Текст книги "Золотошвейка"

– Его секрет мог быть раскрыт в любой момент, попадись он на глаза магу средней руки. Например, мне. Но и обычный человек может избежать обмана, если будет носить при себе особый амулет. Так что его расчеты строились исключительно на твоей неосведомленности. Он сильно рисковал и почти победил. Это исключительно ловкий маг, Кэсси.

– Да уж, ловкий, – с неудовольствием буркнула я. Иллюзия иллюзией, но, не окажись я такой доверчивой и глупой, всего этого не случилось бы, – но теперь-то ты мне веришь?

– Верю, – просто сказал Иолль и неожиданно рассмеялся, – знаешь, что сказал Хед, когда отправлял меня расследовать это дело? Сможете, говорит, узнать кое-что полезное для себя самих. И знаешь, что узнал я? Я узнал, каким был болваном и какая ты замечательная девушка. Надеюсь, ты на меня не сердишься за мое недоверие?

Я с улыбкой покачала головой.

Мы медленно прошли по заросшему саду, разговаривая и шутя. Мне было спокойно и легко, и даже замок, чернеющий впереди геометрически изломанной громадой, почему-то стал милей. Подумав об этом, я подняла голову и посмотрела на едва освещенные окна замка. То ли так мне показалось, то ли это действительно было, но среди полумрака оконных проемов я увидела застывший темный силуэт. Однако, посмотрев туда же через пару секунд, поняла, что ошибалась.

После разговора с Иоллем у меня осталось множество вопросов, но мой собеседник таинственным образом исчез на несколько долгих дней, оставив меня прозябать в тоскливом неведении.

Я вообще никак не могла понять, как и когда он уезжает и приезжает, я даже не знала, в какой части замка он обычно останавливается, а потому о его прибытии узнавала только тогда, когда он приходил сам.

Иолль помог мне осознать главное: какими бы магическими штучками ни окружали меня в этом месте, я по-прежнему могла рассчитывать на свой здравый смысл. Он, по крайней мере, пока еще ни разу не подвел меня. С ума я пока не сошла, и делать этого не собиралась.

Как мне и было велено, замок больше я не покидала, но причины моего заточения да и само ограничение моей свободы уже не слишком меня волновали. Днем я усиленно работала, вечером читала немногие из нагло захваченных мною из нижней библиотеки книг. По правде говоря, для скуки места не оставалось.

К тому же замок оказался гораздо более интересным, чем показался на первый взгляд, и постепенно я нашла в нем самом множество удивительных мест, где легко дышалось и хорошо сиделось.

Так, однажды я обнаружила неприметную дверь, ведущую в небольшой внутренний дворик. Именно это чудное местечко я видела раньше из окон библиотеки и мечтала сюда попасть.

Дворик был квадратным и походил бы на каменный мешок из-за возвышающихся со всех сторон стен замка, но его убранство было таким гармоничным, так дышало элегантной простотой и покоем, что замкнутость пространства почти не ощущалась. Дворик со всех сторон окружали галереи. Высокие тонкие колонны, украшенные каменной резьбой, поддерживали арочные своды, в тишине глубоких ниш стояли каменные скамейки в виде лежащих львов. Но главное великолепие этого дворика находилось в центре. Это был невысокий фонтан, фигура странной коренастой птицы, из раскрытого клюва которой тонкой струйкой стекала вода. Стенки фонтана позеленели, время и ветер стерли многие детали фонтана, но он по-прежнему радовал глаз. Вода стекала в большую чашу, из нее – в другую, гораздо большую. Третья чаша полукругом обнимала и первую, и вторую, оставляя лишь небольшой проход к самому источнику. Хозяева замка замостили дворик аккуратной серо-зеленой плиткой, но оставили небольшой пятачок земли, на котором то ли намеренно, то ли случайно выросло дерево.

Время от времени я приходила во дворик полюбоваться его застывшим покоем. Здесь очень хорошо думается, а еще лучше придумывается. С каждым днем вопросов, которые я хотела бы задать графу Ноилину, становилось в моей голове больше и больше, и, в конце концов, переступив собственный панический страх, я решила, что пора с этим что-то делать.

