Текст книги "Черный Красавчик (с иллюстрациями)"
Автор книги: Анна Сьюэлл
Жанр: Литература 19 века, Классика
Возрастные ограничения: +6
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
ГЛАВА XXXIV
Старый боевой конь
Капитан был воспитан и выезжен как кавалерийская лошадь; его первый хозяин, офицер, как раз отправлялся на Крымскую войну. Капитану очень нравились занятия по выездке, в которых он участвовал вместе с другими лошадьми: они бегали рысью, разом поворачивались направо или налево, останавливались по команде или стремительно бросались вперед по сигналу трубы или знаку офицера. В молодости Капитан был темно-серой, стальной масти в яблоках и слыл красавцем. Его хозяин, жизнерадостный молодой человек, любил его без памяти и всегда относился с величайшей заботливостью и добротой. Капитану представлялось, что жизнь армейской лошади – сплошное удовольствие. Но когда настало время отправляться за границу на большом морском корабле, он едва не переменил мнение.
– Это, – рассказывал он, – было ужасно! Конечно, мы не могли взойти на борт прямо с берега, поэтому пришлось продеть нам под брюхо крепкие стропы и, несмотря на отчаянное наше сопротивление, поднять над землей, пронести над водой и опустить на палубу огромного судна. Потом нас поместили в крохотные стойла в трюме, и в течение многих дней мы не видели неба и не имели возможности размять ноги. Корабль время от времени качало на высоких волнах, мы бились о стенки и чувствовали себя отвратительно. Но наконец это злосчастное путешествие окончилось, нас силой вытащили на палубу и тем же воздушным путем доставили на берег. Мы страшно радовались, снова ощутив под ногами твердую землю, и от удовольствия фыркали и ржали.
Вскоре обнаружилось, что страна, куда мы прибыли, совсем не похожа на нашу собственную и что, помимо участия в боях, придется столкнуться со многими другими трудностями; однако большинство офицеров так любили своих лошадей, что старались обеспечить им все возможные удобства, несмотря на снег, сырость и полную неразбериху вокруг.
– Но разве участие в боях не было самым страшным из всего? – спросил я.
– Не знаю, как тебе и сказать, – ответил он. – Нам нравился звук трубы, нравилось, когда нас выводили из конюшен, нам не терпелось ринуться вперед, хотя иногда приходилось часами ждать команды; а когда команда звучала, мы мчались так весело и с такой готовностью, словно не рвались вокруг пушечные ядра, не мелькали штыки, не свистели пули. Думаю, покуда мы чувствовали, что всадник крепко сидит в седле и рука, держащая поводья, тверда, мы страха не знали, даже когда чудовищные снаряды вихрем проносились мимо и разлетались рядом на тысячу или больше осколков.
Мы с моим благородным хозяином участвовали во множестве боев, но ни разу не получили даже царапины; и хотя я был свидетелем того, как лошади погибают, сраженные пулей, пронзенные штыком или разрубленные страшным сабельным ударом, хотя видел, как они, павшие, навсегда остаются на поле брани или, раненные, корчатся в предсмертной агонии, за себя я не боялся. Веселый голос моего хозяина, подбадривающего своих людей, придавал мне уверенности, что нас убить не могут. Я так доверял ему, что, пока он сидел в седле, готов был бросаться на самое пушечное жерло. Я видел множество отважных мужчин, выбитых из седел смертоносными пулями, слышал крики и стоны умирающих, галопом несся по земле, скользкой от крови, и часто вынужден был резко сворачивать в сторону, чтобы не растоптать раненого человека или лошадь. Но до одного ужасного дня я по-прежнему не испытывал страха. Тот день я не забуду никогда.
Здесь старый Капитан замолчал и испустил длинный печальный вздох. Я ждал, и он заговорил снова.
– Было осеннее утро; как обычно, за час до рассвета нас оседлали, и эскадрон изготовился к бранным трудам – бою или долгому ожиданию. Кавалеристы стояли рядом со своими лошадьми, готовые в любой момент вскочить в седло. По мере того как делалось светлей, среди офицеров стало заметно волнение, и еще до восхода солнца мы услышали треск вражеской стрельбы.
