Текст книги "Берег Живых. Выбор богов. Книга третья"

Секенэф прошептал слова благословений предкам, коротко коснулся ладонью груди. Царевна повторила его жест с благоговением, чувствуя тени присутствия своих предшественников, и лишь догадываясь, что сегодня ждало её. Император вернулся к лестнице, сел на верхней ступени и поманил её к себе. Тени колонн и лунный свет обрисовывали его образ, живой и вместе с тем непостижимый. Помедлив, Анирет села рядом. Перед ней несла воды Великая Река, дорога жизни Таур-Дуат. А за спиной она чувствовала дремлющую мощь Святилищ, соединяющих небо и землю и сами Планы Бытия.

– Эти три – не единственные на нашей земле, – глубокий голос Секенэфа гармонично влился в ночь. – Планарные Святилища предков… На стенах некоторых из них запечатлены слова древних мудрецов, чей разум и дух путешествовал сквозь пространства. Когда-то наш народ верил, что умирая, Владыка возносится к звёздам. Что наши предки по-прежнему хранят нас оттуда, – он кивнул на раскинувшееся над ними звёздное небо. – Гробницы Владык, при которых были возведены те или иные Святилища, запечатаны у подножия – чтобы охранять эту мудрость и эти врата. А в народе пирамиды называли ещё «лестницей в небо», по которой Император поднимается, чтобы воссоединиться с Ваэссиром, – Владыка усмехнулся, качая головой. – Мне нравились эти легенды… хотя я всегда знал, что не стану звездой на небосклоне. Ваэссир живёт не в далёких звёздах, нет. Он здесь, в своей земле, в крови и Силе своих потомков. Мы действительно никогда не одни… и вместе с тем порой бесконечно одиноки. Эмхет, «Тот, кто над всем»… Созерцая течение всех этих жизней, вверенных твоим рукам, защищая их, ты стоишь на той недостижимой вершине, где никто не может помочь тебе, кроме твоего духа и самих Богов.

Анирет посмотрела на его руку, лежавшую рядом на тёплой ступени, и накрыла своей ладонью. Её поддержку он чувствовал и так, без слов – она знала это.

– Почти год минул с тех пор, как я передал тебе формулу призыва Силы Ваэссира в тело. Ты помнишь это, – его глаза мистически сверкнули, как глаза статуй их предка в столичном храме.

Конечно же, разве она могла забыть!

– Я обещал, что научу тебя, как открыть всю силу твоей крови. Сегодня я покажу тебе, что значит быть Владыкой Обеих Земель, её бьющимся сердцем.

«Вы ещё не раз поговорите об этом с твоим отцом. Он покажет тебе лучше, чем могу я… и всё же…»

Анирет вспомнила слова дяди, вспомнила, как он слил своё восприятие с её, давая ей ощутить его жизнь. Она вбирала дыхание его грудью, чувствовала стук его сердца и ток его крови, ветер на его лице, свою руку под его ладонью и все мельчайшие аспекты, что составляли его жизнь в те минуты.

Царевна почувствовала, что вместе с прежней неуверенностью ушёл и страх, и поняла, почему ей казалось, что она уже проживала эту ночь. Так она чувствовала себя в том сне, где была одновременно и собой, и Владычицей, уже постигшей таинство, которое теперь только хотел открыть ей Секенэф Эмхет.

«…На твоей стороне память твоей души и твоих предков. Ты не учишься наносить знаки на чистую гладко отшлифованную плиту. Священные символы должны проступить на поверхности, но они уже начертаны там…»

– Я готова, отец.

Но к тому, что открылось перед ней, невозможно было быть готовым.

Не было ни гимнов, ни ритуальных жестов – Секенэф просто кивнул, повернул руку под её пальцами так, что их ладони соединились. Мгновение – она ещё слышала, как ласкали ступени воды Великой Реки, отражавшие звёздное небо. Слышала своё дыхание и нарастающий рокот своей крови, похожий на далёкий бой тамтамов.

