Текст книги "Картинные девушки. Музы и художники: от Веласкеса до Анатолия Зверева"

Позднее галерея Уффици попросит Айвазовского написать автопортрет для собственной коллекции – честь, которой удостаиваются лучшие из лучших художников, и Иван Константинович, используя зеркало, выполнит эту работу (1874). Ему будут рукоплескать Париж и Константинополь, «Девятый вал» (1850, Русский музей) войдёт в список главных шедевров отечественной живописи, а золотых медалей, орденов, титулов и мундиров будет столько, что хватило бы сотне художников. Даже Павел Третьяков, в целом настороженно относившийся к творчеству Айвазовского, считавший его, как мы бы сейчас сказали, «попсовым», приобретёт для своей галереи «Радугу» и «Чёрное море»[43]43
  Восторженный отклик о «Чёрном море» оставит И.Н. Крамской: «На картине нет ничего кроме воды и неба, но вода – это океан беспредельный, не бурный, но колыхающийся, суровый, бесконечный, а небо, если возможно, ещё бесконечнее. Это одна из самых грандиозных картин, какие я только знаю».


[Закрыть]. Но всё это случится в будущем, пусть и не столь отдалённом. А пока что 27-летний Иван Айвазовский возвращается после четырёхлетнего отсутствия в Россию – за это время он написал около 80 картин и сотни рисунков, обзавёлся множеством заказчиков, укрепил свою славу и положение, в том числе финансовое. «Жениться ему надо!» – считают в обществе, да и в самом деле, как можно спокойно смотреть на такого завидного жениха, когда вокруг столько непристроенных девиц! Но вместо срочного подыскивания подходящей невесты Иван Константинович отправляется с экспедицией адмирала Литке в Константинополь – по личному приглашению великого князя Константина Николаевича, а в 1845 году едет в Крым и покупает землю на берегу моря в любимой Феодосии. Официально при этом заявлено, что художник (приписанный к Главному морскому штабу) работает в Крыму, составляя виды черноморских портов.

Да, решено: Айвазовский будет жить там, где родился, в Феодосии. Будет присматривать за овдовевшей матерью и построит дом по собственному проекту, с огромной мастерской (стены в ней обязательно должны быть белыми, чтобы ничто не отвлекало от живописи) и отдельным помещением для экспонирования картин. Сказано – сделано, у Айвазовского слова с делом вообще не расходились. Как пишет Юлия Андреева, «первая экспозиция из 49 работ была открыта в 1845 г. в части обширного дома, принадлежавшего самому Ивану Айвазовскому. В 1880 г. к нему был пристроен ещё один спроектированный художником выставочный зал. Галерея стала первым на территории Российской империи музеем одного художника. После смерти художника в 1900 г. галерея по его завещанию была передана родному городу…» Современный музей в Феодосии, перед которым выстраиваются очереди желающих увидеть самую большую в мире коллекцию работ Айвазовского – свыше 400 картин, – прямой наследник той самой галереи XIX века.

Причина затянувшегося мужского одиночества Айвазовского (нет никаких сведений о подругах или возлюбленных) вполне могла быть вызвана его исключительной преданностью делу и, разумеется, особенностями характера. «Для меня жить – значит работать», – повторял Иван Константинович. Горячий южный темперамент целиком переплавлялся в холсты, где очередной гордый корабль плыл по бескрайнему морю, – а может, всё дело было в том, что ему просто не встретилась подходящая девушка? Свахи обивали порог дома в Феодосии, да и в Петербурге Айвазовского одолевали приглашениями навестить то одно, то другое благородное семейство. Столичные девицы на выданье демонстрировали свои наиболее выигрышные черты новоиспечённому профессору живописи морских видов – молодому, красивому, обеспеченному, – но всё было тщетно. Пока не вмешалась судьба.

Как-то раз, приняв приглашение посетить званый вечер, где обещался быть Глинка с новым романсом, Айвазовский смиренно раскланивался перед дочерьми хозяев, выглядывая пути к отступлению, – как вдруг в комнату вошла строго одетая молодая гувернантка, и жизнь нашего героя, выражаясь языком старинных романов, переменилась в один миг.

