Текст книги "Черный Красавчик (с иллюстрациями)"

ГЛАВА IX
Веселое Копытце

У викария, мистера Блумфилда, была большая семья, и его сыновья и дочери иногда приходили поиграть с мисс Флорой и мисс Джесси. Одна из девочек викария была ровесницей мисс Джесси, двое мальчиков были немного постарше, остальные же были совсем малыши. С их приходом Веселому Копытцу добавлялось работы: детям больше всего нравилось катание на пони по двору и саду, а кататься они могли часами.

Как-то после обеда Веселое Копытце очень уж долго катал детвору, когда же Джеймс привел его в конюшню и стал привязывать, то сказал:

– Смотри мне! Твои шалости могут обернуться неприятностями для нас!

– В чем дело, Веселое Копытце? – поинтересовался я.

– Пустое, – ответил он, поматывая головой, – я всего лишь преподал детям маленький урок. Не могут понять, когда с них хватит, и не желают понять, когда хватит с меня! Вот мне и пришлось сбросить одного на землю – это единственное, что они способны понять!

– Как? – поразился я. – Ты сбросил детей на землю? Право же, не думал, что ты способен на подобный поступок! Кого же ты сбросил, мисс Джесси или мисс Флору?

Веселое Копытце глянул на меня с большой обидой.

– Разумеется, не их! Да я бы этого не сделал даже за отборнейший овес, за лучший овес, какой только доставляют на конюшню! Боже мой, я не менее бережно обращаюсь с детьми, чем их родители, а мисс Джесси и мисс Флору я обучаю верховой езде. Стоит мне почувствовать, что ребенок побаивается, что ребенок неуверенно сидит в седле, я сразу перехожу на тихий и ровный шаг, как кошка двигаюсь, когда она подкрадывается к птичке. Ребенок успокоится – я прибавляю ходу: я хочу понемногу приучать детей ездить верхом. Так что не трудись читать мне нравоучения: лучше меня нет друга и учителя верховой езды. Не мисс Джесси и не мисс Флора, а мальчишки рассердили меня. Ах эти мальчишки! – Веселое Копытце огорченно потряс гривой. – Это особый народ, мальчишки! Их следовало бы объезжать, как жеребят, показывая, что да как. Видишь ли, я больше двух часов поочередно катал других детей, потом мальчики заявили, что настал их черед, и я отнюдь не возражал. Они попеременно садились в седло и скакали галопом по полям и саду. Длилось это около часа. Оба вырезали себе по ореховому пруту и нешуточно нахлестывали меня этими самодельными кнутиками, но я понимал, что они играют, и до поры до времени терпел. Однако потом я стал раз за разом останавливаться, желая дать им понять, что уже хватит. Ты, наверное, знаешь: мальчишкам кажется, будто конь способен работать без конца, как машина, как паровоз или молотилка. Им и в голову не приходит, что пони не железный, что он устает. Мальчишка, который вовсю погонял меня, явно не понимал этого, так что я просто поднялся на задних ногах, и он свалился: я его, можно сказать, опустил на траву. Он снова забрался в седло – я снова его сбросил. Тогда в седло забрался второй, но едва он успел ударить меня прутом, как тут же оказался на земле. Это продолжалось до тех пор, пока мальчики не уразумели, что к чему. Когда они поняли – все закончилось. Они неплохие дети и не собирались проявлять ко мне жестокость, я тоже не хотел их обидеть, но они нуждались в уроке. Когда мальчики привели меня к Джеймсу и рассказали о моем поведении, он рассердился, увидев, какие большие прутья они себе вырезали. Джеймс им сказал, что такими палками пользуются только свинопасы и цыгане, но никак не юные джентльмены!

– Будь я на твоем месте, я бы лягнула этих мальчишек по разику, и они бы вмиг набрались ума! – вмешалась Джинджер.