Я пришла к выводу, что мне необходимо поговорить с хозяином, но это вовсе не значило, что хотелось сделать это немедленно. Графа я видела редко и издалека, но каждый раз, пока я собиралась с мыслями и старалась успокоиться перед важным шагом, он успевал скрыться в ужасающих лабиринтах этого громадного здания. Мне ни разу не удалось застать его врасплох, а подходящую возможность неизменно упускала из-за необъяснимой робости.

Поэтому для начала я решила вжиться в местные порядки и в конце концов не оставить ему (или мне?) шанса избежать неприятной встречи со мной.

Пару дней с рассвета и до позднего вечера, пожертвовав работой, я неслышно следовала за Наратом, изучая его распорядок дня, обязанности и привычки. Заодно изучила и расположение помещений, в том числе обнаружила и графские покои, куда зайти сначала не рискнула. Но только сначала.

Я никак не могла поверить, что один-единственный человек мог хозяйничать в этом огромном замке, но это действительно было так. Нарат умудрялся поддерживать порядок везде, при этом практически не обращаясь к посторонней помощи. Впрочем, если уж быть откровенной, то камердинер действительно только поддерживал порядок, но избавить замок от медленного и неминуемого упадка и разрушения был не в состоянии. Если от стены отваливался кусок облицовки, он просто вешал туда картину, если ступенька на лестнице норовила обвалиться и не поддавалась элементарному ремонту, он укладывал на нее каменную плиту или, на худой конец, аккуратно обработанную доску и закрывал все это ковром. Легче всего было с мебелью. Если она ломалась, ее выносили и в зависимости от степени поломки или ремонтировали где-то в недрах Прилепок, или просто выбрасывали.

Таким вот образом и поддерживался порядок в замке. Следы тщательно скрываемого запустения видны были везде, но если Нарат и пытался с этим бороться, похоже, у него не было на это прав. Граф Ноилин не желал ни на йоту изменить своим привычкам и созданному им распорядку, а тем более допустить посторонних шумных людей с кирками и молотками хозяйничать там, где ему требовалась тишина и покой. Наверное, обвались потолок у его ног – он просто обошел бы кучу стороной.

Нарат был до крайности педантичен, скучен и однообразен. Ничто его не раздражало, но нарушение установленного порядка он считал личным оскорблением себе, а потому никакие природные катаклизмы не могли заставить его опоздать или отступить от правил или оправдать кого-то, совершившего столь гнусный поступок. Того же он ожидал и от остальных, исключая, естественно, хозяина, ради которого все эти правила и существовали.

Ничто не ускользало от внимания Нарата, если это «что-то» касалось его непосредственных обязанностей. Этот безраздельный повелитель камзолов и утюгов, простыней и стульев правил своими молчаливыми подданными с поистине тиранской требовательностью. Основной его заботой были жилые покои, в том числе и те, где нынче жила я, а также те, где обычно останавливались гости. Но он не упускал из виду и те помещения замка, которыми давно не пользовались. Нарату до всего было дело.

А я хотела всего лишь знать, чем они живут – хозяин и его слуги – и ничего больше. Мне всего-то нужно было понять их образ жизни, чтобы попытаться разделить его, стать если не своей, то хотя бы не чужой.

…На рассвете Нарат впустил в верхние покои двух женщин из Прилепок, которые спешно поскребли, почистили, помыли и вытерли пыль в нескольких залах и коридорах под его бдительным и неусыпным присмотром. Увидев это, я, признаться, вздохнула с облегчением – еще одна тайна раскрыта. До этого я никак не могла понять, кто же убирается наверху, однако секрет оказался более чем прост: женщины приходили и уходили рано поутру, когда я еще спала, а язык за зубами держать здесь умели все, в чем я не раз могла убедиться.

В восемь часов утра Нарат накрыл стол в памятной Белой столовой, дождался, пока хмурый граф, припадая на одну ногу, войдет, молча подал завтрак и чинно удалился, оставив хозяина в одиночестве.

