Текст книги "Приди сюда, о Росс, свой сан и долг узнать… (сборник)"

После казни патриотов, членов кружка Волынского А. П. уничтожилось всякое упоминание о них и результаты их работ. Сейчас трудно собрать карты, выполненные Соймоновым Ф. И., архивные материалы о нем. Он категорически отказался подписать донос на Волынского. Репрессия Соймонова Ф. И. имела долговременный характер. Благородному, умному и трудолюбивому человеку до сих пор не составлено подробного жизнеописания, нет памятника. Подписать донос на Еропкина П. М. взялся сын кухонного рабочего царского дворца Теплов Г. Н. Он был в дальнейшем презренной личностью, но после воцарения на престол Екатерины II сделал ошеломляющую карьеру, став советником Академии наук, как и Ломоносов М. В. Он опекал Академию наук и персонально подвергал психологическому прессингу, проще говоря травил, великого русского учёного Ломоносова М. В. Вплоть до того, что Михаила Васильевича сажали в тюрьму, лишая его всякой возможности заниматься научной деятельностью. Не хватает сердца и сегодня говорить о факте гнусной расправы над Волынским А. П., Еропкиным П. М. и Хрущевым А. Ф. – цветом русской культуры, государственного бескорыстного ума, образца служения отечеству. Такая расправа – ненависть высокопоставленных хамов к "очень умным". По своей значимости Еропкина можно считать Пушкиным в архитектуре. Между тем работы Еропкина обезличены, имущество конфисковали, рукописи по истории русско-славянских племен вроде бы переданы в библиотеку Петербургской Академии наук. В различных источниках говорится, что казненные были погребены без церковного обряда отпевания.

Впервые заговорил о реабилитации Еропкина П. М. архитектор Карл Бланк, ранее бывавший в старой Лопасне. Большое значение для восстановления авторства работ нашего земляка имеет исследование историка архитектуры Петрова Н. Проекты Еропкина П. М. были переданы шведу Берхольцу и оказались в Стокгольме. Часть этих трудов сейчас доступна. Сейчас удалось установить авторство Еропкина П. М. в проектировании Большого гостиного двора, здание госпиталя на Выборгской стороне и другое.

Не меньшего внимания заслуживает другой конфидент министра Волынского – Соймонов. В 1740 г. он подготовил обширное предложение по реформе военно-морского флота, которое, к сожалению, осталось без внимания. Соймонов Ф. И., как и замечательный патрон его, изучал древнюю историю России. Архивы его исторических работ находятся в Ленинской библиотеке. Велики заслуги Соймонова Ф. И. как дипломата. В 1737 г. он успешно провел возложенные на него переговоры с ханом Калмыкской орды. Калмыки добровольно вошли в состав России и направили в русскую армию 10000 воинов. В Отечественной войне 1812 г. принимали участие уже 30000 калмыков. Историческая объективность требует восстановления памяти воина, патриота, картографа, географа, историка и дипломата Соймонова Ф. И. Его благородство должно быть примером для нас. Хорошо бы собрать и опубликовать альбом работ мастера, издать его труд «История Петра». Каждый из нас должен иметь возможность ознакомится с биографией и творчеством Соймонова Ф. И. Для многих наш земляк может стать достойным образцом жизни и творчества».

– Что, хороши лекции? – прервал чтение Прокин.

– Лучше нельзя. Как ты меру держишь? Я как начну говорить, сейчас позабудусь.

– Слыхал, слыхал, – засмеялся Прокин, – «День рождения Ильича».

– Так ведь директор приказал! Bonjour, – говорю, – камрады. Нынче день рождения Владимира Ильича Ленина. По исследованиям некоторых историков эта великая дата совпадает с рождением другого государственного деятеля – Татищева.

В 1720 г. «капитан-поручик артиллерии» Татищев был назначен на Урал, чтобы «где обыщутся удобные разные места, построить заводы и из руд серебро и медь плавить».

Работая на Урале в 1720–1722 и 1734–1737 гг., Татищев сделал многое для «размножения заводов»: усовершенствовал технику старых, создавал новые, открывал горные школы, руководил поисками полезных ископаемых, разработал горный устав. Им был основал город Екатеринбург (Свердловск). Оценивая многогранную деятельность Татищева на пользу родины, академик В. П. Безобразов пишет, что он «был с ног до головы русский человек, – самобытный и цельный. Он считал Россию нераздельною частью общеевропейского мира, но знал её особые исторические и национальные условия. Он вспахивал русскую ниву с идеями общеевропейского просвещения, но он проводил каждую новую борозду по этой нови, сообразно со всеми особенностями её почвы и климата, и трудился с такою любовью к своей земле, какой не могли иметь никакие иноземцы, процветавшие на ней в его время».

