Текст книги "Требуется Квазимодо"

Глава 10

Он больше не в состоянии был терпеть. Да и как можно терпеть, когда твой череп буквально разлетается на куски, взрывается изнутри?!

Или… снаружи?

Потому что за долю секунды до того, как потерять сознание, он отчетливо увидел, как в малую частичку, оставшуюся от содержимого его головы, от его сознания влетел странный мерцающий огонек.

А потом – все погасло. Исчезло. В том числе и огонек.

Наверное…

И он, неуклюже взмахнув руками, грузно рухнул на землю. И посыпались осколки стекла из разбитого взмахом его руки окна.

Это уже никак не могло остаться незамеченным: дверь вагончика распахнулась, и в прямоугольнике электрического света проявился весьма недовольный господин. Очень крупный господин, самый толстый и высокий из всех, собравшихся в вагончике.

Отзывавшийся на кликуху Кабан.

Он всмотрелся в груду тряпья, лежавшую под разбитым окном, и удивленно присвистнул:

– Ни … себе! Пацаны, гляньте, кто с нами телик смотрел!

– Кто? – по бокам главного фигуранта (потому что заглянуть через его плечо никто не сумел), как опята-мутанты вокруг кривого пня, «выросли» несколько особей из его коллег.

– А вон, под окном лежит.

«Опята» прищурились, вглядываясь в тряпичную кучу, и сообщили всей Вселенной, что они очень удивлены. И озадачены. А с некоторыми из них даже случился когнитивный диссонанс.

Потому что сей несчастный калека должен был сейчас находиться у конвейера и заниматься физическим трудом, столь благотворно влияющим на его психосоматическую реабилитацию, а не напрягать свой не слишком-то полноценный рассудок.

Он ведь ничего не соображает, милостивые государи, и для него просмотр телепрограмм должен быть столь же информативен, как и учебник по квантовой теории волн. Но вполне вероятно, коллеги, что его привлекли фотографии роскошных самок, и это животное возбудилось, отчего с ним случился конфуз: обморок, неудачное падение, досадное происшествие с разбитым окном. Пожалуй, стоит привести его в чувство с помощью оздоровительного массажа внутренних органов – в частности, почек и печени – путем внешнего воздействия на оные. Но – после просмотра весьма познавательной телепередачи. Нет, урод не скончается под ледяным дождем – не должен. Ну, а если сей печальный факт все же произойдет, что ж – значит, таков его фатум! Он и так продержался неожиданно долго.

На этом диспут был закончен, и собравшиеся охранники вернулись в вагончик, оставив калеку лежать под ледяной ноябрьской моросью – смесью из дождя и мокрого снега.

Холод. Это было первое ощущение, проникшее в его сознание снаружи. Мерзкий мокрый холод, от которого немели руки и ноги, но зато – словно окоченела и постоянная боль…

И это был самый лучший холод на свете – физический! По сравнению с ледяным вакуумом ментального небытия, в центр которого он был «вморожен» невозможно долго, время, этот холод, кусающий ТЕЛО, ЕГО тело, был просто прикосновением пушистой кошачьей лапки.

Он сумел! У него получилось! Он вернулся!! Он сделал это!!!

Последнее, что запомнил Кирилл Витке за миг стремительного падения в небытие, были ощущения нараставших боли и слабости. Ему стало плохо во время обеда с возможным партнером по бизнесу, Петром Никодимовичем Шустовым. Кажется, у него внезапно начались проблемы с лицом, случилось то, чего он боялся больше всего на свете, что стало его тщательно скрываемой от всех фобией.

Потому что красавчик Кирилл Витке уже однажды имел сомнительное удовольствие почти два года прожить в облике безобразного чудовища, когда его лицо больше напоминало кусок бесформенного, оплывшего на огне воска, чем человеческий облик. И все – стараниями одной свихнувшейся от неразделенной любви девицы, Манюни Скипиной, сестры криминального босса Бориски Скипина, промышлявшего изготовлением опасной для жизни и здоровья косметики и средств личной гигиены[2]2
  Читайте роман Анны Ольховской «Страшнее пистолета», издательство «Эксмо» (прим. ред.).