Потом Нарат готовил одежду, чистил обувь и убирал постель, а когда граф ушел в странную запертую комнату, в которую доступа не было даже дотошному камердинеру, навел порядок в спальне и других личных покоях хозяина, куда нога женщин из Прилепок даже не ступала.

Как мне удалось не попасться на глаза ни одному из них – можно отнести к разряду чудес, ибо несколько раз я умудрялась юркнуть в сомнительные укрытия буквально у них под носом.

Мне везло. До определенного момента.

Я добралась почти до графской спальни, с которой меня разделяла еще одна комната, похожая на кабинет. Из моего убежища мне отчасти был виден Нарат, занятый в глубине спальни усердным перебиранием хозяйской одежды. Сидя на корточках за выступающей вперед невысокой деревянной панелью с инкрустированными виноградными лозами и пышными узкогорлыми кувшинами, я краем глаза поглядывала, как Нарат осматривает и развешивает графские камзолы, и удивлялась: к чему такой богатый гардероб, если кроме черного камзола он никаких других не носит?

Но мысли о гардеробе упорно перебивались страстным желанием осмотреть кабинет. Ничто так не говорит о человеке, как любимое место его работы и отдыха. Сначала я немного высунулась из своего убежища, потом привстала на коленях, пытаясь заглянуть вверх, потом плюнула на все и встала во весь рост. Оглянись Нарат, я была бы у не, го на виду как многокрасочный синяк под подбитым глазом.

Кабинет, в отличие от многих иных комнат в замке, выглядел по-настоящему жилым. Коричнево-красные стены с узкими панелями, обитыми тканью с грубым переплетением, затканной неким ненавязчивым геометрическим узором, создавали удивительное настроение, теплое и уютное. Перед небольшим аккуратным камином лежала подпаленная в нескольких местах волчья шкура и стояло старое потертое кресло, в котором – даже мне было ясно – часто сидели.

Мне был виден большой стол, заваленный в беспорядке разбросанными бумагами (как Нарат это терпит?), угол массивного бюро из черного дерева. Но отсюда вовсе не были видны ни корешки книг, ни буквы на маняще брошенных свитках.

Держась рукой за угол панели, я собралась пройти вперед, как внезапно сзади услышала шаги, пока еще далекие, но неизменно приближающиеся. Шаги ровные, а значит, не графские. Джаиль! Принесла же нелегкая! Как же не вовремя! Душа у меня прыгнула в пятки, а я прыгнула назад, в свое хлипкое и ненадежное укрытие. Рука намертво вцепилась в деревянный завиток на панели, едва не оторвав его, но явно повернув в сторону. И вдруг я почувствовала, как под рукой что-то движется. Деревянная панель отъехала в сторону, открывая узкий темный проход и призывно приглашая меня внутрь. Разве могла я отказаться?

В любом нормальном замке всегда есть потайные ходы. Это несомненно. Удивительным было то, что их нашла я. Быстро задвинув совершенно бесшумно движущуюся панель обратно, я, затаив дыхание и прикрыв глаза, чтобы не пропустить ни звука, прислушалась. Шаги приблизились слева, но неуклонно удалились вправо.

– Где хозяин? – нелюбезно спросил Джаиль и получил бесстрастный ответ:

– В библиотеке.

– А эта… вертихвостка? – я от возмущения чуть не задохнулась. За что он меня так ненавидит? Нарат, видно, просто пожал плечами, поскольку его ответа я не услышала.

– Ее нет на месте, – хмыкнул Джаиль, – с утра нет. Опять во что-нибудь влипнет, а мне отдувайся. Не люблю я таких пустоголовых красоток. У нее на уме одни тряпки… Да при чем здесь ты? – бросил слуга, видимо, в ответ на тихое замечание Нарата. – Ковыряйся в своих камзолах, а мне хозяин нужен.

Бурча и ругаясь, Джаиль прошел мимо меня с оглушительным топотом. «Не в настроении», – мстительно подумала я и решила, что пришло время осмотреться: куда же я все-таки попала.