Неоднократные столкновения с всесильным временщиком Бироном, выступления против иноземного засилья привели к аресту Татищева. Он был заключен в Петропавловскую крепость и лишен по суду чинов. Падение Бирона приостановило исполнение приговора.

В 1741 г. Татищев был назначен губернатором в Астрахань, но конфликт с наместником вызвал новое судебное преследование Татищева. В 1745 г. он был отрешен от должности и уехал в свою подмосковную Болдино.

Тяжка была обстановка его жизни в усадьбе. Так как Татищев считался состоящим под судом, у дверей его дома помещался караульный солдата Лишь накануне смерти Татищева (15 июля 1750 г.) в Болдино прибыл курьер с правительственным указом, гласящим, что он признан невиновным. Татищеву был вручен орден Александра Невского, но он отказался его принять, заявив, что умирает.

В Болдине у Татищева была обширная библиотека, которую он собирал много лет. В нее входили греческие и римские классики, труды Декарта и Ньютона, книги философские, исторические и географические, старинные ландкарты, древние рукописи, записи народных песен и поверий. Такая любовь к просветительской деятельности, к родной старине была характерна для министра Волынского и его конфидентов. Некоторые историки приписывают Татищеву роль вдохновителя министра Волынского, развившего его гражданский дух. Однако, так ли это? Скорее – напротив, ибо замысел составления отечественной истории, создании первого в России исторического музея – «мемории Куликовской баталии», принадлежат именно Волынскому. Господин же Татищев, принимая участие в аукционе-распродаже оставшихся после конфискации вещей казненного министра, даже не заинтересовался экспонатами его музея. Так «сабельная полоса» не нашла своего покупателя, даже по самой низкой цене (она предлагалась во много раз дешевле раскупаемых «нарасхват» чая, кофе и иных вполне обыденных предметов) и вернулась в Тайную канцелярию. Этот факт еще раз подчеркивает, насколько министр Волынской опережал свои век. А его проект о поправлении государственных дел! Все реформы Екатериненского века, вознесшие Россию на небывалую высоту жизни политической, культурной, социальной имели основанием сей проект. Между тем имена русских просветителей Ломоносова, Шувалова у всех на слуху, с этими именами связано в нашем сознании учереждение первого университета, в то время как имя положившего в законодательство создание целого ряда университетов и академии Волынского знакомо многим лишь как имя противника Бирона. Крестьянский вопрос, роковой для России, с запозданием пытался разрешить Столыпин, а ведь министр Волынской еще в конце 30-ых годов 18-го столетия писал о необходимости в русском обществе широкого сословия вольных земледельцев, предлагал конкретные способы к его созданию. Гениальный политик, аналитик, историк! Свидетельством этих редких дарований могут служить и более тысячи страниц журнала, составленного Волынским в бытность его посланником в Персию, а ведь ему в то время не было и тридцати лет! Но отдадим дань и его соратнику – так или иначе все-таки Татищеву выпало стать первым официальным русским историком.

При жизни Татищева его труд был встречен враждебно. Опубликован он был через много лет после смерти автора: первые четыре книги вышли в 1768–1784 гг., а пятая – лишь в 1848 г. «Заслуга Татищева, – пишет историк С. М. Соловьев, – состоит в том, что он первый начал дело так, как следовало начать: собрал материалы, подверг их критике, свел летописные известия, снабдил их примечаниями географическими, этнографическими и хроническими, указал на многие важные вопросы, послужившие темами для позднейших исследовании, собрал известия древних и новых писателей о древнейшем состоянии страны, получившей после название России, одним словом, указал путь и дал средства своим соотечественникам заниматься русскою историей». Разумеется, все это я говорил по-французски. Однако, директор остался недоволен – верно дрянной мои прононс и грамматика скребли его нежное ухо.

Друзья рассмеялись.