К нам подскакал офицер и отдал приказ: «По коням!» Секунду спустя мужчины сидели в седлах, а лошади, взволнованные, с нетерпением ожидали лишь прикосновения вожжей или шпор. Однако мы были так вымуштрованы, что застыли словно вкопанные, только покусывали удила и время от времени беспокойно вскидывали головы.
Мы с моим дорогим хозяином стояли перед строем. Он расчесал пальцами мою растрепавшуюся гриву и пригладил ее рукой; затем, похлопав меня по шее, сказал: «Трудный денек нам сегодня предстоит, Баярд, красавчик мой, но мы исполним свой долг честно, как всегда». В то утро, мне кажется, он больше обычного гладил меня по шее – тихо так гладил и гладил, словно думая при этом о чем-то другом. Мне было приятно прикосновение его руки, и я гордо и счастливо выпячивал грудь, но стоял при этом смирно, ибо понимал малейшие оттенки его настроения и знал, когда можно веселиться, а когда следует вести себя тихо.
Я не могу рассказать тебе обо всем, что произошло в тот день, но поведаю о последней атаке, в которой мы участвовали. Мы неслись через поле прямо на вражеские пушки. К тому времени я уже привык к грохоту тяжелых орудий, треску мушкетной пальбы и свисту пролетающих мимо снарядов, но под таким шквальным огнем, как в тот день, скакать еще не доводилось. Пули и ядра летели на нас справа, слева и спереди. Много храбрых всадников было выбито из седел, много коней пало, увлекая на землю седоков, много лошадей, лишившихся наездников, обезумев, металось по полю боя; не чувствуя твердой руки всадника, они жались к своим собратьям и галопом мчались вместе с ними в атаку.
Но как бы страшно все это ни было, никто не остановился и не повернул назад. Ряды наши редели с каждой минутой, но когда падал товарищ, мы тут же смыкали строй. Мы не сбивались с шага и не спотыкались, напротив, наш галоп все убыстрялся, и вскоре мы подскакали к пушкам, окутанным белым дымом, сквозь который прорывались красные огненные вспышки.
Высоко подняв правую руку, мой хозяин, мой дорогой хозяин вел своих товарищей вперед; как раз в этот момент, со свистом пролетев рядом с моей головой, ядро попало прямо в него. Я почувствовал, как он пошатнулся от удара, и постарался сбавить скорость, но сабля выпала из его правой руки, поводья – из левой, и, откинувшись в седле, он рухнул на землю, не проронив ни единого звука. Другие всадники проносились мимо, и, увлеченный вихрем атаки, я потерял место, где он упал.
Я хотел остаться рядом с ним, не покидать его никогда… Увы! – стремительно катившийся вперед табун словно смыл меня. И вот, без хозяина, без друга, я остался один на этой усеянной трупами земле. Тут-то меня и обуял страх; я дрожал, чего никогда прежде со мной не случалось, и, глядя на других лошадей, тоже пытался вклиниться в строй, но всадники, размахивая саблями, прогоняли меня. В этот момент кавалерист, под которым пала лошадь, схватил меня под уздцы и вскочил в седло. С этим новым хозяином я снова несся вперед. Однако наше доблестное воинство потерпело в тот раз жестокое поражение. Оставшиеся в живых из той страшной битвы вернулись на прежние позиции. Некоторые лошади были тяжело ранены и от потери крови едва двигались; иные благородные животные ковыляли на трех ногах, встречались и такие, у которых были перебиты задние ноги. Было невыносимо слышать их хрипы и видеть умоляющий взгляд страдальческих глаз, провожающий счастливчиков, пробегающих мимо и оставляющих их на произвол судьбы. Никогда этого не забуду! По окончании боя раненых свезли в лазарет, а павших погребли.
– А раненых лошадей? – спросил я. – Неужто их оставили умирать?
– Нет, армейские ветеринары прошли по полю с пистолетами и пристрелили их. Тех, которые были ранены легко, привели в лагерь и стали лечить, но большинство благородных и бескорыстных созданий, что были выведены в то злополучное утро из конюшен, никогда уже туда не вернулись. В живых осталось меньше четверти лошадей.