[Закрыть].

В ванной комнате Кирилла его привычные гели, шампуни, пена для бритья и лосьон после бритья подменили отравленными. И он превратился в жуткое чудище, на которое невозможно было смотреть без дрожи отвращения.

Но именно в те дни он и встретил своего Олененка. Лану. Милану Мирославовну Красич, ставшую жертвой похотливой страсти Бориски Скипина.

И Лана не отвернулась от Витке, не скривилась гадливо при виде его уродливой маски, нет. Она полюбила Кирилла именно тогда, именно такого, каким он был[3]3
  Читайте роман Анны Ольховской «Бизнес-леди и чудовище», издательство «Эксмо» (прим. ред.).


[Закрыть].

Но Кирилл не знал об этом. И почти год прожил в глухом лесу, скрываясь от всех и вся, имея в качестве единственного компаньона и друга здоровенного алабая – Тимку. Сына другого алабая – Хана, пса, принадлежавшего знахарю и травнику Тихону. Деду Тихону, как называли его все, кто его знал.

Именно он вместе с белым волхвом, старцем Никодимом, вытащил гнившего заживо Кирилла, вернул его с того света, остановив запущенный действием отравы процесс разложения. Но вернуть ему прежнюю внешность они не смогли.

Это сделал год спустя медицинский гений из Норвегии, экспериментальные методики которого не признавались официальной медициной ни одной из стран мира. И тогда гениальный ученый зафрахтовал корабль, постоянно находившийся в нейтральных водах. И за большие, нет – за огромные деньги – он творил чудеса. В том числе – и с внешностью людей.

Кирилл никогда бы не попал на тот корабль без посторонней помощи, и в первую очередь потому, что остался нищим – его старший брат Аристарх, женившийся на Мане, завладел их общим бизнесом. К тому же Кирилл, спрятавшись от людей в лесной чаще, понятия не имел о существовании этого гениального врача.

Но однажды он, отправившись вместе с Тимычем в очередной поход по окрестным лесам, спас от рук похитителей (впрочем, не только от рук – похитители оказались еще и извращенцами) маленького мальчика, Игоря, оказавшегося сыном известного олигарха – Владимира Семеновича Тарасова.

Кирилл тогда по-тихому исчез, отведя мальчика отцу. Награды и благодарности он не ждал – зачем ему это? У него все было – дом, друг, свобода. А в мир, к людям, он возвращаться не собирался.

Но Тарасов так не думал. Он разыскал-таки таинственного спасителя своего сына и отблагодарил его, вернув его к жизни – сделав практически прежним. Несколько мало заметных шрамов внешность Кирилла отнюдь не испортили, наоборот – придали ему особый шарм.

Проявившаяся во время балансирования личности Кирилла на краю гибели новая ментальная способность осталась при нем. Он мог теперь «слышать» чувства и эмоции людей на расстоянии. Нет, не мысли – только их страх, злобу, ненависть, хитрость, любовь, симпатию. И так далее – весь спектр человеческих страстей.

В общем, обмануть Кирилла Витке кому-либо теперь было невозможно.

Так, во всяком случае, он думал до тех пор, пока не пересекся с господином Шустовым.

Кирилл очень удивился, едва вошел в зал ресторана, где его ждал будущий партнер по бизнесу: там, где сидел Петр Никодимович, в этом месте, не «читались» никакие чувства. И эмоции тоже.

Словно он был не человеком, а манекеном.

Инстинкт самосохранения Кирилла буквально взвыл, требуя – хозяин, немедленно развернись и беги прочь! Но ведь он – цивилизованный человек, а цивилизованные люди так себя не ведут. Надо подойти к Шустову и, извинившись, под благовидным предлогом отказаться от совместного обеда.

И Кирилл к нему подошел. И пожал протянутую ему руку…

И это стало началом его конца.

