Текст книги "Золотошвейка"

– А кто делает эти шнуры?

– Шнур, который у тебя в руках, – не знаю. Хед никогда бы не рассказал, кто его поставщик, это дело чести каждого мага. Но вообще-то подобные шнуры – вещь не такая уж редкая. Немало магов подвизаются на том, чтобы делать амулеты и прочие чародейные вещи. Они держат свои мастерские и лавки, продают всем желающим всякую дребедень и такие вот шнуры, и нити, и даже ткани, если у кого денег хватит. Золото – прекрасный проводник и усилитель магии, поэтому маги его очень любят, но это удовольствие не из дешевых. Золотой шнур сам по себе вещь дорогая, как ты понимаешь, а если вплести туда заклятья, то его цена вырастает до баснословных высот. Он не по карману большинству магов, а в таких количествах, в которых его использует Хед, и вообще немыслимо. Оттого и слывет он непревзойденным богачем. Шнуры, как и нити, очень различаются в зависимости от того, кто их делал. В шнуре, который дает тебе Хед, я чувствую работу тонкую, тщательную и добросовестную, но ни один из известных мне мастеров так не работает. Так что можно только догадываться о том, где он был сделан и во сколько обошелся графу Ноилину.

– А руны? Расскажи про руны! – нетерпеливо попросила я. – Ты же обещал.

Иолль ухмыльнулся, покачал головой, достал из кармана носовой платок и огрызок карандаша, разложился на колене и принялся рисовать. Начертив довольно ровный для такой поверхности круг, он уверенными движениями изобразил дюжину знаков внутри круга и столько же снаружи.

– Это, – показал он на внутренние знаки, – Руны Ночи, а снаружи – Руны Дня. Каждому из двенадцати часов соответствует два знака – светлый и темный. Изображая Дневную Руну, ты призываешь силы Света, созидания, творения, добра, если уж говорить прямо, а Ночные, соответственно, наоборот – силы разрушения, зла и тому подобное. Это, конечно, весьма условно, как ты понимаешь, но смысл все же имеет. Самые сильные руны расположены на «12», самые слабые – на «6». Это потому, что, в отличие от привычных нам суток, магические сутки начинаются с рассветом. Впрочем, тебе это вряд ли интересно, ты же хотела знать про руны.

– Эта, – постучала я пальцем по полуденному знаку. Именно его, похожего на раскидистое дерево или голову рогатого быка, чаще всего мне и доводилось вышивать. Я хотела все понять. Я спешила. Я была нетерпелива.

– У этой руны много значений. Отец, защита, покровительство, – пожал плечами Иолль, – но обращаются к ней обычно за защитой. Рисуя знак «Ла-Ррахье» на крыше дома, люди надеются укрыть дом от зла. А жест, который вы обычно используете, чтобы отвести от себя зло (он прижал две раскрытые ладони – пальцы одной под прямым углом упираются в середину другой – ребрами к груди в привычном для меня с детства движении), – это и есть руна «Ла-Ррахье», только слишком упрощенная.

Я задумалась. Сходства между жестом и бычьей головой я находила мало, но все же находила, а потому объяснение меня поразило. Это действительно все объясняло.

– Но почему именно вышивать? Какая разница между знаком нарисованным и вышитым? – задумчиво спросила я.

– Руну можно нарисовать где угодно, хоть в своем воображении, и вложить в него всю свою магическую силу, но нарисуй ты ее большой или маленькой – защита сильнее от этого не станет: она будет действовать ровно настолько, сколько силы в нее вложено. А вот если изобразить этот знак чем-нибудь магическим самим по себе – волшебным порошком, например, – сила магии, вкладываемой в руну, возрастет многократно. Или вот этим золотым шнуром. Если его закольцевать в руну, его магическая сила становится очень внушительной.

– Почему же граф выбрал именно вышивку? Не проще ли было порошочком сыпать?

– Оно-то проще, но менее надежно. Порошок слишком рассыпается, на контурах не держится. Краски – лучше, они и прочнее, и долговечнее, но имеют один существенный недостаток – воды боятся. Потому-то ниткам да шнурам обычно и отдается предпочтение. Ну, и к тому же графу Ноилину, думаю, просто случай подвернулся. У него, если мне память не изменяет, в служанках старуха-золотошвейка ходила, она-то и помогала ему.