Увы, осматриваться было незачем. Вокруг меня царила абсолютная темнота. Не видно было ничегошеньки, хоть глаз выколи. Впрочем, именно последнего и следовало избегать.

Я сначала осторожно и медленно, а потом лихорадочно и с силой ощупала заднюю сторону панели, благодаря которой я так легкомысленно попала сюда, и с ужасом стала осознавать, что «сюда» означает не больше, не меньше, чем «мышеловку». Я оказалась заперта в потайном ходе. Панель не двигалась. Ни вправо, ни влево – никуда. Вопрос «как открыть хитроумный замок изнутри» усугублялся размышлением «как сделать это в полной темноте».

Пахло застарелой пылью, сухой, слежавшейся пылью, от которой так и тянет чихать. Под ногами был ровный гладкий пол, что я проверила, водя по нему башмаком. «Хоть это радует, – уныло подумалось мне, – споткнуться мне не грозит».

Раз за разом нервно ощупывая захлопнутую дверцу, я все больше убеждалась, что без огня мне вряд ли удастся найти механизм, открывающий ее. К тому же он мог находиться и вне панели. Я уперлась ногами в стену, а спиной – в панель, но даже такие титанические усилия не возымели успеха. Панель стояла на своем, как уличенная в измене жена, и приводила меня примерно в то же состояние бешенства, как и обманутого мужа-рогоносца. После очередной попытки, приведшей меня на грань отчаяния, я просто уселась на пол и попыталась думать.

Было слышно, как мимо неторопливо прошел Нарат, а потом наступила тишина. Совершенная, давящая, невыносимая тишина. До того состояния, чтобы заорать во весь голос «выпустите меня!» я еще не дошла, но была близка к этому. Мои мысли разбежались, как мыши, и мне пришлось обходиться почти без них. Тоскливо просидев на полу и собрав на себя всю грязь, которая скопилась там за многие годы, в конце концов, я не придумала ничего лучше, чем прогуляться по своей вынужденной темнице. Возможно, у следующего выхода наружу будет другой механизм, открывающий дверцу изнутри.

Касаясь руками узких стен и ощупывая ногами пол, я пошла направо и надеялась только на то, что в полу не будет провалов, а на пути – каких-нибудь дурацких ловушек для любопытных вроде меня.

Темнота, темнота, темнота… Единственным ориентиром были мои руки, настороженно шарящие по стене, и ноги, шаркающие по полу. Я с трудом сдерживала панику, но упорно шла вперед.

Вскоре мое терпение было вознаграждено. Впереди чуть посветлело, а хорошенько приглядевшись, я смогла различить собственные руки.

Крохотный лучик света исходил из маленькой дырочки в стене. Глазок. Аккуратненький такой глазок для подсматривания со слегка отодвинутой пластиной. Я открыла его пошире и прильнула глазом к отверстию. Интересно, часто ли пользуются обитатели замка этими потайными ходами? И кто за кем подглядывает?

Здесь видно было не много, но достаточно, чтобы иметь представление о помещении, куда я попала. Это была библиотека. Не та библиотека в нижнем замке, которую я так хорошо знаю. Это скорее был большой кабинет со множеством книжных стеллажей и высокими резными лампами на ножках между ними. В помещении царил вполне нормальный рабочий хаос и было похоже, что Нарат с его извечной тягой к упорядочиванию был напрочь лишен возможности что-либо здесь исправить.

Библиотека это или кабинет, но выйти я и здесь могла бы. Заодно и книжки посмотрю, давненько я была лишена разумного вечного слова.

Сначала я внимательно осмотрела видимое мне пространство, что есть силы прижавшись к глазку. Тихо. Спокойно. Ни звука, ни шороха, только огонь легонько потрескивает в камине.

Я лихорадочно стала ощупывать стену, где был глазок, в надежде обнаружить механизм, выпускающий наружу, как вдруг услышала быстрые шаги и звук распахивающейся настежь двери.