А потом знакомый мир раскололся на тысячи голосов – крик, шёпот, смех, песнь и плач, редкие фразы, которые едва можно было выхватить в общем потоке. Молитвы и радость, проклятия и скорбь, надежды и отчаяние. Течение привычной каждодневной жизни, отражённое сразу в мириадах граней. Сияющие дороги и обрывающиеся нити. Анирет видела гармоничное сплетение сразу великого множества соответствий, которые просто не в силах был бы осознать смертный разум. Река этой многоликой жизни, грохочущая, как десятки бурных порогов, была столь же страшна, сколь и невыразимо прекрасна – сметающее всё течение, сквозь которое разве что божественный кормчий сумел бы направить свою ладью.

И была иная жизнь, соединяющая их всех – глубинная, текущая под покровом всего зримого и известного. То была жизнь древнего места, которое её предки назвали Таур-Дуат. Раскалённые пески и жемчужины оазисов, плодородные земли, омытые первозданными водами, сияющие горизонты, раскинувшиеся по всем сторонам света. Яркие всплески жизни самой Империи она видела внутренним взором там, где были возведены храмы, рукотворные и природные, преломляющие Силу земли, умножающие.

Ей казалось, словно она парит, распахнув соколиные крылья, прозревая всю Таур-Дуат до самых дальних пределов. А потом – что она стоит на вершине одного из Святилищ, где сходятся Планы Бытия, и Обе Земли поют для неё свою изначальную песнь. Вся эта мощь, все чужие устремления – всё сходилось к ней тысячами тысяч невидимых нитей.

Нет, этим нельзя было властвовать. Это можно было только хранить, всей собой. И жизни одного даже самого могущественного существа было слишком мало, чтобы заслонить от бед возлюбленную землю. Стоя на самой вершине, видя клубящуюся на горизонте тьму бурь, отражённую в затаённых тенях уже здесь, совсем близко, она не знала, как победить – но знала, что должна…

То были уже не её мысли, и не мысли даже – ощущения, восприятие Владыки и тех, кто приходил прежде, и тех, кто ещё придёт. Ваэссир был их духом, и благословенным сиянием, льющимся на эти земли, и полноводной жизнью, восходящей с каждым урожаем, с каждым новым рождением. И она была лишь одним из аспектов, одним из многочисленных преломлений Его воли, Его существа, но сейчас впервые ощущала себя единой со всем тем, чем Он был.

Эти минуты распахнулись для неё в вечность и бесконечность – не эфемерные, живые, реальные. Она стала всем этим, и всё стало ею. Едва различимой, как далёкая звезда, сияющей точкой стал её собственный разум в общей реке жизни. Но когда она обратила взор к этой далёкой звезде, то вспомнила, кого желала найти. Взор Ваэссира… он ведь охватывал собой всё – слишком много, чтобы различить мельчайшие детали. Из чего складывалась память о родном существе там, где не было привычного смертного образа? Из вкуса присутствия, из особой мелодии духа, которую можно различить среди всех голосов, когда знаешь и любишь её… Со своей недосягаемой вершины, этого непостижимого сплава великого одиночества и единства сразу со всем сущим возлюбленной земли, она заглянула в бушующий поток…

Нет, она не увидела того, кого знала, не нашла его, и всё же нащупала отголосок чего-то невероятно родного, по чему так истосковалась. Да, это был он! Изменившийся, и всё-таки он! Но потянувшись к нему, она не сумела достичь его, и снова потеряла в потоке. Захватившее её ощущение несправедливости и бессилия было так сильно, что выдернуло её из общего единения, втолкнуло в прежнее восприятие.

И она снова стала царевной Анирет Эмхет – живой женщиной, замершей в надёжных объятиях своего отца.

Секенэф погладил её по волосам, обнимая за плечи.

– Пока достаточно, – тихо проговорил он.

– Я… Мне даже слов не хватит, чтобы передать, что я видела… – прошептала царевна чуть слышно, с некоторым удивлением утирая слёзы – таким непривычным казалось ощущение собственной плоти.

– Я был тобой, как ты была мной. Нет нужды в словах, – его улыбку она не увидела – почувствовала.

