Деньги позволят Самойловой быть независимой с самой ранней юности.

Что же касается её матери Марии Пален, то кочевая солдатская жизнь ей вскоре наскучила, и всего через год после рождения Юленьки они с мужем развелись. Малышку отдали на воспитание Юлию Литте и Екатерине Скавронской, души не чаявших в прелестной внучке (или дочери). Павел Пален был женат ещё дважды, Мария связала свою жизнь с генералом Ожаровским, после чего уехала в Париж, мечтая выучиться музыке и пению. Других детей у неё не было, а значит, Юлии предстояло стать единственной законной наследницей сразу нескольких влиятельных семейств, итальянских и российских. Фамильные черты Скавронских, Потёмкиных, Литта, Висконти и Пален причудливо соединились в этой юной красавице, которой суждено было оставить след и в истории искусств, и просто – в истории.

То ли дед, то ли отец Юлиан Помпеевич Литта без устали баловал внучку, она росла в его доме, ни в чём не зная отказу. Девочка обещала стать красавицей, и обещание было выполнено: смуглолицая, яркая, черноглазая Юлия выглядела среди северных петербургских девушек как райская птица в стае голубиц.

В возрасте пятнадцати лет девицу Пален представили ко двору вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, с чего и началась её карьера в свете. Юлия шла только вверх и, как правило, по мужским головам. Не было ни одного кавалера, который не упал бы к её ногам. Говорили, что сам государь император Александр I удостоил Юлию Пален своим высочайшим вниманием и что будто бы краткий роман с ним получил неприятное последствие: Юлия, ещё будучи совсем молодой, узнала, что у неё больше не будет детей. Так ли всё обстояло на самом деле, или же миф появился на ровном месте, мы не знаем, но в 1824 году монарх попросил свою матушку заняться судьбой малютки Пален, и её просватали за графа Николая Самойлова, императорского флигель-адъютанта. В полном соответствии семейным традициям и вкусам, жених состоял с невестой в дальнем родстве (троюродный дядя по линии Потёмкиных), был очень хорош собой, но при этом вовсе не горел желанием связать свою жизнь с Юлией Пален. То есть Самойлов, разумеется, считал её изумительной красавицей и всё такое, но любил-то он совсем другую женщину – Александру Римскую-Корсакову. Избраннице Самойлова посвящены знаменитые строки «Евгения Онегина»:

 
У ночи много звёзд прелестных,
Красавиц много на Москве.
Но ярче всех подруг небесных
Луна в воздушной синеве.
Но та, которую не смею
Тревожить лирою моею,
Как величавая луна,
Средь жён и дев блестит одна.
 

Может, Александра и не уступала в красоте Юлии, но богатым приданым похвастаться не могла, и, как почти всегда происходит в подобных случаях, большие деньги победили высокие чувства. Николай Самойлов был записной картёжник, долгов к своим двадцати четырём годам наделал столько, что был не в состоянии покрыть их без помощи со стороны. «У вас товар, у нас купец!» – воскликнула, по всей вероятности, маменька Николая, когда услышала о том, что бывшей протеже монарха подыскивают хорошую партию. Хотя кто здесь был товаром, а кто – купцом, сказать сложно.

Венчались Самойловы в 1825 году, невеста была очарована женихом, а жених – приданым невесты. Довольный дедушка-отец только успевал преподносить новобрачным бесценные подарки и осыпать их деньгами, которые молодой муж усердно проигрывал за картёжным столом. Счастья не вышло, муж и жена имели различные интересы, не сходились по темпераменту, были, по сути, чужими людьми, обречёнными на совместную жизнь. Чем дальше, тем труднее становилось Юлии мириться с равнодушием мужа, оживлявшегося только за картами. Она, в отместку, отводила душу с любовниками, среди которых были и семейный управляющий делами, и французский посол, и даже, говорят, император Николай I. Царь, из симпатии к Юлии, простил её непутёвого мужа, примкнувшего в помрачении ума к декабристам, но в конце концов пара распалась, супруги разъехались. Граф Самойлов отбыл на Кавказ, графиня же отправилась в Италию залечивать раны. Неудачный брак – это ещё не повод портить себе жизнь, считала Юлия. И пусть бабушка Екатерина Скавронская долго сердилась на внучку и после развода одно время не принимала её у себя, в конце концов сердце старой графини смягчилось – ей ли не знать, чего не случается в жизни! Характером внучка пошла явно не в бабушку – невозможно представить себе Юлию Самойлову в праздности и лени, лежащей на диванах без корсета. В Милане она вошла в светское общество так же легко и естественно, как входят в свою собственную спальню. Неравнодушная к искусству, знающая толк в музыке и живописи, она принимала у себя лучших композиторов Италии: за столом графини Самойловой сиживали Беллини, Доницетти, Россини и Пачини. Джованни Пачини был ей особенно приятен, и она позаботилась о том, чтобы премьера его оперы «Корсар» прошла с большим успехом. А вот премьеру Беллини нанятые Юлией клакёры нещадно освистали (речь идёт об опере «Норма», вошедшей в сокровищницу мировой музыкальной культуры).