Я допытывалась у Иолля о значении и названиях рун до тех пор, пока совсем не стемнело, а я окончательно не продрогла. Только тогда мы расстались, пожелав друг другу спокойной ночи. Я устала. День, признаться, был чрезвычайно богат на знания, догадки, чувства и эмоции. Но, возвращаясь в свою спальню, я думала только об одном. И пыталась смириться с неизбежным.

* * *

…Мне снился чудовищно огромный циферблат, на котором вместо цифр горели ослепительным светом руны. Именно так, как рисовал Иолль. Во сне я знала все их названия, все, что они означают, как знала буквы алфавита. Я читала таинственные письмена, написанные тремя стрелками этих гигантских часов, я их понимала. Стрелки… Они дрожали и извивались упитанными питонами, подозрительно похожими на разбухшие до размера корабельных канатов золотые шнуры, и двигались отнюдь не так, как положено нормальным стрелкам часов. Вот они остановились: одна на восемь часов вечера, вторая – на два часа ночи, третья – на пять утра. В моей голове билась догадка, но я никак не могла понять, почему так важно знать, что это означает. Три знака. Три руны.

Тарил Эдо, вдруг сказала неизвестно откуда появившаяся Элена, усаживаясь на подобострастно изогнувшуюся под ней стрелку, как на кресло. Неужели ты ничего не поняла, простушка? Это Тарил Эдо. Это подарок к нашей свадьбе. Распустить Бутон, что может быть лучше?

Нет, возразила я. Какая свадьба? Разве он не болен? Разве он не умирает…?

Но ведь не умер? А Иолль не так прост, как тебе кажется, милая, шептала Элена, лукаво хихикая. Далеко не так прост.

Как выдержанное вино, голос Элены становился ниже и грубее, ее облик менялся, превращаясь в Иолля, и действует так же. Тарил Эдо – опасная руна… Орез Туггье превращает все окружающее в скорлупу вокруг тебя. А ты оказываешься внутри и выбраться наружу не можешь… Ты внутри моих рук и тебе не вырваться… Руки Иолля тянулись ко мне, пытаясь обнять. Опасно… Опасно… Опассссно…

Я проснулась с чувством, что знаю что-то, только вспомнить не могу. Что-то важное, настолько важное, что срочно требуется что-то делать. Срочно. Делать.

Но почему? Я неторопливо умылась, оделась, размеренно отправилась по длинному коридору, дошла до столовой, рассеянно поздоровалась с Наратом, скоро позавтракала. И все это время меня не оставляла мысль, что я упускаю нечто важное. И только вернувшись в свою комнату и наткнувшись взглядом на скомканный платок, на котором Иолль рисовал руны, меня осенило. Руны! Три руны, которые так обеспокоили меня во сне. На восемь часов вечера, на два часа ночи, на пять часов утра – Тарил Эдо, Орез Туггье и Вам Рубот.

Тарил Эдо, или как его называют по-другому, «Распустить Бутон». Ни Дневная, ни Ночная руна, так себе, сумеречная. Он не плохой и не хороший, этот знак, как говорил Иолль, он просто позволяет человеку на время освободиться от пут, связывающих его, и посмотреть на все как бы со стороны. Тарил Эдо можно сравнить с хорошим выдержанным вином, поскольку действие их примерно одинаково – раскрепощение, легкость, даже беззаботность. Но так же, как и вино, опасен: выпей больше, чем нужно, и сам себя забудешь.

Орез Туггье запомнился мне крайне опасным: отсекает от человека все внешнее, а иной раз и внутреннее – привычки, желания, привязанности. Впрочем, и так было понятно, что руна, расположенная близко к полуночи, ничего хорошего в себе не несет.

А вот о Вам Руботе я ничего сказать не могла – ни плохого, ни хорошего. Не помню. И плевать бы мне на этот самый Вам Рубот, если бы не сложились эти три злосчастные руны в одну большую и неприличную фигу.