– Пожалуй, ты бы именно так и поступила, – ответил Веселое Копытце, – но я не настолько глуп, прошу прощения. Я не хотел бы рассердить нашего хозяина или сконфузить Джеймса. К тому же, я отвечаю за детей, пока они в седле, я бы даже сказал, что считаю их под своей опекой, я своими ушами слышал, как хозяин недавно говорил миссис Блумфилд: дорогая мадам, вам незачем беспокоиться о детях, мой старый пони будет столь же неусыпно следить за ними, как мы с вами. Веселое Копытце такой добрый и надежный пони, что, поверьте мне, я ни за какие деньги его бы не продал!

Веселое Копытце обвел нас взглядом и продолжил:

– Неужели вы думаете, будто я способен повести себя как неблагодарная скотина, забыть, насколько тепло ко мне здесь относились все те пять лет, что я тут живу, пренебречь доверием, которое мне всегда оказывали, и дать волю злобе и ярости из-за того только, что двое неразумных мальчишек плохо обошлись со мной? Нет, нет и нет! Мне жаль тебя, Джинджер, ты никогда не бывала окружена заботой и вниманием, поэтому тебе трудно понять меня! Я же скажу так: в добром доме – добрые кони. Я не хочу огорчать наших людей, я их люблю, да, люблю!

И Веселое Копытце тихонько пофыркал носом, как делал по утрам, заслышав шаги Джеймса.

– И что сталось бы со мной, если бы я приобрел привычку лягаться? Меня бы сразу продали, не сказав обо мне доброго слова. Значит, я мог бы попасть к подручному мясника, который не давал бы мне и минуты продыху. Или в курортное заведение, где пони могут досмерти замучить работой, а интересуются только тем, насколько быстро можно его гонять. Или оказался бы в положении тех бедных пони, которых я не раз видел на прежней работе: взгромоздятся на маленькую тележку трое-четверо плотных мужчин, решивших гульнуть в воскресный денек, и нахлестывают пони, пока тот с ног не свалится. Боже упаси меня от такой судьбы!

ГЛАВА X
Разговор в саду

Джинджер и я не были обычными рослыми и сильными упряжными лошадьми: в наших жилах текла и кровь породистых скакунов. Ростом мы одинаково подходили как под седло, так и в упряжку. Наш хозяин говаривал, что ему не по душе ни люди, ни лошади, годные на чтото единственное, а поскольку он не намеревался щеголять своим выездом по лондонским паркам, то и лошадей себе подбирал, исходя из их активности и полезности.

Для нас же самым большим удовольствием бывали семейные прогулки верхом, когда Джинджер седлали для хозяина, меня для хозяйки, а для юных леди Сэра Оливера и Веселое Копытце. Как весело бывало всем вместе идти рысью или легким галопом: нас это приводило в отличнейшее расположение духа. Лучше всех было мне, потому что я всегда возил хозяйку: она была такая легонькая, с таким милым голосом, с рукой, едва натягивавшей повод, так что я почти не чувствовал, как мною управляют.

О, если бы люди знали, как радует лошадь легкая рука наездника, как бережет она лошадиный рот и нрав, они бы, конечно, не дергали вожжи, не натягивали бы их чрезмерно, что они часто делают. Ведь наши рты весьма чувствительны, и если они не загублены дурной или неумелой ездой, если они не огрубели, то лошадь воспринимает малейшее движение руки седока и мгновенно соображает, что от нее требуется. Мой рот не был испорчен, полностью сохранял чувствительность, и я думаю, что именно по этой причине хозяйка отдавала мне предпочтение перед Джинджер, аллюры которой ничуть не уступали моим. Джинджер часто говорила, что завидует мне, и винила за свой загубленный рот грубую объездку и отвратительный мундштук, которым ее терзали в Лондоне.