Некоторое время они молчали, постепенно возвращаясь в эту тёплую ночь, к ласковому ветру, к плеску волн, к серебристому лунному свету. Анирет чувствовала удивительное родство с отцом, и казалось, разомкни он объятия – она потеряет часть себя самой, заключённую в нём. А потом почему-то стало так страшно… словно он неуловимо ускользал, сохранив всё великолепие своей Силы где-то далеко, всё дальше отсюда… Она сморгнула, чуть тряхнула головой, отбрасывая тёмные мысли. Ведь вот же он, рядом с ней, надёжный и могучий! Как ей вообще могло показаться?..

– Что такое? – мягко спросил Император, заглянув ей в глаза.

– С тобой ведь ничего не случится? – выпалила Анирет даже прежде, чем обдумала свои слова.

И тут же она укорила себя – не маленькая девочка уже.

Секенэф задумчиво улыбнулся, погладил её по щеке.

– Как я и говорил, нам ещё очень много предстоит успеть, вместе. И времени у нас меньше, чем когда я обучал твоего брата.

– Но почему?

Его взгляд потемнел.

– Ты ведь сама видела бурю на горизонте. И тени, затаившиеся рядом с нами…

Анирет кивнула – знала, что не забудет образ увиденного, пусть и не могла описать его. В глазах Императора она видела отражение вечности Ваэссира, но и своего отца.

– Однажды, моё дитя, земля возлюбленная потребует от тебя всего, что ты можешь, что являешь собой. Но, как и прежде, я сделаю всё, чтобы защитить.

Царевне казалось, что в его словах лежит обещание гораздо более значимое, чем то, что она могла пока разгадать.

Глава 52

Перкау протянул руку, коснулся пальцами древних письмён, выбитых в стене. Время сгладило очертания, чужая враждебность кое-где сбила знаки, но камни надёжно хранили свою историю. Века шептали, пели ему сквозь эти надписи. Забытые фрагменты рэмейского наследия вставали на места. Обрывки он помнил ещё из рассказов Серкат, что-то познал сам, когда совершил своё путешествие, расширил пределы восприятия. Но его опыт здесь был уникальным, упоительным. Пережитые страдания стоили того, чтобы соприкоснуться с этим Знанием.

На то, чтобы изучить всё в этом древнем храме, не хватило бы и года; на то, чтобы расшифровать и переложить в свитки все уцелевшие здесь тексты– и нескольких лет. Но у бальзамировщика было достаточно свободного времени, которое он уделял познанию – те часы, которые он не посвящал ритуалам, медитациям, и бытовым заботам. Исследования совершенно поглотили Перкау, не оставив места для переживаний о собственной судьбе. Конечно же, он не забыл о своей общине, не забыл о Хэфере и Тэре, и не мог не надеяться увидеть их снова. Но Бог, от Силы которого он не отказался, просто надолго отодвинулся, словно только и ждал возвращения Перкау под сень этого храма, радовался ему. И каждый новый день становился чудесным открытием, завораживающим витком неизведанного, хоть и по-своему родного.

Колдун воспринял его живой интерес с воодушевлением. Он лично проводил гостя – или теперь уже полноправного жреца культа? – в святилище, показал наиболее хорошо сохранившиеся залы, подземные источники, кладовую. После того разговора о Хэфере общая цель объединила их, хотя бы на время, в некий хрупкий союз. О жизни мага бальзамировщик не спрашивал, но слушал, что тот рассказывал сам, наблюдал, делал выводы. Почти никто не был значим для этого непостижимого существа. Никто не был ценен ему по-настоящему, кроме благословлённых Силой его Бога. Колдун искренне любил своих ша – самца, который сопровождал бальзамировщика в прогулках по храму и охранял границы святилища, самку, которая предпочитала не приближаться, только щерилась на гостя из теней, и смешных любопытных щенков. Этих малышей пока и чудовищами-то язык не поворачивался назвать. В целом они мало отличались от щенков священных псов, поколения которых Перкау выращивал у себя в храме. Маленькие ша быстро перестали его опасаться и – под бдительными взглядами родителей – играли с ним, даже давали себя погладить. Для Колдуна это стало последним символом принятия – казалось, за щенками он приглядывал даже бдительнее, чем взрослые звери.