Я не увидел больше моего дорогого хозяина. Думаю, падая из седла, он был уже мертв. Ни одного своего хозяина я не любил так, как его. Я участвовал потом во многих боях и только один раз был ранен, да и то легко. По окончании войны вернулся в Англию таким же здоровым и сильным, каким был, покидая ее.
– А я слышал, некоторые люди рассказывают о войне так, словно это очень веселое занятие, – заметил я.
– О! – вздохнул он. – Думаю, эти люди настоящей войны не видели. Конечно, это веселое занятие, если нет неприятеля, если участвуешь только в учениях и парадах, а стреляют вокруг лишь холостыми патронами. Да, в этом случае все прекрасно. Но если тысячи чудесных, храбрых людей и лошадей погибают или остаются калеками на всю жизнь, это совсем другое дело.
– А знаете ли вы, за что они воевали? – спросил я.
– Нет, – ответил он, – это выше лошадиного понимания, но враги, должно быть, были очень плохими людьми, если стоило переплывать море, чтобы убивать их.
ГЛАВА XXXV
Джерри Баркер
Я никогда не встречал человека лучше, чем мой новый хозяин; он был добрым, славным и таким же справедливым, как Джон Мэнли, к тому же веселым и добродушным настолько, что с ним почти невозможно было поссориться. Он обожал незатейливые песенки и мурлыкал их себе под нос. Особенно любил вот эту:
Сестра и брат,
Отец и мать,
Спеши друг другу
Помогать!
Так они и поступали. Хэрри не по годам умело управлялся в конюшне и все, что мог, делал всегда охотно. Полли и Долли, бывало, приходили по утрам привести в порядок экипаж: они стирали пыль, выбивали подушки, мыли стекла, пока Джерри мыл нас, а Хэрри начищал сбрую. Они много шутили и смеялись, и это взбадривало нас с Капитаном гораздо лучше, чем брань и понукания. Рабочий день у них всегда начинался рано, ибо Джерри говорил:
Потеряв минутки утром,
Ты их больше не найдешь;
И ни спешкой, ни пробежкой,
Суетой ли, мельтешней —
Не вернешь!
Он терпеть не мог безделья и бессмысленной траты времени, и ничто не сердило его больше, чем люди, всюду и всегда опаздывающие и требующие погонять лошадь, которая вынуждена расплачиваться таким образом за их разгильдяйство.
Однажды двое молодых повес вышли из кабачка неподалеку от извозчичьей стоянки и сели в пролетку к Джерри.
– Ну, извозчичек! Поторапливайся, мы опаздываем. Лети на всех парах, слышишь? Нам надо поспеть на вокзал «Виктория» к часовому поезду. Получишь лишний шиллинг.
– Я поеду в обычном темпе, господа, шиллинг не стоит такой спешки.
Экипаж Лэрри стоял рядом с нашим, Лэрри распахнул дверь и сказал:
«Я – тот извозчик, который вам нужен, господа! Пересаживайтесь ко мне, моя лошадь домчит вас вовремя». Закрыв за пассажирами дверцу своей пролетки, он подмигнул в сторону Джерри и сказал: «Он не умеет ездить быстрее, чем рысцой». И, хлестнув свою заезженную лошадь, помчался во весь опор. Джерри потрепал меня по шее: «Нет, Джек, шиллинг того не стоит, правда, старина?»
Но будучи решительным противником того, чтобы загонять лошадь в угоду беспечным пассажирам, Джерри всегда честно держал хороший темп и был не прочь лететь на всех парах, если только знал, зачем это нужно.
Хорошо помню утро, когда мы скучали на стоянке в ожидании пассажира и увидели, как юноша с тяжелым чемоданом в руке поскользнулся на апельсинной корке, валявшейся на тротуаре, и рухнул со страшной силой.
Джерри первый подбежал и помог ему подняться. Молодой человек, судя по всему, сильно ушибся: когда его вели в ближайший магазин, было видно, что каждый шаг причиняет ему ужасную боль. Джерри, разумеется, вернулся на стоянку, но минут через десять приказчик подозвал его, и мы подъехали к магазину.