Англичанка Юлия (на самом деле, конечно, Джулия) Гревс сопровождала младших детей, которым позволили присутствовать на вечере, – в противном случае Иван и его будущая супруга, возможно, никогда бы не встретились.

Юлия была очень хороша собой, но, думается, причина внезапно проснувшейся в Айвазовском страсти не только в этом. У американского писателя Уильяма Сидни Портера, прославившегося под псевдонимом О. Генри, есть рассказ «Третий ингредиент» – где некий плешивый молодой человек нанимает на работу мисс Хетти Пеппер, выбрав её из множества претенденток, силящихся произвести на него впечатление. Это была целая выставка «красавиц, с общим количеством белокурых волос, которых хватило бы не на одну леди Годиву, а не целую сотню». Бедолага «почувствовал, что захлёбывается в море дешёвых духов, под пышными белыми облаками с ручной вышивкой. И вдруг на горизонте показался парус. Хетти Пеппер, некрасивая, с презрительным взглядом маленьких зелёных глаз, с шоколадными волосами, в скромном полотняном костюме и вполне разумной шляпке, предстала перед ним, не скрывая от мира ни одного из своих двадцати девяти лет. “Вы приняты!” – крикнул плешивый молодой человек, и это было его спасением».

Таким же точно парусом в бескрайнем море похожих друг на друга девиц стала для Айвазовского Юлия. Она не пыталась произвести на него хоть какое-нибудь впечатление, её манеры были естественными, а взгляд – открытым. К тому же, в отличие от Хетти, она была красавицей. Иван Константинович решил, что найдёт способ познакомиться с гувернанткой, – и предложил давать хозяйским дочерям уроки рисования, что было с восторгом принято. Гораздо меньшим восторгом светский Петербург встретил известие о том, что прославленный маринист решил жениться на обычной гувернантке.

Жениху 31 год, невесте – 19: идеальная разница в возрасте. Свадьбу сыграли в Феодосии 15 августа 1848 года. Несмотря на то что Юлия была лютеранкой, венчались молодые в армянской церкви – и с условием, что дети от этого брака тоже «будут крещены в армянской святой купели»[44]44
  Из обращения Айвазовского к эчмиадзинскому Синоду (цит. по: Андреева Ю.И. Айвазовский. М.: Вече, 2013).


[Закрыть].

Айвазовский не был бы Айвазовским, если бы его свадьба обошлась без красивой легенды. Трудно проверить, было это в самом деле или нет, но когда экипаж с новобрачными катился по лесной дороге в имение Шейх-Мамай[45]45
  Сегодня – Айвазовское.


[Закрыть], только-только купленное художником, дорогу ему будто бы преградили разбойники из шайки наводившего ужас на окрестности Алима Азамат-оглу. Все пришли в ужас, но никто и не думал грабить молодоженов. Скорее наоборот. Атаман разбойников уважительно поклонился чете Айвазовских и положил на колени Юлии платок, расшитый золотом, после чего экипаж преспокойно двинулся дальше. Так началась семейная жизнь этой пары – армянина и англичанки, художника и гувернантки.

Через год после женитьбы, в июне 1849 года, на свет появится первая дочь Айвазовских – Елена. Затем Юлия подарит мужу ещё трёх дочерей – Марию, Александру и Жанну, ставшую его любимицей. В год свадьбы Айвазовский напишет одну из самых выдающихся своих картин – «Бриг “Меркурий” после победы над двумя турецкими судами встречается с русской эскадрой» (1848, Русский музей), в сентябре того же года состоится выставка его картин в Москве. Юлия будет сопровождать мужа в его археологических экспедициях – когда Айвазовский внезапно увлёкся раскопками курганов вблизи Феодосии, жена, имевшая, к слову сказать, прекрасное образование, стала его деятельной помощницей. Вместе они раскопали и изучили ни много ни мало восемьдесят курганов, находки из которых экспонируются сегодня в крупнейших российских музеях. Айвазовский приобретёт имения в Крыму – помимо Шейх-Мамая, это Баран-Эли[46]46
  Сегодня – Каштаны.