Старый Сэр Оливер возражал ей: – Будет, будет, тебе не из-за чего расстраиваться! Высокая честь оказана именно тебе, а кобыла, способная с твоей резвостью везти на себе мужчину такого роста и веса, как наш хозяин, не должна ходить с опущенной головой только потому, что леди отдала предпочтение другому коню! Мы, лошади, вообще должны принимать мир, каков он есть, с готовностью и удовлетворением, ценя доброе отношение к себе.

Я часто недоумевал, отчего у Сэра Оливера такой куцый хвост: его длина не превышала шести-семи дюймов, а заканчивался он какой-то странной кисточкой. Во время одной из наших вольных прогулок в саду я решился спросить, какой несчастный случай лишил его хвоста.

Сэр Оливер раздул ноздри и негодующе посмотрел на меня:

– Несчастный случай? Отнюдь нет, это результат акта жестокости, бессмысленного и расчетливого злодейства. Совсем еще юным конем я был доставлен туда, где вершатся эти злодейские дела. Там меня привязали, скрутив так, что я не мог и шевельнуться, прямо с костью обрубили мой прекрасный длинный хвост и унесли его неведомо куда.

– Какой ужас! – воскликнул я.

– Конечно ужас! Все было ужасно: и страшная боль, которая долго мучила меня, и чувство униженности от того, что я лишился лучшего украшения лошади, но самым мучительным оказалось другое – мне стало нечем сгонять мух с боков и с крупа. Все вы, у кого сохранились хвосты, вы, не задумываясь, отмахиваетесь ими от мух; так разве способны вы представить себе муки, которые испытываю я? Мухи садятся на меня, кусаются, а мне их нечем прогнать! Я обречен на страдания до конца моих дней, и не существует способа облегчить их. Слава Богу, что люди перестали это делать.

– Но чего ради это делалось раньше? – спросила Джинджер.

– Исключительно ради моды! – старый конь ударил копытом. – Это считалось модным во времена моей молодости. А что такое мода, вам должно быть известно: в те времена просто невозможно было найти молодую лошадь хороших кровей, которой столь постыдно не обкорнали бы хвост! Как будто сотворивший нас Бог не ведал, что требуется лошади и что делает ее красивой!

– Наверное, ради той же моды лошадям запрокидывают головы этими ужасными ремнями-мартингалами со страшными мундштуками, которые истерзали меня в Лондоне, – предположила Джинджер.

– Без сомнения, – подтвердил Сэр Оливер. – На мой взгляд, мода есть одна из наиболее вредных вещей на свете. Взять хотя бы собак и то, что с ними проделывают. Собакам обрубают хвосты, чтобы они выглядели свирепей, подрезают их славные ушки, чтобы, видите ли, остатки стояли торчком. У меня когда-то была близкая приятельница, коричневый терьер по имени Скай, которая была настолько привязана ко мне, что соглашалась спать только в моем стойле, где устроила себе постель под кормушкой и даже родила там пятерых очаровательных щенят. Дорогих, породистых щенков не утопили, и мать так радовалась своим малышам, а когда они раскрыли глазки, начали ползать – это было восхитительное зрелище! Но однажды пришел человек и унес щенят; помню, я тогда еще подумал, что он опасается, как бы они ненароком не попали под мои копыта. Однако, оказалось, дело в другом. К вечеру несчастная Скай в зубах одного за другим принесла обратно свой выводок, но не веселых и беспечных малышей, какими они были прежде, а окровавленных и жалобно скулящих: им обрубили хвостики и чуть не под корень подрезали мягкие ушки. Как же вылизывала их мать, как она, бедная, страдала! Никогда я это не забуду. Прошло время, щенки поправились и забыли про боль, но они навсегда лишились мягкой части ушей, разумеется, предназначенных природой для защиты чувствительного органа слуха от грязи и повреждений. Почему люди собственным детенышам не подрезают уши, чтобы сделать их остроухими? Почему не отсекают им кончик носа, чтобы придать свирепый вид? Одно ведь стоит другого. Какое право имеет человек мучить и уродовать Божьих тварей?