Именно эти три руны Элена уложила в рисунок, который я приняла за монограмму. Именно их я вышила вчера и оставила на столе. Вечером я была так ошеломлена рассказом Иолля, что на вышивку и внимания не обратила, но утром-то ее точно не было на столе!

Можно строить какие угодно предположения, но если меня подпоить вином, а потом обездвижить, если заставить меня забыться, то делать со мной можно, что угодно, и вряд ли такие усилия требовались для того, чтобы это «что угодно» было мне на пользу. А тем более хозяину, всегда явно демонстрирующему нелюбовь к вмешательству в его дела. И кто может гарантировать, что не убийство замышляется? Почему бы и нет? Может, он и умирает от неведомой болезни, но насильственное лишение жизни мне нравилось еще меньше.

Впрочем, я могла быть и не права, и Элена вовсе не задумала ничего дурного, но сейчас в моей голове крутился только один вывод о том, где может находиться эта злосчастная вышивка. И если графу удастся и на этот раз выкрутиться, то как я буду доказывать, что опять ни при чем? А Иолль и на этот раз будет доказывать, что графа Хеда Ноилина никто «из присутствовавших» и пальцем не тронул?

Под ногами обеспокоенно крутилась кошка, добавляя нервности в мои и так уже расстроенные чувства.

– И что ты об этом думаешь, Мартина?

Мартина юркнула куда-то под тахту и исчезла.

Я сорвалась с места и побежала к Крылатой башне. Теперь я неплохо ориентировалась в запутанных коридорах, лестницах, залах и галереях, но, добежав до личных покоев графа Ноилина, остановилась. Где искать эти дурацкие вышивки? Или сначала стоит найти Джаиля? Ага, еще чего!

Ни в кабинете, ни в спальне никого не было ни видно, ни слышно. Я осторожно двинулась по боковому коридору и увидела стоящего перед дверью библиотеки Нарата, который медленно повернул ручку, обнаружил, что дверь заперта, постоял немного и развернулся, чтобы так же невозмутимо уйти. Я юркнула назад, к кабинету.

Меня била нервная дрожь. Раз библиотека закрыта и это непривычно даже для Нарата, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что там происходит. Предчувствие мне подсказывало, что я если не опоздала, то явно опаздываю, и от отчаяния я готова была кричать в голос. Но хороша буду я, если мои опасения не подтвердятся, а я подниму на ноги весь замок! Здравый смысл советовал не обнаруживать своего присутствия раньше времени. Хотя бы до того, как я узнаю, пуста ли библиотека.

Раз дверь заперта, внутрь можно попасть способом, мною уже проверенным. Дернув и так, и этак деревянный завиток на знакомой панели и дождавшись, пока она отъедет в сторону, я юркнула в темный проход, ругая саму себя на чем свет стоит. Ну почему я вечно умудряюсь влезть в какую-нибудь историю?

Потайной ход ничуть не изменился со времени моего последнего и единственного здесь пребывания. От застоявшейся пыли я сначала оглушительно расчихалась, но даже боязнь быть услышанной не заставила меня остановиться. Один раз я уже проходила этот путь, а оттого не боялась неожиданных неприятностей в виде ям или лежащих на полу камней. До библиотеки я добралась очень быстро и прильнула к до сих пор отодвинутому глазку.

…Он полулежал в глубоком кресле, на спинку которого была наброшена огромная пятнистая шкура. Руки безвольно опущены, длинные пальцы почти касаются пола. Голова запрокинута, волосы разметались по меху. Лицо белое, бескровное, до ужаса спокойное и расслабленное. Удивительно, до чего ж он хорош, когда все напускное сошло на нет… Глаза закрыты, губы слегка приоткрыты, дыхание ровное и глубокое. Он выглядел так, будто безмятежно спит. Я даже заколебалась в первую минуту: неужели я ошиблась? Но потом заметила то, ради чего спешила. На его полуобнаженной груди тускло блестела вышивка, с наскоро обкромсанной ножницами тканью вокруг золотого шнура. Только шнур изменился. Выцвел, потерял блеск, красоту и даже форму. Теперь это мало походило на мою вышивку, и тем ужаснее стали мои подозрения.