Судя по всему, господин Шустов каким-то образом узнал о скрытой фобии Кирилла Витке и нанес удар именно в это слабое место. Когда Кирилл во время обеда почувствовал первые признаки недомогания, сидевший напротив него профессор озабоченно посетовал насчет изменений в его внешности.

А самочувствие Кирилла ухудшалось со скоростью приближавшегося и совершенно равнодушного к людям цунами. Казалось, что его душу с кровью, с хрустом выдирают из тела, сжимая ее все сильнее, все беспощаднее.

Пока он не потерял сознания. И, как оказалось, душу – тоже.

Вернее, душа потерялась где-то вне тела, очутившись в ледяном вакууме небытия.

Это было страшно. Нет, не так – это было невозможно, нереально! Первое время Кириллу до истерики сильно хотелось проснуться и облегченно уткнуться носом в теплое плечо лежавшей рядом любимой женщины. Его Ланы, его Олененка.

Но проснуться ему не удалось. А истерика, накрывшая личность Кирилла мутной пеленой отчаяния, выматывала его душу, и она становилась все слабее и слабее.

До тех пор пока Кирилл не попытался использовать свои ментальные способности, находясь вне тела. Ведь на то они и ментальные, верно же?

И он попробовал отыскать Олененка. Хотя нет, он сначала «поискал» свое тело, но у него ничего не вышло – и без души оно почти не «фонило».

И тогда Кирилл все силы бросил на поиски Ланы.

И нашел ее. Пусть не сразу, но нашел.

Кирилл помнил, как скрутило всю его душу от приступа дикой боли. Да, душевная боль может быть – и чаще всего бывает! – гораздо сильнее физической.

Кирилл уже сталкивался с душевными муками, причем не раз. Но то, что он ощутил в момент соприкосновения с душой Ланы, едва не разорвало его сущность на части.

Потому что вместо яркого веселого огонька и привычного жизнелюбия он «увидел» слой тусклого пепла. Огромный толстый покров пепла, под которым, как легендарная Помпея, погибала в муках душа его женщины.

Милана Мирославовна Красич оказалась в ментальном рабстве у Петра Никодимовича Шустова. Стала она полностью подчиненной его воле, послушной марионеткой.

И это послужило тем стимулом, тем постоянным источником страданий, который заставил Кирилла любой ценой искать возможность вернуться к себе.

Потому что он должен был спасти своего Олененка от рабства! От жуткой участи, уготовленной для нее Шустовым.

Кто такой этот профессор, откуда он взялся, почему выбрал своими жертвами именно их с Ланой – этого Кирилл пока еще не знал. У него не было ни времени, ни сил на выяснение этих вопросов.

Вот вернется он – тогда и разберется со всем случившимся. И со всеми.

Глава 11

И теперь свою боль и страх за судьбу любимой женщины Кирилл объединил в единое целое и подпитал этот пульсирующий сгусток эмоций всем арсеналом ментальных сил, имевшихся у него в запасе.

Сказать, что ему было трудно, – значит ничего не сказать. Поскольку состояние, в котором он сейчас пребывал, абсолютно не поддавалось какой-либо идентификации. Да, он читал о методиках индийских йогов и буддийских монахов, способных отправлять свои души в путешествие – вне тела, без тела… А потом, в любой момент, когда душе надоест парить в просторах Вселенной, по ее закоулкам летать, возвращать ее обратно.

А еще Кирилл слышал о «развлечениях» бокоров – черных колдунов вуду, умевших забирать чужие души и запирать их в особые сосуды, создавая таким образом из оставшихся без души людей своих рабов – зомби.

Но то, что произошло с ним, было чем-то совсем другим. Его душу просто взяли и вырвали из тела, безжалостно зашвырнув… непонятно куда.

Вокруг не было никого и ничего. То есть вообще НИЧЕГО. Абсолютный ментальный вакуум, представить себе который, не побывав в нем, внутри этой пустоты, невозможно. Причем душа в этом вакууме зависла в полной неподвижности, словно вмерзла в лед. И если бы не его недавно обретенные способности, Кирилл никогда не вырвался бы из этого льда.