[Закрыть], Ромаш-Эли[47]47
  Сегодня – Романовка.


[Закрыть] и Отузы[48]48
  Сегодня – Щебетовка.


[Закрыть] – с целью завещать их дочерям, а Юлии подарит имение Кринички вблизи Шейх-Мамая. Юлия станет ревностно следить за воспитанием и образованием девочек, чтобы они не только умели вести домашнее хозяйство, но и разбирались в литературе, музыке, даже в экономике.

Счастливый, крепкий брак? Как бы не так. Семейное фото 1866 года выразительно иллюстрирует разлад в семье художника. Иван Константинович и Юлия Яковлевна (так было русифицировано английское отчество Якобовна) сидят рядом, едва ли не демонстративно отвернувшись. Нахмуренные брови, поджатые губы, недовольство практически написано на лбу. Дочери тоже не выглядят на снимке особенно счастливыми – хотя это, конечно, можно списать на то, что они просто устали позировать (маленькая Жанна – та просто изнемогает от нетерпения).

Противоречий и раздражения в семье Айвазовских накопилось к тому времени столько, что скрыть их было невозможно ни от фотографа, ни от окружающих. Причём по большей степени волны недовольства исходили от Юлии Яковлевны: бывшая Джен Эйр на глазах превращалась в сумасшедшую жену сэра Рочестера. Скромная гувернантка была вовсе не так проста, как может показаться. Начнём с того, что в семейной истории Юлии Гревс имелись собственные тайны.

Александр Айвазовский пишет о своей бабушке как об «очень красивой шотландке, которая приехала с родными из Англии незадолго до смерти императора Александра I». «Откуда и какого происхождения был Гревс, – рассказывает внук художника, – нам, правнукам, не было известно. Знаю только, что прабабушка всегда говорила, что им принадлежал Гревс-Энд. Знаю, что дочери её были очень красивы и отличались аристократичностью».

По другим сведениям, Юлия родилась в России, и её отец, Якоб Гревс, был личным врачом российского императора. Широко известный миф (а может, и не миф) о том, что Александр I на самом деле не умер в Таганроге 19 ноября 1825 года, но удалился от мира и жил под именем старца-отшельника Федора Кузьмича аж до 1864 года, сыграл свою роль и в судьбе мисс Гревс. Её отец пропал без вести ни раньше, ни позже, а точно в тот самый день, когда скончался царь. Юлия Андреева пишет, что, «проживи её родитель дольше, Юлия была бы зачислена фрейлиной Ея величества или нашла бы себе достойное место, во всяком случае, имела бы приданое». Дескать, в гувернантки девушка пошла не от хорошей жизни. Легенда складная, вот только… даты не сходятся! Юлия Яковлевна родилась в 1829 году, спустя четыре года после загадочного «исчезновения» своего отца. Но саму легенду в семье, судя по всему, поддерживали – она и вправду придавала никому не известной Юлии Гревс загадочный флёр. Александр Айвазовский в мемуарах приводит также сведения о том, что наследникам Гревсов ещё при жизни бабушки было обещано колоссальное наследство в несколько миллионов, но Юлия не могла доказать документально своё происхождение[49]49
  Документы, доказывающие принадлежность к древней шотландской фамилии, загадочно испарились в тот же день, когда исчез Якоб Гревс.


[Закрыть] и потому не стала претендовать на эти деньги. Тем не менее миф о большом наследстве и родственниках-аристократах тоже стал на редкость живучим – более того, он позволял встать вровень с прославленным супругом, жизнь с которым оказалась вовсе не такой сказочной, как виделось из Петербурга.

Представьте: столичная жительница, красавица с прекрасным образованием и хорошими манерами, слушавшая романсы Глинки в его собственном исполнении (пусть и на правах гувернантки), совсем ещё молодая женщина попадает сразу же после свадьбы в захолустную Феодосию – и в полную зависимость от успешного мужа. Сказывалась ещё и разница в национальности и, скорее всего, в темпераменте – сдержанная британка и горячий армянин. Айвазовский, судя по всему, довольно быстро остыл к молодой жене – брак был уж слишком стремительный, в чём сам художник признавался в одном из писем того времени:

«Теперь я спешу сказать вам о моём счастье. Правда, я женился, как истинный артист, то есть влюбился как никогда. В две недели всё было кончено. Теперь… говорю вам, что я счастлив так, что не мог представить и половины этого. Лучшие мои картины те, которые написаны по вдохновению, так, как я женился»[50]50
  Знаменитый «Девятый вал» был написан в 1850 году, вскоре после рождения дочери Елены.