В 1827 году в Риме, в салоне Зинаиды Волконской, графиня Самойлова познакомилась с молодым и красивым русским художником, подающим большие надежды. Его звали Карл Брюллов.

Рука отца и рука Бога

Вообще-то его звали Карл Брюлло, а русским окончанием «ов» фамилию разрешили дополнить лишь перед самым отъездом в Италию: в знак признания заслуг и ожидания его грядущих успехов. Этой чести не были удостоены ни отец Карла – академик орнаментальной скульптуры Павел Брюлло, ни его дед, лепщик Иоганн, ни прадед Георг – скульптор, прибывший в Россию из Северной Германии в 1773 году. По происхождению Брюлло были французы, покинувшие отечество после отмены Нантского эдикта, дававшего протестантам единые права с католиками. Гугеноты Брюлло решили уехать из Франции в поисках лучшей доли, сначала осели в Германии, а затем уж в России, где их элегантную фамилию частенько упрощали до неблагозвучного Брыло.

Павел Иванович, отец Карла, был крут нравом. Детей своих что от первого, что от второго брака держал, как теперь сказали бы, в тонусе. Ремеслу художественному Фёдор, Александр, Карл, Павел и Иван обучались сызмальства, работали вместе с отцом над заказами, как взрослые. Первая жена Павла Брюлло скончалась, оставив ему сына Фёдора, вторая – Мария Карловна Шредер (она происходила из семьи придворного садовника) – родила ему ещё четверых сыновей и двух дочерей.

Карл появился на свет 12 (23) декабря 1799 года в Санкт-Петербурге, с детства имел слабое здоровье, до пяти лет он не ходил – доктора считали, что ноги младенца чересчур хилы для того, чтобы носить тело. Вынужденная неподвижность развила в Брюллове чувство наблюдательности, обострённое внимание к быстро меняющейся повседневности.

Рисовать, как все в этой семье, он начал словно бы сам по себе и для себя, но способности выказал настолько яркие, что отец, мастер резного дела, искусный гравёр и лепщик, немедленно принялся развивать их по собственной методе. Метода оригинальностью не отличалась: мальчику не давали завтрака, пока он не изобразит нужное количество лошадок или человеческих фигур. Проступки и своенравие карались жестоко. Однажды отец, рассвирепев, дал маленькому Карлу пощёчину такой силы, что ребёнок оглох на левое ухо. Всю свою жизнь художник Брюллов будет помнить тот случай, поскольку слух в полной мере к нему так и не вернулся, он был наполовину глухим. Ласкать детей в семье было также не принято. Карл Павлович впоследствии скажет, что отец поцеловал его впервые в жизни, когда он отбывал с почётом в Италию.

Все сыновья Брюлло обучались в столичной Академии художеств. 2 октября 1809 года «Карл Павлович Врыло, сын академика» был принят в число учеников этого престижного заведения, где многие годы преподавал его отец. Александр, старший брат, учился с ним в одном классе. Его работы производили на экзаменаторов несколько меньшее впечатление, зато он был собран, аккуратен, предельно дисциплинирован. Впоследствии Александр Брюллов станет знаменитым архитектором и выполнит несколько работ по заказу графини Юлии Самойловой, но всему своё время. Пока что юные Брюлло живут в Воспитательном училище при Академии, рисуют гипсы и делают копии с чужих оригиналов – Александр тщательно, Карл как бы между делом, скучая. Но разница меж ними огромна: Карл так очевидно талантлив, что ему прощаются и лень, и проказы. Застигнутый вдохновением, он часто рисует в неучебное время, и старшеклассники смотрят на него не как на равного, а как на того, кто стоит уже неизмеримо выше. Александр добивается успеха за счёт исполнительности, верного глаза и точной руки, Карл прислушивается только к своим внутренним ощущениям. Когда мальчики приходят домой на выходные и показывают отцу свои работы, Павел Брюлло сердится: считает, что Александру занижают оценки, тогда как Карл… Он не может понять, что смущает его в работах младшего сына, – пока ещё не осознаёт, насколько ярок его талант. Карл Брюлло всё делает по-своему, и с этим в конце концов смирятся и отец, и академики.

Отрочество мальчиков Брюлло совпало с лихими годами Отечественной войны. Когда Бонапарт перешёл Неман, по всей империи зазвучали патриотические речи, и даже искусство переоделось в солдатскую форму: музыка, живопись, литература поднимали боевой дух русских воинов, призывали на подвиг. Так часто вспоминались в те годы героические эпизоды отечественной истории, что это сыграло роль в том выборе, который сделал для себя юный Карл. Главной музой его стала Клио, интерес к истории он пронесёт через всю свою жизнь.

