Текст книги "Зловещая долина. Что я увидела, попав в IT-индустрию"

Не все знали, что им нужно в больших данных, но все знали, что нужно обязательно. Сама перспектива пьянила продажников, рекламщиков и биржевых спекулянтов. Сбор и хранение данных никак не регламентировались. Инвесторы с вожделением глядели на прогнозную аналитику, на прибыльный потенциал алгоритма сравнения результатов с эталоном, на перспективы доведения алгоритмов машинного обучения до широких масс или, по крайней мере, до 500 компаний из списка «Форчун»[6]6
  Fortune Global 500 – рейтинг 500 крупнейших мировых компаний, критерием составления которого служит выручка компании. Список составляется и публикуется ежегодно журналом Fortune.


[Закрыть]. К прозрачности для масс не стремились: в идеале широким массам лучше вообще не знать, что компании нарыли на них в пространстве данных.

Аналитический стартап ничего не разрушал, скорее подсиживал утвердившихся операторов больших данных: неповоротливые корпоративные монстры выдавали технически примитивные продукты с пользовательскими интерфейсами из девяностых. Стартап не только позволял компаниям-заказчицам собирать индивидуализированные данные о поведении их пользователей без написания длинных кодов или платы за хранение, но предлагал возможности анализа этих данных в красочных панелях инструментов. На эстетику соучредители сделали упор с самого начала и сразу же наняли двух графических дизайнеров: парней со стильными прическами и множеством сетевых подписчиков на каком-то дизайнерском сайте, где все поголовно восторгались гарнитурами шрифтов и визуализацией персонажей. В общем, трудно сказать, чем именно весь день занимались дизайнеры, но панели инструментов были удобны и элегантны. Выглядел софт привлекательным, внушающим доверие, безупречным. Хороший дизайн интерфейса сродни магии или религии: культивирует массовую веру в чудо.

Разрушение существующих корпораций «больших данных» не лишало меня сна; ностальгии или любви к крупному бизнесу я не испытывала. Мелкий бизнес был мне ближе. Мне пришлась по душе идея поработать на двух ребятишек младше меня, бросивших колледж и готовивших историю успеха. В некотором смысле волнующе было наблюдать, как парочка двадцатилетних противостояла возрастным лидерам отрасли. И, похоже, имела шанс победить.

Сотрудником я была двадцатым и четвертой женщиной. До меня с поддержкой пользователей, работой с жалобами клиентов справлялась вся пятерка и начальник отдела технических решений – совместно занимались этим в конце дня, чтобы не сидеть до полуночи. До поры до времени стратегия срабатывала, но пользователей прибывало. У парней хватало своих дел, и они перестали справляться. Собрали со стола вещички и освободили место мне.

Парни из отдела решений не походили на электронных книжников. Они были чуднее, сумасброднее, веселее, и за ними было сложнее поспеть. Носили они австралийские рабочие ботинки, фланелевые спортивные жилетки из переработанного полиэстера, для сохранения бодрости и сосредоточенности ближе к вечеру пили энергетики, а каждое утро принимали витамин D. Еще аккуратно закладывали за десны измельченный в порошок шведский табак. Из их крупногабаритных наушников сочились дип-хаус и EDM. На корпоративах они пили чистый виски, а с похмельем наутро боролись, заливаясь вязкой жидкостью, накачанной электролитами, – продаваемой как лекарство от поноса у детей. Выпускники престижных частных колледжей, они свободно владели жаргоном теорий массовых коммуникаций и литературы. Они напомнили мне уехавших из Сан-Франциско друзей, но только гибче, предприимчивее и счаст-ливее.