Но даже с его новыми силами выполнить задуманное – вернуться – оказалось очень нелегко. Все по той же причине – тело-то его почти не «фонило».

Вначале Кирилл решил, что тела его попросту больше нет, что его уничтожили и физически, – потому что не чувствовал он никакого отклика на свой призыв. А так ведь не должно быть: у него кроме души и разум имелся, и память, между прочим, тоже!

И Кирилл постоянно сканировал пространство, выискивая знакомые эмоции – воспоминания своего прошлого.

Ничего. Никаких воспоминаний. Его воспоминаний. Нету…

Отчаяние все сильнее затягивало его в трясину безнадежности, обволакивая со всех сторон гипнотизирующим шепотом: «Смирись! Тебя нет! Ты умер – там, в той реальности! А то место, куда ты попал, – и есть загробный мир. Он именно такой – здесь лишь ПУСТОТА и ЗАБВЕНИЕ. То есть вечный покой».

Наверное, если бы с Ланой все было в порядке, Кирилл действительно смирился бы. И успокоился бы. Навсегда.

Но он не мог!

И поэтому снова и снова он отправлялся на поиски самого себя, судорожно разыскивая в ментальном океане свою, личную, собственную волну. Хотя бы крохотную, так, легкий всплеск на поверхности океана…

Сколько времени это продолжалось – он не знал. Потому что способов и методов отсчета времени в ЭТОЙ реальности не существовало.

По его субъективным ощущениям – прошла Вечность.

И вдруг…

Кирилл почувствовал не просто легкий всплеск – он ощутил взрыв СВОИХ эмоций. СВОИХ СОБСТВЕННЫХ – он мгновенно узнал их!

Гнев, ярость, желание убить…

Он совсем не удивился такому «жесткому» коктейлю – просто не успел это сделать, немедленно рванувшись навстречу этому взрыву. Да и сложно было бы ожидать чего-то другого – ощущений неги и счастья, к примеру, – от брошенного на произвол судьбы бездушного тела.

Больше всего Кирилл боялся потерять «пеленг», навсегда остаться в этом ледяном вакууме. Он молил свое тело – не успокаиваться, «держать» эмоции, не исчезать!

Потому что мгновенно перенестись в ту точку, где это тело находилось, Кирилл, как оказалось, был не в состоянии.

Вакуум не желал отпускать свою добычу, она ведь, добыча эта, так прочно вмерзла в лед, заняла свое место в постоянно возводимой кем-то конструкции небытия! И если именно эта часть всеобщего Вакуума исчезнет, то и вся конструкция может рухнуть! И тогда придется возводить новую!

Нет уж, еще чего не хватало! Из-за какой-то песчинки перекраивать законы этого мира?! Никогда!

И ледяная толща стала еще более монолитной, сжимая пространство вокруг Кирилла, уплотняя его – все сильнее и сильнее.

Но и зов его тела становился все более отчетливым, Кирилл чувствовал, как нарастает ЕГО гнев. И с хрустом, с болью проламывался сквозь лед небытия, оставляя на его осколках кровавые лохмотья своей души.

Но в процессе борьбы таяла и его сила. А ледяной монолит становился все плотнее, ситуация – все безнадежнее…

Кирилл был уже совсем близко: он чувствовал ауру своего тела, пусть и очень странную, какую-то тускло-серую, но это точно была его аура. А значит, ему осталось совсем чуть-чуть – один последний рывок сквозь лед.

Вот только лед к этому моменту уплотнился до крепости алмаза! И душа Кирилла обезумевшей птицей билась о непреодолимую преграду небытия, оставляя на ней кровавую подпись – свидетельство собственного бессилия…

Кажется, это конец. Он не смог… Не получилось у него…

Лана навсегда останется куклой профессора Шустова… А есть еще и какой-то Сергей Тарский – рядом с ней…

Что?! Он… он видит?!

