Текст книги "Черный Красавчик (с иллюстрациями)"

ГЛАВА XLI
Мясник

К тому времени я уже знал, что многие лошади в Лондоне испытывают массу неудобств, большинства из которых можно было бы избежать, будь у людей чуточку больше здравого смысла. Мы, лошади, не боимся трудной работы, если при этом с нами обращаются разумно; уверен, что немало лошадей, принадлежащих беднякам, чувствуют себя гораздо счастливее, чем чувствовал себя я, живя у миледи В., несмотря на то, что меня там изысканно кормили и сбруя моя была изукрашена серебром.

Мне всегда больно видеть, как издеваются над маленькими пони: заставляют таскать непосильные тяжести, а какойнибудь грубиян и невежа бьет их так, что они едва держатся на ногах. Однажды я встретил маленького серого пони с густой гривой и прелестной головкой, он был так похож на Веселое Копытце, что, не стой я в упряжке, непременно заговорил бы с ним. Выбиваясь из последних сил, он тащил тяжело груженную тележку, а здоровый парень хлестал его кнутом и дергал поводья так, что нежные губы пони едва не разрывались. Может, это и был Веселое Копытце? Очень уж он походил на него. Но нет, мистер Блумфилд все же, надеюсь, не продал его. Вероятно, этот пони был просто таким же славным маленьким коньком и, быть может, в юности жил так же счастливо, как Веселое Копытце.

Я часто замечал, что мясники имеют обыкновение очень быстро гонять лошадей, но не знал, почему – до того самого дня, когда нам пришлось простоять некоторое время в ожидании пассажира в Сентджонском лесу рядом с мясной лавкой. Как раз в это время тележка мясника подкатила к ней с бешеной скоростью. Лошадка была разгорячена и сильно устала; голова ее поникла, а по вздымающимся бокам и дрожаныо ног можно было догадаться, как ее гнали. Кучер соскочил с козел и стал снимать с тележки корзину. Из лавки вышел хозяин, весьма недовольный, и, взглянув на пони, сердито обратился к вознице:

– Сколько раз тебе повторять, чтобы ты не загонял лошадь! Предыдущую доконал, теперь и эту хочешь? Если бы ты не был моим сыном, я бы тебя выгнал в два счета. Как тебе не стыдно доводить лошадь до такого состояния? Тебя бы следовало в полицию сдать за этакую езду. И если ты действительно однажды туда угодишь, не надейся, что я тебя вызволю под залог, потому что устал уже твердить одно и то же. Заботься тогда о себе сам!

Пока отец говорил, парень стоял, упрямо набычившись, но когда тот кончил, злобно взорвался: он не виноват, нечего на него орать, он только выполняет бесконечные поручения.

– Ты же сам всегда подгоняешь: «Поторапливайся, не зевай!» А клиенты?! Одному нужна баранья нога для раннего ужина, и я должен доставить ее через пятнадцать минут. Другой забыл заказать говядину – я обязан слетать за ней («одна нога здесь – другая там»), а то хозяйка будет жутко браниться. Экономка кричит, что к ее хозяевам нагрянули гости и нужно немедленно привезти отбивные. А дама из дома № 4 с Кресент-стрит никогда не заказывает мясо на ужин, пока ей не доставили мясо к обеду. И так все время: спешка, спешка, непрерывная спешка. Если бы господа знали, чего они хотят, и делали заказы накануне, у тебя и повода бы не было устраивать мне нагоняи.

– Да я бы Богу на них молился, если бы они поступали так, как ты говоришь. И упряжка была бы целее, и клиентам можно было бы лучше услужить, знай я заранее, что им понадобится. Но что без толку языком молоть? Кто из них хоть когда-нибудь подумал о мяснике и его лошади? Ладно, отведи его в стойло и позаботься о нем: имей в виду – на нем сегодня больше не ездить, а если будут еще заказы – сам отнесешь, в корзине.

С этими словами мясник вернулся в лавку, а сын отвел пони в конюшню.

Но далеко не все мальчишки безжалостны. Я знавал таких, которые обожали своих пони или осликов, как любимых собачек, и эти крохотные животные трудились для своих юных хозяев так же охотно и радостно, как я – для Джерри. Порой работа выдается тяжелая, но доброе слово и дружеская рука способны облегчить ее.