Моим наставником менеджер по решениям назначил Ноа, кудрявого двадцатишестилетнего парня с вытатуированной на предплечье санскритской фразой и гардеробом рабочих курток и мягких флисовых толстовок. Ноа был приветлив, разговорчив и очень симпатичен. Казалось, он из тех мужчин, кто приглашает женщин к себе домой покурить травки, посмотреть художественные альбомы и послушать Брайана Ино и именно так и проводит ночь. Я знала таких по колледжу: удобно усаживающихся на пол, прислонясь спиной к кровати, называющихся себя профеминистами и никогда не делающих первого шага. Я живо представляла, как он жарит во фритюре сейтан[7]7
  Вегетарианский мясоподобный продукт из пшеничной муки.


[Закрыть] или зовет прогуляться под дождем. Во внештатной ситуации рисуется и думает, что точно знает, что делать. Выражался Ноа безапелляционно и, если говорить психоаналитически, всему и всем давал четкие парадигматические определения. У меня возникало неприятное чувство, что он способен меня убедить в чем угодно: проехать на велосипеде по всей Америке или вступить в секту.

Первые несколько недель Ноа и я провели в разных углах офиса, катаясь между переполненной миской сухофруктов и вращающейся электронной доской, на которой он терпеливо изображал, как функционируют отслеживающие файлы куки, как данные поступают в серверную часть приложения, как отправить http-запрос, как предотвратить состояние гонки. Он был терпеливым и подбадривающим, смотрел прямо в глаза, объясняя мне гипотетические вопросы пользователей, различные сценарии срывов программного обеспечения или, что реальнее, нервных срывов пользователей.

На самом деле продукт был технически сложный, хотя компания говорила об его удобстве и простоте. Объем информации, которую мне предстояло освоить, чтобы хоть немного помочь нашим клиентам, ужасал. Кривая обучения казалась неодолимой. Ноа давал мне домашние задания, подбадривал и говорил ни о чем не волноваться. Ближе к вечеру коллеги приносили мне пиво и с уверенным видом заявляли, что в конечном итоге я всему обучусь. Я им полностью доверяла.

Я была счастлива. Я училась. Впервые за всю профессиональную жизнь я не варила кому-то кофе, а решала проблемы. Моя работа состояла в том, чтобы исследовать кодовые базы незнакомых людей и рассказывать им, где они ошиблись при интеграции своего и нашего продукта и как это исправить. Когда, глядя на блок кода, я в первый раз поняла, что происходит, то почувствовала себя гением.

Фетиш больших данных я поняла быстро. Наборы данных завораживали: поток оцифрованного поведения отвечал на прежде даже не приходившие мне в голову вопросы. И он ежесекундно нарастал. Эту неудержимую волну поглощали наши серверы и банковский счет.

Нашим хлебом с маслом была вовлеченность: действия, показывающие, как пользователи реагируют на продукт. Она не имела ничего общего с прочно утвердившимся отраслевым стандартом о приоритете количественных показателей вроде числа просмотров и времени на сайте – их гендиректор называл ерундой. Говорил, что, в отличие от ерунды, вовлеченность работает. Вовлеченность устанавливает между пользователями и компанией обратную связь. Пользовательское поведение подсказывает менеджерам по продукту дальнейшие решения. Эти решения реализуются в приложении или на сайте, чтобы лучше диктовать или предсказать дальнейшее поведение пользователей.

Программное обеспечение было гибким и с одинаковой легкостью встраивалось как в фитнес-трекеры, так и в платежные системы и приложения по обработке и публикации фотографий. Интегрировалось в онлайн-бутики, цифровые супермаркеты, банки, социальные сети, стриминговые и игровые сайты. Собирало данные для платформ бронирования авиабилетов, номеров в отелях, столиков в ресторанах или банкетных залов для свадеб, площадок продажи жилья или поиска уборщиц, доставки еды или сайтов знакомств. Инженеры, дата-сайентисты и менеджеры по продуктам вставляли фрагменты нашего кода в свои кодовые базы, задавали параметры поведения, которые хотели отслеживать, и немедленно начинали собирать информацию. Все действия пользователя приложения или веб-сайта – нажал кнопку, сфотографировал, отправил платеж, провел по экрану пальцем в горизонтальном направлении, ввел текст – можно записать в режиме реального времени, сохранить, объединить и проанализировать в этих красивых панелях инструментов. Всякий раз, когда я объясняла это подругам, мой рассказ напоминал рекламный ролик.