Мне послышался какой-то звук: в поле моего зрения вошла Элена. То-то я думала, куда она делась! Элена неторопливо подошла к спящему графу, оперлась ладонями о подлокотники кресла и наклонилась вниз, закрыв мне весь обзор:

– Ну что ж, дорогой, начнем?

Она не спешила, явно смакуя то, что собиралась делать. Ни волнения, ни сожаления не услышала я в ее голосе, в нем была лишь уверенность и плохо скрываемое торжество.

Я понимала, что делать что-то надо, но что?

Лихорадочно пошарив по стенке, где находился глазок, я вспомнила о кошкиной лазейке и ощупала низ. Так и есть – лаз. Просунув руку, я дернула вверх на себя узкую планку, крепившуюся в верхней части лаза и бывшую, как я понимала, механизмом, открывающим дверь. К моему немалому облегчению, панель отъехала быстро и совершенно бесшумно.

Элена была так занята собой и своими планами, что легкий шум ее не насторожил. А зря. Схватив по пути толстую книгу и на цыпочках пробежав до кресла, я что есть силы треснула красавицу по голове. Однако Элена, вскрикнув, не осела на пол, как я ожидала, а почти встала, с изумлением разворачиваясь ко мне. Я в ужасе и панике толкнула ее книгой, и только тогда она не удержалась на ногах и упала в сторону, прямо на один из стеллажей. От удара шкаф накренился, книги со страшным грохотом попадали вниз, заодно завалив и Элену. Я непроизвольно закричала.

Однако на сожаление времени не было. Разбросав книги и убедившись, что, кроме нескольких ссадин на лице и обморока, Элена в порядке, я стянула с себя пояс и связала ей руки. Потом засунула в рот кляп: сейчас ее болтовню слушать мне хотелось меньше всего.

Впрочем, об этом я сразу же пожалела. О том, как вывести графа Ноилина из сна, в который его погрузила Элена, знала сама Элена, но не я.

Что же делать? Я осторожно потрясла графа за плечо, но, как и ожидалось, он не проснулся. Я содрала с его груди поблекшую вышивку и в ярости швырнула ее в слабо горящий камин, трясла его за плечи, колотила и даже била по лицу, звала и кричала, но он не шевелился. За моей спиной что-то сквозь кляп мычала пришедшая в себя Элена, но я боялась ее освобождать, обоснованно опасаясь ее колдовства, в дверь кто-то настойчиво колотил, однако мне было не до того. Граф Ноилин не очнулся. Он мирно и безмятежно спал, как младенец, если у младенцев бывают такие смертельно-белые лица.

Дверь вылетела с треском и грохотом, а вслед за ней вбежали перепуганные Нарат и Иолль.

– Иолль, – бросилась я к нему с надеждой.

Граф резко отодвинул меня в сторону и склонился над Ноилином.

– Что случилось? – голос у Иолля был глухой и напряженный, а непривычно сощуренные голубые глаза – тревожные, острые.

– Элена… – начала было я, но Иолль и сам уже увидел растрепанную красотку, яростно стремившуюся избавиться от пут. Разбрасывая книги, он упал перед ней на колени, вытаскивая кляп.

– Эта дура… – задыхаясь, прошипела Элена с перекосившимся от гнева лицом, но поскольку для продолжения не нашла достаточно веских слов, просто кивнула в сторону:

– В камине.

Иолль бросился к камину, хватая щипцами остатки того, что раньше было моей вышивкой. Золотой шнур, как ни странно, в огне не расплавился и не сгорел, а лишь сильнее засверкал, являя четкие линии рун. Иолль вытащил распадающиеся на глазах знаки и бросил их на камень у камина – остывать. Потом он хорошенько присмотрелся к тому, что было изображено и внезапно расхохотался:

– Элена, что это?

Женщина прекратила ругаться и извиваться, что делала все это время, и демонстративно посмотрела графу Катэрскиру в глаза:

– А почему бы и нет?