[Закрыть]. Он крайне редко рисовал Юлию, и даже эти немногие попытки были неудачными. Будто бы существовавшая картина «Юлия, жена моя» не сохранилась, единственным изображением супруги Айвазовского мы можем любоваться (если это слово здесь уместно), глядя на неоконченный автопортрет 1849 года (Одесский художественный музей). Главной женщиной жизни Ивана Константиновича остаётся живопись, портрет, который он готов рисовать снова и снова, – это портрет волны.

А вскоре у Юлии обнаруживается ещё одна «соперница» – Феодосия. Айвазовский вкладывал колоссальные силы и средства в развитие города: его заботами здесь появятся фонтаны с питьевой водой, художественная мастерская и музей, позднее будет реконструирован морской порт и проведена железная дорога. Бедным феодосийским девушкам Айвазовский обеспечивал приданое, крестил чуть ли не половину местных младенцев и без устали жертвовал на другие богоугодные дела. При этом он, разумеется, не забывал о нуждах собственных детей и заботился о жене, но заботиться и быть по-настоящему близкими – это всё-таки разные вещи. К тому же Айвазовский, если верить воспоминаниям внуков, вовсе не был таким уж душкой в кругу семьи – кто-то дипломатично замечал, что у него всё зависело от настроения, а кто-то упоминал о проявлении деспотических замашек[51]51
  Правнучка Айвазовского, актриса Гаянэ Микеладзе, автор интереснейших воспоминаний, рассказывала: «В детстве моя мать (София Латри, внучка художника. – А.М.) должна была играть ему на пианино часами, чуть ли не до потери сознания. Одна неверная нота или тональность – и она получала такой нагоняй, что её буквально парализовало от страха». Ещё одно наблюдение Гаянэ: «Айвазовский прекрасно обеспечил своих дочерей, но держал их железной хваткой и распоряжался их жизнями».


[Закрыть]. Вновь дадим слово Александру Айвазовскому – кстати, он единственный из всех внуков носил фамилию деда, о чём художник специально подавал ходатайство царю. «Добрый по натуре, он мог иногда быть жесток. Всегда искренне возмущавшийся несправедливостью, он в то же время и сам мог быть глубоко несправедлив». И, разумеется, все эти качества, как обычно и бывает, с возрастом лишь укреплялись.

Да, поначалу Юлия, скорее всего, наслаждалась своим статусом – разве смогла бы она, к примеру, попасть в Париже на приём к Наполеону III и императрице Евгении, если бы не приглашение, отправленное супругу? Но человеку всегда мало того, что он имеет, особенно если при этом ему отказывают в том, чего он особенно жаждет, – в любви, внимании, сочувствии. А когда принимаешься это отрицать, к делу подключается собственный организм, протестующий изо всех сил: это и произошло с Юлией Гревс. Она начала часто болеть, климат Феодосии врачи сочли для неё неприемлемым. Беспокоила судьба быстро взрослеющих дочерей – за кого их выдавать здесь, в глуши? За уличных бандуристов? Юлия убеждала мужа переехать в Петербург именно для того, чтобы обеспечить девочкам хорошие партии, – нормальный ход мысли женщины в XIX веке. Но Айвазовский не видел своей жизни вне Феодосии, он корнями врос в эту землю и не желал от неё отрываться. Только когда началась Крымская война, он на время перевёз семью в Харьков (и то не сразу), но сам при этом постоянно рвался в Севастополь, чтобы следить за боевыми действиями – и как художник, и как гражданин.

