Текст книги "Сезоны Персефоны: по следам Колеса"

Игры на нервах

Концерты в Таллине и Риге успешно прошли в высочайшем присутствии Персефоны. «Успешно» означало «зал рыдал, ругался, молился и прозревал болезненными откровениями, ведущими сквозь бездну отчаяния к новым надеждам». Раздача минералки, слегка приправленной волшебством, помогала в достижении эффекта, задуманного Осенней княгиней.

– Что толку плодить страх, подобный бесконечной липкой паутине? – вопрошала она. – Страх, что лишает сил и парализует разум? Нет уж. Мне потребен тот страх, что заставляет зверей и птиц сорваться с места при звуке выстрела и потягаться с мраком небытия. Узреть пропасть, но пройти над ней по самому краю, по мостику без перил…

Пальцы Персефоны непроизвольно сжались, вспоминая прохладную тяжесть Артемисова ружья. Туманное октябрьское утро, ожидание в засаде на опушке леса, и вот – меж тонких сосен одинокая юная лань.

– Почувствуй её, – шепчет Артемис.

Персефоне сложно не отвлекаться на силу и нежность его рук, направляющих ружьё вместе с её дрожащими руками, но усилием мысли Княгиня всё-таки переносится к лани и настраивается на её волну.

– Стреляй…

Стальная запятая спуска оказывается неожиданно податливой, отдача бьёт в плечо Персефоны. Пуля, как и было задумано, пролетает в полуметре от лани; короткий грохот выстрела множится лесным эхом, которому вторят незримые волны ланьего страха. «Бежать! Выжить! – ощущает Персефона. – Бороться! Успеть!».

Летят быстрые копыта по тонкой грани меж отчаянием и надеждой, меж смертью и жизнью, высекая искры из мира явленного и потустороннего, а более всего – из добычи и её охотника.

Дикий гон, финал которого извечно сокрыт в туманном сумраке – и есть Самайн.

***

– Недаром говорят старики: если глаза разного цвета, дурной это взгляд…

– Когда очередь Мирьям коз пасти, они потом меньше молока дают! Да и то кислое…

– Это из-за неё мой Гоги заболел!..

Мирьям столпом застыла перед селянами. Под грузом их обвинений тяжко стало даже дышать – не то, что оправдываться. Да, пастушка из неё и впрямь так себе, но внешность разве дано выбирать человеку? А непослушный племянник Гоги сам виноват, что ел немытые ягоды – наперекор её остережению…

– Агызмал!

Кто выкрикнул обвинение в оборотничестве, Мирьям не заметила: её взгляд был прикован к собственному мужу, который безмолвно мучился, не смея вознести свой одинокий голос против крика толпы, и сам терял веру в её, Мирьям, невиновность.

– Прочь иди, в горы, там тебе место!

Под ноги упал кулёк с чёрствыми лепёшками и сыром – последняя милость от тех, кто раньше не замечал или молчаливо косился издали, сплёвывая через плечо. Мирьям больно закусила губу, но не смогла сдержать горячих обидных слёз. Перед глазами затуманилось, и сквозь пелену на миг проступили лица соседей – едва узнаваемые, искажённые, звериномордые.

Мирьям схватила кулёк и побежала, не разбирая пути. Закатное солнце не спешило за край горного хребта, стремясь продлить своё свидание с восходящей луной, но несчастной изгнаннице стали безразличны красоты родных мест. В какой-то момент Мирьям осознала себя бегущей на четырёх лапах с поклажей в зубах, и это напугало женщину настолько, что она с жалобным воем забилась в первую попавшуюся пещеру и потеряла там сознание.

Первым, что увидела Мирьям, придя в себя – рисунки, что покрывали свод пещеры, словно татуировки – спину престарелого неформала. В ярком свете нового утра вчерашние события казались дурным сном, который сбылся по глупой ошибке. Собравшись с духом, Мирьям взглянула на свои руки. Те вновь были тонкими, смуглыми и обветренными, даже обручальное кольцо осталось на месте, лишь грязь под длинными загнутыми когтями напоминала о ночном бегстве.