Один маленький зеленщик привозил на нашу улицу картошку и всякие овощи; у него был пони, немолодой и не очень красивый, но я никогда не встречал более жизнерадостной и неунывающей лошадки. Какое удовольствие было видеть, как они любят друг друга! Пони повсюду следовал за хозяином, как собачка, пускался рысью безо всякого кнута и понукания и гремел своей повозкой так весело, словно только что выбежал из королевских конюшен. Джерри нравился этот паренек, он называл его «принцем Чарли», ибо считал, что со временем тот станет королем извозчиков.

Помню и старика, который приезжал на нашу улицу в маленькой угольной тележке; он носил шляпу, какие носят все разносчики угля, а простое лицо его было черным от угольной пыли. Вместе с лошадкой они брели вдоль улицы как старые товарищи, отлично понимающие друг друга; коняшка сама останавливалась у нужных дверей: она, бывало, держала одно ухо повернутым к хозяину. Задолго до того, как они появлялись, был слышен крик разносчика угля. Я так и не понял, что он кричал, но ребятишки называли его «Старый Ба-а-р Хо-о», потому что звучало это именно так. Полли тоже покупала у него уголь и была к нему очень добра, а Джерри говорил: «Какое утешение сознавать, что и у бедняка лошадь может жить счастливо!»

ГЛАВА XLII
Выборы

Однажды днем, когда мы въехали во двор, навстречу нам выбежала Полли.

– Джерри! – сказала она. – Приходил мистер Б., спрашивал, будешь ли ты за него голосовать, и хотел нанять твой экипаж в день выборов. Он еще зайдет.

– Так, Полли. Скажи ему, что я уже занят. Не желаю, чтобы мою пролетку обклеивали огромными плакатами. А для Джека и Капитана было бы просто оскорбительно возить полупьяных избирателей. Нет, я не согласен!

– Но ты ведь, наверное, будешь за него голосовать? Он сказал, что он – твой кандидат.

– Да, в определенном смысле мой, но голосовать за него я не собираюсь, Полли. Ты знаешь, чем он занимается?

– Да.

– Так вот, человек, разбогатевший таким образом, сам по себе, может быть, и неплох, но он глух к нуждам человека трудящегося. По совести, я не могу доверить ему принимать законы. Наверное, некоторые меня осудят, но каждый должен поступать в соответствии с собственным разумением о благе страны.

Утром накануне выборов, когда Джерри заводил меня в оглобли, во двор, шмыгая носом и всхлипывая, вбежала Долли – ее голубое платьице и белый передничек были забрызганы грязью.

– Эй, Долли, что случилось?

– Противные мальчишки забросали меня грязью, – рыдая, ответила девочка. – Они меня дразнили «борвыш, борвыш»…

– Они называли ее оборвышем синих, папа, – пояснил вбежавший следом Хэрри, вид у него был очень сердитый. – Но я им показал! Будут знать, как обижать мою сестру! Они мои кулаки надолго запомнят! Шайка трусливых, подлых оранжевых мерзавцев!

Джерри поцеловал девчушку и сказал:

– Беги к маме, моя козочка, и скажи ей, что я просил тебя сегодня посидеть дома и помочь ей.

Затем, нахмурившись, повернулся к Хэрри:

– Сынок, надеюсь, ты и впредь будешь всегда защищать сестру и преподашь хороший урок всякому, кто вздумает ее обидеть. Но запомни, я не потерплю в своем доме никаких выпадов по адресу каких бы то ни было партий. Среди сторонников синих столько же негодяев, сколько среди сторонников оранжевых, белых, алых или любых других, и я не желаю, чтобы кто-то из членов моей семьи ввязывался в эти игры. Что делается! Даже женщины и дети готовы выцарапать друг другу глаза из-за этих проклятых партийных эмблем, притом что и каждый десятый не скажет, что они на самом деле означают.

– Как же, папа, я считал, что синие – это те, кто за свободу.

– Мальчик мой, свобода не имеет цвета, цвета указывают лишь на принадлежность к той или иной партии, а единственная свобода, которую они могут тебе дать, – это свобода напиться за чужой счет, проехаться на избирательный участок в грязной, старой коляске, оскорблять каждого, кто носит другие цвета, и до хрипоты спорить о том, чего ты и не понимаешь-то как следует, – вот что значит их свобода.