– Можете отвезти меня на Юго-восточный вокзал? – спросил тот самый молодой человек. – Боюсь, из-за этого злосчастного падения я опаздываю, а мне чрезвычайно важно попасть на двенадцатичасовой поезд. Буду вам очень признателен и в долгу не останусь.
– Я постараюсь, сэр, – сердечно ответил Джерри, – если вы уверены, что с вами уже все в порядке, – ибо вид у юноши был страдальческий и лицо белое как полотно.
– Я должен ехать, – серьезно сказал он. – Пожалуйста, откройте мне дверцу, и не будем терять времени.
Мгновение спустя Джерри уже сидел на козлах. Он цокнул языком и слегка дернул вожжи – я прекрасно понимал эти знаки.
– Ну, Джек, мой мальчик, – сказал он, – давай вперед! Сейчас мы покажем, что можем летать, словно птицы, если знаем зачем.
Днем, когда на улицах полно экипажей, всегда трудно ездить быстро, но мы делали все возможное; а когда хороший возница и хороший конь, которые понимают друг друга, действуют заодно, они могут творить чудеса. У меня очень чувствительные губы, мною можно править, лишь слегка натягивая вожжи то в одну, то в другую сторону, что очень важно в Лондоне, где кареты, омнибусы, коляски, фургоны, подводы, пролетки и телеги тащатся со скоростью пешехода. Кто-то едет так, кто-то эдак, одни ползут медленно, другие норовят их обогнать, омнибусы останавливаются то и дело, чтобы подобрать пассажира, лошадь, идущую сзади, приходится при этом тоже осаживать или заставлять объезжать омнибус. Но когда вы решаете его объехать, в узкий проезд неожиданно врывается ктонибудь еще, и вы вынуждены отступать и снова плестись за омнибусом. Наконец вы отваживаетесь все же его объехать, но должны пробираться в таком узком промежутке между колесами, подступающими справа и слева, что, приблизься одно из них еще хоть на дюйм, оно неизбежно зацепится за ваше. Несколько минут движения по прямой – и вот вы уже в длинной очереди подвод и экипажей, вынужденных ползти шагом. Это вы попали в одну из вечных пробок. Теперь придется стоять на месте, пока ктонибудь не свернет в боковую улицу или не вмешается полицейский. Следует быть готовым при малейшей возможности, увидев крошечный просвет, ринуться вперед с прытью, достойной борзой, но при этом правильно оценив расстояние и время, необходимое, чтобы его покрыть, а то либо сцепишься с кем-нибудь колесами, либо тебе сломают колесо, либо заедут дышлом в грудь или плечо. Чтобы быстро ездить по Лондону в дневное время, нужно иметь большой опыт.
Мы с Джерри, если нужно, умели делать это как никто другой. Я был резв и смел и безоговорочно доверял своему вознице; Джерри был ловок и выдержан одновременно и доверял своему коню, что тоже немаловажно. Он очень редко пользовался кнутом; по его голосу и цоканью языка я знал, что он хочет, чтобы я шел быстрее, а по натяжению поводьев понимал, куда следует идти, так что в кнуте просто не было нужды.
Впрочем, я отклонился.
В тот день улицы были запружены, но до конца Чипсайда мы добрались благополучно, а там попали в пробку. Подождав три-четыре минуты, молодой человек высунулся в окошко и беспокойно сказал:
– Пожалуй, мне лучше выйти и добираться пешком, а то я никогда не попаду на вокзал.
– Я сделаю все, что нужно, сэр, – ответил Джерри. – Думаю, мы поспеем вовремя; пробка скоро рассосется, а у вас слишком тяжелый багаж.
Как раз в этот момент двуколка, стоявшая впереди, начала двигаться, и дела пошли веселей. Мы лавировали с максимальной доступной лошади скоростью. На Лондонском мосту нам повезло: длинный черед извозчичьих и прочих экипажей двигался по нему быстрой рысью – быть может, все спешили к нашему поезду? Так или иначе, мы подлетели к вокзалу, когда часы показывали без восьми двенадцать.