Вскрикнув, Мирьям крепко зажмурилась, но перед её внутренним взором будто бы включили проектор, в свете которого проявились бледные слайды детства и юности. Редкие, но тяжёлые припадки мучили Мирьям с малых лет; врачи не могли найти ни причин, ни эффективного лекарства, а доступные «противосудорожные» альтернативы помогали с переменным успехом. И что, если на самом деле…

– Я одержима? – прошептала Мирьям.

Что если в ней и впрямь таится непрошеный сосед, чей час свободы настаёт во время приступа? Тот, кто исподволь заставлял маленькую Мирьям перечить родителям, когда стоило слушаться и молчать. Тот, кто побуждал юную Мирьям дерзко соперничать в учёных спорах со старейшинами, а в искусстве джигитовки – с мужчинами. Тот, кто затих и вроде бы отступил после её свадьбы, но вернулся с первой полученной пощёчиной – увы, первой из многих – и мрачно радовался её, Мирьям, выкидышу.

Печально усмехнулась Мирьям. Странно, что односельчане не выгнали её раньше. Быть может, какой-нибудь призрак коммунизма ещё хранил в этих горах остатки веры в свободу, равенство и братство. Но если даже и так – похоже, его силы иссякли.

***

Зеркальная мистерия в Будапеште прошла, как и прочие, в присутствии Персефоны, хотя выход в свет уже стоил ей изрядных усилий. Раз в месяц Бригитта навещала Осеннюю княгиню, своими чуткими ладонями и сердцем проверяя, как поживает будущая двойня.

– Как назовёте? – любопытствовала Бриджит.

Этот вопрос Персефона уже задавала Артемису на свидании в Загранье. Попутно рассказала и про похождения собственной матери, после чего Артемис крепко задумался, будто припоминая что-то, и, наконец, изрёк:

– Подождём, когда родятся и сами намекнут. Если в их судьбу чужие нити вплетены – усугублять не стоит.

Крепко уснуть вновь после таких новостей Артемис уже не смог, но был ещё слишком слаб для вылазок на просторы Загранья и Приграничья. К счастью, в его распоряжении был дух-помощник, готовый навести любые справки и дать дельный совет. Осенний князь приступил к расспросам, и светящиеся строки заплясали в воздухе, звёздами падая в сумрачную глубину его глаз.

***

Эрик изменял Праге с Будапештом, попутно взяв на себя роль пиар-менеджера зеркальной мистерии. Из департамента магбезопасности намекали, что можно уже остановиться, но бывшему Владыке будто вожжа под хвост попала: он припомнил все случаи, когда его самого обвиняли в профнепригодности, и решил, что мистерии должны состояться столько раз, сколько этих случаев было. Правда, кое-что казалось Эрику идущим мимо плана, и отчёт Гатыборя подтверждал его подозрения.

– В семантический анализ я включил триста девяносто отзывов, – голос цифробога, несмотря на механические нотки, звучал приветливо. – Из них триста содержат маркеры «страх, ужас, кошмар». Из этих трёхсот я выделил двести сорок, одновременно содержащих выражение одобрения и восторга. Восторг коррелирует с восприятием действа как иммерсивной, трансформационной психологической игры. Среди оставшихся девяноста отзывов – интерес к техническим средствам постановки, недовольство попыткой играть на нервах в нелёгкие времена, а также обвинения в нарушении границ частной жизни, но судебные иски на данный момент отсутствуют.

На экране волей Гатыборя возникла круговая диаграмма. Эрик уставился на цветные сектора, созерцая сквозь их расколотый витраж давно ушедшие времена, где смертной тьме противостояло лишь трепетное пламя свечей и костров. Отставной Владыка хорошо помнил Самайн, в который ему впервые попалась пластиковая тыква. Рыжий князь стоял у прилавка, держа злосчастную тыкву в руках, и руки его дрожали.