В зависимости от метаданных, действия пользователей можно изучить подробнейшим образом, до самых косточек. Данные сегментируются по любым собранным приложением параметрам: возраст, пол, политические пристрастия, цвет волос, пищевые запреты, вес тела, уровень дохода, любимые фильмы, уровень образования, странности в поведении, склонности – плюс некоторые значения по умолчанию на основе IP-адреса, такие как страна, город, оператор сотовой связи, тип устройства и уникальный идентификационный код устройства. Программному обеспечению под силу узнать, что женщины в Бойсе пользовались приложением для занятий физическими упражнений преимущественно между 9 и 11 часами утра – всего раз в месяц, в основном в воскресенье, и в среднем по 29 минут. Программному обеспечению также под силу узнать, кто на сайте знакомств переписывается со всеми в нескольких минутах ходьбы, кто занимается йогой, кто делал интимную стрижку и какой обычно верный супруг искал секса втроем во время пребывания в Новом Орлеане. Всем клиентам надо было просто послать нам нужный запрос, а нам – узнать, что им нужно.

Предлагали мы и побочный продукт – инструмент пользовательской аналитики, за который некоторые клиенты доплачивали сверху. Инструмент аналитики пользователей сохранял индивидуальные профили пользователей платформы клиента. Они содержали потоки персонализированных метаданных, пригодных для поиска в них. Цель этого инструмента заключалась в облегчении охвата аудитории на базе анализа поведения и в стимулировании вовлеченности. Интернет-магазин может в собственной базе данных найти, кто из мужчин кладет в корзину бритвенные лезвия и масло для бороды, но никогда не оформляет покупку, и отправлять этим мужчинам электронные письма с предложением скидки или просто пассивно-агрессивное напоминание, что, возможно, пора побриться. Приложение доставки еды, зарегистрировав, что пользователь шесть вечеров подряд заказывал диету каменного века, может выдать всплывающее окно с предложением углеводов. Приложение для тренировок может определить, что пользователь выбрал силовые упражнения на все группы мышц сразу и автоматически послать пуш-уведомление типа: «Вы еще живы?»

До определенного порога инструмент бесплатный, затем данные оплачивались. Если наши клиенты завоевывали больше пользователей, объем данных увеличивался, соответственно росли и их ежемесячные счета. Поскольку каждая компания хочет расти, инструмент прибылен по своей сути. Основополагающий посыл был в том, что, если наш клиент привлечет в свой сервис больше пользователей, они принесут ему больше денег. Прямая связь использования и дохода.

Оказалось, модель приносит щедрые плоды. Далеко не все стартапы изначально прибыльны, и им приходится искать оптимальные пути внедрения на рынок. В таком случае отсутствие прибыли восполняет венчурный капитал: компания расширяет круг пользователей, но не приносит дохода и работает как своеобразный посредник между пользователями и банковскими счетами инвесторов. Наша структура оплаты была прямолинейна, проста, практична. Можно было бы назвать ее даже логичной, имей логика – или элементарная экономика – малейшую власть над поддерживаемой венчурным капиталом экосистемой.

Для успешного выполнения служебных обязанностей мне нужно было видеть код и пользовательские панели управления. Это касалось любых наших клиентов – проблему пользователя практически невозможно решить, если ее нет перед глазами. Поэтому стартап элементарно предоставил отделу технических решений доступ к базе данных наших клиентов: мы видели инструмент, как будто вошли в учетную запись любого конкретного пользователя, видели наш продукт его глазами.

Эту настройку мы назвали «режим бога». Не информация о платежах, контактах и организационной структуре наших клиентов (хотя и ее мы при необходимости могли увидеть), а реальные наборы данных, которые они собирали о своих пользователях. Это привилегированная позиция, с высоты которой можно наблюдать за всей технологической отраслью, и мы старались об этом помалкивать.