При всей своей незлобивости Сэр Оливер умел страстно отстаивать свои взгляды, а то, что он говорил, было так ново для меня и так страшно, что я ощутил, как зарождается во мне неприязнь к людям, которой я никогда раньше не испытывал.

Джинджер, естественно, пришла в сильное возбуждение. Вскинув голову, сверкая глазами и раздувая ноздри, она твердила, что люди – скоты и дураки!

– Кто здесь сказал «дураки»? – спросил Веселое Копытце, не слышавший наших разговоров, так как уходил потереться о ствол старой яблони, откуда только что и возвратился. – Так кто же сказал «дураки»? Мне кажется, это дурное слово!

– Дурные слова существуют для обозначения дурных людей, – ответила Джинджер, после чего изложила Веселому Копытцу рассказанное Сэром Оливером.

– Все это правда, – печально подтвердил пони. – Там, где я раньше жил, я много раз видел, что проделывают с собаками, но не станем обсуждать эти вещи здесь. Мы ведь знаем, как неизменно бывают добры к нам наш хозяин, Джон и Джеймс, поэтому несправедливо в этом имении дурно отзываться о людях, это выглядит как неблагодарность. К тому же все мы знаем, что есть на свете и добрые хозяева, и заботливые конюхи, хотя, конечно, наши лучше всех.

Мудрая речь доброго маленького Веселого Копытца, в правдивости которой мы не сомневались, несколько остудила накал наших страстей, в особенности Сэра Оливера, нежно любившего хозяина. Желая сменить тему, я задал вопрос:

– Не может ли кто объяснить мне, в чем польза шор?

– Никто не может, – коротко ответил Сэр Оливер, – ибо шоры бесполезны.

– Предполагается, – сказал Судья со своей всегдашней рассудительностью, – что шоры не дают лошади испугаться того, от чего она может шарахнуться, понести, что, в свою очередь, может закончиться бедой.

– В таком случае, почему шоры не надевают верховым лошадям? В особенности когда их седлают под дамские седла? – удивился я.

– Все по той же причине: такова мода! – ответил он. – Считается, что лошадь может испугаться, если ей попадутся на глаза колеса повозки, которую она тянет, а от испуга лошадь может понести, хотя, разумеется, на городских улицах лошадь видит колеса со всех сторон. Не спорю, возникает очень неприятное ощущение от близости колес, но мы же не шарахаемся и не мчимся очертя голову: мы приучены ходить в упряжке, мы понимаем, что это такое, а если нам никогда не прикрывали глаза шорами, то у нас и надобность в них не появляется. Встречаются, конечно, и пугливые лошади: как правило, это те, кого сильно напугали в юности, и, возможно, им шоры нужны. Впрочем, я об этом не могусудить, поскольку сам не отношусь к числу пугливых.

Свое мнение высказал и Сэр Оливер.

– Я лично, – сказал он, – считаю, что в ночное время шоры просто опасны. Ведь мы, лошади, видим в темноте куда лучше людей, поэтому если бы лошади не мешали смотреть по сторонам, можно было бы избежать многих несчастных случаев. Я помню, как однажды поздно вечером, когда было уже совсем темно, с кладбища возвращался катафалк, запряженный парой лошадей. Возле дома фермера Спэрроу, там, где дорога идет по самому берегу пруда, катафалк сорвался в воду, обе лошади утонули, а кучер спасся чудом. Конечно, после этого случая опасный участок дороги надежно огородили и выкрасили ограждение в белый цвет, чтобы его видно было и в темноте, но если бы в тот злополучный вечер лошадям не мешали шоры, они сами бы держались подальше от воды, и ничего бы не случилось.