– Хед, что случилось? – с ходу спросила Элена, врываясь в кабинет, и голос ее звенел от едва сдерживаемой ярости.

– И правда, что случилось? – вежливо поинтересовался граф совсем рядом со мной. Я с ужасом поняла, что все это время хозяин был здесь, в кабинете, прямо за хлипкой стенкой! Хороша бы я была, доведись мне открыть защелку и вывалиться наружу! Я отпрянула было назад, но любопытство взяло верх. Одним глазком взгляну, не больше…

– Ты не пускал меня сюда две недели, и ты еще спрашиваешь? – Элена в гневе выхаживала туда-сюда, а граф до сих пор был мне невидим.

– У меня было дурное настроение, – наконец соизволил ответить хозяин. Хорошее объяснение, а главное – вежливое.

– Иоллю, значит, твое дурное настроение нипочем, – Элена резко остановилась, подозрительно поглядывая на него, – Хед, так дальше продолжаться не может. И ты сам это понимаешь.

– Понимаю что, Элена? – холодно поинтересовался Ноилин. Сильно хромая, он вышел из-за стеллажа и остановился спиной ко мне, почти полностью закрывая обзор. – Зачем тебе немощный калека, которому жить осталось всего ничего? Именно это я должен понять?

– Да нет же, Хед, что за глупость, – поморщилась Элена, нервно сцепляя руки – из-за спины Ноилина ее пальцы взлетели птицами, – с твоей болезнью мы, возможно, и смогли бы справиться, если бы ты позволил…

– Не позволю.

– О Хед, – за несколько коротких мгновений Элена неуловимо изменилась: движения обрели пугающую притягательность и плавность, голос стал бархатистым и томным, – я ведь до сих пор люблю тебя. Но как ты мог об этом забыть? Почему…

– Я не забыл, – бесстрастно ответил граф, беря ее под локоток, – как не забыл и многое другое.

– Хед, – бездна удивления в широко раскрытых медовых глазах, – что тебе наговорили на этот раз? И кто? Неужто Катэрскир? Опасайся его: он любитель посплетничать…

– Элена, ты неподражаема, – рассмеялся граф, уводя ее куда-то из поля моего зрения. Разговор затих где-то вдали.

Только несколько минут спустя я стала приходить в себя. Тайны тайнами, а мне нужно срочно отсюда выбираться. Лихорадочно крутнувшись, я побрела обратно, к той панели, которая заперла меня здесь, ибо стараться выйти в том кабинете, где я только что слышала разговор, было бы безумием – граф в любую минуту мог вернуться.

Впрочем, безумием было уже то, что я ползаю по потайным ходам замка и слушаю то, что мне не предназначено. Если я не сумею найти выход, мне придется звать на помощь, а уж этого-то я точно не хотела.

С некоторых пор я поняла, что перестала бояться графа Ноилина. Исчез панический ужас, заставлявший подкашиваться колени и нагонявший тошноту, исчезло ожидание внезапной вспышки его неконтролируемых ярости и жестокости, способных превратить меня во что угодно. За время моих прогулок, вольных или невольных, по замку я часто видела его, но по привычке мудро избегала. Вряд ли он, всегда погруженный в некие тяжкие думы, вообще замечал меня, и я этому радовалась. Я не всегда искала встреч, чаще именно наоборот, но замок оказался на диво маленьким: обнаружилось, что мы бродим по одним и тем же коридорам. Я изучала графа так, как обычно наблюдают за опасным диким зверем: со стороны и из укрытия, и на достаточном расстоянии, чтобы успеть сбежать. Рваная походка, нервные жесты, места, где он чаще всего бывал, – все давало мне пищу для размышлений, только вот выводы из всего этого были слишком скудны. Я до сих пор так и не знала, что о нем думать. Герой он или злодей?

В сравнительной безопасности я чувствовала себя лишь потому, что зверю не было до меня никакого дела, в противном случае даже думать не стоит, какая буря негодования ждала меня. Или что похуже. Но я ничего не могла с собой поделать: мне нравилось за ним наблюдать. Вопреки страхам. Вопреки как всегда здраво рассуждающему здравому смыслу. Вопреки элементарной вежливости и тактичности. Ума не приложу, что со мной происходит?