Своими собственными глазами?!

Выброс эмоций его тела оказался настолько мощным, что вдребезги разнес последний окровавленный бастион ледяной преграды между телом и душой Кирилла Витке.

И Кирилл Витке вернулся. Окончательно и навсегда.

И обрадовался ощущению сковывавшего его реального, земного холода, заплакав от счастья. И он совсем не стыдился своих слез.

Потому что он ЧУВСТВОВАЛ этот холод! Он его ОЩУЩАЛ!

И боль – чувствовал. Странную боль: изнуряющую, всеобъемлющую какую-то. Болело не что-то одно – рука или нога, – болело все тело!

А еще, как оказалось – после первой попытки пошевелиться, – тело его очень плохо слушалось приказов из «рубки управления». Особенно руки и ноги, скрюченные самым невероятным образом…

И с лицом творилось что-то странное – один глаз почти закрылся, губы еле двигались…

Паника, уже почти окончательно побежденная сознанием, оживилась и возбужденно потерла липкие лапки, готовясь вернуться на трон. Ага, приятель, попался, мол! Никуда ты от меня не денешься, не в твоем положении можно мною пренебрегать! Я тут главная, понял? Ай! Хам! Кто так с дамами обращается! Пинок под зад, как вульгарно! Фи!..

Кирилл стиснул зубы и привстал, сосредоточив все силы на первостепенной сейчас задаче – подняться на ноги. Обо всем остальном подумаю потом, решил он.

Потому что остальное оказалось слишком уж шокирующим и непонятным. Где он находится, что с его телом, как он сюда попал и что тут делает?

В голове его метались воспоминания, сталкиваясь «лбами» и шипя сквозь зубы не несущие никакой полезной информации словосочетания. Воспоминания его души и его тела. И слиться в какую-то целостную картину они пока что никак не хотели. А вот вносить в происходящее сумбур и неразбериху – это у них очень даже хорошо получалось.

Опершись скрюченной рукой о деревянную стену вагончика, напоминавшего… да – строительную бытовку! – Кирилл все же поднялся. И осмотрелся. И прислушался.

Темно. Холодно. Моросит нудный дождь пополам с мокрым снегом. Листьев на виднеющихся в скудном свете переносных фонарей деревьях нету. Очень похоже на ноябрь.

А он отправился на деловой ужин с профессором Шустовым… в начале октября.

Значит, прошло около месяца? На зоне?!

А он, вернее – его тело, – все это время провел… провело здесь? В месте, больше всего смахивающем на какой-то лагерь… Он что, в заключении?!

Хотя нет: для зоны здесь слишком мало построек. Собственно, построек-то почти что и нету, только длинные навесы, под которыми движется лента конвейера, а рядом с ним копошатся какие-то оборванцы…

Дверь вагончика вдруг с грохотом распахнулась, и оттуда выскочили несколько гогочущих типов, внешний вид которых почему-то вытащил из нагромождений сумбурных воспоминаний Кирилла надрывный напев: «Владимирский централ, ветер северный…»

Увидев стоявшего возле вагона Кирилла, один из типов гыгыкнул:

– О, Немтырь очухался! Живучий, сука! Ну, колись, че ты тут делал? Почему ты, падла, не в цеху, а? Отвечай!

И он отвесил перекошенному «чучелу» небрежную оплеуху. Так, для порядка. Немтырь даже не упал, лишь покачнулся.

Оплеуха и оказалась тем самым волшебным «пенделем», соединившим разрозненные части памяти Кирилла Витке в единое целое.

Теперь он знал все.

Глава 12

И знание это отправило Кирилла в нокдаун.

Слишком много всего сразу!

А может, второй удар возбужденного просмотром ток-шоу Кабана оказался истинной причиной того, что Кирилл медленно, цепляясь за стенку, осел обратно в грязь.