– Мы не просто продаем джинсы шахтерам, – сказал Ноа. – Мы с ног до головы их всех обстирываем.

«Режим бога» был школой бизнеса. Показатели вовлеченности способны поведать всю историю жизни стартапа. Говорят, что стартапы – это ракеты, запущенные на орбиту. Игровые приложения вспыхивали и сгорали за несколько недель. Подушки венчурного капитала почти никогда не давали разбиться, но мы могли видеть направление развития событий.

Мы знали, что наша компания в конце концов введет ограничения на то, что мы могли видеть в клиентских наборах данных. Мы также знали, что по крайней мере сейчас наша команда отнюдь не уникальна. Подобный уровень доступа сотрудников был нормой для всей отрасли – обычным для небольших новых стартапов, чьи инженеры перегружены работой. Я слышала, что сотрудники карпулинговых стартапов могли вести поиск в истории поездок пользователей, отслеживать маршруты знаменитостей и политиков. Своя версия «режима бога» была даже во всеми ненавидимой социальной сети: первым сотрудникам предоставляли доступ к личным сообщениям и паролям пользователей. Фактически предоставление доступа было обрядом посвящения. Уступкой требованиям роста.

Кроме того, первым сотрудникам доверяли как собственной семье. Предполагалось, что клиентские наборы данных мы будем просматривать только по необходимости и только по запросу самих клиентов, и ни при каких обстоятельствах не будем искать в базах данных сайтов знакомств, туристических агентств, магазинов и фитнес-трекеров личные профили возлюбленных, членов семьи и коллег. Не станем из социологического любопытства просматривать наборы данных платформ уличного наблюдения и онлайн-программ для мужчин-христиан, пытающихся избавиться от привычки мастурбировать.

Предполагалось, что мы не будем перепроверять, как поживают без нас бывшие работодатели. И никогда не проговоримся о вопиющем несоответствии имиджа наших клиентов и тем, о чем свидетельствуют их данные. А прочтя в блогах о технологиях оптимистичные прогнозы о компании, стоящей, по нашим сведениям, на грани краха, мы просто улыбнемся и закроем вкладку. Предполагалось, что, используй наш софт публичная компания и узнай мы на основе набора ее данных общее состояние этой компании или построй прогнозные модели моментов роста и падения ее общей стоимости, – мы не побежим покупать или продавать ее акции.

Наша крошечная, в двадцать человек, компания работала честно. Если возникали сомнения, проводилась тщательная проверка всех действий сотрудников: соучредители установили наш продукт на собственном сервере. Тот отслеживал, какие наборы данных мы просматривали, в какие именно учетные записи входили. Но ни разу не прозвучали слова «торговля внутренней информацией». С прессой никто не контактировал. Никакой политики в отношении утечек не было. Но это и не требовалось – как любил напоминать гендиректор, мы все «стоим за дело».

Сан-Франциско был аутсайдерским городом, силившимся вобрать поток амбициозных победителей. Он давно уже приютил хиппи и гомосексуалистов, художников и активистов, бёрнеров[8]8
  Резиденты известного фестиваля под открытым небом Burning Man.


[Закрыть] и дядек в коже, обездоленных и чудиков. Но также в нем была исторически коррумпированная власть, выстроенный на расистской реновации рынок жилья – недвижимость, обесцененная практикой «красной черты», дискриминационным зонированием и лагерями интернированных середины века – и все это, вместе с реальностью преждевременного ухода от СПИДа целого поколения, подорвали его репутацию мекки свободных и отчаянных. Ностальгирующий по собственному мифу, застрявший в галлюцинациях безмятежного прошлого, город явно не поспевал за размахом темной технологической триады: капитала, власти и безвкусной, излишне подчеркиваемой гетеросексуальной мужественности.