Разлад в семье нарастал с каждым годом, начались скандалы, и Юлия завела привычку хватать в этих случаях дочерей под мышку – и уезжать с ними в Петербург или в Одессу. Из одной такой поездки в 1860-х ни она, ни дочери не вернулись. Айвазовский остался один в большом пустом доме – уже немолодой вдовец при живой жене и детях… Он спасается работой, пытается наладить отношения с дочками, с которыми жил в разлуке, по-прежнему выплачивает деньги на содержание Юлии. Впрочем, у потомков художника было другое мнение по этому поводу – Александр Айвазовский пишет буквально следующее: «Между тем бабушка, переехав в Одессу, очутилась в очень стесненных обстоятельствах… Друзья бабушки уговаривали судом потребовать обеспечения от дедушки, но ни о каких судах она и слышать не хотела. Тогда один из друзей бабушки, генерал-адъютант Струков, посоветовал ей обратиться к государю, говоря, что никто знать этого не будет, а государь, наверное, заставит дедушку дать ей обеспечение. Но и этого бабушка не хотела. И всё-таки, несмотря на её нежелание, Струков решил взять этот вопрос на себя и, найдя удобный момент, доложил государю».

А вот у биографов Айвазовского другой взгляд – по их мнению, Юлия без конца плела интриги против мужа, соответствующе настраивала дочерей, жаловалась царю, писала гневные письма в Академию и Думу Феодосии, рассказывала, что из-за невыносимой боли, причиняемой супругом, ей пришлось пройти лечение хлороформом, который тогда применяли в качестве обезболивающего. Уверяла, что он избивал её, вывихнул ей руку и даже нападал с бритвой, желая зарезать!

В письме к другу художник горько восклицал: «Эта женщина способна на всё, надобно знать, какое она злое существо».

Казалось бы, сама уехала, никто не прогонял – чего же теперь сердиться и жаловаться? Видимо, у Юлии долго сохранялась надежда на то, что Иван одумается, попросит прощения и тут же выполнит все её просьбы по пунктам, а убедившись в том, что этого не произойдёт, она в самом деле обозлилась и начала мстить супругу так, как может мстить лишь смертельно оскорблённая женщина. Даже выдавая замуж дочерей, она в первую очередь будет следить за тем, чтобы это были ни в коем случае не армяне – а русские дворяне или лютеране: ещё один демонстративный выпад в адрес мужа.

10 июня 1870 года Айвазовский отправляет официальное обращение в эчмиадзинский Синод – и просит развода с женой:

«Руководствуясь человеческим и христианским долгом, я многие годы терпеливо относился к недостаткам жены, что могут засвидетельствовать не только родные и друзья, но и все знакомые во многих городах России… Перенесённое ею в 1857 г., по свидетельству столичных врачей, неизлечимое нервное заболевание ещё более несносным сделало её характер. Исчезло спокойствие в моём доме… Почти двадцать лет она клеветала на меня, запятнала мою честь и честь моих родных перед нашими детьми и чужими людьми. И это она делает с той целью, чтобы убить меня не физически, а морально, чтобы, незаконно отобрав у меня имение, имущество, оставить без хлеба насущного… Моя жена Юлия, относясь ко мне враждебно, живёт в столице за мой счёт, часто путешествует в Австрию, Францию, Германию, вовлекая меня в колоссальные расходы… Жизнь в Одессе мотивирует болезнью, хотя на самом деле одесские врачи рекомендуют ей уезжать из города… Юлия Гревс, руководствуясь советами сомнительных лиц, в последнее время обращается к губернатору и другим высоким чинам государства с просьбой забрать моё имущество и имение, хотя я постоянно обеспечиваю жизнь её, посылая в Одессу ежемесячно по 500–600 рублей… Она восстанавливает дочерей против меня, беря у них подписи, что после развода они будут жить с ней».

Разрешения на развод Айвазовский дождётся лишь в 1877 году. Отношения с дочерьми потеплеют, хотя Елена, старшая дочь художника, по словам внука Александра, примирится с отцом только после смерти матери[52]52
  Сведения, приведённые другими биографами, отличаются – например, Юлия Андреева пишет о том, что ещё в 1878 году сын Елены Михаил Латри жил вместе с Айвазовским в Феодосии с согласия матери.