Под руками нащупалась знакомая панель. Я в очередной раз убедилась, что никакие шероховатости не скрывают вожделенного механизма, и уныло побрела дальше, в надежде, что удача все же улыбнется мне.

Она и улыбнулась. Точнее мяукнула. Не скоро, правда, но когда я уже почти впала в отчаяние. От неожиданности я присела и едва не закричала, когда нечто метнулось мне под ноги и раздраженно зашипело, когда я, отпрыгнув, видимо, наступила то ли на хвост, то ли на лапу. Потом, сменив гнев на милость, это нечто коротко мяукнуло и огромными прыжками унеслось прочь.

– Стой, глупое животное, – бросилась я за кошкой, удивляясь, что она здесь делает, и размышляя, выведет ли меня на свободу. И только после того, как я врезалась с разбегу в стену, в первый момент с перепугу показавшуюся мне тупиком, стала передвигаться во тьме более осторожно, но все так же нетерпеливо. Ориентиром мне служил едва слышный шорох кошачьих шагов (то ли слух у меня от перевозбуждения обострился, то ли кошка на лапах от гнева когти выпустила…), а вскоре к этому добавился и легкий свет. У очередного глазка животное не остановилось, с презрительным урчанием пронесшись мимо, и я рискнула следовать за ним дальше. Однако вера в успех не спасла меня от оглушительного падения со ступенек, которые невесть откуда появились под ногами. Шепотом ругаясь и потирая побитые колени, я медленно брела дальше, понимая, что кошка давно сбежала. Однако тьма опять сменилась полумраком и я с облегчением заметила очередной глазок. Прильнув к нему, я обнаружила перед собой так хорошо знакомую мне галерею с родовыми портретами. Осознание того, что посмотреть-то я могу, а вот попасть туда целиком – нет, вызвало неминуемый прилив горькой и безутешной печали, отчего в носу противно защипало. Глаза грозили пролить слезы.

Под ногами опять завертелось нечто пушистое и юркое, я привычно огрызнулась, но, глянув вниз, заметила, что кошка протискивается в крохотный лаз. «Ей хорошо, – с острой завистью подумала я, шмыгая носом, – а вот мне туда не пролезть». Сунув руку в отверстие почти у пола, чтобы проверить величину дырки, я, видимо, нажала-таки на долгожданный механизм, ибо стена вдруг раздвинулась и я, чуть не плача, вывалилась наружу.

Прячась и оглядываясь по сторонам – не хватало еще, чтобы кто-нибудь обнаружил меня в таком виде! – я помчалась в свою комнату. Стараясь как можно скорее смыть с себя все следы пребывания в пыльном и грязном тайнике, переодеваясь и перевязывая разбитую в кровь коленку, я увидела, что на тахте на правах хозяйки привольно развалилась знакомая мне кошка, приводя в порядок собственную шкурку не менее тщательно, чем я саму себя.

– Ты не против, если я буду называть тебя Мартиной? – поинтересовалась я. Кошка на миг оторвалась от тщательного вылизывания очередной лапы, равнодушно посмотрела на меня и неторопливо продолжила свое занятие.

– Тогда будем знакомы, меня зовут Кассандрой, – пробормотала я, спрашивая саму себя: уж не свихнулась ли от последних событий, коль разговариваю с кошкой?

Несколько дней я усиленно работала. Мои последние глупые изыскания привели к тому, что шитье я порядком забросила, а обнаружив у себя на столе гору незавершенной работы и новые задания, схватилась за голову. Я никогда еще не позволяла себе так пренебрегать своими прямыми обязанностями.

Наверстывая упущенное, я почти не выходила из комнаты, однако мне и вправду было не до этого. Мартина разделяла мое одиночество, время от времени исчезая и появляясь, как по волшебству. Куда она уходит – мне было неизвестно, но я подозревала, что она гораздо лучше меня знает изнаночную сторону этого замка.