Любовь мага к Серкат была абсолютна и безусловна. Перкау редко видел такое обожание и уважение, а о наставнице они, разумеется, говорили не раз, и не раз спускались вместе в её гробницу. Только происхождения Колдуна и обстоятельств смерти жрицы они не касались, но бальзамировщик и не настаивал. Однако он убедился – маг пытался добиться если не его дружбы, то хоть какого-то расположения именно потому, что Перкау был единственным живым жрецом Сатеха, кроме него самого… и учеником, избранным Серкат. Лишь теперь, взвесив всё и многое поняв, достроив картину, которую не осознавал, когда только попал сюда, бальзамировщик видел, с какой самоотдачей Колдун искал пути подступиться к Хэферу. Хэфер Эмхет, прошедший посвящение в песках, был избранником Владыки Каэмит, живым воплощением части Первородного Огня, надеждой на возрождение культа. И на этой простой истине сходилось всё…

Один из щенков ткнулся влажным носом в ладонь бальзамировщика, отвлекая от мыслей, засопел, подставляя покрытые мягким пушком ушки, и игриво тяпнул за палец. Перкау усмехнулся, переводя взгляд с рельефов на стене на маленького ша, и погладил его.

– Вот оно как получилось. Всю жизнь я провёл среди псов Ануи, а теперь оказался среди вас.

Щенок чихнул и вильнул раздвоенным хвостом, внимательно глядя на него алыми бусинками глаз, похожих на сердолик в ритуальных украшениях. Или на живые непокорные угли в костре? Ша никогда не были ручными зверями, однако вот же – к жрецам Сатеха были расположены. Перед Хэфером, наверное, и вовсе падают на спину, как верные псы? Колдун упоминал, что эта стая – первая за очень долгое время, но когда культ был силён, ша обитали рядом с храмами, как священные псы жили при храмах Ануи.

Ещё два малыша с интересом приблизились. Из глубоких теней горели огнём глаза уже самого настоящего песчаного чудовища – их матери.

– Идёмте? – миролюбиво предложил Перкау, поднимаясь, шагая аккуратно, чтобы ни на кого ненароком не наступить. – Нам ещё кормить нашу гостью, раз уж хозяин снова отлучился.

Все вместе они направились в кладовую. Щенки, издавая приглушённые гукающие звуки – что-то среднее между тявканьем и хохотом гиен – кружились вокруг жреца. Они то как будто указывали путь, то вцеплялись в полы одеяния, чтобы вовлечь в свою новую игру. Перкау думал о других культах и других священных животных. Священными птицами Аусетаар были не только совы, но и грифы, огромные пустынные падальщики. А в Тамере как прокормить всех местных львов? С кошками, конечно, дела обстояли проще. При храмах некоторых культов держали змей – там жрецам высших ступеней посвящения был не страшен яд. Но сложнее всего, пожалуй, приходилось жрецам Тхати, потому что если с ибисами неприятности вряд ли возникали, то с большими павианами, явно считавшими себя равными рэмеи… В общем, ша были далеко не самыми страшными обитателями храмов Таур-Дуат. А здешние ша Перкау уже даже нравились, чем дольше он жил с ними бок о бок.

В кладовой царила приятная прохлада. Каждодневные дела вроде приготовления пищи заземляли, успокаивали разум. Щенки крутились рядом, выпрашивая куски вяленого мяса или рыбы. Пришлось поделиться, хотя готовил жрец кашу из полбы, с добавлением сушёных фруктов. Гостья была неприхотлива и не жаловалась, да и вообще не пыталась заговаривать с ним. В основном еду ей относил сам Колдун, но в последнее время он отлучался из храма всё чаще и всё более надолго – искал Хэфера. Перкау с нетерпением ждал новостей, но поиски всё никак не приносили желанных плодов.