Иолль громко хмыкнул, подошел к Ноилину, положил ему на грудь остатки вышивки, сверху бросил крохотный амулет, который достал из поясного кошеля, и произнес несколько певучих слов. Мне показалось, будто пахнуло свежим ароматом зеленых яблок, но через пару секунд граф Ноилин глубоко вздохнул и открыл глаза.

Молча оглядев место недавней баталии, несколько секунд недоуменно рассматривая остатки золотого шнура у себя на груди, он кивнул Иоллю, неторопливо застегнул сорочку и как ни в чем ни бывало спокойно сказал:

– Оставьте нас. Элена, дорогая, тебе там удобно? Не помню, чтобы раньше ты любила чтение.

Он медленно встал, подошел к горке книг и Элене под ними, протянул ей руку и рывком рванул на себя. Элена легко поднялась и тут же обессиленно прислонилась к его груди. Всклокоченные волосы образовали неописуемый беспорядок на ее голове, но Элена лишь раздраженно дунула, пытаясь убрать прядь волос с лица, и нервно мотнула головой, когда это не получилось. Одна ее рука буквально приклеилась к пальцам Ноилина, вторая вцепилась в ворот сорочки.

– Элена, – укоризненно сказал он. В его на удивление мягком голосе не было ни гнева, ни презрения, а если я того и ожидала, то была посрамлена. Ноилин говорил так, будто любящий отец пеняет любимому чаду, когда обнаруживает последствия его очередной несносной выходки, причем за укоризной нет-нет да и проглядывают нотки самодовольства и гордости – вот, мол, какое изобретательное и неординарное дитя растет у меня.

Элена по-кошачьи прищурила глаза и многозначительно улыбнулась:

– Дорогой мой, надеюсь, ты не думал, что я отступлю так быстро?

– Элена, разве я мог? – голос становился все бархатнее и бархатнее. – Без твоих проделок жизнь стала бы скучна и бесполезна…

Да уж, если он и умирал, то явно не сейчас.

Я выходила из библиотеки молча и тихо.

Нарат безуспешно попытался приладить выломанную дверь к дверному проему, но бросил эту затею после того, как граф Ноилин еще раз выразительно на него посмотрел. Иолль многозначительно оглянулся назад, покачал головой, схватил меня за руку и потащил вперед.

– Что? – наконец не выдержала я, находясь на грани истерики. – Объясни, что произошло? Я сделала что-то дурное?

– Как сказать, – замялся Иолль. Его подвижное лицо выражало слишком много эмоций одновременно, и меня это приводило в еще большее смятение, но совсем худо стало, когда меня внезапно осенило – он с трудом сдерживается от смеха.

– В один момент ты его чуть не убила, это факт, – слегка успокоившись, сказал Иолль. – Если тебе когда-нибудь захочется спасти меня от чьего-нибудь чародейства, не пытайся сделать это, уничтожив магический предмет. Ни в коем случае!

– Но что здесь смешного? – раздраженная и злая, я готова была разорвать его на кусочки: почему он надо мной насмехается?

– Прости, Кэсси, но ты-то как там оказалась?

Я, с трудом находя слова, объяснила, рассказав про Элену с ее монограммой и мои догадки, но умолчала про потайной ход, представив свое появление из приоткрытой двери. Иолль покачал головой и пробормотал:

– Ты сплошное открытие, Кэсси. Каждый день ты преподносишь сюрпризы.

– Хватит, – рассердилась я, – рассказывай, что смешного?

– Видишь ли, – Иолль явно тянул изо всех сил, то ли пытаясь придумать правдоподобную историю, то ли щадя мои чувства. Это, наоборот, только выводило меня из себя, – видишь ли, Кэсси, это был приворот, – выпалил он на одном дыхании.

– Что? – я ожидала чего угодно, но только не этого. – Какой приворот? Опять приворот? – возмутилась я, а Иолль, явно вспомнивший слишком памятные мне байки Тильды, утвердительно закивал головой.

– Нет, теперь уже настоящий. Чистейшей воды обычный приворот, которым один человек заставляет другого человека испытывать к себе определенные чувства, – по-прежнему с трудом сдерживая смех, ответил Иолль, – впрочем, не совсем обычный, а весьма действенный, Элена все-таки не рядовая магичка, но тем не менее просто приворот. Полагаю, Элена решила, что в их отношениях с Хедом не хватает пикантности или известной стабильности.