– Повеселил, спасибо, друг, – промолвил Алексеи Михайлович, – а дела скверные. Правители глухи, слепы, не чувствительны. К сожалению, ниже дома Еропкина будет проложена канализационная траншея. В то время, как город и речку Лопасню травят фенольные ручьи, целесообразность большой канализации очевидна. При оценке рельефа местности специалистами однозначно было рекомендовано проложить трассу канализации именно в районе Садков ниже сада, дома Еропкиных и церкви Иоанна Предтечи. Проект положили воплотить в жизнь. Мне удалось убедить руководство города рыть трассу в районе дома вручную. Это и сделают солдаты из стройбата. При раскопке в западной части вниз от дома Еропкиных была найдена обваленная кирпичная арка. Впоследствии проем решено было засыпать шлаком. В результате противостояния нашим краеведам удалось добиться корректировки линии проложения трассы в обход кирпичной арки. Сужение ширины траншеи при переходе на ручную копку позволит уменьшить зону разрушения некрополя. Прах многих умерших не будет потревожен!

Уменьшение объёма траншеи сыграет решающую роль и в сохранении церкви. Западная башня стоит очень близко к траншее и, как мне показалось, чуть-чуть накренилась. Постараюсь привлечь к тому специалистов, а все конец придёт трудам нашим. Уйдём мы – и дом его будет расселен, брошен, обесточен, не только не станет музеем господина Еропкина, но и вовсе пропадёт, как сирота. Ах, утрата вечная! Он ли один? Но что это? Слышишь?

За окном уже несколько минут слышался грубый звук экскаватора. Одного взгляда было довольно, чтобы убедиться, – он прислан для прокладки злополучной траншеи, копание которой было согласовано производить вручную.

Лёгкий на бегу Алексеи Ильич первым оказался на месте трагедии.

Трактор надвигался. Вот уже совершенно ясно можно было разглядеть озлобленное, раздражённое лицо водителя, уже комья земляной насыпи от движения гусениц, разбрасываясь в стороны, долетать стали до Алексея Ильича. За ревом мотора он не слыхал криков испуганных свидетелей его поступка. Ни с чем несравнимое радостное чувство переполняло ему сердце, увлажняло глаза. Наружно он стоял ещё на земле, облаченный в потёртый серый пиджак и соломенную выгоревшую шляпу, но душевно уже пользовался совершенною свободою. Мысли все разбежались. В мозгу сияла одна строфа из стихотворения о Иване Сусанине: «Предателя мнили во мне вы найти?! Их нет и не будет на русской земли»! Поддержка, забота, близость дорогого Петра Михайловича охватила его с почти физической ощутимостью, казалось ещё мгновение, одно неловкое движение тракториста, один резкий разворот страшного, блестящего железом в лучах солнца ковша, и разделяющая преграда рухнет.

– Без меня в герои рвешься?

Рядом очутилась внушительная фигура Прокина.

– Пшёл, пшёл к своему месту, – отмахнул он рукой трактор, и хотя, конечно, голоса услышать было нельзя, тракторист выключил мотор, вылез из кабины, разразился руганью.

Алексеи Ильич растерянно оглядывался кругом – только было обрёл венец своих стремлении и снова те же предметы, лица, обстоятельства. «Но не случайно же. Верно, должно ещё что-то исполнить, потрудиться для Петра Михайловича и его друзей. Впрочем, хоть тысячу лет проживу – не воздать за добро их. Что я без них был, за что избран в товарищи»?

– Merci beaucoup, – услыхал он вдруг рядом с собою звонкий и чистый юношеский голос. Алексеи Ильич оглянулся и за спинами свидетелей всей сцены, обступивших его учеников, увидал залитую лучами высокую стройную фигуру. Нельзя было хорошенько разглядеть за ярким светом лица красивого юноши, блондин или брюнет. Длинные волосы спадали волнами на плечи. От всего облика веяло кроткой, нежной признательностью, которая без сомнения адресована ему, Милькину.

– Кто вы? – хотел окликнуть Милькин, но с изумлением догадался, что незнакомец слишком далеко стоит, чтобы его услыхать. В то же время убеждение, что сам он только слышал его голос было непреложно.

– Подождите, ребята, – Алексеи Ильич, раздвигая школьников, намеревался подойти к поблагодарившему его неизвестно за что юноше, и ахнул – на месте, где он только стоял никого не было.