Некоторое время назад маг вернулся в храм не один – принёс с собой какую-то женщину без сознания, запер её в одной из комнат в жилой части храма и строго-настрого велел Перкау не входить к ней, только передавать воду и пищу. Разумеется, бальзамировщик не мог не спросить, кто же эта гостья, и Колдун охотно рассказал ему: эту женщину хотел заполучить Хэфер, потому как она была вовлечена в заговор. А потом маг поведал и о встрече с наследником, которая стала возможной благодаря его, Перкау, посланию. Судя по тому, что Колдун остался жив, Хэфер не выместил на нём всю свою ярость, хотя и в храм Сатеха не спешил, даже чтобы повидаться со старым другом. Колдун туманно пообещал, что скоро это исправит, а залогом следующей встречи была как раз их гостья. Или пленница.

Перкау был благодарен за честные объяснения и запрет не нарушал. Он уповал на то, что Хэфер всё же прибудет в храм, и так или иначе всё разрешится. Раз уж Колдун поставил себе такую цель, он этого добьётся, ведь когда-то он выследил Хэфера, которого все считали погибшим.

Бальзамировщик не мог не думать об опасности, грозившей царевичу, и о Тэре, по которой сильно скучал. Но для всех Перкау был мёртв, и, возможно, его ученица и её супруг тоже так считали. Причин полагаться на слова Колдуна, напавшего на них в пустыне, у них не было. Скорее всего, они решили, что маг заставил бальзамировщика написать те строки в послании, а потом убил. Да, это было бы вполне на него похоже, если не знать всего, что успел узнать Перкау.

Он отнёс ужин гостье, приоткрыл дверь, оставляя на пороге. Самец ша сопровождал его, точно страж.

В комнате царил приятный полумрак. Гостья, похоже, тренировалась, но когда скрипнула дверь, замерла посреди комнаты. Она была полностью обнажена. Немолодое уже, но крепкое красивое тело покрывали шрамы. Смуглая кожа, блестевшая от пота, выдавала в ней смесь кровей с жителями южного сепата Нэбу. Обернувшись через плечо, она усмехнулась и подмигнула Перкау. Её черты были тонкими, аристократичными, и не портили их даже ожоги ближе к волосам, заплетённым в короткие мелкие косы.

– Где хозяин, жрец? – мурлыкнула она. – Мне бы помыться.

– Скоро вернётся, – спокойно ответил Перкау.

– Ты мог бы сопроводить меня сам, – заметила женщина, чуть изогнувшись, зная, что он смотрит на неё. – Я уже пахну хуже, чем ваши чудовища.

Бальзамировщик молча закрыл дверь и запер. Принести воды ему не составит труда, а вот провожать её куда бы то ни было он не собирался. Из комнаты раздался смех. Жрец равнодушно пожал плечами.

Спуститься за водой он не успел. Ша рядом с ним вдруг замер, глухо зарычал, вздыбив красноватую шерсть и вскинув ядовитый хвост. Перкау, не делая резких движений, отступил к стене, не понимая пока, что вызвало ярость зверя.

Издалека, с верхней террасы храма, раздался леденящий кровь вой. Самка звала супруга, и в её зове была угроза, смешанная с тревогой.

Ша устремился вперёд. Перкау, помедлив, последовал за зверем. Светильник, который он всегда брал с собой, разгонял глубокий мрак подземных ходов.

Внешние стены этого храма давно осы́пались. Полуразрушенные верхняя терраса, колонный зал и святилище из дорогого красного гранита – развалины торчали из песков точно челюсти огромного древнего хищника… мёртвого хищника. Но сердце храма продолжало биться в глубине, противостоять жестоким ветрам пустыни и голоду жадного времени. Перкау не могла не восхищать Сила этого места, забытого, истерзанного даже больше, чем его родной храм. И внутри таились сокровища, достойные того, чтобы сохранить их, вернуть миру в былом величии. Бальзамировщик не раз поднимался сюда, бродил среди камней и песков, доходил даже до небольшого оазиса, жизнь которому давали подземные ключи – разве что не залезал на самые высокие террасы, где когда-то располагались обсерватории.

Но сейчас привычная картина уже не была умиротворяющей. Вечерние сумерки опустились на пустыню, но формы были хорошо различимы. Отблески светильника отбрасывали длинные тени, мечущиеся среди камней точно фантастические чудовища.