– Но зачем? Это же… подло! – я была так растеряна, что любой вопрос был только попыткой прийти в себя. Это же какого дурака я сваляла на этот раз? Я-то думала, что графа Ноилина собираются убить! Я-то решила, что все серьезно. – Этого не может быть. Три руны, Тарил Эдо и Орез Туггье, Вам Рубот. Я запомнила! – кричала я, неожиданно схватив Иолля за грудки, отчего у графа глаза на лоб полезли. Да мне было плевать. – Ты сам мне сказал. Орез Туггье, это как в скорлупу запечатать. А Тарил Эдо…

– Кэсси, – мягко сказал Иолль, осторожно отцепляя мои пальцы от обшлагов камзола, – Кэсси, милая, ты просила рассказать про руны. Я и рассказал. Но руны можно объединять, и тогда их смысл меняется. Возьми виноград: из него можно выдавить сок. Но заставь его перебродить – сок станет вином!

Я разочарованно вздохнула и опустила руки. Положеньице глупейшее.

– Точно приворот?

– Точно, – твердо ответил Иолль. – Поверь мне. Я же тебе говорил, никому из нас смерть Хеда не нужна. А вот под контроль его взять хотели бы многие, слишком многие. Хороша идея – ничего не скажешь, Элена всех обошла.

Граф криво ухмыльнулся, и у меня возникло подозрение, что и он сам не прочь побаловаться чем-то подобным. Ай да друг!

– И что в этой идее хорошего? – брезгливо покосилась я.

– Потому что умно сделано! – как ни в чем не бывало улыбнулся Иолль. – Видишь ли, Кэсси, в этом замке ничто магическое не ускользает от внимания Хеда, разве что очень мелкое (крохотное заклинаньице, например, активация маленького амулетика), и пресекается задолго до того, как выльется в нечто мощное и губительное. Он на это мастак. Никто чужой не сможет ни принести чего-либо опасного, ни сделать нечто подобное. Но ты! Ты, Кэсси, не чужая. Ты – своя, ты здесь, внутри. Он тебе доверяет. Все, что ты делаешь, это еще не магия, но основа для магии, и Хед ее чувствует не как нечто постороннее и враждебное, а как свое и дозволенное. На том, как я понимаю, и был расчет Элены. Золотой шнур, в который она вплела собственные волосы, предмет слишком незначительный для внимания Хеда, особенно до того, как его уложили в руны. Это потом он становится вместилищем магической силы. А кто вышивал, кто укладывал в руны? Ты! И что же? Ты – вне подозрений. Элене оставалось лишь добавить небольшое заклинанье, чтобы, дотронувшись, не ожидающий от тебя подвоха Хед сам активировал его. Что и случилось.

– А мне она сказала, что это к помолвке, – задумчиво сказал я, но, даже не закончив фразы, все поняла.

О, я весьма недооценила Элену, а она все рассчитала. Если бы она просто попросила меня сделать вышивку, я, естественно, стала бы задавать глупые, но опасные вопросы, и еще неизвестно, чем бы все дело закончилось. Но она просто переключила мое внимание на другое: так вывела меня из себя, что, кроме как о мнимом оскорблении, я и думать ни о чем другом не могла. А заявлением о помолвке она просто сбила меня с ног. И Иолля увела подальше, чтобы случайно игру не испортил. Лихо.

– А может, так и надо было? – задумчиво пробормотал Иолль. – Может, он просто благородный дурак, которого надо хорошенько встряхнуть? Зачем только ты вмешалась? – он остановился и с сожалением посмотрел на меня.

– Вот еще, – фыркнула я, – лучше бы она его приворожила?

Иолль неопределенно пожал плечами:

– Иной раз человеку полезнее зависеть от кого-то, чем делать глупости самостоятельно. А может, он и сам этого хотел, да ты все испортила?

Невинный вопрос меня добил. Вспомнив, как поспешно граф выставил нас всех наружу, оставшись с Эленой наедине, я поняла, что вывод Иолля вовсе не лишен оснований.