[Закрыть]. Юлии Гревс не станет в 1898 году – она умрёт вдали от мужа, так и не простив его.

Улыбка фортуны

Айвазовский, как многие южные люди, питал слабость к эффектным жестам. Когда до него дошло известие о резне армян в Турции, он прикрепил ордена Османие и Меджидие, торжественно врученные ему в Константинополе, к ошейнику дворовой собаки и, демонстративно выгуляв животное по всей Феодосии, утопил турецкие награды в море (надеюсь, что без собаки). Говорят, награды потом искали, но не нашли, а ещё говорят, что художник попросил передать султану на словах: если пожелает, пусть выбросит его картины в море, – но султан этого делать не стал.

Когда отмечался его 70-летний юбилей, Иван Константинович уже в самом конце застолья поднялся с места и сказал: «Господа, мой повар сегодня не приготовил десерт. Прошу принять блюдо, приготовленное мной лично» – после чего слуги вынесли на подносах маленькие пейзажи кисти Айвазовского, подаренные всем гостям. В честь 16-летия внучки, Софии Латри, был дан бал и званый обед на 300 персон. Как пишет Гаянэ Микеладзе: «На пышно сервированном столе возле прибора каждой женщины лежал завёрнутый в салфетку золотой браслет, украшенный миниатюрной палитрой с кистью, инкрустированной драгоценными камнями, с монограммой Айвазовского. Палитра открывалась наподобие медальона, внутри которого находилась миниатюра с морским пейзажем. В крышечку медальона была вставлена фотография самого Айвазовского. У каждого мужчины в салфетку вкладывались запонки или булавка для галстука, также украшенные миниатюрным пейзажем».

Для человека, привыкшего все делать в расчёте на реакцию публики – а Иван Константинович с годами стал вести себя именно так, – мифологизация собственной жизни становится привычкой, если не зависимостью. Может быть, именно этим и вызвано то неимоверное количество легенд, которыми украшена биография Айвазовского? Что любопытно, даже смерть художника не положила конец полусказочным историям, где порой не уловить границы между правдой и вымыслом. Знакомство прославленного мариниста с его второй женой – юной красавицей Анной Никитичной Саркизовой, в девичестве Бурназян – тоже имеет несколько описаний. Чаще всего в биографиях приводится вот какое.

65-летний Айвазовский, ещё не получивший официального развода с Юлией Гревс, ехал однажды по Феодосии в собственном экипаже – и встретил похоронную процессию. Хоронили купца Саркизова, с которым Иван Константинович был немного знаком, поэтому художник вышел из экипажа, чтобы засвидетельствовать своё сочувствие близким усопшего. За гробом шла молодая женщина дивной красоты – и Айвазовский тут же влюбился, даже не выяснив, кто она такая и кем приходилась покойнику. Оказалось – вдова 25 лет, к тому же армянка и скромница. Переждав положенный срок траура, Иван Константинович посватался к Анне Никитичне – и получил согласие. Примерно через год они поженились. Конечно же, Анна знала, кто такой Айвазовский, вся Феодосия знала о том, кто он такой. Любила ли она его – точнее, полюбила ли после свадьбы, несмотря на сорок лет разницы в возрасте, отсутствие детей и особенности характера супруга, – другой вопрос, но второй брак художника стал несмотря на все эти оговорки счастливым.

Сохранилось свидетельство о браке Айвазовского и Анны:

«1882 года января 30 дня его превосходительство действительный статский советник И.К. Айвазовский, разведённый по указу эчмиадзинского Синода от 30 мая 1877 г. № 1361 с первою женою от законного брака, вступил вторично в законный брак с женою феодосийского купца вдовою Анной Мкртчян Саркизовой, оба армяно-григорианского исповедания».

У биографов художника, как водится, не имеется единого мнения ни в отношении знакомства Ивана Константиновича и Анны Никитичны, ни в отношении их брака. Есть версия, что Айвазовский сочетался новыми узами брака, не расторгнув старых – с Юлией Гревс. И что будто бы император Александр III, в отличие от своих августейших предшественников не любивший Айвазовского (хоть и признававший его талант и заслуги перед российским обществом), даже угрожал отправить знаменитого мариниста в сибирскую ссылку – если он немедленно не разведётся с первой женой и не обеспечит ей достойную финансовую помощь.