«Сентября 15-го дня

Отправляясь в дальнейший путь, я, уже сидя в коляске, разложил монеты, содержащиеся в моих карманах, от самой мелкой до самой крупной. Так вознамерился я сократить скуку дороги – ревизовать находящиеся при мне разных государств и лет монеты, коих набрал я не мало, и кои в числе прочего добра находились в моей дорожной шкатулке. Занимаясь монетами, проехал я порядочно, как наступившая внезапно, приличная позднему вечеру темнота, прервала мою забаву. Мрачное небо, покрытое тучами, грозило дождем, что заставляло меня, не дожидаясь большего, приказать поворотить к видневшимся невдалеке скирдам. Дождь пошел полосами, надо мной и впереди меня, когда я наконец достиг убежища и с удивлением обнаружил там изрядного мальчика, который вместе со старцем, его сопровождавшим, также спасался от дождя. Оба они были опрятно одеты и походили на зажиточных крестьян. При моем появлении они встали и низко поклонились, пожелав мне здравия, и испрашивая позволения не покидать своего укрытия. Мое любопытство сильно было уязвлено благообразным их видом, и я разговорился со старцем. Сначала он, казалось, робел моих вопросов, но после, уверившись в моей приязни, признался, что идет с внуком своим в дальнее село. Они уповали на то, что посещением сродников улучшат свое положение, и с этой целью пустились в путь. Сын старца – отец мальчика, быв мельником, кормил семейство с избытком, но недавно умер, и теперь они надеются снискать себе пропитание у родни. Мальчик со свойственной юности порывистостью устремился на дорогу и уговорил старца подняться, при первых блеснувших солнечных лучах. Встреча с очаровательным дитятей невольно вызвала у меня улыбку. Я возблагодарил провидение, затащившее меня сюды, и отдал мальчику все содержимое моих карманов, сопроводив дар приличными пожеланиями. Во всю дорогу свою до станции я усмехался удовольствию сего невинного приключения и той непостижимой последовательности с какою судьбе изводилось сначала положить мне на ум счесть и разглядывать сбереженные монеты, а затем свести с милым разбойником, так скоро лишившим меня моей казны. Тут пришло мне на мысль и некоторое рассуждение, имевшее касательство к различной природе одаряемых, с которою спознался я, поездив по свету. Нищий немец совершенно спокойно скажет: «Да воздаст Бог за ваш дар», латинянин говорит, что он будет осаждать просьбами святых до тех пор, пока они не осыплют вас наилучшими дарами, сарацин пронзительным голосом призовет к вам внимание Аллаха и пророка его. Один только русский безмолвным земным поклоном выразит любовь свою и признательность, спрячет их в сердце свое, из глубины коего никогда они не искоренятся. Желаю верить сему!

Сентября 16-го дня

Нынче отослал в Богородское подпоручику Потресову ордер, в той силе чтобы ежели кто из крестьян тамошних на Куликовом поле будут находить некие нетленные всякие вещи, бердыши, сабельные полосы и протчее, чтобы то находимое объявляли ему, Потресову. А он бы, приимя находимое, платил бы из моего счету по пяти рублей за вещь и ко мне бы найденное все отсылал. Желательно мне в своем Петербургском дому учередить меморию Куликовской баталии. Собрал уж к тому немало: тесак, медную чернильницу, старинное копье рогатинное, что в разное время выпаханны были тамошними поселянами. Сии все диковины намерен надлежаще надписать и оставить для памяти детям, внучатам и правнучатам. Для того при оружейном деле в дому моем обретаются двенадцать мастеров и рисовальный подмастерье, и оружию отдельщик Пермяк.

А и кроме того, с сего дня положил я записывать особливое сказание о князе Димитрии Ивановиче, кое по просьбе моей в бытность мою на конгрессе в Немирове иезуит Рихтер составил на латинском языке. «Transmigratio principis Wolynensis Demetrii fili Ioannis principis Ostrogiensis in Moscovien cum principatum… originem ex analibus moscoviticus deducta».

Я же дополнил то, что Рихтер изыскал в польских хрониках и подобающим штилем взялся сказание особливое составить, также для мемории, а канцеляристу Куманькову списки и для других надобностей изготовить.

То все я положил давно учинить, но за недосугом теперь только записывать стану.