Два ша, скалясь, припадали к земле, угрожающе взрыкивали и клацали челюстями. Не осталось и следа миролюбивости – песчаные чудовища, о которых слагали страшные сказки, готовились напасть. И отчего-то не нападали…

На обломке колонны, удерживая в руке копьё, стоял мужчина в короткой схенти и плаще, видавшем лучшие времена. Свободная его рука выписывала в воздухе охраняющие жесты, и воля его была настолько сильна, что удерживала ша от нападения. По крайней мере, пока.

Когда Перкау прищурился и разглядел его черты, то едва не выронил светильник. Заныло между рёбрами, и скрутило внутренности. Его тело разом вспомнило дни, проведённые в столичном храме Ануи.

Мужчина перевёл взгляд на бальзамировщика и насмешливо прищурился. Огонь светильника отразился в холодных индиговых глазах.

– Ну здравствуй, мятежный бальзамировщик.

* * *

Не было ни земли, ни воздуха – только вездесущее пламя, переливающееся от золотого к кроваво-алому. Огонь дышал, вздымался ослепительными всполохами, и фантасмагорические формы жили в нём, перетекая друг в друга, порождая новые.

Тэра шла сквозь пламя к его сердцу, не боясь, что в какой-то миг стихия поглотит её так же, как поглотила всё здесь. И где было это «здесь»? Если то был храм, он содрогался до основания, разрушаясь, обретая новое воплощение, которому не было места на земле. Привычные формы оплавились, но она всё ещё чувствовала живое сердце огня, и уверенно шла к нему, не ослеплённая бушующим великолепием непокорной Силы.

В какой-то миг среди всего великого множества танцующих форм она различила того, кого искала. Раненый зверь бежал от неё, уходя всё дальше, теряясь во всполохах, которые составляли его существо. Он расплёскивал пламя, точно кровь из рваных ран, и огонь занимался всё ярче, жарче. Тогда и Тэра отбросила своё привычное обличье, стала чистым стремлением, следовавшим за ним неотвратимо, пока наконец не нашла его.

Мгновение, и к ним вернулись прежние, знакомые образы, зыбкие и хрупкие, кажущиеся ненастоящими. Жрица склонилась к мужчине, припавшему на одно колено. Биение огня было биением его сердца, жар – его дыханием. И когда её ладонь легла на его плечо, она испугалась, что тень его облика рассыпется пеплом от самого лёгкого касания – ведь у него уже было иное воплощение, то, что она видела и ощущала перед собой, везде вокруг.

Она помнила слова, уже сказанные когда-то, и повторила их нежно, настойчиво:

– Ты в своём праве. Теперь у тебя есть оружие. Просто… не забывай о себе настоящем.

Но он не поднял голову, не встретил её взгляд.

– Ты не знаешь, каков я настоящий… И даже я уже не знаю…

Тэра опустилась рядом с ним и крепко обняла, чувствуя, как расплавляется в том, что он являл собой. И вскинулся ярким всполохом страх – не за себя, за него – потому что она вспомнила: на самом деле она была очень, очень далеко от него. Слишком далеко, чтобы предотвратить что-либо.

– Я знаю, потому что видела твою суть. Потому что однажды уже сумела найти тебя и вернуть…

– Я помню тебя. Я хотел вернуться к тебе…

Пламя обняло жрицу жаром его родных рук, прильнуло к ней обжигающей сладостью его губ…

… Тэра проснулась, не в силах разомкнуть веки, хватаясь за его угасающее присутствие, совсем рядом. Но сон, таивший в себе предчувствие беды, неумолимо таял. Уже случилось, или только случится?..

Жрица резко села, зашипела от боли, неудачно переместившись. Маленькая псица, свернувшаяся калачиком рядом, испуганно отпрянула, спрыгнула с её ложа и уставилась на неё яркими зелёными глазами.

– Извини, не хотела пугать, – шепнула Тэра, потрепав щенка за ушами, и осторожно поднялась.