Тебя у нас еще не было, когда опрокинулась коляска хозяина. Все толковали, что дело в левом фонаре, который погас и не дал Джону своевременно разглядеть выбоину, оставленную дорожными рабочими. Возможно, что и так, но горел фонарь или нет, старый Колин обязательно бы увидел все, не будь на нем шор: Колин был опытным конем и сумел бы избежать опасности. А так Колин сильно пострадал, коляска поломалась, а как уцелел Джон, никто не знает.

– Я думаю, что раз уж люди так умны, им бы следовало распорядиться, чтобы в дальнейшем жеребята рождались с глазами во лбу, а не по сторонам морды, – фыркнула Джинджер. – Почему же нет, если люди так уверены, что способны улучшать природу и исправлять недочеты, допущенные самим Богом!

Разговор опять принимал нежелательный оборот, но тут Веселое Копытце сказал, подняв свою славную, умную морду:

– Я раскрою вам секрет: мне кажется, Джон не одобряет шоры. Я случайно слышал, как он недавно обсуждал их с хозяином. Хозяин говорил, что уже приученную к шорам лошадь в иных случаях, может быть, и опасно запрягать без них, на что Джон ответил, что было бы хорошо, если бы у нас перестали приучать жеребят к шорам, как это и делается во многих странах. Так что не будем унывать, а отправимся в конец сада: ветер сбил много яблок с деревьев, лучше их съедим мы, чем они червякам достанутся!

Веселое Копытце всех убедил, и мы, прервав затянувшуюся беседу, отправились подбирать с травы удивительно сладкие яблоки, от которых сразу повеселели.

ГЛАВА XI
Откровенно говоря

Жизнь в Биртуике все больше радовала меня, и я гордился тем, что пришелся ко двору в таком превосходном доме. Все любили и уважали хозяев за их постоянную доброту и заботливость, проявляемую как к людям, так и к лошадям, ослам, к кошкам с собаками, к скоту и птице. Хозяева были готовы прийти на помощь любому животному в беде, и их примеру следовали все работники имения. Если деревенские мальчишки мучили животных, об этом скоро становилось известно в большом доме, и хозяева одергивали мучителей.

Наш хозяин и фермер Грей, по их собственным словам, уже лет двадцать выступали против применения ремня-мартингала, и в наших краях редко можно было увидеть лошадь с высоко задранной головой. Когда же нашей хозяйке случалось встретить тяжело нагруженную лошадь, голова которой оттянута наверх этим ремнем, она останавливала экипаж, выходила из него и мягко, но убедительно старалась доказать кучеру вредность и ненужность такой запряжки.

Не думаю, что есть на свете человек, способный устоять перед нашей хозяйкой. Я просто мечтал бы, чтобы все леди были похожи на нее!

Хозяин же свои убеждения отстаивал подчас весьма решительно.

Как-то утром я нес его в верховом седле, и нам попался на глаза крупный мужчина, ехавший в двуколке, запряженной прелестным темно-гнедым пони с точеными ногами и изящной головой, форма которой свидетельствовала о хорошей родословной. Поравнявшись с воротами нашего парка, пони свернул к ним. Его хозяин, даже не сделав попытки остановить пони словом, так сильно и резко рванул вожжу, что у бедняги дернулась голова и он почти сел на задние ноги. С трудом выправившись, он сделал было еще шаг вперед, но хозяин принялся яростно избивать его плетью. Растерянный пони бросился вперед, однако крепкая рука тащила его назад с силой, достаточной для того, чтобы вывихнуть ему челюсть, а плеть продолжала гулять по его спине и бокам.

Я в ужасе наблюдал это зрелище, представляя себе, какую нестерпимую боль должен испытывать чувствительный рот пони, но тут хозяин понукнул меня, и мы вмиг оказались рядом с двуколкой.

– Сойер, – строгим голосом спросил хозяин, – ваш пони что, не живое существо из плоти и крови?

– Из плоти, крови и скверного нрава, – буркнул тот, – своевольная скотина! Но я этого не потерплю!

По голосу Сойера можно было догадаться, как он зол. Сойер был строителем и нередко наезжал в имение по делам.