Место для молодых и денежных футурологов было странное. И центром их удовольствия, видимо за неимением ярких культурных учреждений, сделались простые физические радости: возвышенное искали в горном беге и однодневных походах, комфортных кемпингах в Марине и аренде шале в Тахо[9]9
  Тахо – пресное озеро, расположено на границе штатов Калифорния и Невада, США.


[Закрыть]. На работу сотрудники одевались, будто отправлялись в альпийскую экспедицию: высокопрочные пуховики и всепогодные ветровки, рюкзаки с декоративными карабинами. Казалось, они готовятся собирать валежник и ставить палатку, а не заниматься продажами или создавать запросы на изменение программного кода продукта в кондиционируемых офисах открытой планировки. По их одежде казалось, что выходные у этих людей не заканчиваются никогда.

Наиболее активно у этих приезжих культивировался lifestyle – стиль жизни как таковой. Со своим новым домом они общались, проставляя ему рейтинги. Краудсорсинговые приложения позволяли оценивать все: дяньсинь[10]10
  Китайские закуски, как правило, подаваемые до обеда вместе с чашкой чая пуэр.


[Закрыть], игровые площадки, туристские тропы. Футурологи оправлялись поесть и подтверждали, что на вкус еда именно такая, как обещали другие рецензенты, выкладывали бессмысленные снимки тарелок с закусками и дотошно фотографировали ресторанные интерьеры. Они охотились за аутентичностью, не понимая, что сейчас самые аутентичные в городе они сами.

Пассивно-агрессивная, прогрессивная, попустительская политика городских властей адаптации самозваные представители высоких технологий не способствовала, но они тоже были не лыком шиты. Раз в три месяца очередной новоприбывший инженер или начинающий предприниматель разражался в некоммерческой блог-платформе гневной тирадой. Предлагал выдворять бедных за то, что те цепляются за регулирование арендной платы, желал повысить цены на квартиры или разогнать палаточные городки вдоль автострады, чтобы не портили вид. Мечтал монетизировать бездомных, превратив их в точки доступа публичного вайфая. Сурово критиковал слабые местные спортивные команды, обилие велосипедистов, туман. Погоду один двадцатитрехлетний основатель краудфандинговой платформы назвал «женщиной в постоянном предменструальном синдроме». Случайный женоненавистнический выпад был творческой погодной метафорой, но посланники цифрового мира и реальных женщин, кажется, не любили: ныли, что в Сан-Франциско женщины не высшей пробы, ныли, что их тут слишком мало.

Как и большинство крупных серьезных старых корпораций аппаратного обеспечения, главные выскочки эпохи Интернета осели на пригородном полуострове в тридцати милях к югу. В их кампусах имелись кондитерские и спортзалы со скалодромами, мастерские по ремонту велосипедов и кабинеты врачей, гурманские рестораны и парикмахерские, кабинеты диетологов и детские сады. Обосновались они прочно. В кампусы ходил общественный транспорт, но в общественном транспорте не было вайфая. Каждый будний день по жилым районам города колесили частные автобусы, останавливались на остановках общественного транспорта и забирали пассажиров.

На скрываемые под куртками поясные шлевки пассажиры цепляли корпоративные идентификационные значки, словно опасающиеся потеряться в торговом центре дети. На остановках они стояли с термокружками кофе в руках, рюкзаками и мешками грязного белья за спиной. Усталые, покорные, робкие, в основном уткнувшиеся в свои телефоны.

Пересаженные на новую почву стартап-компании жаловались на транспортную инфраструктуру – устаревшую, неэффективную, в полночь почти полностью замиравшую, – которая проигрывала автобусам, развозящим среднеоплачиваемый технический персонал. На смену убогим трамваям и ненадежному парку такси один за другим приходили транспортные приложения. Крупнейшим был стартап карпулинга по требованию – компания, которая любой ценой, включая прибыль, стремилась к доминированию.