Он – калека и урод. Опять – урод! Правда, на этот раз изменения во внешности, кажется, связаны не с внутренней перестройкой его организма, а с внешним воздействием на него. Результат застывшей навечно, навсегда судороги. Судя по всему, это побочное действие заклинания господина Шустова!

Да, именно заклинания, как бы нелепо ни звучало это в двадцать первом веке.

Но Кирилл уже не единожды сталкивался с проявлениями ментальной мощи, скрытой в человеческом сознании. Просто у подавляющего большинства она спит, но во все времена находились люди, у которых паранормальные способности в определенной ситуации просыпались. Или не спали изначально, передаваемые из поколения в поколение.

Этих людей называют по-разному: колдуны, шаманы, ведьмы, волхвы, жрецы, экстрасенсы…

И Петр Никодимович Шустов, похоже, был одним из представителей этой когорты. Темной ее части.

Причин, по которым господин профессор ополчился именно против него, Кирилл пока что не знал. Он мог только догадываться, что Шустову требовалось расчистить пространство вокруг Олененка. Миланы Мирославовны Красич, наследницы внушительного состояния.

Чтобы превратить ее в свою послушную марионетку.

В фантазии милейшему профессору не откажешь! Пусть в больной, но весьма богатой фантазии.

Значит, такой расклад, да: самая лучшая, самая верная подруга Ланы – Лена Осенева, – убила своего любовника, Кирилла Витке, и попыталась скормить его труп свиньям? Но была вовремя изобличена, арестована и отправлена на долгие годы в заключение? А помогали ей Матвей Кравцов и Владимир Свидригайло, по-настоящему преданные ему, Кириллу, люди? Которые, по замыслу господина Шустова, тоже должны были отправиться за решетку?

Но, к счастью, они сумели почуять неладное и исчезли.

И вот уже рядом с Ланой нет никого, кто помешал бы замыслу профессора и его помощника, Сергея Тарского. Который, как успел заметить Кирилл во время просмотра телепрограммы, был молод и весьма хорош собой.

Фамилия этого парня показалась Кириллу знакомой, но вспомнить, где он ее слышал, он не сумел.

Да и трудно ведь сосредоточиться на доскональном анализе ситуации с тщательной систематизацией и сортировкой проблем по отдельным «папочкам», когда тебя пинают в живот, пусть и не очень сильно, но довольно-таки ощутимо. И унизительно.

Для Кирилла Витке – унизительно, а для Немтыря, похоже, это дело привычное. А он должен оставаться Немтырем, если хочет сбежать отсюда.

Куда он направится потом – сейчас неважно. Сначала надо выбраться.

И Кирилл, прикрываясь руками-клешнями, мычал и выл, как и положено Немтырю. К счастью, продолжалось это недолго – Кабан был в хорошем настроении, и пинать убогого ему быстро наскучило:

– Поднимайся, падла! Ну, кому сказал? И в землянку вали, в темпе вальса! Жрать сегодня не будешь, не заслужил! Совсем оборзел, паскуда, вместо работы с нами телик смотрит! Че, баба красивая понравилась, да? А ты хоть знаешь, че с бабой делать надо?

– Да откуда? – заржал другой охранник. – Разве он только обезьяну в цирке догонит!

– Не! – решил включиться в сеанс коллективного «остроумия» третий, которого, кажется, звали Пашкой. – Это обезьяна его маменьку когда-то догнала!

Под дружный здоровый смех членов трудового коллектива охранников Кирилл кое-как поднялся и поковылял к землянке. Дорогу к которой ему вежливо, корректируя направление пинками, указали сердобольные секьюрити.

Сожалеть о том, что он остался без ужина, Кирилл не стал. Ему, если честно, сейчас было не до еды, склизкая перловая каша с чем-то мерзким и вонючим, которую Немтырь равнодушно уничтожал до последней крупинки, вряд ли сегодня преодолела бы барьер в виде сжавшегося от отвращения горла.

К тому же его ветхая одежонка промокла насквозь, и угроза двусторонней пневмонии становилась все реальнее.