Мучение завершающейся трансформации уже не было таким сильным, как поначалу – её тело почти привыкло к творящимся с ним переменам. А всё же не следовало пока вот так подскакивать. Тэра уже поняла, что делать – поняла даже прежде, чем потёрла лицо ладонями, прогоняя остатки дремоты. Нужно спешить, спешить! Хэфер в беде, она знала это, хоть мысли пока не поспевали за внутренним жреческим знанием.

Ритуал пришлось готовить быстро, и всё чуть ли не валилось из рук. Но когда вспыхнул светильник на небольшом алтаре Ануи, и закурился тонкий дымок благовония, Тэра сумела отстроить мысли и собрала прочие необходимые для обряда ингредиенты уже спокойнее. Прибегать к Силе Ануи в полной мере она не могла – нужно было оберегать растущую внутри жизнь. Но её Бог всегда был с ней, рядом, и теперь тоже не откажет в помощи, умножит её намерение, поможет свести нити воедино…

Тэра зашептала слова воззвания, провела ладонью над чашей с водой и закрыла глаза, погружаясь в транс. Пальцы сами нащупали кольцо, которое она никогда не снимала. Вызвать в памяти образ возлюбленного она могла в любой миг, но намеренно не делала этого. А сейчас страх за него был слишком силён, чтобы задумываться о собственной боли от разлуки.

В комнате ожили тени, ластясь к ней верными псами. Ануи услышал её, обратил к ней Свой взор. Ощущение Его безусловного понимания и внимания Тэра хорошо знала. Мягкая первозданная темнота, любившая её, отзывавшаяся ей с детства, окутала жрицу.

Мысленно Тэра сводила воедино нити вероятностей, моля Стража Порога, чтобы рядом с её супругом оказались те, кто мог помочь ему, как не могла она сама. Она почти чувствовала под пальцами нити нового узора событий, который пыталась соткать в неразрывной гармонии. Проложить путь для тех, кто поможет, тех, кто напомнит – кем бы они ни были. И когда ритуал уже почти подходил к завершению, Ануи даровал ей то ощущение яркого, невыразимо близкого родного присутствия, по которому она так тосковала. Ритуальное пространство распахнулось, рассекая расстояние как нечто незначительное, несуществующее – протяни она руку, и сумеет коснуться…

– Я люблю тебя, – прошептала Тэра, не размыкая век, зная, что её почувствуют, услышат. – Ты говорил, что тебя может оказаться недостаточно… Но только тебя и хватит… И всё тебе будет по силам, я знаю…

А потом всё истаяло, и она обессиленно опустила голову на скрещёные на алтаре руки. Скрипнула дверь. Лишь сейчас Сехир позволил себе нарушить её уединение, хотя конечно же слышал, как она поднялась, как готовила ритуал. Ануират не мог не почувствовать присутствие их Божества, но ни о чём не спрашивал – только помог ей подняться и усадил в плетёное кресло.

– Со мной всё хорошо, – заверила его Тэра, осторожно укладывая отрастающий хвост удобнее, и с благодарностью приняла у воина чашу с водой.

Щенок крутился рядом, неуверенно повиливая хвостом, не зная пока, как ко всему относиться. Сехир чуть склонил голову, принюхиваясь – своему чутью он доверял больше, чем её словам. Уходить ему явно не хотелось – он истосковался по святилищам Стража Порога и сейчас жадно ловил отголоски угасающего волшебства.

Жрица и не собиралась просить его уйти, раз здесь ему было лучше. Сделав несколько глотков, она невольно посмотрела на свои уже выросшие аккуратные и такие непривычные когти, вспомнила всю заботу воина, без которой она не могла обходиться. Наверное, нужно было объяснить другу, что случилось, но она не хотела облекать своё видение и предчувствия в слова – словно это могло приблизить беду.

Владыка Секенэф не оставит своего сына, обязательно поможет ему. Хэфер ведь не один где-то там, в своей тайной битве… И Боги на его стороне.