– Слава Богу! Не опоздали, – сказал молодой человек. – Спасибо вам, друг мой, и вашей доброй лошади. Вы спасли для меня то, чего не купишь ни за какие деньги. Примите в знак благодарности вот эти полкроны.
– Нет, сэр, не надо, благодарю вас. Я очень рад, что мы поспели вовремя. Не мешкайте, сэр, уже звенит звонок. Эй, носильщик! Возьмите багаж этого джентльмена – дуврская платформа, двенадцатичасовой поезд. Вот так, – и, не дожидаясь ответа, Джерри развернул меня, чтобы уступить дорогу другим пролеткам с тоже опаздывающими пассажирами. Отъехав подальше от столпотворения, он сказал:
– Я так рад! Так рад! Бедный парень! Интересно, из-за чего он так волнуется?
Джерри часто довольно громко разговаривал сам с собой, если мы стояли на месте.
Когда мы вернулись на стоянку, все стали подтрунивать над ним: ведь он, вопреки собственным принципам, гнал лошадь, чтобы вовремя доставить пассажира за дополнительную мзду, как они считали, и желали знать, сколько он получил.
– Я получил гораздо больше, чем на самом деле, – сказал Джерри, застенчиво кивая. – То, что он мне дал, будет несколько дней греть мою душу.
– Не морочь голову! – сказал кто-то.
– Да он просто обманщик, – сказал другой. – Нас учит, а сам делает то же самое.
– Послушайте, друзья, – сказал Джерри. – Этот джентльмен хотел дать мне полкроны сверх платы за проезд, но я не взял; для меня лучшим вознаграждением было видеть, как он счастлив, что не опоздал на поезд. А если нам с Джеком доставляет удовольствие иной раз быстро побегать, то это наше дело и оно никого не касается.
– Ну, знаешь, – вставил Лэрри, – ты никогда не разбогатеешь.
– Скорее всего нет, – согласился Джерри. – Но не думаю, что стану от этого менее счастлив. Я сто раз читал Заповеди, но не помню, чтобы там было сказано: «Не упусти случая разбогатеть». А в Новом завете про богачей написано много такого, что очень смущало бы меня, будь я одним из них.
– Если все же ты когда-нибудь разбогатеешь, Джерри, – сказал Серый Грант, глядя через плечо поверх крыши своей пролетки, – это будет справедливо, и твое богатство не будет проклято. Что же до тебя, Лэрри, то ты умрешь бедняком: слишком много тратишь на хлысты.
– А что же делать, если лошадь без них не бежит? – пожаловался Лэрри.
– Так ведь ты никогда и не пытался без них обойтись. Твой хлыст гуляет так, словно у тебя пляска святого Витта в руке. И если она не доконает тебя – она доконает твоего коня. Вот ты все время меняешь лошадей. Почему? Потому что ты никогда не даешь им покоя и не поощряешь.
– Мне просто не везло, – возражал Лэрри, – вот и все.
– А тебе никогда и не повезет, – сказал на это Хозяин Грант. – Удача весьма разборчива и предпочитает тех, у кого есть здравый смысл и доброе сердце. По крайней мере, так подсказывает мне мой опыт.
Хозяин Грант снова принялся за газету, которую читал перед тем, и все разбрелись по своим пролеткам.
ГЛАВА XXXVI
Воскресный выезд
Однажды утром, не успел Джерри завести меня в оглобли и затянуть гужи, во двор вошел какой-то господин.
– К вашим услугам, сэр, – сказал Джерри.
– Доброе утро, мистер Баркер, – сказал тот. – Я бы хотел договориться, чтобы вы по воскресеньям утром возили миссис Бриггс в церковь. Мы теперь посещаем Новую церковь, а это довольно далеко, пешком ей туда не дойти.
– Благодарю вас, сэр, – сказал Джерри, – но у меня шестидневная лицензия[1]1
Через несколько лет после описываемых событий годовая лицензия на извоз стала значительно дешевле и разница между шести– и семидневной ее разновидностью почти стерлась.
[Закрыть], и по воскресеньям я не имею права зарабатывать деньги, это было бы незаконно с моей стороны.