А это как-то не вписывалось в ближайшие планы Кирилла Витке. Ну совсем.

И он торопливо, насколько это позволяло ему искореженное тело, поплелся в любезно указанном направлении.

Ковылять пришлось не так уж и долго, территория нелегального заводика по определению и по умолчанию не могла быть обширной. И минуты через три Кирилл наконец избавился от «ласки» ледяной ноябрьской мороси.

В темной душной норе землянки было чуть-чуть теплее, чем снаружи. Но именно чуть-чуть, никакой печки для обогрева здесь не имелось. Источником тепла служили сами рабы – их тела, их дыхание, и к утру здесь становилось почти тепло.

Но сейчас, когда люди весь день провели на каторге, землянка опять за это время выстыла, и желания снять разбитые опорки, сменив их на уютные домашние тапочки, не возникало.

Может, потому, что тапочек никаких и не было?

К моменту, когда Кирилл ввалился наконец под земляной свод отеля «Подмосковье», его трясло так сильно, что опасность откусить себе кончик языка вплотную приблизилась к этому самому кончику.

А ног, обутых в старые дырявые кирзачи, он почти не чувствовал.

Быстрее, быстрее переодеться в сухое!

Тряпки покойника по-прежнему валялись под нарами, там же были и его сапоги. Кирилл выгреб оттуда все это великолепие – и едва не задохнулся от миазмов, радостно рванувшихся из голенищ огромных, размера эдак сорок шестого, сапог. Тряпье воздух тоже не озонировало, но воняло все же не так сильно, как обувка.

С трудом сдерживая рвоту, Кирилл поспешно затолкал смердящие сапоги обратно под нары и разложил комок ветоши на составляющие.

Итак, что мы имеем? А имеем мы ветхие портки, рваную телогрейку, замызганную тельняшку и растянутый, основательно «продегустированный» молью свитер. Причем все это – довольно-таки большого размера.

Кирилл смутно помнил человека, носившего эти вещи вплоть до самой смерти. Высокий, тощий, похожий на скелет мужик лет пятидесяти. А может, и тридцати – возраст в таких нечеловеческих условиях очень быстро становился условным понятием.

Наверное, в прошлой жизни, до попадания в рабство, мужик был сильным и крепким, а вот выносливым, как это часто бывает со здоровяками, как раз и не был. Да и еды ему для поддержания жизни требовалось больше, чем остальным.

А еды давали всем одинаково. Одинаково мало.

И такие вот силачи-здоровяки умирали первыми.

Так, брюки, свитер и телогрейку мы употребим по назначению – в качестве одежды, а вот из тельняшки придется сделать что-то типа портянок, решил Кирилл.

Он как раз закончил переодеваться и задумчиво сидел над тельняшкой, прикидывая, как получше разорвать ее на полосы, когда после смены и скудного ужина вернулись остальные рабы.

Судя по всему, они уже знали о выходке калеки, бросившего работу и отправившегося смотреть телевизор. И пусть даже в качестве наказания убогий придурок был лишен ужина, накопившиеся у других несчастных усталость и злость требовали выхода.

Тем более что урод давно уже раздражал товарищей по мучениям.

Хотя каких там товарищей – таковых здесь не было. Да, очень часто люди, попав в общую беду, стараются поддержать друг друга, помогают, выручают.

Но собранные конкретно в этом месте граждане руководствовались одним правилом: «Каждый сам за себя».

Нет, «правило курятника» здесь было неуместным. Клевать ближнего можно, но вот гадить не на кого – нижних нет, все на одних нарах.

Но сейчас, увидев сволочного калеку, который мало того, что нагло свалил с работы, так еще и натянул на себя единственную имевшуюся в землянке сухую одежду, сплотил ближних его воедино. У них теперь появился нижний – один на всех. А значит, есть на кого нагадить, сорвать на нем чувство безнадеги, злобу, отчаяние.

А начнет возбухать – и убить его можно, вполне.

И за это им ничего не будет. Потому что хуже уже некуда.