* * *

Сурер был сложной целью. Ветеран старой закалки, опасный, осторожный, как потрёпанный во многих схватках, но всё ещё способный защищать свой прайд лев. В отличие от Лозы, «царицы теней», Сурер из вельможного рода Джерсет всегда был на виду. За его плечами было огромное число побед, а среди его наград значились не только те, что даровал нынешний Владыка Секенэф, но даже те, которые достались ещё от покойного Владыки Меренреса. В его верной службе Империи усомнился бы только глупец. Но в этом и таилась ловушка – Амахисат и сама была верна Таур-Дуат, и ближайших своих сподвижников выбирала соответственно.

В военном совете Владыки Сурер возглавлял фракцию наиболее непримиримых противников эльфов, объединив под своим началом и многих других ветеранов последней войны. Но Император знал, куда направлять силы своих противоречивых союзников, и Сурер занимался тем, что делал лучше всего – следил за границами Таур-Дуат. Заподозрить его в желании новой войны с эльфами? Это было настолько очевидно, что даже не бросалось в глаза. Прятаться на поверхности во все времена было очень неплохой стратегией. Сурер никогда не скрывал своих убеждений, был абсолютно верен царской чете, а на советах из года в год голосовал за усиление гарнизонов и поддержание военной мощи Империи.

Именно воины Сурера по тайному приказу царицы – и, разумеется, не без помощи эльфов – убили Тремиана Ареля и его семью, представив дело Императору соответствующим образом. А заодно и убрали свидетелей, участников произошедшего – клан Ассаи, вассалов-предателей, тех из них, кого не убрал сам Колдун. Именно с попустительства Сурера лебайские наёмники благополучно добрались до охотничих угодий, облюбованных наследником трона. Да, военачальник знал толк в необходимых жертвах, когда видел перед собой цель. Более того, он верил в то, что делает, а за Ренэфом видел будущее своей страны. Недаром он даже на тайных собраниях сравнивал потенциал юноши с мощью Тхатимеса Завоевателя. Император, поддерживающий военную элиту, полностью на неё полагающийся – это ли не благо для страны!

Колдун теперь видел благо совсем в ином. Но даже поставь он себе целью добраться до Сурера, это будет нелегко. Если его будущий Владыка того пожелает – он сделает. Проблема в том, что будущий Владыка желал расправиться со своими врагами сам.

«Но до Сурера охотник не доберётся. Если, конечно, ему не под силу сжечь целый гарнизон». Слова Лозы звенели в его разуме. Избраннику Сатеха ещё и не такое было под силу. Вот только какой ценой!

В Перкау маг обрёл неожиданного союзника – возможно, временного, но хотелось верить, что постоянного. Колдун доверил Лозу жрецу без толики сомнения. Достаточно было лишь сообщить, что эта женщина – враг Хэфера. Порой честность и правда была лучшим орудием. Пожалуй, об этом стоит помнить, раз уж теперь он больше не один, и придётся взаимодействовать с другими жрецами Владыки Каэмит.

С другими жрецами… От этой невероятной мысли сердце билось чаще, как и от воспоминаний о встрече с удивительной сияющей мощью, заключённой теперь в смертную форму. Избранник. Надежда! Великолепное воплощение воли его Божества, о появлении которого даже Серкат не могла мечтать! Но рано радоваться – пока живое Сатехово Пламя было вне досягаемости, и к тому же собиралось уничтожить себя само.

После их встречи Хэфер снова исчез, затаился – видимо, изучал отчёты осведомителей о передвижениях Сурера и планировал, где и как лучше совершить нападение. О, хорошо, если он всё ещё хоть что-то планировал! В прежней своей жизни Хэфер был взвешенным, осторожным, разумным. Только на то и оставалась надежда – на баланс между его прежней сутью и новой.

Хотелось верить, что пока удар по военачальнику готовился, наследник ограничится тем, что уберёт с дороги кого-то помельче. Но Колдун слишком хорошо знал, что такое страсть, выкованная в горниле Первородного Пламени. Таа и Лоза были вне досягаемости, а имя главы заговора было по-прежнему неизвестно, и всё это могло распалить ярость. Как маг уловил из их разговора, Хэфер всё-таки понимал, что с ним происходит, понимал, что времени у него в запасе не так уж много, и потому, скорее всего, решил сосредоточиться на наиболее опасных противниках.