– Ой, папа, ты шутишь!

– Нет, Хэрри, я серьезно; мне бывает стыдно, когда я слышу, как люди болтают о том, чего толком и не знают. Выборы – вещь серьезная. По крайней мере, должны быть таковыми. И каждый обязан голосовать по совести и предоставить другим право поступать так же.

ГЛАВА XLIII
Друг познается в беде

Наконец наступил день выборов; недостатка в работе у нас с Джерри не было. Сначала подошел запыхавшийся толстый человек с матерчатым баулом, ему нужен был вокзал на Бишопсгейт. Затем в экипаж села компания, приказавшая везти себя в Риджентс парк. Следующей пассажиркой была робкая взволнованная старушка, стоявшая в переулке, ее нужно было доставить в банк; там мы подождали и отвезли ее обратно. Когда она вышла, к нам, запыхавшись, подбежал краснолицый джентльмен с пачкой бумаг и, прежде чем Джерри успел спешиться, сам открыл дверцу пролетки, быстро залез внутрь и крикнул: «В полицейский участок на Боу-стрит, живо!» Мы тотчас тронулись, а когда после еще одной или двух ездок вернулись на стоянку, там не было ни одного экипажа. Джерри подвесил к моей голове торбу с кормом и сказал, как обычно:

– В такие дни, как этот, нужно пользоваться любой возможностью, чтобы поесть; пожуй, Джек, мой мальчик, и постарайся отдохнуть.

В торбе был дробленый овес с отрубями; эта еда и в обычный день – лакомство, а в такой особенно – хорошо восстанавливает силы. Джерри был удивительно заботлив, предусмотрителен и добр – какая же лошадь не сделает для такого хозяина все, что в ее силах.

Затем он достал мясной пирог, который дала Полли, и, стоя рядом со мной, начал есть. Улицы были запружены народом, но экипажи с эмблемами разных цветов сновали с такой скоростью, словно человеческая жизнь ничего не стоила; в тот день мы видели, как двоих сбили, в том числе женщину. Лошадям, бедолагам, приходилось туго, однако пассажиры-избиратели не думали об этом, многие были уже сильно навеселе, высовывались из окон экипажей и громким «Ура!» приветствовали встречных единомышленников. Я впервые в жизни видел выборы и не хотел бы увидеть их снова, хоть и слышал, что теперь они проходят более пристойно.

Не успели мы с Джерри толком поесть, как на улице появилась бедно одетая молодая женщина, с трудом несшая на руках ребенка. Она озиралась по сторонам и выглядела растерянной. Наконец она направилась к Джерри и спросила, как пройти к больнице Святого Фомы и далеко ли это. Она только утром приехала из деревни на подводе, подвозившей чтото на базар, ничего не знала о выборах, и у нее в Лондоне совсем не было знакомых. Она получила вызов из больницы и привезла сына.

Ребенок тоскливо плакал, голосок у него был совсем слабенький.

– Бедный малыш! – сказала женщина. – У него больные ножки. Ему уже четыре года, а ковыляет он как младенец, который только-только научился ходить; но доктор сказал, если я привезу его в больницу, он может поправиться. Умоляю, сэр, скажите, это далеко? И как туда пройти?

– Ну, что вы, миссис, – ответил Джерри, – вам не добраться туда пешком через эту толпу, до больницы еще мили три, а ребенок тяжелый.

– Да, тяжелый, видит Бог, но я, слава Создателю, сильная и, если бы знала дорогу, думаю, как-нибудь добрела бы; пожалуйста, скажите, куда мне идти.

– Это невозможно, – возразил Джерри, – вас могут сбить, и ребенка переедут. Послушайте, залезайте ко мне в пролетку, я благополучно довезу вас до больницы: видите, дождь собирается.

– Нет, сэр, нет, я не могу, спасибо, у меня денег хватит лишь на то, чтобы вернуться домой: пожалуйста, скажите, как пройти в больницу пешком.