Однако и в голосе хозяина не слышалось мягкости:

– Вы думаете, что подобным обращением можно расположить животное к себе?

– Кто его просил сворачивать в ворота, когда дорога ведет прямо?! – огрызнулся Сойер.

– Вы часто приезжали в парк на этом пони, – возразил хозяин, – откуда ему было знать, что на этот раз вы намеревались проехать мимо? Поведение пони доказывает его памятливость и смышленость, но речь сейчас не об этом. Я должен вам сказать, мистер Сойер, что мне еще никогда не приходилось быть горестным свидетелем столь бездушного, недостойного мужчины обращения с беззащитным животным. Давая волю своим дурным наклонностям, вы себе причиняете куда больший вред, чем злополучному пони. Вспомните, что мы все будем судимы по делам нашим, неважно, касаются ли они человека или бессловесной твари.

Хозяин медленным шагом направил меня к дому, я мог понять по его голосу, как сильно огорчен он был случившимся.

Хозяин не стеснялся высказывать свои убеждения и людям своего круга, не только простолюдинам.

В другой раз во время верховой прогулки мы встретили давнего знакомого хозяина, капитана Ленгли, правившего парой великолепных серых коней, запряженных в легкую коляску.

После обмена приветствиями капитан спросил:

– Как вам нравится моя новая упряжка, мистер Гордон? Вы у нас здесь считаетесь большим знатоком лошадей, и мне хотелось бы узнать ваше мнение.

Хозяин попятил меня, желая получше рассмотреть пару, а потом сказал:

– На редкость красивая пара! Если они столь же хороши в деле, как на вид, то о лучшей паре невозможно и мечтать. Однако, я вижу, вы по-прежнему запрягаете на ваш излюбленный манер, а это и мучает лошадей, и не дает им показать, на что они по-настоящему способны.

– Уж не мартингал ли вы имеете в виду? – спросил капитан. – Ах да, я же знаю, что выступления против мартингала ваш конек, но мне нравится, когда лошадь высоко несет голову!

– Это и мне нравится, – заметил хозяин, – думаю, это всем нравится, но высоко поднятая голова красива, когда лошадь сама так держит ее, без помощи тугого ремня! Вы же военный, Ленглй, не сомневаюсь, что вам приятно, когда ваш полк хорошо выглядит на параде, когда солдаты гордо держат головы. Тем не менее вы едва ли гордились бы их выправкой, если бы солдатам привязывали доски к спинам! Возможно, во время парадов доски бы только раздражали и утомляли солдат, что в конце концов не так уж и страшно. Но можете ли вы вообразить ваших людей в таком виде в штыковой атаке, когда им требуется полная свобода движений, когда им требуется собрать все силы для броска вперед? Не думаю, что их шансы на победу были бы велики. Это же относится и к лошадям: вы изнуряете их и делаете раздражительными, вы не даете им работать, не даете им развернуться во всю силу, ибо главная нагрузка приходится на суставы и мышцы, от чего лошадь быстрей изнашивается. Ваша собственная судьба может зависеть от того, насколько свободна в движениях ваша лошадь: природа создала лошадь так, что у нее, как и у человека, голова свободно поворачивается на шее, а потому, если бы мы чуть чаще следовали здравому смыслу и гораздо реже следовали велениям моды, у нас бы многое получалось лучите. К тому же мы с вами хорошо знаем, что случись лошади оступиться, у нее больше шансов удержаться на ногах, если ее голова и шея не стянуты ремнем, а свободны.

Хозяин засмеялся и добавил:

– Ну, а теперь, когда я вволю поездил на моем коньке, не хотите ли вы тоже сесть в это седло, капитан? Вашему примеру последовали бы многие!

– В теории все это убедительно, – ответил капитан Ленгли, – а пример с солдатами бьет в самую точку, но все же… дайте мне подумать!

На этом они расстались.