У меня не возникало желания побродить по потайным ходам, по крайней мере, не раньше, чем исчезнет чувство неловкости от того, что я оказалась свидетелем очень личной сцены. Но участница сцены, как ни странно, сама нашла меня.

– Вот, значит, чем ты занимаешься, – промурлыкала Элена, из-за моей спины склоняясь к столу, за которым я сидела. Как она смогла войти так тихо, что я не заметила, осталось для меня загадкой.

Шнур вырвался из-под моих пальцев и задрожал, будто растянутая и отпущенная резинка, от неожиданности я дернулась и уколола палец. Капля крови сорвалась и безнадежно испачкала ткань. Работа была испорчена. Я едва сдержала тяжелый горестный вздох.

Элена молча понаслаждалась произведенным переполохом. Ей явно очень хотелось, чтобы моя реакция была шумной, а вот мне явно не хотелось идти у нее на поводу.

– Покажи-ка.

Она протянула руку и буквально вырвала шитье из моих пальцев.

– Что это? – поморщилась она, повертев вышивку и так, и эдак, и даже заглянув на изнанку. – И это ты так шьешь? Да это даже на руну не похоже. Линии кривые! – Элена поддела ногтем неплотно прижатый к ткани шнур и сильно дернула вверх, отрывая незаконченную работу напрочь, – Ты вообще хоть понимаешь, что ты делаешь?

Она ткнула шитье мне под нос, потрясая им как завоеванным штандартом неприятельской армии.

– Линии как линии, – буркнула я, – ничего особенного. Как мне велено, так и вышиваю, госпожа, – с издевкой добавила я, наклоняя голову набок.

– А это и вовсе неправильно, – сказала она, отбрасывая шитье в сторону и выуживая из стопки листов с рисунками один, – как ты могла так переврать руну? Она же не имеет смысла!

– Ничего я не перевирала! – возмутилась я, – эти рисунки принес мне Джаиль. У него и спрашивайте.

– Ах, Джаиль, – промурлыкала Элена, – а ты, значит, и понятия не имеешь, что вышиваешь?

– Почему не имею? – неуверенно возразила я, не понимая, чего она от меня ожидает и как не попасться в ее ловушку. – Я знаю, что графу Ноилину это нужно, а остальное меня не интересует.

– Вот что, дорогуша, – угрожающе тихо сказала Элена, наклоняясь над столом и пристально глядя мне в глаза, – ты же неумеха. Не понимаю, почему Хед до сих пор держит тебя, но это ненадолго.

Я молчала. Что ж, при желании можно придраться и к идеально сделанной работе, а я, признаться, в последнее время идеальностью не отличалась: когда в голове столько противоречивых мыслей, руки работают сами по себе, пусть даже привычно и умело. Но неумехой я не была.

– Наверное, у него глаз более наметан, – язвительные слова вырвались сами собой.

– Наверное, это потому, что он был слишком добр к тебе, милая, – съязвила Элена, нехорошо улыбаясь, – но я не буду.

Я вскинула на нее непонимающие глаза.

– Тобой заменили старуху, а она поискуснее тебя была, язык не распускала и место свое знала. Мой тебе совет – постарайся мне понравиться. В ближайшее время моя симпатия очень может тебе понадобиться. А если нет… – Элена сделала многозначительную эффектную паузу, – у меня на примете есть одна золотошвейка, не такая строптивая, как ты. Граф Ноилин не будет против сделать мне такой подарок к нашей помолвке и заменить тебя на нее.

Что ж, признаюсь, ей это удалось – сразить меня наповал. Не знаю, когда они успели между собой договориться, но дело сделано. И хоть меня не должны волновать сердечные предпочтения хозяина, мысль получить Элену в хозяйки приводила меня в содрогание – тут она безусловно была права.

– Начинай прямо сейчас, – Элена швырнула на стол моток золотистого шнура и небольшой лоскуток кожи с начертанной монограммой, – вышей к вечеру, и тогда я решу, как относиться к тебе дальше.