Александр Айвазовский рассказывает следующее: «…дедушка уехал в своё имение Шейх-Мамай. Там он поехал кататься и, проезжая через немецкую колонию, зашёл в какую-то лавку, где увидал очень красивую армянку, не знаю, продавщицу или дочь хозяина, и сразу, молниеносно, влюбился в неё. Через какое-то время он опять поехал туда, а вернувшись, объявил бабушке, что женится. Всё это произошло так, как он всегда любил делать, – скоро и решительно». Далее внук сообщает, что «дедушка уговорил какого-то священника и обвенчался без развода. После этого он начал “отшлифовывать” свою молодую жену: нанял ей учительницу французского языка, стал возить её в Петербург и за границу, нисколько не смущаясь, стал вводить её в общество». Вроде бы складная версия, но опять же не совпадают даты в документах – а документ, как и факт, вещь упрямая. Развод был получен в 1877 году, брак заключен в 1882-м – вот и вся математика.

Айвазовский счастлив – пусть он годится Анне в отцы, если не в деды, зато она украшает его жизнь и вдохновляет; более того, знаменитый маринист впервые отступает от неписаного правила не делать женских портретов и в год свадьбы запечатлевает красавицу в национальном армянском костюме и прозрачной косынке, прикрывающей лицо на манер вуали («Портрет Анны Никитичны Бурназян-Саркисовой», 1882, Галерея Айвазовского). Он делает её героиней сюжетной картины «Сбор фруктов в Крыму» (Галерея Айвазовского), датированной тем же годом. Волны волнами, корабли кораблями, но перед такой красотой не могло устоять ни сердце влюбленного мужчины, ни душа художника. Трезво оценивающий свои способности портретиста, он всё-таки пишет Анну самостоятельно, ему важно сделать это собственной рукой. Айвазовский вообще, строго говоря, мужской художник – все его бури, штормы, кораблекрушения, сражения и бескрайние волны вызывали и вызывают восторг в первую очередь у представителей, как раньше говорили, сильного пола. Но с появлением Анны в нём вдруг проснулась нежность.

«Моя душа должна постоянно вбирать красоту, чтобы потом воспроизводить её на картинах. Я люблю тебя, и из твоих глубоких глаз для меня мерцает целый таинственный мир, имеющий почти колдовскую власть. И когда в тишине мастерской я не могу вспомнить твой взгляд, картина у меня выходит тусклая…» – эти пронзительные строки Айвазовский адресовал своей второй жене.

Анна становится верной спутницей художника в его путешествиях, которых не стало меньше – они плавают аж до самой Америки, и любуются на палубе пассажирского парохода океанскими видами, и даже в шторм не страдают от морской болезни. Анна принимает многочисленных гостей и не ропщет на жизнь в захолустье – Феодосия была её домом, а то, что сама Анна была армянкой, ещё сильнее грело душу старого художника. В поздние годы жизни он много раз говорил о том, как важно для него, что он армянин и что жена близка ему не только по духу, но и по крови.

А что же Анна? Каково ей было жить рядом с самым уважаемым человеком в Феодосии и самым великим маринистом в России?

Интересное свидетельство о визите к чете Айвазовских оставил ещё один знаменитый знакомец художника – Антон Павлович Чехов. Вот фрагмент его письма от 22 июля 1888 года:

«Вчера я ездил в Шах-мамай, именье Айвазовского, за 25 вёрст от Феодосии. Именье роскошное, несколько сказочное; такие имения, вероятно, можно видеть в Персии. Сам Айвазовский, бодрый старик лет 75, представляет из себя помесь добродушного армяшки с заевшимся архиереем; полон собственного достоинства, руки имеет мягкие и подаёт их по-генеральски. Недалёк, но натура сложная и достойная внимания. В себе одном он совмещает и генерала, и архиерея, и художника, и армянина, и наивного деда, и Отелло. Женат на молодой и очень красивой женщине, которую держит в ежах. Знаком с султанами, шахами и эмирами. Писал вместе с Глинкой “Руслана и Людмилу”. Был приятелем Пушкина, но Пушкина не читал. В своей жизни он не прочёл ни одной книги. Когда ему предлагают читать, он говорит: “Зачем мне читать, если у меня есть свои мнения?” Я у него пробыл целый день и обедал. Обед длинный, тягучий, с бесконечными тостами».