– Послушайте, – сказал Джерри, – у меня тоже есть жена и двое любимых детишек, я сам отец и сочувствую вам всей душой. Садитесь, я ничего с вас не возьму; я бы перестал себя уважать, если бы позволил женщине с больным ребенком рисковать жизнью.

– Да благословит вас Господь! – воскликнула женщина и разрыдалась.

– Ну-ну, не унывайте, милая, мы вмиг домчим вас до больницы. Позвольте, я помогу вам сесть.

Джерри собирался было открыть дверцу, когда к пролетке с криками «Извозчик! Извозчик!» подскочили двое мужчин с цветными ленточками на шляпах и соответствующими бутоньерками в петлицах.

– Занято! – закричал Джерри. Но один из мужчин, оттолкнув бедную щину, уже впрыгнул в пролетку. За ним и другой. Взгляд у Джерри сделался суровым, как у полицейского. – Экипаж уже занят этой дамой, господа.

– Дамой! – презрительно фыркнул один из них. – Она может и подождать; у нас дело поважней, а кроме того, мы сели первыми, это наше право, и мы не выйдем.

Странная улыбка играла на лице Джерри, когда он закрывал за ними дверь.

– Ну, что ж, господа, сидите сколько вам будет угодно. Я подожду, пока вы успокоитесь, – и, повернувшись к ним спиной, подошел к женщине, стоявшей возле меня. – Они скоро уйдут, – сказал он, усмехаясь, – не беспокойтесь, милая.

И они действительно ушли, поняв хитрость Джерри, но при этом ругали его на чем свет стоит, грозили записать номер и привлечь к суду. После этой небольшой заминки мы отправились в больницу, стараясь избегать шумных улиц. У дверей Джерри позвонил и помог молодой женщине выйти.

– Тысячу раз спасибо вам, – сказала она, – я бы никогда сама сюда не добралась.

– Не за что. Надеюсь, ваш малыш скоро поправится.

Он посмотрел, как она вошла, и тихо произнес: «И так во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними…»[2]2
  Евангелие от Матфея. 7, 12.


[Закрыть] Потом потрепал меня по холке, как делал всегда, когда был доволен.

Дождь к тому времени разошелся. Когда мы отъезжали от больницы, дверь снова отворилась, выглянул привратник и закричал: «Извозчик!» Мы остановились. На крыльце появилась дама. Джерри сразу же узнал ее; она откинула вуаль и воскликнула:

– Баркер! Джеремия Баркер! Это вы? Я очень рада, что вы оказались здесь, вы настоящий друг: в этой части Лондона сегодня трудно найти извозчика.

– Почту за честь услужить вашей милости. Я тоже рад, что оказался здесь. Куда прикажете вас отвезти?

– На Паддингтонский вокзал, и если у нас останется время, а я думаю, так оно и будет, вы расскажете мне о Полли и детишках.

Мы приехали на вокзал загодя, и, стоя под козырьком пролетки, дама довольно долго разговаривала с Джерри. Я понял, что эта бывшая хозяйка Полли, потому что, подробно расспросив о ней, дама сказала:

– Я знаю, Полли очень волновалась за вас в прошлом году.

– Да, ваша милость, я сильно кашлял всю зиму, вплоть до наступления тепла, и потом она страшно беспокоится, если мне приходится задерживаться допоздна. Конечно, ваша милость, и долгая работа, и плохая погода сказываются на здоровье, но вообще-то у меня все в порядке, и я не знаю, что бы делал без лошадей. Я вырос с ними и, боюсь, ни на что другое, кроме как ходить за ними и ездить на них, не годен.

– Знаете, Баркер, – сказала дама, – было бы очень жаль, если бы из-за нынешней работы вы серьезно подорвали свое здоровье, – не только вас жаль, но и Полли с детьми. Хорошие кучера и конюхи нужны везде. Если когда-нибудь вы задумаете оставить извоз, дайте мне знать.

Попросив передать Полли привет и самые добрые пожелания, она вложила что-то ему в руку, добавив:

– Вот вам по пять шиллингов для каждого из ваших ребятишек. Полли сумеет ими правильно распорядиться.

Джерри, очень довольный, поблагодарил ее. Мы отъехали от вокзала, добрались домой и тут наконец почувствовали, как устали, – я, во всяком случае, почувствовал.