Рисунок был сложным, многослойным, таких рун раньше мне вышивать не доводилось. В иное время он бы меня заинтересовал своей новизной. Но я заранее его ненавидела.

– Да, кстати, сделай рисунок по размеру таким, как обычно делаешь для графа. Поэтому поскорее скопируй себе рисунок и отдай мне пергамент. Я зайду… – прикинула она, – часа через два.

Она холодно улыбнулась одними губами, развернулась и ушла.

Я растерянно смотрела ей вслед. Хорошее настроение, царившее в моей душе до прихода Элены, слетело с меня, как осенние листья от резкого порыва ветра. Мне было неуютно, тоскливо и одиноко.

Я не считала себя красивой. По-другому просто-напросто и не могло быть рядом с двумя старшими сестрами – признанными красавицами. Натали пошла в бабушку по отцовской линии, а потому была темноволоса и кареглаза. Черные брови вразлет подчеркивали совершенство линий глаз, томных, блестящих, снисходительных. Мягкие контуры губ, не слишком пухлых, но и не тонких, всегда ловили отблески тихой улыбки, играющей на ее лице. Чудные тяжелые каштановые волосы она укладывала в высокую прическу, что открывало превосходный вид на гордый изгиб шеи и зазывно округлые белые плечи. Уже к двадцати годам ее тело отличалось ласкающими взгляд округлостями, столь впечатляющими, что мужчины не могли отвести от них глаз, и вполне умеренными, что давало ей право не слыть пышкой. Однако Натали вовсе не демонстрировала себя всем и каждому, и привлекательность ее была не только в этом. Она была гордой женщиной с врожденным чувством собственного достоинства. Движением брови она останавливала ссоры, а легкое движение пальчиком как по мановению волшебной палочки заставляло всех расступиться и дать ей дорогу. Одна улыбка Натали была способна покорить сердце застарелого брюзги. Ее лицо, полное миловидного совершенства, могло служить образцом гармонии, но поражало оно не столько идеальной правильностью черт, сколько выражением умиротворенности, некоего милосердного снисхождения королевы к своим подданным. Ее уверенность в себе, спокойная рассудительность и невозмутимость привлекали не менее, чем отличная фигура. И при всем том никому и в голову не пришло бы заподозрить ее в грязных мыслях или недостойных действиях. Натали была выше всего этого.

Всего полгода, проведенные в стенах родового поместья барона Фроеста, позволили обществу забыть, что происхождением Натали не знатна, ибо в ее поведении было столько царственного достоинства и изящества, что это заткнуло рты даже самым взыскательным поборникам чистоты крови. Балы и приемы, устраиваемые бароном Фроестом в честь своей молодой жены, были, разумеется, выше всяческих похвал, но и сама Натали тихо и незаметно становилась не просто неотъемлемой частью высшего светского общества Кермиса, но и его центром.

При всем спокойствии и внешней инертности Натали умела держать все в своих изящных ручках без волнений и колебаний. Она всегда прекрасно осознавала, что ей надо, и шла к цели уверенно и невозмутимо, заранее определив, что и когда нужно делать. Я не удивлюсь, что года через два все знатные особы нашего города будут петь под дудку моей красивой и умной сестрицы, даже не подозревая об этом. Будьте уверены: она перекроит нравы и поставит на место даже самых заносчивых. Дайте ей только время.

У Натали были планы и на нас. Не обрушивая на мужа известия о неминуемом нашествии семейства Тауриг, она приводила его к этой мысли понемногу. Осознавая необходимость дать младшим детям достойное образование и воспитание, она собиралась забрать их к себе, но сначала она намеревалась ввести в высшее общество Селину. Хотя я подозревала, что теперь, после истории с графом Ноилином, сделать это будет труднее.

Селина была полной ее противоположностью, но это только подчеркивало красоту обеих сестер. Моя вторая сестра уродилась в нашу мать, приобретя тяжелые золотые волосы, огромные голубые глаза, обрамленные густыми черными ресницами, и великолепный чувственный рот.