Главный соперник карпулингового стартапа отличался не коммерческой моделью, а более привлекательным имиджем. Более привлекательный конкурент потребовал от частных извозчиков на личных авто привязать к радиаторным решеткам большие розовые усы из искусственного меха, а пассажиров приветствовать, соударяясь кулаками. Невероятно, но это сработало. Компания свой контингент знала. В кварталах, где название каждого второго магазина – каламбур, жители вкусом не отличаются.

Все представления о том, какими должны быть города, я утратила. Бары и кафе открывались поздно и закрывались рано, дорожный трафик, казалось, деградировал куда-то в прошлое. Город сочетал несочетаемое. Студия йоги с оплатой «сколько дадите» делила скрипучую лестницу со штаб-квартирой платформы шифрованной связи. Над торгующим поштучно сигаретами магазинчиком располагался офис анархистских хакеров. Старые офисные здания, величественные и запущенные, с мраморными полами и облупившейся краской, приютили ортодонтов и букинистов, а еще компании из четырех человек, пытавшиеся геймифицировать управление людскими ресурсами или коммерциализировать медитацию. В Парке Долорес дата-аналитики курили травку с вертящими обруч и кайфующими подростками из пригородов. Перед культовой классикой семидесятых независимые кинотеатры крутили рекламу сетевых устройств и софта для корпоративных клиентов. Даже вешалки в химчистке указывали на переходный период города: рядом с накрахмаленными полицейскими мундирами и обшитыми пластиком неоновыми синтетическими мехами висели сшитые на заказ костюмы и стойкие к машинной стирке пуловеры.

В тени роскошных жилищных комплексов раскинулись таборы бездомных. Люди спали, мочились и ширялись на вокзалах, лежали под рекламными плакатами одежды из масс-маркета и офисных приложений, а волны туристов усердно отводили глаза. Как-то утром меня разбудил крик на углу квартала: благим матом вопила волочащая ногу женщина в одной рваной футболке с логотипом транснациональной корпорации электронного ширпотреба.

Для меня это сосредоточение общественной боли было новым и обескураживающим. Мне никогда не доводилось видеть столь постыдного контраста вопиющего страдания и идеализма богачей. Это неравенство широко освещалось в СМИ, но я его недооценивала. Жительница Нью-Йорка, я думала, что к нему готова. Думала, что все это знаю. Я чувствовала себя пристыженной и наивной – и постоянно виноватой.

Я переехала в квартиру в Кастро, где моими соседями стали мужчина и женщина, оба моложе тридцати и тоже технари. Женщина работала во всеми ненавидимой социальной сети менеджером среднего звена по продукту. Мужчина был дата-саентистом в переживающем трудные времена гелиоэнергетическом стартапе. Оба бегуны на выносливость и велосипедисты-стайеры. Жира у них не было – как и предметов искусства в квартире. Холодильник украшала впечатляющая коллекция забавных магнитов, расположенных в идеальном порядке.

Наша квартира была гигантской, двухуровневой, с двумя гостиными и видом на залив. Оба соседа утверждали, что хотят жить отдельно, но никак не могут отказаться от регулирования арендной платы. Домохозяйствам с совокупным доходом свыше четырехсот тысяч – не считая акций менеджера по продукту – регулирование арендной платы явно не полагалось, но мы им пользовались. Когда я подписала договор субаренды в обмен на ключи, новые соседи по квартире поздравили меня с удачей.

Куда лучше я ладила с менеджером по продукту, хотя мы были из разных сфер: я обитала в мире стартапов, краю вечной молодости, а она, как всякий корпоративный босс, была взрослая, исполняющая свою роль, выторговывающая свое место. С детства играла на скрипке и, как чеховская героиня, собирала старинные книги в кожаном переплете. Я, со стопками пестрых современных книг в мягкой обложке и слабостью к истеричному инди-року, рядом с ней чувствовала себя дикаркой. Она казалась мне забавной, и, быть может, немного жалкой. Она меня восхищала, но оставалась чужой. Говорили мы в основном о физкультуре.