В тот Самайн в волосах Эрика появилась седая прядь. В тот Самайн он впервые задумался о поиске преемника.

– Эрик? – встревоженный долгим отсутствием ответа, позвал Гатыборь.

– Я здесь, – с усилием вынырнув в день текущий, откликнулся Эрик. – Выходит, мы ваяли драму, а получился аттракцион?..

Уловив настроение собеседника, Гатыборь тихонько озвучил чьи-то стихи:

– То, чем мы жили, за что сражались,

Станет игрушкой в лапках наших детей.

Сабли и пушки спёрты в чужой косплей.

Болью ли, пылью быть – велика ли жалость?..44
  Анна Закревская


[Закрыть]

– Умеешь ты найти контент не в бровь, а в глаз, – вздохнул Эрик. – Ладно, проехали. Теперь с Княгиней поговорить надобно.

Персефона отчёту не удивилась вовсе, удивив тем самым Эрика.

– Для того я и присутствую в зале во время действа, – пояснила она. – Слежу за потоками энергий, скажем так, онлайн. Всё, чем полнятся комменты после, суть производная. Попытка осмыслить испытанное и подобрать ему удобную полочку в чертогах разума. Одним удаётся низвести мистерию к технически продвинутому развлечению, запихав постыдную слабость под маску пресыщенной насмешки. Другие теряют сон, греша на слитые в Сеть секретики, и это также неплохая жатва. Но, стоя у выхода после представления, я ныряю в чужие глаза и вижу, кому в какую цену встало посещение бесплатного мероприятия…

– Быть может, те, кого проняло сильнее прочих, вообще не оставили комментариев, ибо не смогли подобрать слов, – осенило Эрика.

За спиной Осенней княгини и отставного Князя осталась громада базилики святого Иштвана. Шаг, другой – и оба затерялись в пёстром людском потоке, вынырнув из него на набережной у Парламента.

Взгляд Эрика то и дело сбивался с изящной неоготики в сторону сдержанного модерна соседнего здания, и Персефона, заметив это, позволила себе уточнить:

– Воспоминания?

Эрик кивнул. Ночь той Дикой охоты, в которую он решил сразить две цели одним ударом, осталась в памяти лоскутным одеялом. Вот нагая Зимняя царевна, и ледяное совершенство её тела – вечный вызов осеннему пламени. Вот Артемис, лучший ученик, намеченный в преемники – молча глядит на ритуальное соитие Самайна и Йоля, не желая проходить последний урок в исполнении Князя. Вот он сам, сумрачный Владыка, смертельно уставший от обязанности играть почётную, но надоевшую роль, от нечеловечески длинной жизни, которая обречена выпадать лишь на осень, мёрзнущий не столько после Царевны, сколько от внезапного осознания собственного одиночества – прямо посреди неблагой оргии, где каждый нашёл пару, а то и тройку по душе.

Эрик прищурился, разглядывая угловое окно на верхнем этаже. В тот Самайн Артемис нашёл своего Князя там, на полу, в глубокой отключке возле парада початых бутылок. По сей день Эрик не мог вспомнить, что привело его в чувство: ругательства Артемиса, по крепости равные спиртному, или его ладони, сначала хлеставшие княжеское величество по щекам, а потом сомкнутые в судорожных объятиях.

– Скажи мне истину, Эрик, – впервые за долгие годы Артемис позволил себе обращение по имени. – Кто я тебе? Зачем? Нешто проверяешь мою верность? А может, ты и со мной всё это время… нянчился… был… как с нею, из долга и… жалости?

Натянутой струной звенит невысказанное «любил» – неловко заденешь, и ранит обоих.

– Есть немного, – горько улыбаясь, отвечает Эрик Артемису.

«Есть немного», – слышит Персефона, созерцая горькую улыбку Эрика.

Таков единственно возможный ответ, что и не грешит против истины, и выводит затянувшуюся партию к положенной развязке.