– О! – воскликнул джентльмен, – я не знал, что вы работаете шесть дней в неделю; но это нетрудно исправить, а я позабочусь о том, чтобы вы ничего не потеряли при обмене лицензии. Дело в том, что миссис Бриггс предпочитает вас всем другим извозчикам.
– Я был бы рад услужить вашей жене, сэр, но у меня уже была семидневная лицензия – для меня и моих лошадей работа оказалась слишком тяжелой. Целый год напролет без единого выходного, без возможности провести воскресенье с женой и детьми и сходить в церковь, что я регулярно делал до того, как сел на козлы… Нет, последние шесть лет я беру только шестидневную лицензию и нахожу, что это во всех отношениях лучше.
– Да, конечно, – согласился мистер Бриггс, – безусловно, каждый должен иметь возможность отдохнуть и сходить в церковь в воскресенье, но, может быть, вы все же подумаете – ведь речь идет не о столь уж дальней поездке, и только утром, а весь остаток дня и вечер – попрежнему в вашем распоряжении. Вы ведь знаете, мы хорошие клиенты.
– Да, сэр, это чистая правда, и я благодарен вам за любезное предложение.
Чем смогу, всегда буду горд и счастлив услужить вам и вашей жене, но не могу отказаться от выходных по воскресеньям, сэр, в самом деле не могу. В Писании сказано, что Бог сотворил человека, потом Он сотворил лошадь и других животных и, сотворив их, отдыхал целый день и велел, чтобы они тоже отдыхали в седьмой день. Думаю, сэр, Он знал, что им полезно. Это же полезно и мне: с тех пор, как я отдыхаю по воскресеньям, я стал сильнее и здоровей, лошади тоже стали резвее и не так быстро выдыхаются. И все, у кого шестидневные лицензии, говорят то же самое. А денег я стал откладывать даже больше, чем когда бы то ни было прежде. Что же до жены и детей – Боже милостивый! – да ни за что на свете они бы не хотели, чтобы я снова перешел на семидневную работу.
– Ну, что ж, – сказал мистер Бриггс, – тогда извините за беспокойство, мистер Баркер, попробую найти кого-нибудь другого, – и он ушел.
– Что поделаешь, – сказал мне Джерри, – иначе мы поступить не могли, Джек, мы должны отдыхать по воскресеньям.
– Полли, – крикнул он, – Полли, пойди сюда!
Она тут же явилась.
– В чем дело, Джерри?
– Видишь ли, дорогая, мистер Бриггс хочет, чтобы я возил миссис Бриггс в церковь по воскресеньям. Я сказал, что у меня шестидневная лицензия, а он говорит – поменяйте ее на семидневную, а я оплачу разницу. Ты ведь знаешь, Полли, они очень хорошие клиенты: миссис Бриггс нередко часами ходит по магазинам или наносит визиты, но честно и щедро платит, как настоящая леди. Они никогда не сбивают цену и не засчитывают три часа за два с половиной, как другие. И лошадям такая работа нетрудна, не то что рвать жилы, догоняя поезд для какого-нибудь растяпы, который вечно повсюду опаздывает на четверть часа. К тому же, если я откажу сейчас, похоже, они вообще перестанут меня нанимать. Что скажешь, женушка?
– Что скажу? – медленно начала Полли. – Я скажу, что даже если миссис Бриггс будет каждое воскресенье давать тебе соверен, я не хочу, чтобы ты снова стал работать без выходных. Мы знаем, каково это – не иметь свободного воскресенья, и мы знаем, что значит иметь их и распоряжаться по собственному усмотрению. Слава Богу, ты зарабатываешь достаточно, чтобы нас содержать, хоть порой бывает трудновато сводить концы с концами, особенно после того как заплатишь за овес, сено, лицензию да внесешь арендную плату, но скоро Хэрри начнет работать, я постараюсь еще больше экономить – не надо возвращаться к тем ужасным временам, когда у тебя не было минуты, чтобы взглянуть на собственных детей, и мы никогда не могли сходить вместе в церковь или просто тихо и счастливо провести день дома. Боже упаси, чтобы те времена вернулись, – вот что я скажу, Джерри.