В съемной спальне был надувной матрас и пожарная лестница. Одну за другой я забирала из подсобки стартапа свои коробки. Книги я сложила на полу, кровать застелила походным одеялом, блузки и платья с запахом повесила в шкаф. Моя одежда выглядела как чужая, и, видимо, не без причины. Пару недель спустя я достала ее и отправила в Нью-Йорк бывшей коллеге по издательству, где она и другие женщины все еще наряжались для работы в офисе.

По пожарной лестнице можно было выйти на крышу, и время от времени я выходила «подвести итоги». Я смотрела на пастельные викторианские особняки, шелестящие магнолии, стелящийся по холмам туман, скользящие по заливу контейнеровозы. Время от времени я даже ощущала прилив привязанности к Сан-Франциско – похожее на надежду волнующее чувство, пусть и слабое, что в конечном итоге он может стать домом.

Когда менеджеру по продукту исполнилось тридцать, мы устроили в нашей квартире вечеринку с вином и сыром. Или, точнее, устроила она. Дата-саентист и я были на ней гостями.

Скоро прибыли ее друзья, в вечерней одежде. Одних сыров было куплено на сотни долларов, по дому разливалась классическая музыка. Менеджер по продукту нарядилась в пугающий черный шелк. Мужчина открывал бутылку шампанского, по его словам, действительно из Франции. Когда вылетела пробка, раздались аплодисменты.

Чувствуя себя ребенком на родительской вечеринке, я ушла в свою комнату, заперла дверь, сняла рабочую одежду – мешковатый свитер, джинсы с высокой талией – и надела очень узкое платье. На офисных сухофруктах я набрала пять, восемь, а может, и десять фунтов. В гостиной я втянула живот и заскользила между спинами людей в поисках собеседников. На диване двое мужчин в пиджаках подробно обсуждали потенциал конопли. Все казались очень вежливыми, но никто не говорил со мной. Бокалы наклонялись под правильным углом, крошки смахивались грациозно. Чаще всего я слышала слово «доход». Может быть, «стратегия».

Я поняла, что это зарождающийся класс новых миллионеров. Не все из них еще богаты, но все на правильном пути. Мои коллеги тоже старались ими стать, но у них был другой стиль. Никого из них силком не затащишь на домашнюю вечеринку в сшитом на заказ костюме.

Я оказалась на крыше с группой людей. Вдали полоскалась верхушка знаменитого радужного флага на Кастро-стрит. Я затосковала по дому, остро ощутила три тысячи миль, отделяющие меня от семьи.

– Мы собираемся купить дом в Окленде, – произнес один из мужчин.

– Слишком опасно, – сказал другой. – Моя жена никогда на это не пойдет.

– Конечно, нет, – ответил первый, рассеянно вертя бокал с вином. – Но покупаешь не для того, чтобы там жить.

Когда умотал последний гость, я была уже в леггинсах и толстовке, подвыпившая, и наводила порядок: собирала сырные корки, мыла пластиковые стаканы, мокрыми руками воровала кусочки шоколадного торта. Соседка пришла пожелать спокойной ночи и была прекрасна: навеселе, но не пьяная, лучившаяся впитанной доброжелательностью. Она отправилась со своим парнем в свою комнату. Из гостиной я слышала, как они тихо разделись, улеглись и заснули.

Я часто работала допоздна. С наступлением темноты окрестности вымирали. На углу светился дешевый универмаг. Перед вокзалом бродили и кричали в пустоту оборванцы.

Я скачала карпулинговое приложение, которое, как все утверждали, мне нужно, но от которого я отказывалась. Замысел меня пугал: мне никогда не хотелось садиться в чужие машины, я ненавидела автостоп, мне всю жизнь внушали, что это опасно. Меня не вдохновляло, когда другие взрослые везут меня в своей машине, и неловкость такой совместной поездки оправдывало разве что общественное благо и экологическая выгода. Платить же за навязываемый карпулинг частной компании, выставлявшей на дорогу больше автомобилей, мне казалось циничным и не прогрессивным.