«Взять равного себе в ученики, чтобы затем проиграть ему в битве» – таким был завет древнего Владыки, которого Эрик одолел в поединке на ирландском корабле, вынужденно заняв его место. Завет оказался коварным, словно кольцо с ядовитым шипом: за сотню лет в учениках у Эрика побывало немало людей и нелюдей, но из них не получалось либо равных, либо врагов. И вот, наконец, этот югославский найдёныш. Тонкий клинок – замаранный, погнутый, но не сломленный. Серебро и сталь, закалённая и отточенная в череде совместных Диких охот до убийственно слепящей остроты. Не для того трудился Эрик над этим клинком, чтоб оставить в ножнах.

– Айда ж закроем этот счёт, – голос Артемиса подобен ветру, с которого начинается буря. – Потешил ручной волчонок твоё самолюбие, и довольно. Ты мне ничего выше не должен. Ни знаний, ни защиты… ни милости, ни…

Артемис сбивается на родную речь в минуты любви или гнева – сейчас, разумеется, верно второе. Эрик почти трезв для поединка, но при взгляде в тёмные Артемисовы глаза у него кружится голова. Всё потому, что охотник смотрит на Князя, но видит на его месте призрак собственного отца. Того, кто гордо нёс бремя родителя-одиночки, заботясь о сыне потому, что положено. Того, кто впихивал в маленького Анте всё, сочтённое ценным в себе самом, ожидая от него, словно от вклада в банке, быстрой отдачи с высоким процентом – и неизбежно разочаровываясь в своих ожиданиях…

Доля секунды нужна владыке Самайна, чтобы прочесть эмоцию воспоминания своего возлюбленного ученика. Доля секунды, чтобы сложить обидные слова в незримый кинжал и метнуть в цель, слегка промахнувшись – палинка тому виной! – мимо сердца:

– Быть может, теперь ты должен мне.

Доля секунды, чтобы дождаться ответного удара, задохнуться от вожделенной боли и вновь сорваться в атаку – отчаянно желая проиграть, но не имея права поддаться…

Эрик ещё немного помолчал, прислонившись к готической ограде и закрыв глаза.

– Славно мы с Артемисом подрались в ту ночь, – изрёк он, наконец.

Время Бельтайна. День первый: огонь

В канун Бельтайна Персефону настигло письмо от международной ассоциации независимого волшебства. Независимые волшебники с почтением просили Осеннюю княгиню посильно поучаствовать в грядущем ритуале, подобного которому не проводилось очень и очень давно.

«Благой волей судьбы Вы, госпожа, воплощаете сейчас и высшую точку зрелости природы, и новую надежду, что сокрыта внутри неё».

Персефона икнула: кто-то из будущих двойняшек решил, что именно сейчас пришло время попинать её под дых.

«Безмерно благодарны за Вашу отзывчивую помощь в разрешении зимних сложностей».

Персефона снова икнула. «Зимними сложностями» её просители обозвали случайное открытие разлома, которым обернулось стремление юного мага-недоучки переделать прошедший год. Отменить бессмысленные смерти, дать конфликту второй шанс на мирное разрешение. Но всё, что могло пойти не так – пошло, и в мир явленный не то из Приграничья, не то из самого Загранья хлынули разнокалиберные сущности.

Персефоне стало неловко. С одной стороны, в минувший Йоль ей выпала особая роль, ибо мало кому по силам призвать вселенскую Пряху, способную заштопать пространственно-временной континуум. Но средства, необходимые для его починки, были добыты общими усилиями и смекалкой, а уж труд по отлову и развоплощению хтони, что лёг на плечи боевых магов и гончих Дикой охоты, казался Княгине достойным не меньшего восторга, чем её эффектный, но краткий выход.

Впрочем, сейчас от неё также не требовалось большего. Персефона перевернула лист и погрузилась в изучение программы грядущего фестиваля.

***

За несколько дней своего изгнания Мирьям подъела запасы лепёх и сыра. Честно говоря, аппетит у женщины почти пропал – не то от обречённой усталости, не то от мятежной злости, что разгоралась в ней назло смирению, заставляя просыпаться среди ночи в холодном поту. После таких пробуждений Мирьям хотелось пить, но с водой в её логове проблем не было: по дальней стене пещеры, свободной от рисунков, днём и ночью струился чистый поток.