Разум, погребенный под ворохом разнообразных эмоций, признаков жизни не подавал.

Целый день я молча и добросовестно работала. Было о чем и подумать.

Я вздрагивала от малейшего шороха: прислушивалась, не идет ли поостывшая от утреннего взрыва эмоций Элена, чтобы хладнокровно меня добить, не спешит ли злорадствующий Джаиль высказать свое неудовольствие моим поведением или не раздадутся ли неритмичные шаги моего многострадального хозяина, чтобы уведомить меня о позорном расчете. Но поскольку еще ни разу до этого по собственной воле граф Ноилин до меня не снизошел, этот пункт из списка моих неминуемых ожиданий я могла вычеркнуть. Джаиль выскажется так или иначе, сейчас или потом, но меня совершенно не волновало его мнение, к тому же самое интересное – раздачу пирожков – он пропустил, а вот Элена… Признаться, я с нетерпением ждала ее появления. Поскольку только она из всех присутствовавших могла бы в лицах и красках описать то, что произошло после моего ухода. Я бы, возможно, ей не поверила, но зато знала бы все в превосходной степени. В интерпретации Нарата я узнала бы все словах в трех-четырех, Иолля – в тонах смягченных и розовых. Единственный человек, способный поделиться неприкрытой правдой, никогда этого не сделает: не пристало хозяину разъяснять прислуге подробности личной жизни. Так что надежды мои были лишь на Элену.

Но поздно вечером, к своему глубокому удивлению так и не дождавшись посетителей, к которым даже привыкла за последние дни, я глубоко задумалась.

Что бы ни произошло в графской библиотеке, каковы бы ни были намерения Элены и последствия ее поступков, это никак не умаляло моего собственного безрассудства.

Полночи я мучилась угрызениями совести, чтобы, засыпая, твердо решить: будь что будет, но я должна поговорить с графом Ноилином, объяснить ему, что не желала ничего дурного, что его личная жизнь – это его личная жизнь, и я не должна была вмешиваться, что… Должна же я, в конце концов, хоть раз показаться перед ним девушкой скромной, благоразумной и воспитанной. А не вытаскиваемой из камина, вываливающейся из потайного хода, прячущейся за занавесками или подглядывающей из-за угла. Что он, интересно, обо мне думает?

Восстановлением своего доброго имени я и собиралась заняться с самого утра.

* * *

Утро выдалось на диво хмурое и неприятное. Белесый туман плотной непрозрачной пеленой занавесил окна, отчего замок стал похожим на беспутный корабль, заблудившийся вне времени и пространства.

Я с трудом выждала положенное время, прикинув распорядок дня, устроенный Наратом, и отправилась в Крылатую башню. Тихо, осторожно, опасаясь случайно встретить Джаиля, который бы быстро направит стопы мои в другую сторону, я прошла по ставшим почти родными коридорам и повернула было к той части башни, что вела к личным покоям графа, как позади услышала неторопливые шаги и тихий разговор. Встречаться с кем-либо, кроме графа, в мои планы не входило, поэтому я бросилась вперед к призывно приоткрытой двери, ведущей неизвестно куда. За дверью оказался зал, броско и дорого отделанный кроваво-красным мрамором. В центре зала стоял внушительный стол, длинный, массивный, за которым устроилась по меньшей мере дюжина громоздких стульев с непомерно высокими спинками и единственное кресло во главе. Парочка нелепых статуй полуобнаженных див, небрежно задвинутых в угол, ужасающий по своим размерам кованый канделябр, низко свисающий с потолка, металлический, с деревянными вставками экран перед небольшим камином и фривольное крохотное бюро – вот и все, что было в этом зале. Багровые, почти черные портьеры траурной каймой оттеняли молоко тумана за окном, добавляя в интерьер комнаты зловещности и таинственности.

Я скользнула в гостеприимно ужасающий покой, осторожно прикрыла за собой дверь и успела лишь мельком разглядеть убранство, как почуяла что-то неладное. Шаги приближались. Тихий разговор был так близко, рядом, что сердце мое привычно упало. Простонав «только не это», я привычно юркнула за каминный экран, мысленно горячо благодаря Нарата, что ему не пришло в голову развести огонь в такой ненастный день.