В 1813 году 14-летний Карл знакомится с молодым живописцем Орестом Кипренским, недавним выпускником Академии, автором героического портрета Дениса Давыдова. Кипренский – блестящий портретист, впоследствии запечатлевший для потомков Пушкина и Жуковского, – делает беглый набросок с юного дарования, и примерно в то же самое время Карл пишет свой первый автопортрет.

Другие знакомцы братьев Брюлло в ту пору – Александр Бестужев и Вильгельм Кюхельбекер. Имена из нынешних школьных учебников для Карла и Александра – живые, близкие люди. Именно Бестужев показал Карлу кусок лавы из Помпеи, который застыл в форме чаши… Но до Помпеи и её последнего дня пока что далеко.

В старших классах Карл увлекается театром, уговаривает товарищей ставить Шекспира и сам играет в спектаклях, исполняет комические и трагические роли с равной страстью и успехом. А ещё он помогает соученикам с их экзаменационными работами – правит их своей волшебной кистью, которую направляет рука Бога. Помогает Карл не за спасибо, семейная практичность у него в крови, но плату берёт небольшую.

Что до его собственных работ, то они сразу же после экзамена становятся образцами для копирования. «Гений искусства» (1817–1820, Русский музей, Санкт-Петербург), над которым художник трудился три года, представляет собой эталонный образец академической живописи. «Нарцисс, смотрящий в воду» (1819, Русский музей) производит впечатление даже на искушённую столичную публику. Александр Бестужев пишет о нём восторженный отклик для журнала «Сын Отечества»: «Нарцисс его прекрасен в полной силе слова… Талант и вкус молодого артиста заметны в каждой черте». Юношескую работу ученика приобретает для личной коллекции его учитель и наставник, известный живописец Андрей Иванов (отец знаменитого Александра Иванова, автора картины «Явление Христа народу»).

Превосходство Брюллова над другими выпускниками так несомненно, что даже завидовать ему кажется глупым. Именно он получает золотую медаль Академии по классу исторической живописи, а с ней и ещё несколько медалей. Обладание наградой предполагало возможность получить пенсион для поездки за границу. Все выпускники как один стремились в Италию, на родину искусства. Карл Брюллов тоже мечтает увидеть сокровища римских музеев, флорентийский собор и развалины Помпеи, но времена стоят неспокойные: в Неаполе военный бунт, в Пьемонте восстание… Президент Академии предлагает Брюллову поучиться ещё три года для пущего совершенствования, после чего к разговору о путешествии можно вернуться, но Карлу больше не нужна помощь старших, он считает, что способен обойтись собственными силами. Для начала, впрочем, он переезжает в казённую петербургскую квартирку брата Александра, уже проявившего себя на службе и получившего пост в Комиссии по перестройке Исаакиевского собора. Александр идёт к своей цели прямой дорогой. Карл то и дело сворачивает на боковые тропки, выводящие его то к свету, то в тупик. Но братья дружны, между ними нет зависти. В семье Брюлловых, где недавно пристроили замуж обеих дочерей (Юлия вышла замуж за художника, Мария – за чиновника), считают, что больший успех ждёт Александра – он не только талантлив, но и прилежен, а Карл ленив, излишне капризен, сами знаете…

Квартирка Александра – две комнаты во времянке, стоящей на площади у собора. Здесь братья работают, здесь же проводят свободные часы в беседах, за бутылочкой славного вина… И, когда в Петербурге учреждают Общество поощрения художников (1821), предложившее Карлу Брюллову подать права на пенсион для поездки в Италию, он сразу же решает взять с собой брата.

Право на пенсион требовалось доказать. Специально для этой цели Карл Брюлло исполняет, как тогда говорили, картину на античный сюжет «Эдип и Антигона». Общество поощрения художников удовлетворено способностями молодого живописца, и весной 1822 года Карлу объявляют решение: его отправят в Европу для дальнейшего усовершенствования в искусстве. А он вдруг говорит, что не сдвинется с места, ежели с ним не отправят в заграничный вояж брата-архитектора. Умело уговаривает спонсоров: «Из меня, быть может, ничего не выйдет, а из брата Александра непременно выйдет человек». Прошение стипендиата удовлетворено – за границу отправят обоих братьев, каждый будет получать в год по пять сотен червонцев, от каждого Общество будет ожидать подробных отчётов и работ, созданных в соответствии с желаниями начальства. Утверждён и маршрут: Берлин, Дрезден, Мюнхен, затем Италия. Париж вычеркнул из списка сам государь недрогнувшей рукой – опасался воздействия, кое могут оказать вольнодумные французские настроения на неокрепший дух русских художников.

Ещё одно прошение Общества, удовлетворённое высочайшей властью, – пожаловать фамилию Брюлло русским окончанием. Сделано это было аккурат накануне отъезда братьев из Петербурга 16 августа 1822 года. Вся семья провожала мальчиков на чужбину, понимая, что разлука будет долгой. Тогда-то отец и поцеловал Карла в первый и последний раз.