Местные рисунки Мирьям уже изучила во всех деталях, но общий смысл «древних комиксов» пока не спешил открыться её разуму. «Что, если вернуться, сообщить о находке, а потом проводить сюда научную экспедицию?» – воображение Мирьям не скупилось на светлые картинки её триумфального возвращения в родной аул. «Нет уж, обойдутся!» – проклятая злость вновь налетала на женщину, запрещая унижаться перед гонителями и вручать сельским тупицам тайну, которой они не достойны.

К вечеру серая рвань дождевых туч унеслась прочь, закатное солнце воссияло над горами, и в его янтарном свете пещера показалась Мирьям длиннее и шире, чем раньше. Золотом блеснули нимбы богов, одежды героев и очи дивных зверей, сияющие линии обернулись символами незнакомого алфавита. Мирьям взвыла. Внезапное чудо открылось ей, застав врасплох, и вряд ли повторится. Срочно записать неведомые символы, но на чём? Ах, сойдёт и бумага от сыра, но теперь – чем?..

Отчаянье и гнев застили глаза, в ушах нарастал слитный шум чужих голосов. «Не по уму тебе эти знания, вздумала тягаться с мудрецами, знай своё место, дерзкая…»

Мирьям впилась в запястье – клыки оказались длинны и остры – разодрала кожу и ткнула когтистым пальцем в собственную кровь.

***

Повторить прошлогодний фестиваль Бельтайна на Куршской косе желалось, но не моглось. Военная стратегия вытеснила магию. Волшебные существа поневоле вынуждены были считаться с делами существ неволшебных, и никому не хотелось быть по ошибке сочтёнными за иностранных шпионов или диверсантов, танцуя с самосветными фонариками в сосновых лесах на балтийском берегу.

Брокенские горы стали бы отличной альтернативой, к тому же ближайшей к Персефоне, но там магию вытеснила индустрия развлечений.

Выручили хорватские самодивы.

– Крепость святого Михаила, Преко, остров Углян, – прочла Персефона в письме, потянулась к ноутбуку с картой.

Вместе с картой поисковик подбросил Княгине пару фотографий и местную легенду. Легенда гласила, что к строительству древней крепости на вершине горы были причастны упомянутые самодивы – неудивительно, что впоследствии она стала диспетчерским пунктом для ведьм, выполняющих транзитные рейсы в Центральную Европу. Где самодивы, там непременно высший пилотаж…

Вспомнив прошлогодние балканские приключения, Персефона невольно улыбнулась. Невероятный случай свёл её с дядей Артемиса, облачным змеем по имени Младен, и сейчас Княгиня предвкушала новую радостную встречу. В таком настроении её и застала Сьена, вернувшись с вечернего похода за булочками.

– Высший пилотаж, – задумчиво обронила Персефона, подмигнув птицедевочке. – Положение обязывает соответствовать, но для того мне готоцикл и подарен.

Готоцикл был мрачен, изящен и могуч. Обманчивая хрупкость элементов средневековой архитектуры, превращённых в литые детали конструкции, изрядно смущала Княгиню, но выбора особо не было: летучая машина, как и книга тайных знаний, подчинялась лишь ей да Артемису. И если мчаться в качестве пассажира за его спиной Персефоне было ничуть не страшно, то взять управление самой представлялось невыполнимым геройством. Впрочем, несколько тренировок при поддержке Эрика и пилотов новогодней эскадрильи, а главное – безмолвная помощь самого готоцикла вселили в Княгиню достаточно уверенности в собственных силах.

В предпоследнюю апрельскую ночь готоцикл расправил крылья и стартовал с площадки на крыше, озарив старинную черепицу холодным голубым огнём. Сьена, обратившись птицей, угнездилась на оленерогом руле – будто носовая фигура старинного корабля. Позади Персефоны, надёжно пристёгнутые и снабжённые шлемами, сидели Дина и Марк – и музыкант был безмерно благодарен Княгине за собственную виолончель, избавленную от ужасов багажных отсеков в самолётах.