«Между 1359 годом даже до 1389 году Волынских или Острожских князей фамилия пошла из Волыни в Московское княжество во время государствования тогда в Москве великого князя Димитрия Иоанновича Донского. Сей российской Волынских дом начало свое имеет от самих Острожских князей, в то время в Остроге резидующих, именно же настоящую прямую родства линию имеет от Ивана Волынского князя Острожского таким образом: Великому московскому князю Димитрию объявили войну два татарский народы, один великой татарской, а другой Золотая Орда названной. Помянутый князь вящее известие получил о собранном обоих оных народов войске не в иной какой конец, но что оные народы Московское княжество краинеише опустошили, которые над всем тем своим войском за великого вождя учредили тоя же Золотой Орды хана имянем Мамая безбожного. Димитрии московский князь, не надеяся на свои силы, послов в Острог город отправил с прошением к Ивану князю Острожскому, тогда Волыниею владеющему, чтоб он с ауксилиарным своим войском противо реченных варварских народов в Россию пришел. Иван Острожский князь, усмотря нужное прошение, созвал собственное войско и, собрав собственною своею казною венгров, сербов, вологов, богемцов и германцов, также и свое рыцарского чина войско, преизрядными панцырями и латами оное снабдил и людей и коней в железо убрал так скоро, что в краткое время множество гусарских полков к войне готовы были. С такою же прилежностию и свое набранное войско всяким оружием снабдил, а потом, изрядно распоряженное, в главную команду отдал сыну своему, князю Димитрию и придал к нему двух в статских и военных делах благоискуснеиших персон, двух вождей, четырех генералов и полковников, над тридцати двумя полками командующих, от знатнейших фамилии урожденных. Сими всеми Димитрии князь Волынской, снабдясь, отправлен на сикурс к великому князю Московскому противо наступающих татар. Димитрии Ивана князя Волынского сын со всем, яко собственным, тако и деньгами набранным войском, купно с помянутыми вождями, генералами и полковниками в Россию путь восприял и встретился с посланным к нему со оною ведомостию едущим, что Димитрии московский князь войско свое из Москвы уже выправил противо реченного татарского хана Мамая и ныне к Дону даже до реки, Непрядвы названной, пошло, на котором месте Мамай оное войско ожидать постановил. И для того Димитрии князь Московский наглого требования у Димитрия князя Волынского сына просит, чтоб он своим войском к оному лагерю поспешал. По получении сего уведомления Димитрии Волынской, оставя дорогу, до Москвы лежащую, прямым путем со всяким поспешением на определенное ему место военные свои колонны обратил и поспешеством Божиим застал великого московского князя Димитрия у реки Непрядвы».

Я не кончил, конечно, сим, но теперь пришло мне остановить повесть, хотя и не хочется. Пиша отцовским, дедовым даже штилем, словно вижу покойного своего родителя. Коляска моя уложена, лошади выкормлены, назавтра ворочусь к тебе, отеческое сказание.

Сентября 17-го дня

Во всю дорогу до станции не мог я ничем заниматься, только и было на мысли о Куликовой баталии. Спешу продолжать.

«Великий московский князь в лагере на Куликовском поле, совершенно уведомясь о щастливом пришествии волынского князя Димитрия с избранным ауксилиарным войском, без замедления отправил родного брата своего Андрея при конвое первейших министров для поздравления гостя и с благодарением князю Димитрию Волынскому за действительную к нему благосклонность и за благоволительное исполнение данного слова, также и с объявлением что татарской хан Мамай с великим войском уже к нему приближился и поутру рано на оное московское войско наикрепчайшее со всею своею силою нападение учинить имеет. При отъезде князя Андрея Московского Димитрий князь Волынской, честь ему оказуя, ведет свое гусарское войско, также и командующим над войском велит в бытность такого воинства с вящим порядком распоряженное войско смотреть. Князь Андреи, видя полки воинские изрядно обученные и совершенно вооруженные, также и кони после дальнейшего пути и утруждения не худые, зело обрадовался и великое Волынскому князю благодарение за такой действительной благосклонности знак учинил. При том радовался, усмотря удивительное ауксилиарного войска обучение, и удивлялся, без замедления отправил одного из министров своих к брату своему Дмитрию великому князю московскому, чтоб о том, что видел, донес и уверил бы подлинную надежду иметь, чтоб ему не токмо оборонительно, но и наступателно противо насупающаго неприятеля поступать можно за помощию Вышняго и при ауксилиарном Волынского князя войске. К сему с известием посланному министру придал Дмитрий Волынской своего генерала с данною информациею, чтоб именем его Димитрию Московскому великому князю подал способ выводить, поставить и распорядить войско противо наступающих татарских народов и их в чистом лагере ожидать. Сии здравый Волынского Димитрия совет великий князь московский совершенно исполнил и уже по тому великого князя московского брат в лагере князя Волынского остался. На другой день во время восхождения солнечного помянутый татарский хан Мамай, приступя со всею своею силою, состоящею в триста тысячах гораздо вооруженных людех, учинил нападение на распоряженнное московское войско, во ста тридцати тысячах состоящее и вооруженное, также и к баталии приготовленное. Дмитрии Волынской князь, усмотря, что татары с московским войском в кровопролитии находятся и в горящем бою обращаются, выводит свое, по то время в лесах утаенное войско и приказывает на тревогу в трубы играть и к войне войску стоять, а потом с скоростию с левой стороны наступает на утомленные татарские народы, с которыми с правой стороны московское войско сражение чинит. Кровавое оное обоих сторон сражение было, которое от первого часа утреннего до захождения солнечного продолжалось! На оной воюющих сторон баталии много тысяч людей от пагубного меча пало и немалое число раненных сыскано, между которыми князь Андрей, родной брат великого князя московского найден, который в первом военном сражении, с розрубленною пополам головою, рогатою пробит.