Но автобусы опаздывали и ломались, скоростной трамвай в Кастро ходил раз в сорок минут. Автомобиль, напротив, ходил прямо до дома. И вот вечерами я уже ныряла в чужие седаны, соударялась кулаками, бездумно болтала с заднего сиденья. Сжимая ключи и скрестив пальцы.

Знакомя меня с работой, управляющая составила мне график обедов с коллегами из всей компании. Первым был менеджер по работе с клиентами, чей стол стоял напротив моего. Часто, обзванивая клиентов, он играл в невидимый гольф, отрабатывал свинг. Мишн он назвал «Миш», но мне он очень нравился. С ним всегда было просто поговорить, с ним можно было поговорить о жизни.

Мы с менеджером технической поддержки клиентов купили по большому сочному сэндвичу и уселись на площади между двумя отелями. Мы смотрели на небрежно одетых туристов. Я спросила, почему он работает у аналитиков – в конце концов, он историк. Не та специальность, что ассоциировалась у меня с продажами.

– Да ладно, – сказал он. – Узнал, что в Долине кучка двадцатилетних уделывает всех. Слыханное ли дело?

И нередко, подумалось мне. Городская площадь была забита людьми, похожими на нас: белые, молодые, измученные, поглощавшие кофеин и простые углеводы. В том же месяце всеми ненавидимая социальная сеть за миллиард купила у стартапа из тринадцати человек приложение для обмена фотографиями.

– Это схема быстрого обогащения, – сказал менеджер по работе с клиентами. – А сколько будет стоить созданный нами инструмент лет через пять-десять? Такого никто раньше не видел. Продукт практически сам себя продает.

Я не до конца понимала, насколько уникален аналитический стартап. Девяносто пять процентов стартапов шли ко дну. Мы не просто рвались вперед, мы летели. В области Залива об этом мечтали все, карабкающиеся к вершине, но в действительности такого происходить не должно. Гендиректор стартапа электронных книг метко окрестил аналитический стартап «ракетой». Несмотря на маленький размер и молодость, компания хорошо себя зарекомендовала, утвердилась на рынке, и ее окрестили будущим «единорогом». Мы стремительно неслись к миллиардной отметке. Наш доход рос каждый месяц. Мы побеждали, и мы богатели.

– Эта компания будет стоить несметных денег, – сказал менеджер технической поддержки клиентов, жуя салат. – Мы движемся только вперед. У нас работают самые лучшие специалисты. Мы непоколебимо идем к успеху. За него мы, черт возьми, готовы отдать все, что потребуется. Если надо, сердце и душу вольем в этого непобедимого левиафана, – он допил кофе со льдом. – И, говоря откровенно, – продолжил он, – считаю, что сделка весьма выгодная.

Еще один обед у меня планировался с техническим директором. Прежде мы никогда не разговаривали, и обед он дважды отменял. По словам коллег, технический директор был очень умен и непрост. Самоучка, не окончивший среднюю школу, он в одиночку мог спроектировать сложную инфраструктуру базы данных, обычно требующую целой команды опытных компьютерщиков. Сколько в этой информации преувеличения, я не знала, важно было другое: соучредители прислушивались только к нему. И дело не просто в превосходстве, пусть и массовой, профессии программиста. Он единственный действительно понимал базовую технологию. Без него компании было не обойтись.

Технический директор был чуть за тридцать, с небрежной щетиной и красивыми, широко посаженными глазами. От него часто пахло ментолом. Если другие инженеры жили в кондоминиумах в Марине или отремонтированных викторианских квартирах у парка Долорес, он – в криминальном Тендерлойне, средоточии однокомнатных нор и уличной наркоторговли, – причем специально, как однажды с восторженным придыханием обронил Ноа. На работу он каждый день проскальзывал в наушниках, держа в руке бумажный стаканчик кофе и устремляя взгляд куда-то в сторону. Почти всегда ходил в футболке с логотипом компании и темно-синей толстовке без бренда.