Низко гудя, готоцикл набирал скорость и высоту. Персефона сверилась с панелью навигации – просто, чтобы убедиться: цель задана верно, маршрут проложен.

В сумрачном металле оперения отражались звёзды, под крыльями мерцали серебром и золотом редкие огни ночной земли. На востоке, едва заметная для самого острого взгляда, медленно разгоралась зелёная полоса зари.

***

Руины хорватской крепости сияли, рискуя подтвердить местную легенду, а то и породить парочку новых. Сьена смотрела направо – и видела стайки блуждающих огоньков, смотрела налево – и в глазах рябило от световых танцев. Вершина манила закатным светом и высоким костром, что должен был негасимо пылать пять дней и ночей, с первомая до полнолуния. По краям широкой площадки, на приличном расстоянии от костра, теснились шатры и палатки; под деревом в дальнем углу звучала свирель – и, куда ни глянь, везде царила пёстрая радостная суета, неизменная спутница волшебных фестивалей под открытым небом.

Мало-помалу расположились. Марк и Дина нашли место среди музыкантов; Княгине с фамильяром полагались отдельные покои. Едва зайдя за полог, Персефона без сил рухнула в манящую мягкость широкого ложа и сонно промямлила:

– Не беспокойся, Сьена, я в порядке. Туси, не робей, а я вздремну немного…

Улыбнувшись, Сьена укрыла Княгиню пледом, провела лёгкой лапкой по её волосам. Робеть птицедевочка и не думала, но ей было неведомо, как это – тусить. Вот если б госпожа приказала сходить на разведку – другое дело…

***

Мирьям проснулась в ночи от собственного крика – гортанного, мучительно долгого. Ночной воздух был теплым, но женщину бил озноб. Лунный свет озарял пещеру, и Мирьям казалось, что она тонет в невесомом прохладном серебре, сама становясь легче ветра, чтобы бесшумно бежать над спящей землёй. Поджарые шерстяные лапы, пробуя свою силу, покогтили каменный выступ у края пещеры – Мирьям вздрогнула, осознав их своими, но тут же рассмеялась: ведь это лишь сон, она проснулась во сне, бывает же такое! А если лунная тропа ей только снится, не будет худа от прогулки по ней.

Горы, исхоженные вдоль и поперёк, открылись взору Мирьям – а более того, нюху! – будто в первый раз. Небеса были усыпаны звёздами, словно шоколадный торт сахаром; под ними смолисто пахли пихты и сосны, можжевельник и лавр, а к терпкому теплу древесных нот то и дело примешивался пушистый душок мелкой живности. Интереса ради Мирьям пошла на зов запаха и вскоре спугнула зайца, дремавшего под кизиловым кустом. Удивительно, чего только не случается во сне!

Тремя петлями горного серпантина ниже светилось одинокое окно. Мирьям смутно вспомнила, что там должен быть аул, в котором когда-то жила странная девушка по имени Мирьям. Лапы сами понесли её вниз, навстречу уюту печных дымков и нежной кислинке скотьего приплода.

В жёлтом квадрате окна маячил одинокий мужчина. Мирьям застыла у забора, пытаясь сообразить, почему он не кажется ей чужим, но собачий лай помешал ей додумать. Лай ширился, срывался на вой, но затихать и не думал. Загорелись соседние окна, совсем рядом раздался грохот, а вслед ему ругательства, меж которыми чуткий слух Мирьям уловил стальное клацанье ружейного затвора. Мирьям сорвалась с места.

***

Утро над руинами крепости святого Михаила было строгим и хмурым. Серые небеса одаряли землю скупым дождём. Хмуро и строго было на площадке, где горел огонь: ритуал начинался.