– Именно это я и объяснил мистеру Бриггсу, дорогая, – подхватил Джерри, – и намерен твердо держаться своего решения, так что не расстраивайся, Полли (она начала было плакать). Я не вернусь к старому, даже если бы это позволило мне зарабатывать вдвое больше. Решено, женушка. Ну, улыбнись и не тужи, а я поехал на стоянку.
Со времени того разговора минуло три недели. Миссис Бриггс ни разу не наняла Джерри, и ему не оставалось ничего другого, как довольствоваться заработком, перепадающим от случайных пассажиров. Джерри тяжело переживал это, так как подобная работа была, разумеется, труднее и для человека, и для лошади. Но Полли старалась приободрить его, все время повторяя: «Ничего, папочка, ничего!
Спокойно трудись,
Ни о чем не тужись,
Все будет хорошо
Когда-нибудь еще».
Вскоре все узнали, как и почему Джерри потерял своих лучших клиентов. Большинство сочли его глупцом, но двое или трое взяли его сторону.
– Если рабочие люди не будут неукоснительно соблюдать воскресенья, – сказал Трумен, – у них скоро вообще не останется никаких прав. А это – законное право каждого человека и каждого животного. День отдыха дан нам Господом, мы должны сами пользоваться правами, дарованными Законом Божьим, и для детей своих их сберечь.
– Хорошо вам, набожным ребятам, так говорить, – с саркастической улыбкой возразил Лэрри. – А я не отказываюсь заработать шиллинг-другой, когда только предоставляется возможность. Я не верю в Бога, потому что не вижу, чтобы верующие были чем-то лучше других.
– Если они не лучше, – заметил Джерри, – стало быть, они и неверующие. С таким же успехом можно утверждать, что законы нашей страны нехороши, – на том лишь основании, что есть люди, которые их нарушают. Если человек невыдержан, груб, не возвращает долгов, это не верующий человек, сколько бы он ни ходил в церковь. И если отдельные люди неискренни, плутоваты, это не бросает тени на религию в целом. Истинная вера – самое дорогое и лучшее, что есть в мире, это единственное, что способно сделать человека счастливее, а мир – более справедливым.
– Если религия для чего и нужна, – отозвался Джонс, – так это для того, чтобы ваши верующие не заставляли нас, неверующих, работать по воскресеньям – многие из них, как известно, это делают. Вот почему я и считаю, что религия – одно притворство. Например, разве стали бы мы выезжать по воскресеньям, если бы верующие не ездили в этот день в церкви и часовни? Но они от своих привилегий, так сказать, не отказываются, а мы должны из-за этого жертвовать выходными. Это им придется держать ответ перед Богом за мою бессмертную душу, если я не сумею ее спасти!
Его речь была встречена аплодисментами, но Джерри прервал их:
– Сказано красиво, но совершенно неверно. О своей душе каждый обязан печься сам. Ее нельзя положить к чужому порогу, словно подкидыша, и надеяться, что кто-то о ней позаботится. И потом, видите ли, раз вы постоянно торчите на козлах в ожидании заработка, люди думают: «Если мы его не наймем, это сделает кто-то другой; видимо, никакой выходной ему и не нужен». Конечно, они не зрят в корень, а то поняли бы, что если бы им каждое воскресенье не требовался экипаж, и вы бы здесь не стояли. Но люди редко добираются до сути вещей – это ведь может оказаться и неудобным. Однако, если бы вы, воскресные извозчики, дружно объявили воскресенье днем отдыха, все встало бы на свои места.
– А что же будут в этом случае делать добрые прихожане, которые не смогут послушать своих любимых проповедников? – ехидно заметил Лэрри.
– Не мое дело решать за других, – ответил Джерри, – но если они не в состоянии дойти до дальней церкви пешком, пусть посещают ближнюю; если идет дождь, пусть надевают плащи, как делают это в будни. Ежели дело хорошее, его следует совершить в любом случае, а ежели дурное, – так пусть вершится без нас. Праведный человек всегда свой путь сыщет, и это так же справедливо в отношении извозчиков, как в отношении прихожан.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.