ГЛАВА XLIV
Старый Капитан и его преемник

Мы с Капитаном стали большими друзьями. Он был благороден, и с ним я чувствовал себя прекрасно. Я и представить себе не мог, что когда-нибудь он покинет нас навсегда, но такой день настал. И вот как это случилось. Сам я ничего не видел, но знаю по рассказам.

Они с Джерри отвезли пассажиров на большой вокзал за Лондонским мостом и возвращались обратно. Где-то между мостом и Монументом[3]3
  Монумент, воздвигнутый в память о Великом пожаре Лондона 1666 года, который, как принято считать, занялся где-то на Паддинг Лейн, неподалеку от Лондонского моста. (Прим. перев.)


[Закрыть] им повстречалась подвода с пустой пивной бочкой, запряженная парой сильных лошадей. Как раз в этот момент возница стегнул их огромным кнутом. Поскольку бочка была пустой и, стало быть, легкой, лошади рванулись вперед с невероятной силой и понесли, а на улице было полно экипажей. Сбив с ног и переехав какую-то девушку, подвода врезалась в нашу пролетку. Оба колеса разлетелись, а сама пролетка перевернулась, потянув за собой Капитана. Он упал, и расколовшееся дышло подводы воткнулось ему в бок. Джерри тоже полетел на землю, но для него все кончилось лишь синяками, все удивлялись, что он так легко отделался, а сам он потом называл это чудом. Когда беднягу Капитана подняли, выяснилось, что он весь изранен. Джерри осторожно довел его до дома. Как же больно было ему видеть кровь, струящуюся по белой шкуре коня. Оказалось, что возница на подводе был в стельку пьян. Его оштрафовали, а пивовару пришлось возместить убытки нашему хозяину. Но кто мог возместить потерю здоровья несчастному Капитану?

Ветеринар и Джерри делали все возможное, чтобы облегчить его страдания. Экипаж пришлось чинить, и несколько дней я оставался в конюшне, а Джерри ничего не зарабатывал. В первый же день, когда мы снова появились на стоянке, Хозяин подошел узнать, как Капитан.

– Он уже никогда не оклемается, – ответил Джерри. – Во всяком случае настолько, чтобы опять таскать пролетку, так сказал сегодня ветеринар. «Может быть, тележку еще потянет или чтонибудь в этом роде…» Я страшно рассердился. Тележку! Видел я тут, неподалеку от Лондона, до чего доводит лошадей такая работа! Единственное, чего я хочу, это чтобы всех пьяниц упрятали в сумасшедший дом, вместо того чтобы позволять им доводить трезвых людей до беды. Если они себе ломают кости, разбивают свои экипажи и калечат своих лошадей, это их личное дело. Но ведь страдает из-за них всегда невинный. А потом еще говорят о каком-то возмещении! Да чем можно возместить волнения, неприятности, пустую трату времени! Я уж не говорю о том, что потерять добрую лошадь – это все равно что потерять старого друга. Глупости все эти разговоры о возмещении. Дьявол, которого я больше всего хотел бы видеть на дне бездонной пропасти, – это зеленый змий.

– Слушай, Джерри, – сказал Хозяин, – ты наступаешь мне на самую больную мозоль; ты ведь знаешь, что я не так добродетелен, как ты, а хотел бы быть.

– Так почему же ты с этим не покончишь, Хозяин? – спросил Джерри. – Ты ведь достаточно сильный человек, чтобы не быть рабом собственной слабости.

– Я большой дурак, Джерри. Однажды попробовал бросить. Продержался два дня, но чуть не умер. Как ты-то сумел?

– И я в свое время несколько недель отчаянно боролся с собой. Понимаешь, я никогда не напивался до беспамятства, но видел, что, опьянев, перестаю владеть собой и что, когда одолевает желание выпить, очень трудно сказать себе: «Нет!» Я знал, что в конце концов один подомнет под себя другого – либо зеленый змий Джерри Баркера, либо наоборот. И я сказал: «Господи, помоги, чтобы Джерри Баркер не оказался снизу!» Ох, как было нелегко, как я мечтал хоть о какойнибудь помощи! Только попытавшись справиться с дурной привычкой, я понял, насколько она сильна.