Александр Айвазовский вспоминал, что в доме деда его поражала строгая атмосфера: «Все и всё подтянуто, все ходили как по нитке».

В этом браке не было – и, наверное, не могло быть детей. Не было у Анны, скорее всего, и никакой свободы – но хотела ли она, искала ли её? Вполне возможно, что Анну устраивала роль спутницы великого человека, вокруг которого вращался весь дом и вся Феодосия. (Айвазовский под старость лет стал считать Феодосию собственным городом – сохранились воспоминания внуков о том, как дед отчитывал ответственных лиц, заметив на улицах какой-то непорядок.) Ну а в том, что Анна подарила мужу счастливую старость, нет никаких сомнений – это был очередной презент фортуны, не сводящей глаз со своего любимца.

18 лет прожили вместе Айвазовский и Анна. 19 апреля 1900 года в возрасте 82 лет Иван Константинович умер в своём доме от кровоизлияния в мозг – внук рассказывает, что перед этим Айвазовский ездил в имение Шейх-Мамай и решил опробовать там только что поставленные качели. Эта детская выходка, возможно, и спровоцировала приступ, повлекший за собой смерть. В мастерской осталась неоконченной картина «Взрыв корабля» (1900, Галерея Айвазовского), а в доме – безутешная Анна, ставшая вдовой во второй раз. Говорят, что после смерти мужа она превратилась в затворницу, не принимала гостей и тем более не пыталась снова выйти замуж. Анне суждена была долгая жизнь и много испытаний: две войны, революция, бедность… «Во время оккупации, – пишет Юлия Андреева, – она отдала свои последние драгоценности, обменяв их на хлеб и крупу. Когда же немцы оставили Феодосию, художник Николай Самокиш нашёл всеми забытую вдову, наверное, самого доброго и щедрого художника и забрал её в свой дом в Симферополе».

В 1946 году, в возрасте 88 лет, Анна скончалась и была похоронена рядом с мужем – вблизи церкви Святого Саргиса в Феодосии, церкви, стены которой помнили их венчание. Памятник Айвазовскому из цельного куска мрамора украшает надпись на армянском языке: «Родившись смертным, оставил о себе бессмертную память», – а на арке, воздвигнутой перед саркофагом, есть скромная табличка с именем и годами жизни Анны.

А фортуна продолжает приглядывать за Иваном Константиновичем и после смерти. Его картины высоко ценятся на аукционах, их на протяжении многих лет подделывают и пытаются украсть – Елена Скоробогачева, автор монографии о художнике, рассказывает, что из музеев СССР, а позднее России и бывших союзных республик, полотна Айвазовского воровали едва ли не в первую очередь – и чуть ли не пачками. Его биографы относились к нему с таким трепетом, что и не снилось другим художникам. Да что там, фортуна присматривала даже за внуками и правнуками мастера! Наследники приумножили славу Айвазовского, пусть и под другими фамилиями. Среди них были художники (керамист и живописец Михаил Латри, друг Максимилиана Волошина и сестёр Цветаевых, а также маринист Алексей Ганзен), артисты, поэты, а младший сын любимицы Жанны, Константин Арцеулов, стал легендарным русским лётчиком и художником-иллюстратором, обучавшимся у Добужинского и Бакста[53]53
  Константин Арцеулов писал: «По моему мнению, профессии художника и лётчика близки друг другу, потому что во многом требуют от человека одних и тех же врождённых или приобретённых черт и качеств: чувства пространства, движения в нём, темпа и ритма его, глазомера и тонкого чувства цвета, наблюдательности, аналитического отношения к обстоятельствам в работе, романтизма и предприимчивости, эмоциональности и глубокого знания своего ремесла».


[Закрыть].