На другой день поутру великий князь московский, чувствуя, что от стрелы, которую он полудни минувшаго дня тяжко ранен был, в безсилие пришел, то без замедления отправил курьера к князю Димитрию Волынскому, прося, чтоб он войском его предводительствовал и полную команду над своим всем войском принять изволил, своим же воинским вождям, генералам и воеводам повелел дать указ, князя Димитрия Волынского яко его совершенно исполняти. И хотя российские войска прошедшаго дня мужественно и похвально поступали и противо наступающих жестоких неприятельских сил яко все оборонялись, однако же по получении общего известия как о тяжкораненном их великом князе, так и о смертелном его пресветлеишого родного брата случае, в веема великую печаль приведены. О сего российского войска конфузим уведомясь, Мамам татарской хан собранное свое поощряет войско, чтоб мужественно поступали и с вящим усердием жесточайшее паче вчерашняго наступление чинили. Нападает Мамай на левое российского войска крыло, на котором по убиении многих и по обращении иных в побег немалое в московском войске помешательство учинилось. Князь Волынской, видя учиненное от татар московского лагеря отнятие, в начале по разбитии левого крыла разоряющих неприятелей, обратил победоносное свое войско противо продолженной кругом татарской линии. И когда войско повеление своего князя слушает и содержание оного же делами засвидетельствует, то ничего иного как победы деяться надлежит. А ауксилиарнои корпус возгордевшую неприятельского войска намеренность пресекает и вооруженные гусарского войска руки позади крайнюю татарским народам пагубу предъявляют. Мамай, страхом пораженный, с своим в той ропот прешедшим войском, яко прах на земли рассыпался. Войско московское, собрав силы, паки войну продолжало и нападая на неприятеля Божию помощию чрез пораженные татарские головы и чрез противные исходящее крови источники к ауксилиарному своему войску возвратилося. Князь Волынской соединенным оружием более двухсот тысяч татар побил и самого хана принудил не токмо лагерь оставить, но от победоносного оружия назад обратиться, но также и о крайнем побеге думать. Ядовитые головы хотя и утеснению подлежат, однако жалом колят и свои яд испущают. И бежавший неприятель краинеишие подъемлет силы, но от следующаго за ним христианского оружия до конца истребляется. Мамай с взятыми несколькими стами татарами, преизрядных лошадей имеющими, побегом спасения своего искал, которое и наглел, оставя в степях свои обоз торжествующему христианскому войску, также пребогатые добычи и множество пленных. Князь Димитрии Волынской при Божией помощи с полученною так славною викториею, возвратясь на место начато войны, наглел Димитрия великого князя Московского полужива лежащаго под некоторым деревом и, как токмо его увидел на земле лежащаго, тотчас слез с коня и, объемля лежащего, возводит, который увидав своего верного советника и протектора князя Волынского и якобы полученных ран не чувствуя, и обнял любезного друга своего, за поданную верную и сильную помощь зело благодарствовал, что засвидетельствованным его управляющим благоразсуждением и героическою военного храбростию, так же и в баталиях похвально отправленных искусством, славную и генерозную над двоекратным так сильнейшим неприятелем победу двоекратную получил с обороною в опасной нужде княжества своего. Приятно было смотреть, как и с какою благодарностию великий князь московский и с какою природного князь Волынской любовию взаимно целовались и сердечное объятие оказывали. Так же российские вельможи и воинские вожди, за военное высокодушие и за охранение живота князю Волынскому благодарствуя, героические его добродетели прославляли и отважное в военных советах благоискусно, засвидетельствованное в действах великодушие, во всех словах и делах удивительное благорассуждение и мудрость, в щастии и нещастии равномерность похваляли.