Дверь распахнулась. В комнату вошли двое.

– Думаю, мне не надо говорить тебе, Ариул, что мы рискуем всем, – осторожно, но крайне недовольно уведомил один.

– Оставь свои причитания, Дерен! – раздраженно огрызнулся неизвестный мне Ариул, проходя к столу. – Мы сделаем это сегодня или никогда. С тобой или без тебя, но против семерых ему не устоять.

Я зашилась в нутро камина так глубоко, как только смогла, радуясь своей нечаянной предусмотрительности: платье на мне было темно-синее, почти черное, шерстяное, не шуршащее, не скользящее и не броское. Выдавать себя за полено в таком виде было совсем просто. Жаль только, что каминный экран полностью закрывал мне обзор, потому посмотреть на тех, кто говорил, было невозможно. Но говорили они очень интересные и страшные вещи, и подозрения мои росли с каждой секундой.

– Ты слишком много на себя берешь, – со злым упреком ответил на выпад Дерен, – решая за всех. И хоть я подчинюсь решению большинства, Хед не должен…

– Ты идиот, Дерен, – презрительно оборвал его Ариул, – мы не бедную овечку пришли прирезать, мы собираемся остановить матерого волка, пока он не задрал нас. Неужели ты не чувствуешь, как здесь воняет магией? Он вовсе не беззащитен и явно приготовил нам сюрпризы.

– Что-то мне не верится…

– Тише, – вдруг резко и настороженно сказал Ариул, – здесь кто-то есть.

Я замерла. Мне казалось, что в это мгновение не то, чтобы дыхание мое задержалось, но и сердце остановилось. Ариул сделал шаг в сторону, но внезапно дверь распахнулась и я услышала бесконечно желанный голос, как всегда благожелательно-циничный и ироничный:

– Рад вас приветствовать, дорогие гости, – граф Ноилин прошел к окну, во главу стола, сильно хромая, но с такой нехарактерной для него скоростью, что по комнате пронесся ветер. Даже я почувствовала его легкое прикосновение. А «дорогие гости» молча уселись за стол, только Ариул едва слышно хмыкнул.

Пауза затянулась. Гнетущее молчание повисло в воздухе, как нагреваемая над очагом сковородка. Первым не выдержал Дерен. Он весьма звучно поерзал на стуле, громко хмыкнул, прочищая горло, но сказать ничего не успел. Двери распахнулись, впустив новую порцию гостей. Пока они чинно приветствовали друг друга, я ломала голову, куда попала на этот раз. Судя по голосам, пришедших было много, около десятка, но различить в этом гаме знакомые интонации пока я не могла.

Несколько минут прошло в усаживании вокруг стола, выразительном шарканье ножек стульев по дорогому паркетному полу, в шуршанье одежды и негромких, ничего не значащих разговорах.

Установившаяся выжидательная тишина недолго оставалась таковой, нарушившись приветственной речью человека со смутно знакомым мне голосом.

– Уважаемые господа члены Совета, – официально вещал спокойный голос, явно привыкший к этой роли, – думаю, нет нужды еще раз напоминать, ради чего мы собрались здесь, изменив нашей традиции проведения заседаний Совета только в Лилиене. Уважаемый граф Хед Теодор Ноилин любезно согласился принять нас здесь, дабы уладить разногласия, возникшие в последнее время между нами из-за Эффекта наслоения. Для начала позвольте предоставить слово нашему камерарию, господину Соппи Ульвену.

– Господа члены Совета, наше финансовое положение на сегодняшний день таково… – казначей говорил сухо и кратко, без колебаний бросаясь фантастическими цифрами. Такие деньги мне и не снились, но, похоже, они не снились и многим членам Совета. Не успел уважаемый господин Соппи завершить свое выступление, как деловитый скучающий голос Ариула тут же поинтересовался, а куда собственно подевались последние поступления из королевской казны и не осели ли они в кармане одного не менее уважаемого господина Поплинса. Казначей почему-то взъярился и ответил Ариулу, что действовал исключительно в интересах дела.