В серых одеждах, вышитых золотом и серебром, в полынном венке вышла к костру Осенняя княгиня. Двигалась она медленно, с трудом волоча за собой плетёную корзину, полную прошлогодних сухих листьев и мёртвых бабочек. Это если смотреть простым взглядом. Если глянуть по-особому – становилось видно, как тяжёл груз несбывшихся надежд и навязчивых страхов, горьких обид и болезненных ссор, туманной тоски и бессильного одиночества. Не самой Княгини, конечно же: листья и бабочки тихо умирали прошедшей осенью в лесах и парках, у заброшенных трамвайных путей и покинутых домов, со снежным ветром и талой водой впитывая в себя веяния человечьих чувств.

Сьена издали глядела, как изящные руки её госпожи, звеня браслетами, откинули крышку корзины и зачерпнули тленную серо-бурую горсть. Поднять груду камней было бы и то проще, но кинуться на помощь было никак нельзя.

Персефона прикрыла глаза и задержала дыхание, сматывая собственную силу в горячий клубок под рёбрами. Ей показалось, что смотанного ничтожно мало для того, чтобы стать ключом к открытию ритуала. Листья налились невыносимой тяжестью, пальцы жгло словно кислотой. Верные формулы никак не шли на ум, более того – все прочие слова испарились, оставив Персефону наедине с панической волной.

Сидела бы в травницах, самозванка. Жена, коей у владыки Самайна быть не должно.

Персефона пошатнулась – а, может быть, пошатнулись крепость и гора? Но нет, это её всего лишь дважды толкнули изнутри – не как обычно во время баловства, а будто бы желая поддержать. Объединить силы. Стать целым, что больше суммы своих частей.

Изумлённый выдох вырвался из Персефоны вместе с чароносным словом:

– Что манило и болело, станет пламенем и пеплом…

Листья с бабочками отправились в огонь. Стало дымно и горячо. Персефона подбрасывала ещё и ещё, а когда корзина опустела, то скормила костру и её: собственные тревоги и печали также стоило отпустить на волю пламенных трансформаций.

– …что терзало и звало, станет светом и золой…

Сколь проще было бы отменить гнев, запретить злобу и уничтожить ненависть! Срезать шипы, спилить рога, вырвать ядовитые железы. А вслед за тем обречённо наблюдать, как шипов отрастает больше, рога делаются острей, а яд из опасного становится смертельным. Сколь сложнее – признать гнев, злобу, ненависть и, не брезгуя их жутким обликом, пригласить на разговор. Имея рога, овладеть искусством побеждать и без них, а яду подобрать дозировку, в которой он станет горьким, но действенным лекарством.

– …вознесётся в небеса, станет ливень и роса…

До Персефоны дошёл истинный масштаб ритуала. Весь фестиваль являлся им. Маленькое, но дружное волшебное сообщество собралось среди старинных стен, меж землёй, водой и небом, чтобы вместе прожить краткий отрезок времени согласно этим алхимическим трансформациям. Вложить в них максимум собственных сил, надежды и веры в ответный резонанс большого мира, что изнемогал под наплывом токсичных и взрывоопасных ментальных отходов. И пусть Бельтайн вовсе не её время, но одарить эту благую и отчаянную инициативу равнодушием Осенняя княгиня не могла.

– …воспарит звездой в зенит: не разрушить – защитить!..

Выкрик Персефоны взлетел над костром, словно мыслимая ею звезда – слепяще светясь и шурша снопом искр. Сама Княгиня устремилась в противоположную сторону, мягко осев на гладкие древние камни. Ритуал немедленно был подхвачен Старшей над независимыми волшебниками – та избавила Княгиню от полынного венка и, сопроводив его кратким заклинанием, метнула в огонь. Пред костром выстроилась торжественная очередь. К Персефоне метнулась Сьена, подставляя не то плечо, не то крыло, дабы госпожа смогла достойно сойти с магической сцены и вернуться в себя.

Пламя возносилось к светлым небесам, и те отвечали благословенным дождём. Дымная полынная горечь летела над горами и морем, сплетаясь с робким и сладким, невозможно прекрасным ароматом белых цветов.