Великий князь московский с тем себя объявлял и священное свое слово декларировал, что князю Волынскому родную сестру княжну Анну в супружество дать имеет, и ежели впредь никакого мужеска полу наследника у него не будет, то такоже сделает, чтоб по смерти его князь Волынской наследник московского княжества публикован был».

Тако, хотя я и дошел самого окончания повести, однако же думаю и с большим изъяснением касаемых к делу обстоянии, оную побелить. На то сыскать мне потребно станет из Бархатной книги, Государева родословца, Геродмельстерской конторы, что и исполню, буде на то воля Всевышнего, по приезде в Петербург. Чаю, Петр Андреевич Квашнин-Самарин и Колычев Степан Андреевич пособить не откажут – оба герольдмейстеры. Первый и вирши составляет, лучше Буаловых.

 
Ой, сахар мой, сахар.
Бел крупитчатой, Канарской!
Кто тебя станет кушать
Насладит свою душу,
 
 
Ой, бархат мой, бархат,
Померанцев веницейской!
Кто тебя будет носити, —
В тебе будет красоватца
 
 
Ой, свет же мой, друг сердешной,
Душа моя надежа!
Таков ты мне, мил надежа,
Ни душа моя так в теле не мила!
 

Государев родословец 1555 года и Бархатная книга 1687 года, после отмены местничества составленная, содержат роспись «рода Дмитрея Михайловича Волынского Боброка», выехавшего на службу к великому князю Дмитрию Ивановичу «из Волынские земли», подтверждая родство с князем московским – «и князь великий дал за него сестру свою княжну Анну. А у Дмитрея Михайловича были два сына: Борис да Давыд. От Бориса пошли Волынские, а от Давыда пошли Вороные».

Отец и дед мои для собственного семейного архива приказывали делать списки о выезжем из Волынския земли Дмитрии Михайлове сыне, который в Синописисе написан Волынец, а по родословным книгам написан же оной Волынской. Список сего Синопсиса хранится в дому моем. Его показывал мне родитель, едва научен был я грамоте. Стриковского «История на российском языке» также согласно именует князей Острожских галицко-волынскими потомками князя киевского Владимира Мономаха.

Много я читывал сказании, списков и с самых ребяческих годов желательно было мне составить приличную Российского государства историю. Труд сей столь велик, что представляется глубиною превосходящим морскую пучину. Начну, как подобает с истории собственного рода своего, хотя детям для памяти, а там – что Бог даст».

– Аршинные стерляди из собственных прудов-сажалок и двухфунтовые груши из усадебных оранжереи примиряли бы меня с усталостью нынешнего дня, – говорил Прокин, разминая вилкою разваренный картофель, – но за нищетою прошу не побрезговать дружеским ужином.

Разговор, разумеется, оборачивался на любезные обоим предметы.

– И не надоест вам об этом говорить, двести лет минуло, – добродушно урезонила хозяйка.

– Душа моя, – внушительно возражал Алексеи Михайлович и разражался такою пространной лекцией, что супруга не рада была своему замечанию.

Алексеи же Ильич только простодушно таращил глаза, словно представляя чеховскую героиню, Душечку, и повторял вслед за нею:

– Но о ком же мне тогда говорить?!

– Вот и Ильинское ту же беду терпит, что Садки. Знакомо ли тебе имя поэта Полежаева? Немного светлых часов подарила ему судьба. Может быть, лучшие из них прошли в Ильинском. Дочь Бибикова (в замужестве Е. И. Раевская) вспоминает: «Мы все жадно прислушивались к его рассказам. Он говорил о Кавказе, о набегах чеченцев, о своих походах, о том, как он с товарищами солдатами на плечах перетаскивал через горы тяжелые орудия, пушки, а между тем направленные на них из – за скал меткие пули черкесов наверняка выбирали свои жертвы. Он рассказывал просто, без хвастовства, без напыщенности, не бил на эффект, и каждое слово дышало правдой и умом. А между строк сколько слышалось невысказанных страдании, лишении, горя…»