Потом заболела Полли, ее надо было хорошо кормить, и вот, чтобы заглушить желание выпить, я сосал конфетку, или проглатывал чашку кофе, или читал Библию – и это помогало! Приходилось повторять себе снова и снова: «Брось пить, или ты загубишь свою душу! Брось пить, или ты разобьешь Полли сердце!» Благодарение Богу и моей дорогой жене, я разорвал эти цепи: вот уже десять лет капли в рот не беру – и не тянет.

– Я очень хочу бросить пить, – сказал Хозяин, – потому что хуже нет, чем перестать быть самим собой.

– Конечно, брось, Хозяин, обязательно брось, не пожалеешь! И это послужит прекрасным примером для всех наших ребят. Я знаю, что есть среди них такие, которые хотели бы держаться подальше от кабачка, если бы могли.

Сначала Капитан вроде бы неплохо пошел на поправку, но он был слишком стар. Так долго прослужить извозчичьей лошадью он смог только благодаря своему изначально могучему здоровью и заботам Джерри. Теперь же он сильно сдал. Ветеринар сказал, что его можно подлечить и продать за несколько фунтов, но Джерри решительно воспротивился. За несколько фунтов обречь старого доброго слугу на тяжкую работу и горькие муки?! Да на всем, что заработаешь потом, будет лежать проклятье этих иудиных денег! И он решил, что милосерднее всего по отношению к другу, старине Капитану, будет навсегда избавить его от страданий, мгновенно, без мучений остановив его сердце спасительной пулей. Ведь хозяина добрее ему уже никогда и нигде не сыскать.

На следующий день после того, как было принято это трудное решение, Хэрри повел меня в кузницу перековать. Когда мы вернулись, Капитана уже не было. Вся семья и я тяжело переживали его кончину.

Джерри пришлось подыскивать себе другого коня, и вскоре от знакомого, служившего помощником конюха у какогото аристократа, он услышал о породистом молодом коне, который понес, врезался во встречный экипаж, выбросил из кареты хозяина и так изранил и опорочил себя, что держать его в дворянской конюшне больше было нельзя. Кучеру приказали искать покупателя.

– Я люблю норовистых лошадей, – сказал Джерри, – если только они незлобны и нетугоузды.

– В нем нет ни капли злобы, – заверил приятель, – и губы у него очень чувствительные; я думаю, то был просто несчастный случай. Видишь ли, он застоялся, его долго не выводили, и погода, как назло, была в тот день отвратительная, так что, когда его наконец выпустили, он был словно сжатая пружина. А наш хозяин (я имею в виду кучера) взнуздал его строже некуда: с мундштуком, тугим подгубником и подбрюшником, так что он пошевелиться не мог. Неудивительно, что такой горячий конь с такими чувствительными губами просто взбесился от всего этого.

– Похоже, что так; я приеду взгляну на него, – сказал Джерри.

На следующий день Пылкий – так его звали – был уже у нас: великолепный гнедой конь без единого светлого волоска, ростом с Капитана, с исключительно красивой головой – и всего пяти лет отроду. Я дружески приветствовал его как будущего напарника, но лишних вопросов задавать не стал. В первую ночь он был очень беспокоен; вместо того чтобы лечь, все время дергал привязь, пропущенную через кольцо, и бил копытом по загородке яслей так, что я не мог уснуть. Однако на следующий день, проработав в упряжке пять-шесть часов, он успокоился и стал благоразумнее. Джерри ласкал его и много с ним разговаривал, и вскоре они нашли общий язык. Джерри сказал, что если не слишком затягивать удила и хорошенько загружать его работой, этот конь станет смирным, как ягненок. Нет худа без добра: бывший хозяин Пылкого потерял фаворита, стоившего ему не менее сотни гиней, зато извозчик получил доброго коня в расцвете сил.

Пылкий поначалу считал для себя страшным падением превратиться в извозчичью лошадь, ему претило стоять в очереди на стоянке, но к концу первой недели он признался мне, что свободная уздечка и возможность поворачивать голову – это не так уж мало и что, по правде сказать, нынешняя работа не так унизительна, как ходить под седлом, но не иметь возможности даже ухом в сторону повести.

В конце концов он прижился у нас, и Джерри его полюбил.